Я тебя отвоюю

Я ем на обед золотые слитки, Бриллиантовый десерт, нефтяные сливки, Мне имя — Вельзевул, хозяин стратосферы, Я нереальный cool, мой respect без меры. В левой руке «Сникерс», в правой руке «Марс», Мой пиар-менеджер — Карл Маркс. В левой руке «Сникерс», в правой руке «Марс», Мой пиар-менеджер — Карл Маркс. Капитал!

Иногда Жилин не знал, что лежит перед ним на тарелке. Иногда знал, но не понимал, как это есть. Чаще, конечно, знал и то и другое, но не горел желанием приступать. Он человек простой, к высокой кухне не привык. Сейчас на столе стояла тарелка с тем, что он определил как салат. Только что это был за салат такой? Ни майонеза, ни картошки, ни, на худой конец, редиса с помидорками и лучком. Сверху конструкцию венчал купол из чего-то хрупкого. У Жилина дома кастрюля с голубцами стояла, ему как-то всё вот это совершенно ни к чему было. Голубцы за ночь сметанкой с томатной пастой пропитались — объедение! А он тут торчит. Гриша тоже без аппетита копался в тарелке. Марк в компании Максимки смотрел телевизор, сидя вполоборота, и нервно дёргал ногой. Он всегда нервничал, но сегодня был тот случай, когда его невроз доставлял неудобства только ему самому. Хотя время от времени в Канарейке случались показательные концерты. Гриша на них реагировал спокойно, Жилин — тем более. И Марк, лишенный благодарной аудитории, быстро затихал. Жилин посмотрел на часы. Через час начались «Слёзы сентября», а никакие вопросики ещё не были решены. — Господа, хотелось бы как-то уже прийти к какому-то консенсусу по нашему делу. А то меня, знаете ли, хорошие мои, дома ждут жаркие объятия и всё такое прочее. Марк засмеялся в голос, но никак это не прокомментировал, зато стрельнул глазами в сторону рук Жилина и заметил: — Отличные часики. Не правда ли, Григорий Константинович? Гриша вжал голову в плечи. — Неплохие. Жилин сначала не понял. А потом всё же понял. Часы ему подарил Кеша на последний день рождения. Они были настолько очевидно краденые, что Жилин в очередной раз поразился полному отсутствию совести у друга. Забыл нормальный подарок купить или зажмотил, кто его знает. И Жилин долго думал, у кого такие видел. А потом замотался как-то, забыл. Так бы вернул, конечно. Кто он такой, чтобы в краденых часах ходить (страж порядка, между прочим!)? — Да, — сказал Жилин. — Хорошие часы. Время показывают очень точно. — Ещё бы ролекс не показывал точно время, — ядовито сказал Гриша, но в происхождении часов, конечно же, не признался. А потом он, видимо, решил, что терять уже нечего, репутация испорчена окончательно и бесповоротно, поэтому мрачно спросил: — Оливье никто не хочет? — Можно и оливье, — пожал плечами Марк. — Если под водочку. Жилин хотел открыть рот, чтобы всецело согласиться с этой инициативой, но дверь открылась. Первым вздрогнул Макс. Гриша — вторым, но так мощно, что Жилин почти почувствовал это через весь стол. — Всем ужасного вечерочка, товарищи бандиты, ублюдки и коррупционеры! — сказала Нателла, а потом кивнула в его сторону. — Полковник. — Ну здравствуй, мать. — Здрасте, здрасте, — поздоровался Жилин. — Чем обязаны, Нателла Наумовна? — спросил Марк. — У нас тут мужские дела вообще-то. Та-акие серьёзные! Нателла поморщилась. — В следующий раз письками померяетесь… Максим, выйди. Максимка не шелохнулся, только телефон немного от уха отвёл. Но Гриша кивнул, и парень с чисто подростковым неудовольствием ушёл. Нателла выпила спрайта из Гришиного стакана, положила сумочку на стол, села и сказала, обращаясь к бывшему мужу: — Девку твою убили. — Можно поточнее? — убийственно серьёзно спросил Гриша. — Ах да, их же столько было. — Нателла постучала длинными ногтями по столу. — Алиску твою бешеную. Гриша сжал руку в кулак и стиснул зубы. — Ты? — Ой, да больно надо! Если бы захотела, то выбрала бы другую кандидатуру. Посвежее, так сказать. И как бы невзначай взмахнула рукой в сторону Марка. Тот не заметил, отвлекшись на что-то под потолком. Жилин почувствовал себя глупо. Он милиционер или кто? — И по каким это каналам поступила такая информация, голубушка? В обход доблестной милиции, так сказать! — По самым что ни на есть конфиденциальным. — Давайте вот без этих всех ваших. Кто, когда, зачем? И так далее и тому подобное, что я вас как девочку учу, уважаемая Нателла Наумовна. — А ты меня, Жилин, официально вызови в участок, всё тебе и расскажу. Повесточка, все вот эти ваши дела. А так болтать все могут, толку-то? Без бумажки ты… помнишь кто? — Так, а случилось-то что? — поинтересовался Марк, пока Гриша всё ещё сидел в ступоре. — Полезла в очередную горячую точку, идиотка. Вот и подорвали её глупую тушку. — Ты за языком-то следи! А то и лишиться можно… Языка. «Про мёртвых либо хорошо, либо ничего», слышала такое? — Вообще-то правильно «ничего, кроме правды», — встрял Марк. — Ой, Гриша, боюсь-боюсь, все поджилки затряслись. И даже не знаю, кого сильнее — тебя или твоего умника? Вы уж извините, что мы плебеи без высшего образования и депутатской корочки к тебе смеем обращаться. У тебя же теперь ограниченный доступ к телу. — Это ты на что намекаешь?! — вспыхнул Марк. — А я не намекаю, я прямо говорю, конторская крыса! Марк вскочил с места. Жилин сильно сомневался, что он действительно собирался драться с Нателлой, но посмотрел бы на это с удовольствием. Разнял бы через пару минут, но сначала насладился бы зрелищем в полной мере. — Товарищи, давайте соблюдать приличия, — призвал Жилин, не ожидая особого результата. Но все затихли. Они собачились постоянно и почти всегда без особого удовольствия. На «Слёзы сентября» Жилин уже не успевал. Он с надеждой проверил время. — Некислые часики, полковник! — отметила Нателла, весь боевой запал она уже, правда, растеряла. — Согласись, Гриша? Гриша вжал голову в плечи ещё сильнее, словно пытался исчезнуть таким образом. — Да, ничего такие. Говорит, время показывают хорошо. Фантазии Жилина не хватало, чтобы представить, как этот клятый ролекс оказался у Кеши. А главное — зачем? Он-то сначала подумал, что это галимая паль, но судя по последним событиям… Ну, да и ладно. Неловкую и гнетущую тишину нарушил вошедший Жила. Обычно они старались не сталкиваться в Канарейке, но бывали и такие случаи, когда у кого-то были неотложные дела и избежать встречи не получалось. Жила положил перед Марком какие-то бумажки, тот задумчиво скосил на них глаза. Жила в это время уставился в телевизор, который транслировал результаты лотереи. — Какие прически сейчас дурные, скажите? — задумчиво произнёс он, рассматривая лишь похорошевшую с возрастом Танечку Восьмиглазову. Жилин мрачно переглянулся с Нателлой. Марк стал внимательно присматриваться к причёске, забыв про бумажки. — Оливье все будут? — спросил Гриша. Все закивали. — Оливье попроси, чтобы нам принесли, — обратился он уже к Жиле, который кинул на него какой-то совершенно звериный взгляд — пса, не знающего, то ли пятки хозяину лизать, то ли лицо откусить. В последнее время он смотрел на Гришу только так. Как будто Гришина доброта и готовность помочь, вытащить из любой передряги затягивалась вокруг его шеи удавкой. За последние двенадцать лет, прошедшие с первой ходки, он пытался присесть ещё четыре раза, но провёл в колонии в общей сложности не больше года. И каждый раз забирался в какие-то невозможные дали нашей необъятной, словно надеялся, что так Гриша не узнает и не отмажет. Жилин давно на брата махнул рукой, потому уважал право человека делать по жизни выбор. Жила свой сделал уже давно. И Жилин его не то чтобы ненавидел… скорее не уважал. Но сейчас ему стало неловко, чего с ним практически никогда не случалось. В самой просьбе ничего такого не было, ведь не Жила же будет готовить этот салат и не он его принесёт, но это в очередной раз показывало пропасть в их положениях. Впрочем, обычно уже через пару минут эти мысли испарялись, и настроение восстанавливалось. — И водочки, — добродушно добавил Марк, отдавая бумажки. — Замётано, — ответил Жила, который вопреки ожиданиям Жилина ко второму боссу относился вполне нормально. Иногда даже лучше, чем к основному, потому что долгой и муторной истории между ними не было. К Марку вообще и Рукава, и все в Канарейке относились отлично, несмотря на… Ну, то, каким он был и как себя вёл. Сначала Жилин думал, что их просто Гриша запугал, но симпатия была, похоже, искренней. Когда милая официантка принесла поднос с тарелками оливье, Гриша снова застыл. Жилин и сам не мог не вспомнить Алису, которая когда-то носила похожую форму. Лично он с ней почти не общался последние годы, но знал, что и Гриша и Кеша связь поддерживали довольно активно. Независимо друг от друга, конечно. Потом они впятером, отправив Максимку и остальных Рукавов по наспех придуманным делам, поели и хорошенько помянули Алису. Да так хорошо, что коллективным решением постановили устроить фейерверк. Жила послал кого-то из шестёрок за пиротехникой, а потом они вместе это всё взрывали. Жилин не чувствовал при этом ничего и смутно подозревал, что остальные — тоже. Решив, что раз уж он пьяный и всё равно не успел посмотреть сериал, Жилин поехал на такси к Кеше. Всё-таки не чужие люди. Хотя к тому моменту, когда он доехал, убаюканный Всеволодом Старозубовым и задушевным разговором, опьянение неприятно выветрилось. Кеша сидел за столом перед граненым стаканом с куском чёрного хлеба и блюдцем в цветочек, на котором лежал одинокий подболотник. В комнате сильно пахло спиртом, но Кеша поддатым не выглядел. Это, конечно, ничего не значило. Однажды убуханный в хлам, но на вид абсолютно трезвый он умолял Жилина скорее записать его гениальную формулу, чтобы к утру не забыть. Утром же сообщил: «Ну ты чего меня слушаешь-то в таком особенно нестоянии… состоянии? Это же глупость какая-то, это соды пищевой формула!» — Алиса погибла, — сказал Жилин, хотя было очевидно, что Кеша уже в курсе. — Знаю, — ответил он, не поднимая головы. — Мне Игорь сказал. А тебе? Жилин помолчал. Не мог же он ответить Кеше правду. К тому же, ему Игорь ничего не сказал почему-то. — А мне не Игорь. — Присаживайся… — сказал он, не допытываясь. — У меня только… больше нет. Ну, водки. Я её немножко того, выпил её немножко всю. — Да мне, наверное, уже хватит. Жилин сел на клетчатый диван. — Это да, ты какой-то… Блёклый. Ну, бледный то есть. Если ты… Если тебя тошнить будет, то здесь не надо, п-пожалуйста. Я полы вчера мыл, а мне не нравится очень полы мыть… Вот бы был кто-то, кто бы полы мне помыл… Ну и не только полы, конечно. Но и полы тоже… Ты вот как с этим справляешься? — С мытьём полов? — уточнил Жилин, потому что потерял нить разговора. — Ну так, голубчик… Беру и мою, чего тут разводить всякое такое? Ещё и унитаз драю, представь себе. Как грится, унитаз — лицо хозяйки, ухух… Ты мне лучше скажи чистосердечно, Иннокентий, хороший мой, часы эти где стибрил? Кеша резко задрал подбородок и покраснел. — Такое горе, Серёжа, такое горе! А ты о часах каких-то, как не совестно тебе? Ещё и старого друга по-подозреваешь непонятно в чём! На клоповом… блошином рынке купил, приятное тебе хотел сделать. Больше не буду, если ты такое… такие вещи спрашиваешь! Могло ли так сложиться, что часы украл кто-то другой и решил продать на блошином рынке? Могло, конечно, но Кеша врал. Иногда он врал очень хорошо, иногда — из рук вон плохо, а Жилин мог составить справочник по всему этому спектру. Но он и сам не был уже очень давно образцом морали. Да и наказывать за кражу часов, заработанных грабежом, шантажом и прочими незаконными манипуляциями, как-то не слишком справедливо. — Не веришь? — спросил Кеша с таким невинным взглядом, что его почти стало жаль. — Верю, конечно. — Ну, хорошо… Подболотник будешь? Последний остался. — Я поел. — Игорь принёс. — Говорю же, голубчик мой, я наелся. При взгляде на этот чёртов подболотник Жилина начинало подташнивать. Кеша не стал дальше настаивать. Жилин всё-таки пожалел, что водки больше не осталось. На этом самом диване они с Игорем частенько спали, когда оставались у Кеши на ночь. Мать Кеши накрывала им прямо в гостиной, которая была проходной. И они старались говорить тихо-тихо, засыпали только к утру и всегда стеснялись на следующий день, хотя вроде чего такого в этом? Но лет с тринадцати они такие ночёвки прекратили. И слава богу, наверное. — А я теперь вдовец, получается… — задумчиво произнёс Кеша, вырывая Жилина из воспоминаний. — Вы разве не разводились? Кеша помотал головой. — Да мы же это не обсуждали никогда, она разбудила меня однажды ближе к утру, поцеловала в щеку и сказала, что уезжает. А потом… Ну, кому мешает в самом деле? Мне, может, от НИИ бы потом квартирку дали побольше… Как для двоих. Жилин не стал говорить, что для двоих трёхкомнатную квартиру ему вряд ли бы дали. Ну как… Если бы Жилин сделал один звоночек Марку, образовалась бы хоть пятикомнатная, если такие вообще были в их городе. — Ты скучал по ней. — Я по себе больше скучал. Ну, по тому, который с ней был. И мы с ней так разговаривали, так разговаривали. Ты уж прости, но мне ни с кем так интересно не было. Жилин пожал плечами — он себя особенно интересным и не считал. Красивым — да, чертовски обаятельным — совершенно точно. А интересности — это к другим людям. Главная интересность у них по болотам и лисьим норам валандалась. — И любил я её так сильно, ой ну так сильно любил. Она, правда, полы мыть тоже не хотела… Верить Кеше было, конечно, себе дороже. То есть он скорее всего действительно любил Алису. Как любил, к примеру, Игоря. Но вот это сейчас было совершенно лишнее. Ещё и диван этот проклятый в клеточку. Жилина понесло: — Кеш, ты влюблён когда-нибудь был? Ну, по-настоящему. — Это в каком таком смысле? — Вот когда дышать не можешь без этого человека. И такая любовь в тебе огромная, что горы готов свернуть. Жилин не знал, зачем спрашивает. Он был абсолютно уверен, что Кеша начнёт врать и нести пургу, но, видимо, недооценил степень опьянения. Своего. Или Кешиного. — А, в этом смысле. Ну конечно… — сказал он как само собой разумеющееся. — В Игоря. У Жилина возникло очень реалистичное ощущение, что его с размаха ударили по морде, но он всё же уточнил: — В какого Игоря? — Ну Серёж, ну в какого Игоря? В самого что ни на есть того самого. В школе ещё. — Ты был влюблен в Игоря? — Да ну господи, что с голосом-то приключилось? — Ага. Мне казалось, что все в какой-то момент были, а потом это ухо… проходило. Ну, как ветрянка у всех же в детстве была. Но я так понял, что не у всех как ветрянка, ну и… Жилин в тот момент не думал, как он выглядел (что случалось редко), но у Кеши это вызвало видимое беспокойство. — У меня водки больше правда нет… Одеколон будешь? Или это… корвалол есть. Накапать корвалола? — Обойдусь, — сказал Жилин и потянулся к блюдцу с подболотником. Возник гаденький порыв спросить: «А вы там, часом, шашни не крутили за моей спиной?» Но Кеша такого не заслужил, особенно в день, когда узнал о смерти близкого человека. А Игорь такого не заслужил особенно. Когда Жилин захрустел подболотником, раздался залп фейерверка. Он почему-то представил брата, в одиночестве взрывающего оставшиеся снаряды. В детстве Стёпа обожал петарды, а Жилин ненавидел, потому что Игорь их грыз, прекрасно зная, что нельзя, и потом мучался болями в животе. Кеша всплеснул руками и начал свой классический бубнёж. — Салюты эти… фейерверки сегодня весь вечер гремели. Сил уже никаких нет! Когда же всё это кончится-то?! Бандитники проклятые всему городу жизни не дают. Чтобы им пусто всем было! — потом он резко изменился в лице и сказал совсем другим голосом: — А может, так и лучше. Ну, для Алисы… Чем вот это всё. Он обвёл рукой вокруг себя. — Надеюсь, она сюда не вернётся. — Кеш, Алиса умерла. Она уже не вернётся. Жилин уже предвкушал какое-то неприятное откровение, но ничего такого не случилось. — Да я понимаю. Просто… Когда ммм… Когда родители… Ну, умерли. С ними хоть по-попрощаться можно было по-челове… По-людски. Иногда Жилин забывал, что не обязательно всегда видеть в людях самое плохое, особенно в близких. Кеша был поздним ребёнком, обожаемым родителями, их «солнцем на закате жизни». Они до умопомрачения любили сына и точно так же души не чаяли друг в друге. Такой любви, как у них, Жилин никогда и не видел после. Когда умер отец Кеши, мать прожила ещё полтора года, каждый день посещая могилу мужа. Кеша переживал это тяжело: пил, не брился, ходил в грязных рубашках. А потом в один прекрасный день начал делать вид, как будто всё в порядке. Он таким всегда был. Выделял себе время, чтобы пострадать (и, надо заметить, делал это красиво), а потом отряхивался и шёл дальше, светя лучезарной улыбкой. Жилин так не умел. Он как споткнулся один раз в детстве, так и валялся в пыльной канаве всю жизнь. — Оставайся на ночь. Я на диване тебе постелю. — Я в соседнем подъезде живу, — напомнил Жилин. — На улице ночью опасно. Бандитников полно. — У меня есть пистолет, голубчик. Но Кеша состроил такую умилительную мину, что не остаться было невозможно. Проспав на клетчатом диване до двух часов дня (ну да, ему надо было быть на работе, ну и кто ему что может предъявить по этому поводу?), Жилин увидел во сне Игоря и Кешу в интимной темноте подвала, и это было неприятно. Но потом он увидел гору трупов в Канарейке и себя мечущимся по больничным коридорам. Стало ещё неприятнее. Жилин списал это на водку, умноженную на неприятные новости и неожиданные признания. А ещё решил поменьше времени проводить в Канарейке, а то уже во сне видит этот вертеп.