Он не сошел с ума Ты ничего не знала
Жилин проснулся у себя в кровати полностью одетым, даже в кителе. Тело затекло, под тяжелым одеялом было жарко. Спать в одежде после пьянки приходилось всем, но спать в туго затянутом галстуке оказалось как-то особенно неприятно. И вот ведь паскудство — узел даже не ослаб ни капли. В фильмах в таких случаях девушка обычно просыпается в неглиже или вообще без всего и очень смущается, а кавалер не сразу дает понять, было что-то или не было. Игорь же не потрудился снять с него ничего, кроме ботинок. И на этом спасибо. Вряд ли Игорь сознательно хотел доставить неудобства. Он вообще не очень хорошо понимал, в каких ситуациях и насколько нужно быть одетым. На завтрак с английской королевой вряд ли бы пришёл голый, а в остальном оставались варианты. Но всё равно, безотносительно Игоря, спать в милицейской форме — такое себе удовольствие. За окном было темно. Игорь спал в кресле перед включенным без звука телевизором. Показывали «Спокойной ночи, малыши!». По количеству пустых скипидарных бутылок Жилин не понял, сколько прошло времени. Пара часов? День? Два? Скорость потребления скипидара не всегда соотносилась с временным показателем. Они как-то в школе такую задачку решали. Все получили по двойке, потому что правильного ответа не существовало. Все, кроме Кеши, который написал, что скипидар должен быть переменной, а не время. Ему влепили тройбан, потому что думал в правильном направлении, но переменной в этой задаче был сам Игорь. Да и не только в этой, наверное. Как только Жилин сел на кровати, болезненно постанывая и одновременно ойкая, Игорь проснулся. — Ну как? — спросил хриплым голосом. — Смотря, о чём спрашиваешь, хороший мой. Физически всё было прекрасно, инфаркт откладывался лет на дцать, а духовно — так же, как и прежде, то есть никак. Но Игорь и так это знал, возвращение он бы точно почувствовал, как почувствовал много лет назад, что Серёги как бы уже и нет. Игорь не стал уточнять, протёр глаза и отхлебнул скипидара. Жилин тоже не стал пояснять. Недосказанность — игра, в которую играют два идиота. — Сколько я спал? — Трицатое щас. Уже задав вопрос, он подумал, что вряд ли получит вразумительный ответ, но Игорь даже назвал число. Чудеса творятся, право слово. Чуть больше двух суток в отключке, значит. Жилин покачал тяжёлой головой. Поразительно, что город ещё стоял. И что же — Маркуша не выбрался из тюрячки и не вышел на тропу войны? у Кеши не потекла крыша? Нателла не взорвала Канарейку? Удивительные дела всё-таки происходят под Новый год. — Ну, в таком случае, голубчик, приглашаю откушать мандаринов с икоркой. Сами мандарины с икрой — для Жилина, конечно, а Игорь обычно только жевал шкурки и облизывал острые края консервной банки. Выглядело жутко и самую малость возбуждающе. — Так на Н-вый год ж. — А мы с тобой не будем дожидаться нового года, мало ли что ещё случиться успеет. Мы с тобой сейчас год проводим. Жилин сходил в ванную, умылся прохладной водой и внимательно посмотрел на небритое лицо. «Вы красивые, но пустые»? Да? «Ради вас не захочется умереть»? Он никогда серьёзно не задумывался о возвращении души. Не в последнюю очередь потому, что считал это невозможным. Что получается? Стоило Игорю начудить сильнее обычного, как разверзлись небесные хляби? Ревность оказалась сильнее всего? Сильнее любви и благодарности, жалости и даже страха. Какая мелочность, господи. Уже сейчас Жилин понимал, что боится. Он помнил разрывающие на части чувства, помнил, насколько это больно и страшно. Да, сладко и упоительно хорошо, но больно и страшно тоже. Он давно привык, приспособился. Люди живут без ног и рук, живут незрячими и глухими. А не ведать любви — не такая уж и редкость в нашем мире. Практически новая норма. Если бы ему дали выбор в эту самую секунду, он бы не смог решиться. Струсил бы. Правильно Саня тогда сказал: трус, лжец, лентяй и дурак. Хорошо, что никто и не спрашивал. Они сели за кухонный стол, накрытый непраздничной клеенкой с подсолнухами. Жилин снял китель, засучил рукава рубашки и принялся чистить мандарин. Игорь был пьяный и сонный, но консервную банку ножом открыл резво. Хоть он и видел это тысячу раз, у Жилина мурашки по позвоночнику побежали, когда Игорь принялся острым, криво обрубленным краем крышки водить по языку. У кого-то другого рот бы давно превратился в кровавую кашу, а этот только краше стал: щеки зарделись, глаза потемнели. Жилин сразу после потери души думал, что ну вот скоро оно уйдёт совсем и даже жалел немного, но нет. Оказалось, что привязанность эта так глубоко в него проросла, что пустила корни не только в душу, но в и в тело, в мозги, всюду. Она, конечно, изменилась, превратилась во что-то уродливо повседневное, вроде привычки есть кашу с бутербродами по утрам, но уходить никуда не собиралась. — Ты не шибко-то и расстроился, как я погляжу. Игорь отложил банку и принялся задумчиво жевать оранжевую шкурку. — От зл-сти сил мало. П-д-ждём… Стольк ждали, ещё п-ождём. Игорь Натальевич Катамаранов в роли терпеливой жены, которая не ругает мужа за хроническое половое бессилие. Потрясающе. Ну да, будем ждать, пока Жилин преисполнится любви или радости. Со злостью как-то проще. Со злостью, ревностью и страхом. А любовь? Когда-то сто лет назад он захлёбывался от любви, просто глядя на Игоря, пинающего камушек по асфальту. И радость тогда была такая же — выходишь в восемь утра на улицу и летишь до школы, жадно вдыхая ещё прохладный весенний воздух. Сейчас он просто знал, что любит Игоря. И ощущалось это совсем иначе, точнее никак не ощущалось. — Останешься? Игорь помотал головой. Длинная челка метнулась из стороны в сторону. — Не, д-лго сидел тут. Дел п-лно в лесу. — Ну, как знаешь, голубчик. В следующий раз предлагать не стану. Игорь рассмеялся. — А вот чего ты смеешься, Игорёша? Я, между прочим, всем подряд такие предложения не делаю. У меня знаешь, какие стандарты высокие? О-о-о, выше самых высоких горных гор, вот такие стандарты у меня, хороший мой. — Смешн-й ты, мент. Жилин улыбнулся. Он же не дурак совсем и знал, что смеются над его шутками, только если хотят от него чего-то. В детстве брат глаза закатывал, мать говорила: «всем ты хороший мальчик, Серёжа, но шуточки твои…». А Игорь всегда смеялся. Да и Кеша тоже, особенно над анекдотами, до икоты бывало смеялся. Зря Жилин, конечно, на Кешу так разозлился. Надо с ним помириться будет, чтобы не тащить в новый год старые обиды.***
С утра пораньше Кеша встретил его у отделения. Настроение у Жилина было прекрасное: он полежал в ванной, чисто выбрился, хорошо покушал, детектив почитал, как всегда не отгадав, кто убийца. Погода, правда, стала противной: с неба накрапывало, воздух был влажный и тяжелый. Но так даже лучше, пусть вместе с плохим годом и плохая погода уйдёт. У Кеши смешно раскраснелся нос и запотели очки. — Иннокентий, солнце моё, твоя работа в НИИ. Здание легко найти — там ещё рядом мэрия в руинах лежит, теперь уж точно не спутаешь. — Чего-чего? — Кеша нервно поправил очки. — Я чего-то не понял совсем ничего. — Сюда как на работу, говорю, ходишь уже который день. Я, хороший мой, милиционер, а не пчеловод. Мёдом у меня тут не намазано, ухуху. Жилин открыл дверь ключом, галантно пропустив Кешу вперёд, но тот всё равно собрал плечами все косяки. — На меня совершили нападе… — сообщил он, поворачивая голову к Жилину, и снова стукнулся о стену. — Ну, покушение. Н-ночью. В парке. — А что это ты шатаешься по ночам в парках? Сам, небось, какие не такие штуки замышлял. Ты мне тут давай не это. Ещё чего не хватало. — Я шёл предлагать… Предложение делать. Ну, Особе своей, я люблю её сильно очень, да ты знаешь, мы же уже столько вместе, и ну, пора. Игорь как мэрию снёс, я сразу и подумал, что совсем пора стало. Потому что потом поздно будет. То есть вот прямо с-совсем поздно. А мне надо, потому что… ну, надо. Иначе всё… На предложение сесть на гостевой стул Кеша мотнул головой и продолжил говорить стоя. Жилин поставил воду для чая (кипятильник вернула лиса, хотя унёс точно кот!) и сел на своё место. — Когда знакомить друзей со своей красавицей будешь? Или боишься, что уведу, а? Ну и правильно, конечно, голубчик, я бы на твоём месте тоже опасался. Такие мужчины на дороге не валяются, я же не лежачий полицейский, а вполне себе стоячий милиционер. На дороге не валяюсь. Взгляд Кеши на пару секунд стал совсем стеклянным. — Она… Она у меня чужих не любит. — Да какой же я чужой, Кешенька? Мы ж с тобой с первого класса. — А ты мне, Жилин, зубы не нагова… заговаривай. У меня дело тут, та-акое серьёзное, а ты про какие-то глупости совсем разговариваешь… говоришь. Когда Кеша сказал, кто его пытался прирезать, Жилин подавился сушкой. Вот это номер! Можно, конечно, предположить, что с такими генами сложно вырасти нормальным, но всё же надежда теплилась до этого момента. Кешино заявление отправилось в шредер, но Макс для разъяснительной беседы был вызван в отделение по всем регламентам. Ладно, на самом деле не по каким не по регламентам, Жилин просто позвонил Грише и наябедничал. Юный криминальный элемент выглядел смущенным. И правильно! Одно дело — при свете дня, как честный человек, у всех на виду бегать с пистолетом, палить иногда даже. И совсем другое — с ножиками в ночных парках прятаться, как маньяк какой-то. Когда милиция спит, преступность спит тоже! Так в Катамарановске всегда было, непреложное правило. В Конституции написано! У них с Гришей вообще на одно время будильник заведён. — Максимка, ну вот ты чего? Я ж тебя с пелёнок знаю, таким карапузом деловым был. С телефончиком игрушечным всё бегал. А сейчас вот безобразия эти зачем-то какие-то творишь? Мне что с тобой делать? Матери твоей звонить? Ты товарища ученого зачем пришибить пытался? — Не понял я, — стушевался Макс. — И не надо матери! Она бате по первое число пропишет. И правильно пропишет. Кто-то же должен уже, в конце концов. — Чего не понял, голубчик? — Жилин строго сложил руки на груди. — Что люди от ножиков в ливер помирают? — Отец сказал непонятно, ну я и не понял. — И чего это такого тебе отец сказал? — Передать попросил. — В следующий раз в руки передавай, а не в печень. Максим кивнул, не поднимая взгляда. Жилин покрутил в руках нож — действительно подарочный. И что это значило? Нет, вариантов тут, конечно, было не то чтобы много… Красивый ножик, но вот ведь игры у людей! Хотя не ему судить, он Игоря по три раза за неделю арестовывает, но без поножовщины обычно. Был один раз, но там долгая история. — А если бы отец цветы попросил передать, хороший мой, ты бы их с какой стороны засунул? — Ну дядь Серёж… Великодушно решив больше не издеваться над ребёнком, Жилин отпустил несостоявшегося убивца. Состава преступления нет: умысла никакого, последствие не наступило. Дело раскрыто буквально на подлёте. В обмен на этот широкий жест Жилин потребовал довести его до Канарейки. И даже не совсем для того, чтобы Грише «прописать по первое число». Не стал спрашивать ни про нож, ни про ситуацию в целом. Его это мало интересовало, а вот спокойствие и порядок в Катамарановске волновали очень. Ладно, не очень, но сильнее, чем любовные (или какие там они были?) переживания друга. Сегодня Гриша уже вовсю поглощал предпраздничную жратву. И правда, стоило вырасти и стать криминальным авторитетом, чтобы не ждать новогодней ночи и наслаждаться оливье в любое время года, дня и ночи, а также при любом положении Сатурна по отношению к Юпитеру. Хорошо, конечно, что его отравление закончилось благополучно, а вот всё остальное было чуть менее хорошо. Жилин со всей грацией, на которую был способен, рухнул на стул напротив. Дела он привык откладывать до той поры, пока отложенное не истлеет от старости, но оставлять страну сиротинушкой в канун Нового года как-то совсем уж бесчеловечно. А Жилин всё-таки в определённом смысле оставался человеком. — Гриша, дорогой мой, хороший, дальше мы что делать будем? Каким, так сказать, способом осуществлять государственную власть? Гриша потёр перчаткой стекло очков, не выпуская из руки вилку. Он словно бы об этом и не думал. От него исходила совершенно бешеная энергия человека, который был не в себе. Жилин видел подобное дважды, и оба раза всё заканчивалось плохо, как мудро заметила Нателла Наумовна. Что там дальше? «Дурка да могила», верно? — Как говорят американцы, демократия — власть народа, — сказал Гриша. — Будут выборы, вот рыночек-то и порешает… А ты, Жилин, кушать пока закажи. Девочкам сегодня заливное удалось. Хорошо удалось очень. — Гриш, я чего-то, прости меня на честном слове, не совсем понимаю. А точнее — совсем ни черта не понимаю. Мы с тобой результаты выборов сфальсифицировали, это тебе не трусы в шубу заправить, на секундочку. Тут статейка над нами висит, если ты не заметил, Гришенька. Заднюю поздно давать. Твоим языком выражаясь, поздняк метаться. Странно, что Гриша всего этого не понимал. К тому же, стыдно на пороге сорокалетия влюбляться как школьник, забывая страну, имя, мать родную и его, прекрасного полковника Жилина, в придачу. И Гриша вроде бы всегда такой был: наивный и романтичный. Но одно дело ради принцессы победить дракона, достать с неба звезду или организовать президентское кресло. Совсем другое — забить на всё и всех после… А, собственно, после чего? Судя по тому, что Кеша только и занимался в последнее время, что написанием заявлений в милицию, после неловкого бандитского флирта. Не то чтобы Жилин считал, что в Кешу невозможно влюбиться. Как раз нет, прецеденты бывали в немалом количестве. Хотя лично сам он, да, относился к другу примерно как к Жиле, которого и на свидании-то представить странно. Но вот что Гриша так легко забил на Марка? Причем не просто на Марка как человека и партнера, но и на Марка как на идею. А планов-то было сколько! И непонятно, что удивляло сильнее — легкомыслие или жестокость. Жилин был уверен, что задай он вопрос напрямую, Гриша бы ответил. И если даже не правду, но то, что он сам считал правдой. Ведь Марк с Гришей прошли через многое и что, в итоге разбились о нечеловеческую привлекательность Кеши? Ну смешно, если честно. Да и опять же, не могло такого быть, что эта сладкая парочка не была знакома прежде. Ну то есть каковы шансы? Они что, намеренно друг друга игнорировали? Мутная какая-то история, короче. Жилин чувствовал, что это важно, но по обыкновению не стал думать ни одной лишней секунды. Во время тирады Жилина Гриша перестал есть. На лбу выступили неодобрительные морщины, словно его раздражало, что кто-то отвлекал его от высокого земной ерундой. — Жилин, тебя какая муха укусила? Да ты по большей части статей кодекса прошёлся, чего кипишуешь сейчас? Совесть проснулась? Ты это кончай. А то у кого совесть просыпается, тот быстренько сам засыпает. И ведь действительно. Чего у него ещё не было в послужном списке? Сто пятнадцатая? Двести тридцать вторая? Хотя нет, было дело… Гриша источал умиротворение, сидел себе весь такой румяненький и довольный. — Ты бы расслабился, Жилин. В баньке бы попарился, водочки выпил. Праздник же. Вот… — Он неловко достал из кармана пиджака прямоугольную картонку. — Москвич выиграй, в конце концов… Мне Сапогов презентик подогнал в знак уважения. — Москвич — это хорошо… А катамарановчанин — ещё лучше, ухух. Лотерейный билет его ненадолго развлёк. Подарки Жилин любил и считал, что заслуживал их куда больше, чем обычно получал. Хотя друзья у него всё же хорошие подобрались: тут тебе и дача, и москвич, и ролексы даже. Починить их, кстати, надо было, раз уж решил с Кешей мириться. Пока Жилин любовался циферками, раздался истошный вопль. Этот голос он бы узнал даже спустя сто лет. Если он всё же попадёт в ад, то у чертей, которые его будут тыкать вилами, обязан быть этот противный голос. — Поймали неуловимого мстителя? — Да тут затык один образовался, — смущенно признался Гриша. В такие моменты он становился вылитым Максимкой, чисто братья-близнецы. Жилин перевёл взгляд на Макса. Тот выглядел глубоко обиженным. Грачевич снова заорал. — Что бы он там ни вытворил, человечка зря не кошмарьте, как силовой орган предупреждаю. Праздник всё же. — Да он привязанный сидит и рекламу с Сапоговым смотрит, тоже мне кошмар. Вот Американцы… — Так, Гриша, придержи коней со своими американцами. Так Алиса-то что? Где? Признаться, он забыл об этом. Не до того было со всеми этими арестами и любовями, притомился. — В этом и затык… Сама с ним пошла. — Как пошла? Она же коробочка. — Он её забрал, а она согласилась, — резко сказал Максим, — потому что с нами, видите ли, не жизнь. А ей тоже жить хочется. Нет, ну если бы Жилину нужно было круглые сутки слушать шизофазию Марка и при этом у него не было ног, чтобы уйти, то… да. Можно понять. Но вообще… Ох, Алиска, ну и дурища же! Порой казалось, что она всех их умнее, свалила отсюда к чёртовой матери, а иногда вот такое: по приколу замуж выйти, потом укатить в Москву, не разводясь, теперь вот вообще с журналюгой сбежать по большой любви. Жилин совсем размяк. Влюблялись матерые бандюганы, влюблялись роботы. Саня, помоги выжить среди этой смертной любви! — Пойду я, голубчики. — Он поднялся с места. — А вы тоже с делами завязывайте, гражданина журналиста отпустите с миром. — Да мы так, чисто пыл остудить. — С Инженером помирись, Гриша. И ножи больше ему не дари, а то не заметишь, хороший мой, как в реанимацию загремишь с этим самым ножом в бочине. — Слушаюсь, товарищ милиционер, — шутливо сказал Гриша, поднимаясь на ноги, чтобы протянуть руку для прощания. — В лучшем виде примирение пройдёт. Вопреки всему Жилин уходил в прекрасном настроении, стараясь не вспоминать о том, что с большой вероятностью в последний раз видит Гришу в добром здравии. По дороге в свою любимую столовую Жилин столкнулся с Кешей, обмотанным мишурой. Снова, да. Иногда создавалось впечатление, что Кеша был единственным человеком в городе, кто работал ещё меньше Жилина. Ну а чего ожидать от сотрудника, который неделю шёл на работу, но так и не дошёл. А потом будет жаловаться, что из-за стажёра над НИИ пошёл дождь из томатного сока. — Куда намылился, хороший мой? — спросил Жилин и взял нервно вздрогнувшего Кешу под локоть. — Из Сбер-Сберкассы иду. Все эти гонки… погони, всё это так голову мне задурило, кошмар. Билетик лотерейный забыл купить. Я же каждый год покупаю. Ещё не выиграл ничего, правда, но главное же не выиграть, главное — настроение. Ну, как сердце обми… замирает, когда цифры объявляют. Ну и я позабыл, а розыгрыш-то вот он уже, прям сейчас. — И что разыгрывают? Мильён мильёнов? — Ну ты чего, Серёжа, какой м-мильён? Москвич разыгрывают. — Москвич — это хорошо, а катамарановчанин — ещё лучше, ухуху. Жилин решил, что эту шутку должно услышать больше людей. А ещё он решил, что Кеше москвич нужнее. Даже не сама машина, а победа. Если у него от одних цифр сердце обмирало, что случится, когда объявят, что он отхватил главный приз? Жилин улыбнулся этой мысли. — Пройдёмте, голубчик. — Куда? — напрягся Кеша. — В отделение, на пятнашечку посажу… Да не боись, шучу я. В столовую пошли, пообедаем. — Да я уже как бы… Ну, обедал. — Ничего, ещё пообедаешь. А то чего ты такой дохлый? Тебя, хороший мой, Особа твоя совсем не кормит, что ли? — У нас… М-м, она всё это вот не любит. Ну, готовить там. А я люблю, только полы мыть как-то не очень. А готовить люблю. В столовой Кеша взял только компот и всё никак не мог усидеть на месте. Он явно до сих пор не ушёл исключительно из вежливости — дёргался и смотрел на дверь. Жилин набрал полный поднос: свекольный салат, солянку, макароны с печёнкой. И про компот тоже не забыл. Зато забыл придумать план, как Кешу отвлечь, чтобы заменить билет. — Кеша, дорогой мой, хороший… Принеси мне хлебушка. Кеша нахмурился. — Пожалуйста. Вчера на задержании ударился больно. Такой синяк, такой синяк, смотреть страшно, а ходить вообще не могу. Как только билеты поменялись местами, а три куска дарницкого в салфетке легли на стол, Жилин спросил, чего это Кеша так долго сидит с ним, ему ведь пора передачу смотреть. Кеша нахмурился ещё сильнее, но ушёл быстро и с видимым облегчением. После обеда Жилин погулял по городу. Поцокал языком, глядя на руины, оставшиеся от мэрии. Поболтал у таксопарка с Федей Горьким, пополнив запас пословиц на чёрный день и обменявшись последними сплетнями. В пивной Жила с Тончиком ели раков. Заметив на входе милиционера, Тончик шуганулся, схватив грязной рукой пистолет, потом ствол положил, попытался быкануть уже на словах, но тоже без особого успеха. В итоге сдулся и продолжил воевать с клешнёй. — Да чё ты кипишуешь, — успокоил его Жила. — Да ничё, не у всех братан — мент. — Вот уж действительно, голубчик. Жила устремил взгляд в потолок и отпил пива. Жилин взял рака с его тарелки. — Так чем обязаны явлению вашего мусорского сиятельства этой скромной пивнухе? Жилин кокетливо пожал плечами. — Помириться, может, пришёл. — Так мы вроде не ругались… Или ты чё, помирать собрался? — Я — нет. Жила посмотрел на него исподлобья. Действительно, прозвучало как-то странно. — Какие планы на ночь? — спросил Жилин, чтобы сменить тему. — Как обычно, в Канарейке тусовка будет… А что, есть предложения? — Да какие предложения, у меня дежурство. Новогодняя ночь — единственное время в году, когда Жилин работал (или искренне делал вид, что работает) по собственному желанию. Справлять было не с кем уже много лет подряд. Игорь то объявлялся под Новый год, то пропадал. Кеша вечно то с Особами своими проводил время, то в НИИ праздновал. А в Канарейке Марк последние годы устраивал представления: не давал никому пить до полуночи, заставлял слушать речь президента, а потом свой критический разбор каждого слова этой речи. Примерно к трём он надирался в хлам и начинал стрелять в потолок. Жилин наблюдал это два года подряд и решил в Канарейку на Новый год больше не ходить. В этот раз Марк будет развлекать речами сокамерников, но привычка дежурить плотно осела на предпраздничном настроении. А в Канарейке должно быть повеселее и поспокойнее сегодня. Возможно, что даже без стрельбы обойдётся. А может, как раз и не обойдётся… Разговор, как обычно, не клеился. Жилин пожал липкую руку брата, кивнул Тончику и ушёл, не соблазнившись пивом.***
На вызов к продавцу Жилин не хотел ехать, потому что два дня назад тот его в очередной раз позорно обсчитал, отвлекая разговором про средства для укладки, которые делают волосы Жилина такими «сногсшибательными». И не пришло же в голову, что он вообще-то в фуражке стоит и причёски его не видно. Но Жилин поехал. В первую очередь, чтобы объяснить Грише, насколько ему несолидно таким заниматься. Даже Малина завязал уже с рэкетом. Почти. Гришино дело, конечно, если нравится по электричкам и рынкам шастать. Но Жилин не успел. Гриши на месте не оказалось, зато между полками потерянно бродил Кеша. Жилин забрал его в отделение, чтобы проводить год и выпить по рюмашке, но Кеша так вопил, что пришлось отпустить. С потерянным лотерейным билетом Жилин сначала поехал к их общему дому. Кешина квартира стояла открытой. Стол накрывали на двоих, но тарелки остались чистыми, салаты — нетронутыми. Еда была порезана криво, в кухонной раковине плавали осколки разбитой бутылки. Верхний свет был выключен, горел только торшер. То есть ничего особенно криминального, но ощущение создавалось нехорошее. В НИИ обнаружился только Вишневский, позабывший какой сегодня день. На входе висело вонючее облако, время от времени пускающее электрические заряды в окно на третьем этаже. Про облако Вишневский не знал и слова Жилина всерьёз не воспринял. Ну тут уж как бы чего, облако, как бы оно ни пахло, субъектом права быть не может, поэтому милиция в этом отношении бессильна. Жилин уже знал, что не найдёт в лесу ни Кеши, ни Игоря, но всё равно проверил. Бегал по непроглядному лесу, по колено утопая в раскисших сугробах. Ветки пару раз недружелюбно хлестнули по лицу, прогоняя прочь, говоря, что не звали его и видеть не хотят. Оставалась смутная надежда, что Особа просто не приехала, а Гриша исполнил обещание, и примирение прошло «в лучшем виде». Тем более что на выходе из Канарейки Кеша улыбался. Фонарь над входом высвечивал ему нимб над головой, а с неба в тот самый миг посыпало крупным снегом. Хоть картину рисуй и в красный угол вместо позолоченных икон. Ничего не предвещало беды: руки у Кеши были пустые, пальто — чистое, из Канарейки не раздавалось криков умирающих. Тем не менее Жилин всё это видел и не один раз. А что он мог? Вот что он мог сделать? Иногда гранату лучше не трогать, не пытаясь обезвредить. Жилин вложил в ладонь Кеши билетик и хотел на прощание пожать руку, но Кеша больно перехватил его запястье. И тут Жилин увидел... Кеша уже припустил, когда фонарь так же ярко высветил окровавленную руку, которой Жилин пытался приподнять Гришу. Щека коснулась взмокшего лба с налипшей челкой. Жилин оставил попытки что-то сделать, тут бы не дать откинуться до приезда скорой. Гриша всё что-то хрипел, но получались только красноватая пена и пузыри. — Да тише ты, молчи… Скорая?.. Жилин, да… Бригаду сюда пулей! Огнестрел… Не знаю я, сколько жертв. Все машины присылайте! Вообще все, слышите?!! Гришу начало трясти в ознобе. — Тише, Гришенька, тише, хороший мой. Сейчас врачи приедут, подлатают тебя, будем вместе на Максимкиной свадьбе плясать. Президента тебе нового найдём. Или не президента, как душенька твоя пожелает. Ты только не помирай мне тут смотри. Я такие дела не одобряю. Законом запрещаю помирать тебе, хороший мой. Гриша ткнулся лбом ему в подбородок. — Там… брат твой…