Я тебя отвоюю

На точке двух миров Стояли мы в огне Пылали облака И ты сказала: Давай убьем любовь

После первого пробуждения Жилин промучился какое-то время в полубреду, почти осознавая себя во времени и в пространстве, но будучи не в состоянии окончательно разлепить глаза и проснуться. Когда веки всё же поддались на уговоры и открылись, было светло, насколько вообще может быть светло в паскудный мартовский день. Жилин надел драную рубашку и трусы. Брюки выглядели совсем уж неприглядно, а носков он и вовсе не нашёл, хотя вчера (или несколько дней назад?) он был в таком состоянии, что вполне мог обуться на голую ногу. Босиком и без штанов Жилин, прихрамывая, вышел на крыльцо. Страшно хотелось курить, ну и помыться. Гвидон вытягивал из колодца ведро. — Возьми на окошке. Жилин посмотрел в сторону свистящей рамы, между створками стояла пачка Мальборо. Он извлёк сигареты, дёрнув на себя оконную ручку, чиркнул спичками, на коробке которых была иллюстрация к первому полёту в космос, и с нечеловеческим удовольствием затянулся. Это можно было сравнить только с тем первым разом, когда получилось успешно подрочить после месяцев болезненной возни. — Что чувствуешь? — спросил Гвидон, подошедший с ведром воды. Жилин прислушался к себе и понял, что глобально ничего не чувствует. Словно он мучился от хронических болей всю жизнь, а тут ему ввели лошадиную дозу наркоза. — Жрать хочу. Гвидон махнул на него рукой и ушёл. Вернулся с чугунной сковородой, заросшей копотью, полной жареной картошки с салом и луком. Когда Жилин, усевшись на крыльцо, начал есть прямо со сковородки руками, Гвидон опустил глаза в пол и как-то стушевался. — Ты Игорю передай всё же, чтоб заходил хоть иногда. — Дед, ты ж сам сказал, что он тебе хуже горькой редьки надоел. — Я это… любя. У меня вот кошка была блохастая, с тремя глазами и проплешинами на брюхе. Ходила тут, мяукала, спать не давала. Надоела до чёртиков. Я ей всё: «Уходи, рожа!» А она потом раз, да и ушла, болезная. Я, знаешь, как по кошке той тоскую? Ох, по людям так никогда не тосковал… Только по брату если, но братья они ж не люди. Сравнение Игоря с плешивой и блохастой кошкой было отчасти справедливым, но излишним. — А Игорёшенька прибегал ко мне в избу, книжки просил почитать ему. Сам не мог почему-то. Я ему чего только не читал, ой, чего только не читали мы. У меня ж нет ничего, у меня книжки не приживаются, а он брал в библиотеке первое попавшееся, названий-то не видел. Канта однажды принёс… Про категорический императив слышал? Жилин помотал головой. Картошка оказалось очень вкусной, надо было рецептик взять. — Вот-вот, кочерыжка ты кислая! Чему вас там только в школах учат? — Решениям съездов КПСС, — с набитым ртом сказал Жилин. — Тьфу на тебя десять раз! О результатах эксперимента они напрямую не говорили. То ли Гвидону было настолько стыдно, то ли Жилину — настолько всё равно. Пострадавшие брюки всё же пришлось надеть, как и ботинки на босу ногу. Напоследок Жилин от души попил ледяной колодезной воды, мысленно здороваясь с гнойной ангиной. — Зайду ещё как-нибудь, — бросил он, уходя. Гвидон нахмурился. — Сам не придёшь. Тьма во плоти принесёт на руках. И бывшие враги сольются в экстазе над телом твоим бездыханным. Жилин поморщился. Не хотел он, чтобы кто-то сливался в экстазе над его телом. Особенно бездыханным. — Этого можно как-то избежать? — Попробуй не умирать, косатик… — с сочувствием посоветовал Гвидон. — Они-то всё равно того, но без твоего, так сказать, участия. — И долго ещё? Не умирать в смысле? — Ну лет тринадцать точно, а дальше трудно сказать. Дальше, думаю, им уже терпеть невмоготу будет. — Значит, не будем умирать. Жилин поднял руку в пионерском салюте. Обратно он шёл в здравом уме и трезвой памяти. Было холодно, болели подвёрнутая нога и обожжённое лицо, во рту вкус болота сменился вчерашним самогоном, и сам Жилин подозревал, что пахнет после всех своих приключений далеко не цветами, да и выглядит не лучше. Хотя вряд ли в Катамарановске кого-то мог удивить ободранный и грязный мужик, выходящий из леса. При этом шагал Жилин довольно бодро. Пока не пришлось остановиться — в отдалении раздавались знакомые голоса. Ну конечно, прошло несколько дней, его должны были начать искать. Жилин осторожно подошёл ближе, стараясь не шуметь. Одетый в лыжную куртку и шапку с помпоном, Кеша сидел на пне и грел руки о крышку термоса. Игорь в одной рваной майке прислонился боком к коряге, лицо его было утоплено в коленях, а руки накрывали каску. Да у них тут турслёт практически. Гитары только не хватало. «Здесь лапы у елей дрожат на весу»? Или нет, как там дальше? «Живешь в заколдованном диком лесу, откуда уйти невозможно»? — Игорь, ну чего ты? — причитал Кеша. — Возьми чайку, ну пожалуйста. На шишках делал, тебе понравится. Да найдётся он, не переживай! Когда это Серёжа из леса не мог найти выход? Дела у него какие-то, должно быть. Под прикрытием, может, даже. Ну, там, в стае диких куниц… лисиц. Хотя нет, из Серёжи плохая бы лиса получилась. Ой, нет! Вообще никудышная… Надеюсь, он не внедряется к лисам, иначе совсем никуда не годится это. — Не ч-вствую я его. С-всем. П-нимаеш, что эт зн-чт? Кеша шмыгнул носом. — Не до конца, если честно. — Нет его ни зд-сь, ни в-ше, ни д-же т-м. — Там — это совсем там? Игорь простонал. — Так это же хорошо! Ну, если его совсем там нет. И выше тоже нет. — Нет, Водолаз, это не хорошо, — сказал Игорь абсолютно чётко. Жилин не видел больше смысла прятаться. Не было ничего, что он бы хотел услышать сверх того, что уже услышал. Да и это не особо хотел. — Приветствую, голубчики! Кеша вздрогнул так, как будто через него пропустили электрический ток. Игорь мгновенно оказался рядом и встал перед ним, раскидывая руки. Он был похож на обезумевшую медведицу, защищающую своих медвежат. Сравнение показалось Жилину довольно забавным. — Не п-дх-ди, В-д-лаз! Эт не С-рёга! Жилин вздохнул и сделал пару шагов вперёд. Ничего ему Игорь не сделал бы… Даже теперь. — Да как же не Серёга, Игорёчек? Хочешь расскажу, что больше никто не знает, кроме нас двоих? Ну, как я трое суток назад перед тобой на коленях стоял и сопли по лицу своему красивущему размазывал, а ты меня к чёрту слал. Так вот я сходил, Игорёша. К чёрту! Вернулся от него вот только. Примешь? Игорь подошёл ближе, понюхал шею. — Пахн-т как раньш. Жилин понадеялся, что раньше он всё-таки пах не так, как после нескольких суток белой горячки, блуждания по лесу и утопления в болоте, но Игорю, конечно, лучше знать. А потом Игорь всё понял. Жилин практически услышал щелчок в его голове. — Зря. Жилин сел на Кешин пенёк. Сам Кеша пересел к Игорю на корягу, всё ещё немного опасаясь. — Уж какой есть. Аль не нравлюсь больше? Игорь помотал головой. Не нравится, значит. Так ничего — переживёт как-нибудь. Теперь всё равно ни трястись, ни краснеть, ни страдать не будет. Он теперь птица вольная. Уехать не может, так хоть чувствам своим хозяином стал наконец-то. — Ну, всем не угодишь. На тебе свет клином не сошёлся. И затянул: «На тебе сошёлся клином белый свет». Игорь болезненно поморщился, но Жилин не перестал петь. Он хотел сказать совсем другое вообще-то: «Сколько лет ты мне сердце рвал, всю душу истерзал. Наконец-то дышать могу свободно, хоть рожу не криви, раз порадоваться не можешь!» Сто дождей пройдет над миром, сто порош, И однажды ты услышишь и придешь. Сколько зим, ты тихо скажешь, сколько лет, На тебе сошелся клином белый свет, На тебе сошелся клином белый свет. — Ч-ю н-лей, — обратился Игорь к Кеше. Кеша нервно и дёргано стал наливать свой настой из шишек, а потом протянул Игорю, вылив половину ему на руки.  — Да не мне. Красивые руки, как будто по лисьим норам да болотам не валялся и трактор не чинил, как будто в жизни ничего тяжелее смычка не держал. Наследный принц города Катамарановска! Только терновый венец в виде касочки вместо короны. Жилин теперь мог смотреть на Игоря, да так, что всего высмотреть мог, глазами скушать целиком всего. Игорю от этого было явно неудобно. — Чё? — Да ничё. Любуюсь, может. Игорь горько усмехнулся и сплюнул. — А ты чего злишься? Не всё ли равно тебе, голубчик мой? — Тупой ты, м-нт, как вален-к, — сказал Игорь с такой злостью, которой Жилин в нём и не подозревал никогда. — А ты у нас академиком стал в моё отсутствие, что ли? Меня ж вроде пару дней всего не было. — В-вы чего, р-ребят? — испуганно прошептал Кеша. Они ведь за все годы дружбы никогда не ссорились всерьёз. Жилин иногда ругался с самим Кешей, порой совсем по пустякам, но не с Игорем. Они могли друг друга беззлобно подкалывать или спорить часами, могли неделями не разговаривать, но без обид и злобы. — Ничего мы, Инженер. Милые бранятся, только тешатся. Слышал такую поговорку? — Ты всё испортил! — прогремело над опушкой. — Да нечего было портить, Игорь. Что в итоге могло получиться? При самом радужном варианте развития событий? Этот проклятый город разрушится, а они станцуют на пепелище индийский танец? Потом поженятся, нарожают ораву детей и будут осенью банки вместе закатывать? Ну бред же! Не было ничего и быть не могло, а Жилин бы помер так скоро от болевого шока, чувствуя всё это. Остановка сердца в двадцать два. Вызывайте скорую. Нуль. Три. Жилин попил чаю, который оказался весьма недурственным. Кеша даже галантно предложил отдать кофточку, когда отошёл от шока, но Жилин отказался. Игорь на него не смотрел. Снял зачем-то каску и, не моргая, глядел на верхушки деревьев. Жилин впервые без угрозы сердечного приступа подумал о том, какой же Игорь всё-таки красивый. Его правильные, прекрасные черты не могли испортить ни мазут, ни въевшаяся в кожу пыль, ни ссадины, ни влитый внутрь скипидар. — Стрельн-кв ищ-т, — неожиданно сказал Игорь, переводя взгляд себе в ноги. Он похлопал себя по бокам, нервно осмотрелся, как будто только что обнаружил отсутствие бутылки в руках. — Меня? — уточнил Жилин. — Не В-дл-за же. — А что это меня как б-будто и поискать совсем нельзя? — мигом вскинулся Кеша. — Меня вообще все ищут. Ну, время от времени. Не все находят, правда. А лучше, чтобы все. Находили. — Поверь, если тебя вдруг захочет найти Стрельников, ты очень обрадуешься, что тебя не все находят, голубчик мой. Этот репей с себя только с мясом отдерёшь. Кеша поморщился. — Не надо нам… мне такого. Не надо вам такого. И правда. Потом Игорь хотел слиться и оставить Жилина наедине с Кешей, который вполне мог вывести их обоих к оставленному на лесной дороге автозаку. Но Кеша осуждающе на него посмотрел и сказал: «Игорь, ну ты чего?». И Игорь, конечно же, растаял от Кешиного невинного обаяния. — Кеша, садись за руль, — скомандовал Жилин. Он чувствовал себя нормально, но управлять транспортным средством пока не решался. — У меня прав нет, — заартачился Кеша. — А у Игоря как будто есть! — Ус-ы, л-пы и хв-ст — м-и д-кументы, — отрапортовал Игорь. Жилин махнул рукой. — Ладно, Матроскин, крути баранку. Но если казённое имущество разобьёшь, я тебе… выговор сделаю… строгий очень. А то уже безобразия какие-то невозможные творите — автозаки угоняете. Это куда годится? Я как вас, спрашивается, в автозак посажу, если вы его угнали? — Н-скольк стр-гий? — уточнил Игорь. — По всей строгости выговаривательного закона, голубчик, по всей строгости. Кеша улыбнулся. Жилин интерпретировал это так, как будто друг признал в нём того самого Серёжу Жилина. Тут как посмотреть, конечно. Каждый видит то, что хочет. Особенно в Катамарановске. Но Кеша быстро погрустнел, когда Жилин приказал ему раздеваться. Не ехать же в Канарейку в грязных, мокрых и рваных шмотках. Там люди серьёзные всё-таки. И Гриша. — А давайте, не надо? — Он схватился за свой ремень так, как будто его насильственным способом пытались лишить анальной девственности. — А давайте, без «давайте»? Рубашку Кешину Жилин кое-как застегнул, сверху надел свитер, чтобы было не так заметно, что пуговицам тяжело. А вот жопа в штаны не влезла. Ладно, вряд ли Гришу интересовали его ноги и задница. Ремень, который Кеша так охранял, всё же пришлось изъять, потому что свой Жилин где-то потерял. Это вызвало быстро подавленную волну недовольства. — Ты штаны по размеру купить не можешь, что ли? — с раздражением спросил Жилин, наблюдая, как Кеша поддерживает едва держащиеся на бёдрах брюки. — А ты сам по-попробуй! В универмаге нету ничегошеньки, а рынки эти черто… проклятые, которые везде… Ворьё сплошное, нечего там приличному человеку д-делать. — Ну, это серьёзная проблема, конечно. Общественно важная, я бы даже сказал. Требует всестороннего расследования. Игорь хмыкнул. Кеша сарказма не уловил. — Уж пожалуйста, будьте добры. В Канарейке они оказались уже поздним вечером, потому что на полпути Кеша начал ныть, что хочет в туалет по-маленькому. На закономерный вопрос Игоря, почему нельзя было поссать в лесу, Кеша интеллигентно оскорбился. А когда Жилин попытался образумить его тем, что Канарейка — ресторан, в котором как бы вполне себе имеются туалеты, Кеша с убийственной серьёзностью заявил, что не переступит этот порог даже под дулом пистолета. В итоге, они развернулись, доехали до их дома, Кеша ушёл и вернулся через полтора часа, держа в руках кастрюльку пирожков с капустой и яйцом. Жилинская рубашка оказалась заменена на свитер, а брюки были уже чем-то подвязаны, но явно не ремнём. — У тебя второго ремня нет? — А зачем мне второй ремень? Серёж, ну ты думай вообще! Я же не из этих, мне чего с ремнём делать? Пирожок лучше бери. Жилин почувствовал лёгкое раздражение, но три пирожка съел. Пирожки, как и чай, оказались вкусными. А вот в Канарейке его покормить не предложили. Даже как-то оскорбительно, даром что ресторан. Он бы ещё оливье навернул с кислыми щами. — Милый прикид, — прокомментировал Гриша. — Спасибо. Могу подсказать отдел в универмаге. — Обойдусь. Это мой универмаг, если ты вдруг не знал. Могу на шоппинг свозить. — На что? — Прибарахлиться. — Ну, коли угощаешь… — кокетливо ответил Жилин. Костюмчик лишним не будет, а если ещё и за бесплатно… Жилин вообще сейчас понял, что отсутствие у него спонсора — явное упущение. Такая красота прозябала в нищете. Гриша, правда, был ужасным вариантом. Эмоциональные затраты не окупались результатом (это на своём опыте познала Нателла, это познают чуть позже… другие люди). Не положено потому что спонсору быть влюбчивым, инфантильным тюфяком. Сам Гриша выглядел отвратительно, так что не ему критиковать внешний вид. Лицо было серым, щетина перестала говорить о мужественности и начала о запущенности, слишком длинные волосы завивались под ушами. Его, по-хорошему, спасать надо было, но Жилин не знал как, и ему, в целом, было уже насрать. Да и что можно сделать? Фуру женщин лёгкого поведения заказать? Так тут вроде как больная тема, женушка не так давно покатилась по наклонной. Бабок было столько, что хоть жопой жуй. Гришино дело, словом. Или выкарабкается сам, или бизнес отожмут вместе со всем, что дорого. У Малины, вон, дружки какие-то левые образовывались (к цыганам даже подход нашёл), пока Гриша страдал, пил и менял пелёнки. — Про пацана, — устало сказал Гриша. — Вставили пару штифтов, рука лучше прежней будет. Дал ему котлету грина на первое время и попросил ребяток подвести до райцентра. Поступать летом собирается, на юриста-государственника, прикинь. Всё по красоте! В ажуре, как американцы говорят. А серьёзным бизнесменам с будущими депутатами дружбу надо водить. Наивный-наивный Гриша. Ну отберите у него уже кто-нибудь эти грабли, ради бога! Смотреть больно, хотя и интересно временами, как за горящим домом. Хорошо, что не свой, конечно, но вроде как помочь с тушением надо. — Пробухает и на шлюх спустит, как пить дать, извините мой французский, — сказал Жилин и задумчиво почесал подбородок. — Хотя тут вариантики, конечно. Если товарищ поумнее будет, снимет комнату в общаге и москвич купит, чтобы бомбить. Гриша покачал головой. — В людей верить надо, Жилин, иначе они в скотов превращаются. — Мне по профессии не положено. Тебе, голубчик — тем более. А в скотов все рано или поздно превращаются вне зависимости от… В тебя Натка верила и что толку? В соседней комнате заплакал ребёнок. С ним явно попытались что-то сделать, но безуспешно. — Без тебя не засыпает малой. Ты сходи, я не тороплюсь. Дети — это… цветы жизни. У родителей на могилке, уху-ху. Звукоизоляции между комнатами не было никакой. Видимо, чтобы Гриша всегда мог слышать, что происходит с сыном. Голос у Гриши был глубокий, звучный и трогательный. А ещё он пел не так, как будто бесился, что ребёнок не засыпает, и хотел уже как угодно его заставить улечься, а как… Впрочем, Жилин не знал, ему так никогда не пели. Ой, цветёт калина в поле у ручья, Парня молодого полюбила я. Парня полюбила на свою беду. Не могу открыться, слов я не найду! Он живёт, не знает ничего о том, Что одна дивчина думает о нём. У ручья с калины облетает цвет, А любовь девичья не проходит, нет! А любовь девичья с каждым днём сильней. Как же мне решиться, рассказать о ней? Я хожу, не смея волю дать словам. Милый мой, хороший, догадайся сам! Вернулся Гриша запыхавшимся, совершенно неловко и не по-бандитски поправил волосы и сел обратно в кресло. Репертуар, мягко говоря, не по понятиям составлялся. — Больше никак не засыпает, — смущенно пояснил Гриша. — Только под эту песню… Раньше с Алисой хоть как-то, а теперь… Ладно, тебе это не интересно. Брата твоего закроют на год. Если будет хорошо себя вести, выйдет раньше, но мы оба знаем, что не будет. Так что вот. Год колонии-поселения. Взасос на радостях можешь не целовать, ты не в моём вкусе. — В твоём, Гриша, в твоём. Я как пельмешек: горячий, сочный и все меня любят. Насчёт вкуса Гриша, конечно ошибся фатально, а вот в другом был совершенно прав — Жилину было катастрофически не интересно. Ни про ребёнка. Ни даже про Алису. Да и про брата практически тоже. В него ведь тоже верили (цельных два человека, если можно Игоря и Кешу людьми обозвать) и тоже как-то не свезло. Ну, а вдруг Марк Багдасаров будет удачливее в этом отношении?