Мы сходим с ума в одиночку и группами
Новости кормят нас свежими трупами
Какими мы были смешными и глупыми
Неспешно в стихи заплетаются строчки
По карте блуждают горячие точки
Все двери открыты, распахнуты окна
Зима обещает быть очень жестокой
В табачном дыму, за спиртных напитков распитием
Я не живу, я слежу за собственной жизни развитием
Своё обещание Жилин не сдержал и оказался в Канарейке уже на следующий день. И в день после. Возвращался в это проклятое место как к любовнице, которая относится как к швали последней, но не отпускает. Как хорошо, что обещание он давал самому себе и нарушить его ничего не стоило. Не то чтобы Жилин сильно следил за тем, что обещает другим людям, но всё же. Приближались выборы. Марк становился всё более невыносимым день ото дня, а Гриша словно вдруг потерял ко всей затее интерес, что заставляло Марка беситься ещё сильнее. Иногда у него случались приступы беспричинной радости, и он угощал всех, кого встретит, дорогущим Хэннесси, а потом обещал своим собутыльникам сделать их министрами. Ну, или сослать на Колыму. Тут уж как вечер повернётся. Лично Жилину он в один и тот же день мог посулить звание генералиссимуса и попытаться засосать в шею, а через пару часов наставить на него Гришин пистолет и напомнить, что место мусорское — на привязи сторожить хозяйский дом. Когда прохладное дуло упиралось в висок, Жилин на секунду задумался, что при удачном исходе их дела у этого человека будет доступ к ядерному чемоданчику. Лишь на секунду, потому что можно сколько угодно думать о фуре со сломанными тормозами, которая несётся в бетонную стену, но движение это не остановит. А Жилин был тем органом, который занимался последствиями. Если не лень. К тому же. У Марка будет ядерный чемоданчик, а у Кеши, например, уже сейчас есть доступ к разработкам секретного НИИ. И что страшнее — очень хороший вопрос. Неадекватность Марка всё же была довольно предсказуемой. Объявит третью мировую, а вечерком ему Гриша массаж ног сделает (или чем они там занимаются в свободное от нарушения УК РФ время) и передумает. Ну вот любил Стрельников красивые жесты и громкие слова. Жилин не мог точно знать, что Гриша пообещал Нателле, хотя и догадывался, зато был уверен, чем соблазнял Марка. Где-то тут, в этих самых обещаниях, и начинался задел на трагедию планетарного масштаба и третью мировую, но нельзя было отрицать, что Гриша совершенствовался. И на этот раз выполнил то, что натрепал его неугомонный язык. Жилин прекрасно понимал, что разгребать это дерьмо придётся ему, но мысли эти неприятные думать себе не позволял. Чего зря голову красивую напрягать? В один великолепный день, когда Багдасаров вызвал его к себе для «ну о-очень важного» разговора, Жилин пребывал в отличном настроении. В столовой его вкусно накормили, Игорь почти по собственному желанию пошёл в тюрьму, погода стояла отличная опять же. Всё подсказывало, что разговор будет неприятным, но до поры до времени это ощущение удавалось игнорировать. Жилин опоздал, потому что отвлёкся на игрища со степлером, которые сопровождались громким храпом заключенного, но всё равно пришёл раньше некоторых. Гриши и Рукавов не было, чего раньше никогда не происходило. Марк опаздывал, это бывало. Он никогда не извинялся, только в мельчайших подробностях рассказывал, что послужило причиной его опоздания. Большинство историй были нелепы, неправдоподобны и никак его не оправдывали. Сейчас Марк нервничал и злился. Звонил сначала по одному номеру, который не отвечал, долго матерился так, как будто у него на четвертом десятке проявился синдром Туретта, а потом набирал другой. По второму номеру ему ответили. Он аж встал с места. — Макс?! С голосом что?.. Что делали? Бежали?! Бегите быстрее, а то вы как-то охренительно медленно бежите!.. В смысле не сюда?.. За кем? За кем вы бежали?.. Это, мать твою, кто такой вообще?! А, этот… Жилин не стал бы поминать мать Максимки всуе, но тут уж каждый сам решает. Он понятия не имел, в чём там было дело, и даже не собирался разбираться. Ну бегает кто-то за кем-то, не умрёт же от этого никто, правда? Он вон тоже бегал марафоны в школе, никто ж не помер, хотя… Ладно, не об этом сейчас. Марк выдал ещё пару-тройку матерных тирад, потом шумно удалился в туалет, а когда вернулся минут через пятнадцать, был уже значительно спокойнее. Он даже предложил сигару, а услышав отказ, откинул со лба чёлку и заявил: — Мною было принято единственно верное решение. Здание НИИ нужно снести как можно скорее. — Да что ты такое говоришь, голубчик? Как же мы без института? Он город кормит и поит. Марк громко фыркнул и задымил сигарой, растекаясь по стулу. В костюме на пару размеров больше и с сигарой в тонких нервных пальцах, без Гриши с Рукавами за спиной он выглядел забавно. Как ребёнок, который отчаянно пытается казаться взрослым. — Найдем, что поесть и попить и без этих очкастых хануриков. — Это что же такое? Гриша ещё пару электричек обнесёт и заживём сразу? На слове «электричка» Марк зачем-то затянулся и начал кашлять. Он поборол свой нервический позыв снова начать материться, но взгляд нехорошо затуманился. — Нефть, Жилин. Как вы все не понимаете? — Маркуш, хороший мой, ну ты же нормальный мужик. Иногда. Приди ты в себя. Нет тут никакой нефти. И не было никогда. — А ты главный нефтевед? Судя по гадкой улыбочке, Марк хотел продолжить свою мысль и как-то пошутить (Жилин даже примерно представлял как именно), но в зал ввалились Железные Рукава со своим бесстрашным предводителем. Гриша был растрёпанный и румяный. Фальшивая расслабленность тут же улетучилась с лица Марка. Будущий президент, бредящий нефтью, мгновенно превратился в разъяренную жену, чей благоверный заявился домой под утро и в говно пьяный. В Гришу полетела тарелка с засохшей котлетой по-киевски. Он с лёгкостью увернулся. Впрочем, Марк собрался и заявил угрожающе, хоть и визгливо: — Ещё раз опоздаешь на деловую встречу, парашу будешь языком мыть! Жилин давно отвык видеть Гришу таким озверевшим. Да и не был он никогда озверевшим «для своих». Когда Гриша приблизился и заломил руку Марка за спину, Жилину на секунду показалось, что надежду нации сейчас долбанут рожей об стол со всей силы. Но вместо этого Гриша почти нежно уложил его грудью на поверхность. Жилин не шелохнулся. Он был на обеде (уже примерно на третьем, ага) и не собирался никого разнимать. — Ты забыл с кем разговариваешь, обсос?! — Пусти, мудак! Больно! Как только Марк это произнёс, Гриша его отпустил, хотя лично Жилин сильно сомневался, что Марку действительно могло быть больно от этих почти объятий. Они уставились друг на друга, тяжело дыша. Жилин не знал, чего он боялся сильнее, что они начнут срывать одежду или затеют мордобой. — Я вам не мешаю, голубчики? — Вообще-то мешаешь, — ляпнул Марк. Страшное выражение сошло с лица Гриши вмиг, и он снова стал тем долбодятлом, который в перерывах между стрелками пел сыну колыбельные. Он сразу как-то расслабился, обмяк, перестал держать осанку, как будто только что понял, что вернулся домой после нервного рабочего дня. За кем бы он ни бегал, это его нехило так напрягло, по всей видимости. — Я тогда, наверное, всё… — сказал Жилин, поднимаясь с места. — Пойду я. Дел столько, ого-го! Глухарей как в лесочке каком-нибудь. Хвойном. Уххух. — Спасибо, Жилин, — сказал Гриша. — Как говорят американцы, выборы дело нервное. Раз выбор сделал, можно и… — Всех благ, — отсалютовал Жилин. Он направился к выходу, за ним последовали и все члены банды. У закрытых дверей Жилин остановился, потому что подумал, что забыл в зале шапку. Но потом вспомнил, что не выписал себе зимний комплект формы и ходил теперь без шапки, а фуражка осталась в машине. — Ты чего меня перед людьми позоришь?! — как всегда на повышенных тонах спросил Марк. Рукава уже ушли и не видели, что он подслушивает. Жилин решил воспользоваться этой ситуацией. Да и вообще, вдруг убьют друг друга? Возвращаться ещё потом. Он, конечно, на обеде, но если жмуры пойдут, тут уж придётся поработать. — Извини, — сказал Гриша спокойно. — Можно же было просто бабла дать чмошнику этому. Что за «Ну, погоди» вы устроили? — Думаешь, баблом всё можно решить? Как батя твой? — А стволом, значит, можно? — сказал Марк серьёзно. Жилин ни разу не слышал от него подобного тона. — Ну, стволом много чего можно, — сказал Гриша уже совсем другим голосом. Марк фыркнул, но это больше походило на попытку сдержать смех, нежели на реальное недовольство или раздражение. Жилин посчитал, что смертоубийством тут и не пахнет, поэтому поспешил удалиться, чтобы не быть травмированным на всю оставшуюся жизнь. Но далеко он не ушёл, у чёрного входа курил Жила. — Будешь? — спросил он. — Гриха чёткие сиги подогнал. — Я бросил, голубчик. Для кожи плохо и для зубов, а мне зубы жёлтые ну никак нельзя. Жила хмыкнул и сплюнул в мусорку. Жилин не бросил вообще-то и понятия не имел, зачем соврал. Как-то незаметно для себя он превратился в компульсивного лжеца, как и абсолютно все вокруг. От разбавленного водкой пепси он, кстати, не отказался. С неба неспешно падали пушистые снежинки. Хорошая выдалась зима, славная. Оба молчали. В ресторане играла песня про шальную императрицу. Ангел на плече Жилина требовал предложить брату сыграть партейку в бильярд под «пепси», а демон говорил не раскрывать рта или, ещё лучше, сказать какую-то гадость. Но ничего этого он не успел, потому что из здания раздались выстрелы. Жилин даже не пошевелился. Жила сделал затяжку. Курить захотелось страшно, ещё и «сиги чёткие». Протарахтела автоматная очередь. «Императрица» пошла на второй заход. И там шальная императрица В объятьях юных кавалеров забывает обо всем Как будто вечно ночь будет длиться Как будто разочарованье не наступит новым днем Игнорировать происходящее стало тяжелее, когда раздался залп взрыва, со второго этажа посыпалось стекло и в окно вылетело тело. При ближайшем рассмотрении тело оказалось Марком Владимировичем Багдасаровым. Гуляй, шальная императрица И вся страна, которой правишь ты, берёт с тебя пример Легко влюбиться, императрица Когда так страстно бирюзовым взглядом смотрит офицер — О, красиво наша императрица полетела, — заметил Жила, продолжая игнорировать выстрелы. — А я-то думал, он тебе нравится. — Вчера этот петушара попросил почистить ему ботинки. Тоненький голосок внутри Жилина хотел было возмутиться из чувства солидарности к определённым предпочтениям, но было очевидно, что петушарой Багдасаров безусловно являлся вне зависимости от тех самых предпочтений. К счастью для него и к сожалению для избирателей, Марк удачно выпал на крышу мерседеса и выглядел вполне себе целёхоньким. Полежав пару секунд, он зашевелился и самостоятельно сполз на капот. Братья одновременно достали пистолеты. — Пройдёмте, голубчик? — сказал Жилин. Стёпа ухмыльнулся. — Дамы вперёд. На втором этаже толпилась куча людей, и Жилин не стал задумываться о том, как охрана да и он сам пропустили это нашествие на Канарейку. Тут были и отмороженные черти Малиновского, и половина цыганского табора, и прочие представители уважаемой преступности. Жила сразу же схватил Тончика за шкирман и запихнул в кладовку, закрыв на ключ. Тончику уже перевалило за двадцать пять, но Жила продолжал относиться к нему как к неразумному пятиклашке, которого когда-то взял под своё потрёпанное крылышко. Неразумным он и остался, но вот пятый класс давно закончил, пусть и не с первого раза. На новоприбывших сначала даже внимания не обратили. Жилин в первую очередь стремился узнать, жив ли Гриша. Потому что если нет, то и палить по господам преступникам было глупо. С ними следовало бы подружиться. В Жилина выстрелили сверху, из вентиляционного люка. Господи, да у кого там ума хватило?! Алика товарищи, не иначе. Он пожалел, что оставил фуражку в машине, потому что пуля задела ухо. Приложил левую руку к ране, она тут же стала липкой. Чёртова «Императрица» продолжала играть и как будто становилась только громче, заглушая выстрелы. В ухе задребезжало. Жила вырубил одного из парней Тончика рукоятью ствола по голове, сопроводив это идиотским смехом. Жилин присел, избежав ещё одной пули в голову, и выстрелил в ногу мужику, который загораживал ему проход в переговорный зал. Оттуда раздались невнятные матюки Гриши (фух, живой!). Жилин поднялся и протиснулся в наполовину свободный дверной проём. Ему выстрелили в спину, но пуля отлетела. Перед ним предстала довольно глупая сцена. Гриша был цел, у него только очки треснули и пиджак был немного грязный. Малина выглядел ещё чище и невредимее. Зато два их «телефониста» как будто прошли через военное сражение, по меньшей мере. Максимке рассекли скулу и губу, у пиджака не было одного рукава, очки потерялись. В одной руке он держал пистолет, а в другой и пистолет и мобилу. «Максимка» Малиновского мог похвастаться следами пальцев на шее и впечатляющим фингалом, этому не повезло со штаниной. Укомплектован зато был так же: двумя стволами и телефоном. И вот стояли они вчетвером, целясь друг в друга. Жилин хотел обратить их внимание на то, что Гриша целился одной рукой в сына, а другой «Максимка» направил ствол на своего босса, но не стал. Сам взял на мушку Малину и заговорил: — Голубчики, предлагаю урегулировать конфликт наимирнейшим образом… Пожать друг другу всевозможные части тела. Руки там всякие. Ну а дальше по желанию, так сказать. Ухуху. В зал влетел запыхавшийся Жила. На пороге он запутался в собственных ногах. В него неудачно выстрелили. — Ты чё, козёл?! Ты чё?! — заорал Жила и принялся палить в воздух. — Это что это вы такое, товарищ Малиновский, устраиваете тут? — продолжил Жилин, не обращая внимания на брата. — Стрелялки какие-то! У нас тут что, стреляльная, по-вашему? Прекращайте давайте! И приятелей своих угомоните. Обои все окровавили зачем-то. Ремонт, знаете, как дорого стоит? А у товарища Стрельникова такие траты на президентскую кампанию, ох, такие траты. — Ну Жилин, ну ты чего, — стушевался Гриша. — Нормально всё с кэшем. — Да он первый начал, — сказал Малина, как первоклассник с прокуренным басом. Жилин убрал пистолет. — И чего же Гриша мой такого начал? Давайте, расскажите всё товарищу милиционеру. Остальные тоже опустили оружие. Малиновский сказал уже своим нормальным, не извиняющимся тоном: — Мы НИИ так-то крышуем понемногу, с завхозом ихним у нас ряд приятных договорённостей. А Стрельникову приспичило, видите ли. Как жопу скипидаром намазали. Жилин поперхнулся. — Так, знаете… Вот без этого, пожалуйста, хорошие мои. В зал ввалился Марк, чуть прихрамывая. Жила подхватил его под руку. — НИИ будет снесено! И точка! Гриша устало поправил треснувшие очки. — Сочтёмся, Малина. Как говорят американцы, за мной не заржавеет. Малиновский снова поднял пистолет, но в людей целиться не стал — отстрелил цоколь люстры, которая приземлилась прямо в ноги Марку Владимировичу. Тот взвизгнул от неожиданности. Жилин, признаться, тоже дёрнулся. Когда из здания удалились посторонние, Жилин не стал разговаривать с Гришей или тем паче с Марком. Сразу пошёл на кухню, где в качестве компенсации морального вреда съел две тарелки тефтелей с картофельным пюре и хорошенько заполировал это дело клюквенным морсом. Собирался уже уходить восвояси, но увидев себя в зеркале, вспомнил про огнестрельную рану. Боли он почти не чувствовал, только песня эта назойливая заела в голове. Где в Канарейке находится аптечка, Жилин не знал, поэтому ухо ему заклеивал брат. Жила цыкал, матерился и вылил на рану примерно литр перекиси. — Боже, зачем я согласился? Ты мне оторвать ухо, что ли, пытаешься? — Сиди смирно, блин! А то я те не только ухо оторву! — Помощь не нужна? — спросил подошедший Максим. Его к этому времени успели подлатать. — Да помогли уже, — буркнул Жилин. — Особенно батюшка ваш. Макс пожевал губу и ушёл. — Ты чё с ним так? Озверина нажрался? Он же помочь хотел. — Да предчувствие у меня хреновое, голубчик. Не должны мы НИИ сносить. — Как там Малина сказал? А, точно! Жопу скипидаром намажь и успокойся. Благо, у… Жилин кинул в брата первым, что попалось под руку. Под рукой оказалась небольшая статуя обнажённой девы. — Я тя в тюрьму посажу, пепси-колой клянусь! — Не посадишь. — Жила хохотнул. — Апартаменты на сегодня уже заняты хахалем твоим. Жилин не поленился поднять нагую даму и кинуть её ещё раз. Обычно он так с женщинами не обращался, но тут особенный случай оскорбления сотрудника при исполнении. Думая про скипидар и напевая порядком надоевшую песню, Жилин добрался до следующего места назначения. Это был какой-то замкнутый круг. Он занимался должностной проституцией в крышуемом бандосами ресторане, потом что-то взрывалось, и он отползал к лучшему другу, пытаясь найти в себе остатки человечности. Получалось плохо, потому что всю человечность он оставил много лет назад в бревенчатой халупе художника. — Ой-ой-ой, — запричитал с порога Кеша, заметив перевязанное ухо. — Это что же такое-то приключилось? Бандитники эти опять, да? У меня у с-самого… немного, ну… проблемы. Но это ладно, конечно. Потом расскажу, объясню потом. В тебя стреляли?! Кош… Ужас какой! Тебе чего нужно? Ну, чаю? Или по-покрепче? Составчик, может, какой? Ты за этим пришёл? За составчиком в смысле? Дома у меня сейчас не то чтобы много всего… Но найдётся точно чего-нибудь такое эдакое. Да ты что стоишь на пороге как я не знаю… Проходи давай скорее, ну. Жилин разулся и прошёл на чистую, но заставленную всяким барахлом кухню. — Голубчик, тут разговор к тебе есть… Кеша сел на табуретку и покорно сложил руки на сведённых коленях. Голову опустил со скорбным выражением лица, как будто знал, что последует дальше, и заранее готовился к казни. Ровно перед тем, как Жилин решился заговорить, Кеша поднял на него взгляд. Да такой яростный, как будто драться собирался. — Времена меняются, — сказал опешивший Жилин каким-то вдруг совершенно жалким и неуверенным голосом. Жилин надеялся на испуганное восклицание: «Ой, дела! А что же теперь делать-то?!» И тогда он героически вступится и расскажет, что и как делать дальше. Но Кеша серьёзно смотрел на него и даже не моргал. Смотрел вроде снизу вверх, но абсолютная уверенность в собственной правоте ставила оппонента на колени. Жилин еще не говорил об этом с Гришей, но был уверен, что тот будет не против пристроить Кешу. С часами история была крайне мутная, но неужто Гриша не постарался бы зарыть топор войны ради памяти Алисы? Да и что, не снял же Кеша с Гриши часы, наставив волыну. Наверняка Гриша и не знал о существовании Кеши, только абстрактно представляя, за кем Алиска была замужем. Если задуматься, странно как-то, что они никогда так и не познакомились… Но это если задуматься, а Жилин себя подобными вещами старался не напрягать. Он прокашлялся. — С правильными людьми тебя сведу, хороший мой. Работать будешь на благо страны нашей распрекрасной. И не за гроши какие, как сейчас, нормально платить будут. Холодильник себе новый купишь, а то этот вон уже разваливается. — Жилин для наглядности толкнул холодильник, который издал поверженный стон. — В него только людей запихивать, ухух. Да ты не пойми меня неправильно, я же человек слова! Что сказал, то обратно ни-ни. Мы же с первого класса вместе, ну, Кешенька! Как сырочки колбасные в масле будем кататься! Кать сюда, кать обратно! Ничего противозаконного делать не будешь. Я в этих ваших химиях-шмимиях не разбираюсь, но придумаешь какие-нибудь смеси для стройки, не знаю, краски, что там ещё нужно. Строить будешь, строить — это же хорошо, верно? Сам посуди. Сначала вот рыночек, а потом и до домов дело, может, дойдёт. Дома — это для людей! И кошек. И собак. И всех остальных тоже. У нас дома вон какие, а будут ух какие! Лучшие дома в стране. Одна сплошная польза, с какой стороны ни пощупай. Город поднимем, а там и за страной очередь придёт! Жилин с неудовольствием отметил, что под конец этой истеричной речи в него вселился дух Багдасарова, причем не настоящего (может, и слава богу), а того, который отвечал за пропаганду. Кеша смотрел на него, ни на секунду не отрывая взгляда. На его серьёзном лице не дрогнул ни единый мускул. — Всё? Жилин беспомощно кивнул, чувствуя себя сдувшимся шариком. Однажды он уговорил физичку перенести контрольную только потому, что у него не было настроения. А через шесть лет после этого случая одной силой красноречия отучил Тончика нюхать клей (ладно, Тончик пообещал перестать под угрозой сутки слушать Жилинские шутки в КПЗ). Что с ним случилось сегодня? И на старуху бывает проруха? — Вам пора, полковник, — сказал Кеша, строго поправив очки. Такой стали в голосе друга (вероятно уже бывшего) Жилин не слышал никогда. Он хотел попросить воды, потому что тефтели в Канарейке оказались страшно пересоленные, но стоило об этом заикнуться, Кеша болезненно зажмурился и приложил руку ко лбу. — Ты… Уходи, пожалуйста. Я… Боюсь, что… Просто уходи! Жилин расстегнул браслет часов, снял их и положил на дребезжащий холодильник. — Честь имею. — Н-не уверен, — прошептал Кеша, всё ещё закрывая лицо руками. Когда Жилин курил у подъезда, из Кешиного окна что-то вылетело. Часы он из снега подобрал. Толкнёт потом цыганам по дешевке.***
Свет в дежурке Жилин включать не стал. — Спишь? — Сплю, нач-льн-к. Жилин сел на пол, прислонившись к стене рядом с тем местом, где начиналась решётка. К нему на колени пришёл пушистый кот. Никаких котов в отделении прежде не наблюдалось. — Скажи мне, Игорёша, вот чего ты делаешь, когда на душе погано? — Бухаю, С-рёг, — сказал Игорь с честностью неиспорченного обществом ребёнка. Хотелось лечь к нему под одеяло на шконку и накрыться котом. Да и лежать так, обнявшись, пока Багдасаров не развяжет ядерную войну. — Да ты всю жизнь бухаешь, хороший мой. Игорь шумно кивнул. Жилин не видел, просто знал. Кот тыкался ему мордой в плечо. К Игорю, что ли, пришёл? Или не кот это вовсе? Вдруг лису снова притащил? Нет, кот вроде. — А мне вот не помогает. Водка в смысле… Помнишь, как я скипидар попробовал в пятом классе? Хех! Кеша меня раз двадцать обещал «изубить», пока скорую ждали… Не помогает мне водка, короче говоря. Ни водка, ни спирт НИИшный, ни Хэннесси забугорный, ни настойка боярышника, ни одеколон. — С-м знаешь поч-му. Знает. Чтоб душу вылечило, нужно обладать ею… Душой.