Белая ночь опустилась как облако Ветер гадает на юной листве Слышу знакомую речь, вижу облик твой Ну почему это только во сне?
Оказавшись в квартире, Серёжа первым делом пошёл к зеркалу — посмотреть, с чем ему теперь работать. Сверху последствия неповиновения верховной власти выглядели чуть получше, можно было прищуриться и сделать вид, что всё нормалёк. На самом же деле звёздочки пулевых смотрелись очень не очень — ярко-розовые, чуть воспаленные. И в количестве большем, чем на погонах, увы. И ведь его никто не зашивал. Откуда могли взяться характерные следы от ниток? А если шрамы — условность, тогда зачем они вообще нужны? Ответ Серёжа и так знал. Это было напоминание о том, что потеряно и приобретено. Напоминание о том, что у всего есть цена. Не такая уж большая, если подумать. Как там Гриша, интересно, переживал эту ситуацию? В него-то Кеша пуль поменьше выпустил. Но так выпустил, что в кресло усадил. Серёжа вон с посадкой своего бешеного сколько лет мается, а тихушник Инженер с первого выстрела справился. Серёжа скинул с себя китель, выпутался из штанов и оставил одежду в прихожей у трюмо, чтобы не тащить грязь и кровищу в комнаты. В ванной было так чисто, что даже настроение поднялось. Какой он молодец всё-таки! Вот умер бы, и любой, кто квартиру смотрел бы потом, думал, какой он хозяйственный. А не умер — пришёл домой и сам радуется. Приятно в такую чистую ванну ложиться после тяжелого дня (точнее, нескольких). А шрамы украшают мужчину. Не то чтобы Серёже это требовалось, но красоты много не бывает. В горячей воде мгновенно разморило — смотрел на пальцы ног и не думал вообще ни о чём, впервые после пробуждения. Но это была не холодная и болезненная пустота, которая часто преследовала его в прошлом, а удовлетворенное молчание внутреннего голоса, который сказал всё, что требовалось, и на время затих. Он и не думал ни о чём таком, даже не начинал фантазировать. Сидел, прикрыв глаза, в обжигающей воде. Не трогал себя, поддерживая рукой тяжёлую голову (умирать оказалось довольно утомительно). В другой догорала сигарета. Но организм не обманешь — член настойчиво начинал твердеть. Картинка пришла следом: они с Игорем стояли вплотную, соприкасаясь грудью. На Игоре уже не было майки, на Серёжиных плечах висела расстёгнутая рубашка. Было невозможно тепло и хорошо, как от выпитой на морозе рюмки водки. Полумрак густо плескался в тесной коморке. Серёжа закрыл глаза, и неестественный свет ванной уступил интимной темноте. Выбора особенно, так сказать, и не было совершенно. Секс откладывался на неопределенный срок, потому что для него требовалось всё обсудить, постепенно как-то что-то и всё такое. Когда они там свергнут Нателлу? Может быть и завтра, а может через пару месяцев. Лучше бы завтра, конечно. Но если вдруг через пару месяцев, то он ждать не будет. Придёт к Игорю и… Ну? И чего?! Серёжа откинул голову, упираясь затылком в бортик, и расслабил ноги, разведя колени. Мысли о свержении госпожи президента были в высшей степени возбуждающими, но возбуждающими не совсем то, что хотелось. Он провел ладонью по члену, оголяя головку. Отреагировало всё тело — мгновенно запросило любви, нежности, прикосновений. Хотело забрать всё разом, что ему задолжали за столько лет. Всё это было не ко времени. Его ждал Гриша, его могли убить. Снова. И вряд ли он растрогает Саню во второй раз. Не обезопасил себя, решив подрочить — такое себе оправдание. Но спавшее годами желание плевать хотело на доводы разума, подливая масла в огонь. Точнее, не масла — скипидара. Игорь держал его голову в двух руках, едва сжимая. Они в детстве часто играли в гляделки (понятно, кто выигрывал). Сейчас всё было иначе. Серёжа не мог позволить себе моргнуть, чтобы отключиться хоть на долю секунды. Закроет глаза — очнётся в остывшей ванне. Он сделал шаг назад, чтобы обо что-то опереться. Игорь придвинулся. В тусклом свете они отошли еще немного к стене, и Серёжа споткнулся, взмахнув руками и приземлившись в здоровенную шину, стоящую в углу каморки. Игорь опустился на колени и принялся, не разрывая контакта глаза в глаза, развязывать его шнурки. Закончив с узелком и отбросив ботинок, провёл рукой выше по ноге под брюками и остановился до коленки. Серёжа подумал о зарождении ранее чуждых фетешей, но это было не оно. Что бы ни сделал Игорь, у него бы стояло крепко-крепко: станцевал лезгинку, резал арбуз, забивал гвоздь. Ощущения казались тягучими, тяжелыми, сладкими, почти болезненными. Хотелось толкнуться бёдрами, чтобы ощутить хоть что-то, чтобы погладили, сжали, да хотя бы просто потереться. Сердце стучало везде — долбило в ушах, нервной дрожью проходилось по рукам и ногам, бухало в груди. Серёжа поднял Игоря с пола одним рыком и повалил на себя. В шине было неудобно, но какое это имело значение? Игорь ткнулся ему в щеку губами и потерся щетиной. У Серёжи от нежности защемило под ребрами. Он первый раз прикрыл глаза, чтобы моргнуть, и тяжесть тела мгновенно пропала. Игоря рядом больше не было. Напротив стояла Алиса, замотанная в мишуру поверх свадебного платья. Дискотечный шар закрутился, и от бликов она выглядела не человеком, а картинкой из музыкального клипа. — Я поцеловала Игоря. — Чего? — ошалело спросил Серёжа. У него всё ещё стучал пульс в ушах и член упорно стоял. Возникли вопросы вроде «Какой еще Игорь?» и «Что такое «поцеловала»?». Чуть придя в себя, он разозлился. Возможно, потом ещё осмыслит и поревнует, если это правда, а сейчас его интересовали только одни поцелуи Игоря — их совместные. Он зло запахнул рубашку, даже не пытаясь при этом скрыть стояк. — Мне стало страшно и одиноко. Мы потанцевали. И его поцеловала. Решила, что ты должен знать. — Сейчас немного не лучшее время, если ты не заметила, голубушка. — Так это же ненастоящее, — грустно сказала она. Серёжа разозлился. Да это самое настоящее, что с ним происходило за всю жизнь, может быть! Он похлопал себя по бокам, но сигареты остались в реальности. — Это ты ненастоящая, дорогуша! — Да ну и пожалуйста! Возвращаю. Дискотечный шар стрельнул бликом прямо в глаза. Серёжа зажмурился и выставил руки. Но вернулся он не туда. Не только в физическом смысле, но и в… другом. Фантазия сменилась отсроченной действительностью. Или он так хотел думать? Он уже ошибался, когда подозревал Кешу с Гришей непонятно в чём. А, впрочем, какая разница! Главное, что здесь был Игорь и не просто был, а целовал его в плечо, двигаясь губами к шее. Горячая рука держала за расстегнутый ремень, чуть касаясь кожи. Для удобства Серёжа сдвинулся чуть ближе к середине кровати и громко охнул, провалившись в стык двух узких коек. Это еще что такое? Он поднял взгляд с лохматой макушки и огляделся. Они находились в каком-то номере со старыми обоями и лампами-грибками на тумбочках. Игорь рассмеялся и легонько куснул за бок. Серёжа вскрикнул от неожиданности и тоже засмеялся, переворачиваясь, чтобы самому потянуться к губам Игоря. Но в соседней комнате не оценили. Раздался громкий стук в стену, а за ним недовольный Кешин голос: — Да ну вы чего т-там! Бешеные совсем напрочь оба! У меня ЛФК в шесть тридцать! Двадцать! Нет, тридцать… А потом к-кедровые ванны! Игорь снова рассмеялся, улегшись на спину, и Серёжа уже в шутку хотел постучать в стену со своей стороны, но поднятая рука почему-то оказалась морщинистой и мокрой, а вместо почти деликатного постукивания послышался грохот и в ванную упала выломанная дверь. — Мать моя… Господи, — пролепетал ворвавшийся Макс. — Мать твоя — президент, пока ещё, — сонно сказал Серёжа, протирая глаза влажной ладонью. Воды в ванне уже почти не было. Зато валялся мокрый бычок. Тут в узкий дверной проём кое-как вкатился Гриша и тоже был поражен открывшимися видами. — Жилин, твою налево, прикройся! — Вы дверь чего выкорчевали, хорошие мои? Открытая она была. — Не, ну а ты как сам думал? Вчера тебя убили, а сегодня на звонки не отвечаешь. Нам с ребятками что думать было? И странный какой-то был, про воздух что-то лепетал. Вдруг ты тут это… Вскрыться решил. У меня перед глазами уже всё, просекаешь тему?! Да как тут не просечь? Ладно, хорошо, он понял. Никакого такого, даже в своих фантазиях, пока не закончит с более срочными делами. Рукава отвезли его в Канарейку. Времени поесть и отдохнуть толком не было, ну и чёрт с ним! Чем быстрее разберутся, тем раньше можно будет вздохнуть полной грудью. Гриша выжидал, не хотел произносить сам. Как будто вдруг позабыл, что бандит вообще-то, рецидивист и отморозок. Но сказать «хочу прикончить свою бывшую жену» не решился. И Серёжа до сих пор считал, что не убивать лучше, чем убивать, но сейчас вопрос был в другом. Жизни Нателла не даст ни ему, ни Грише, ни всему городу. Вот только... Свадьба? Против Сапогова с Танечкой он ничего не имел, красивая пара, но с юности это дело ненавидел — по свадьбам ходить. На первой ему ножиком в бочину прописали, а на второй — топором кинули. Однако Гриша в кои-то веки логично объяснил, что в других обстоятельствах они и близко к Нателле не подойдут. Так ныть хотелось, страсть просто. И сказать: «Ну Гри-иша-а, ну давай никуда не пойдём, давай лучше на шашлыки». Сам Гриша, похоже, был готов разразиться примерно такой же жалобной речью. Сцена вырисовывалась неловкая. Изначально Серёжа видел это героическое задержание иначе, но так уж и быть. Зато быстро порешали. Но потом на свадьбе выяснилось, что даже Юрке перепало в недавнем прошлом, да ещё и от обворожительной Танечки. Вот тут Серёжа всерьёз огорчился. У всех в этом городе любовная жизнь интереснее, чем у него, самого прекрасного человека в форме красивой очень. Поразительная несправедливость! Хотя это объясняло, чего Алиса на чужих мужиков кидалась. Ну, то есть мужик пока был ничейный, но Серёжа уже давно сказал «чур моё!». Метатель шампуров и по совместительству директор Девятого канала Ричард Сапогов был задержан с единственной целью — выведать все горячие подробности сей запутанной истории. К тому же, Гриша позвал отметить, и Серёжа решил, что обмывать убийство бывшей жены своего друга странновато. Гриша распустит сопли, опять же, только этого не хватало. Совсем другое дело — сплетни из первых уст. Когда Серёжа узнал достаточно, обманутого мужа пришлось отпустить. Никаких шокирующих подробностей, кстати, Серёже стало по-человечески Сапогова жаль. Он действительно ни о чём не подозревал и был раздавлен. Жалеть его было куда проще и приятнее, чем страдальца Марка, который скандалил по поводу и без повода, истерил и угрожал, порой с применением огнестрела. Впрочем, освобождать Сапогова оказалось плохой идеей. Но тогда Серёжа ещё не знал, что Нателла выжила, и глупость себе эту потом легко простил. Ночью его вызвали за гаражи, чтобы констатировать жмура. Нужно было насторожиться, но Серёжа ничего не заподозрил. Как выяснилось, горбатого могила не исправляет. Возможно, у Феди Горького была версия пословицы получше. А Серёжа всего лишь думал, что проветрится перед тем, как собраться с силами и пойти к Игорю. Суть да дело, поход к Игорю откладывался. В машине, которая подъехала к фальшивому месту преступления, сидела Нателла. У этих самых «школьных» гаражей они с Игорем однажды застукали обжимающихся Гришу и Натку. Сначала ржали как два дебила над согнутым пальцем, а потом встретились взглядами и как-то стало мигом невесело. Разглядывая его, должно быть, глупое и недоумевающее лицо, она расхохоталась и сказала: — Присаживайтесь, полковник, обещаю, что не устрою вам пятнадцать лет пожизненной казни в ответ. Он мог её застрелить. Быстро достать пистолет из кобуры и прицелиться в голову. С такого расстояния мозги будут по всему салону волги. Проживёт он после этого секунд двадцать максимум. Подумав ещё немного, Серёжа сел в машину. Хватит с него жертвенных поступков на эту неделю. — Я решила дать вам второй шанс. Правитель должен быть великодушным. — Кого я должен порешить на этот раз? — Да ну что ты, Жилин? Я же не зверь, я женщина сострадательная. Наоборот, прошу ничего не делать. Мне вот эти ваши дурачки не страшны. Они же как дети в песочнице. — А я, значит, страшон тебе, Нателла Наумовна? — Не ты, голубчик. — М-м, ясно. — Серёжа попытался проглотить колючий ком в горле и расслабить сжатые кулаки. — Ну тогда не со мной надо говорить… Я что сделаю? — Да что мне учить тебя, что ли? Уверена, ты не хуже меня знаешь, как мужика своего уговорить. Нателла неприятно рассмеялась. Как, интересно, это должно было происходить по её мнению? Он отсосёт Игорю, а потом, едва вытерев рот, попросит посидеть в болоте, пока друзья свой город пытаются отвоевать? Так, что ли? Так она их всех видела? Это разве что с Гришей могло сработать, да и то, если он в минете увидит обещание великой любви. А он увидит, скорее всего… Но не суть. — Да это всё понятно, но я тут так, второстепенный персонаж, так сказать… Я что сказать хочу. — Серёжа придвинулся к ней, пытаясь побороть брезгливую оторопь. — Если с головы Инженера хоть один волосок кудрявый упадёт, ты трупешник, дорогуша. — Ревнуешь? «Ведьма», — подумал Серёжа. Знает на что давить, но он ей этой силы не даст. Не теперь. — Всю жизнь ревную. — Ну так может, одним выстрелом двух зайцев? Вы мне тем и нравитесь больше прочих, полковник, что лишними соплежуйствами не занимаетесь. В отличие от этих… — Она тяжело вздохнула. — Мужики все повыродились, скажи? Серёжа вдруг понял, что Нателла не видит в нём случившейся перемены. Не видит, что ради дураков этих он сердце может из груди вынуть, через мясорубку прокрутить и пирог испечь, чтобы им вкусно и хорошо было. Это могло помочь, только пока не совсем понятно, каким именно образом. Он кивнул. — Не знаю, что муженёк тебе такого наговорил, но это в любом случае враньё. — А вы, голубушка, стало быть, кристально со мной откровенны? — Мне скрывать нечего. Мразь эту ненавижу, хочу уничтожить. И готова ради этого на всё, даже тебе, предателю, довериться. Куда ж честнее? Если сначала Серёжа недоумевал, почему Нателла решила простить ему предательство, то теперь понял, что они с Гришей друг друга стоили. Их помешательство на человеке было всепоглощающим, сносящим всё на своём пути и абсолютно слепым.***
Вместе с Гришей они решили на пару дней уехать за город, чтобы немного поработать над планом на трезвую голову. Взяли с собой ящик коньяка, держа в уме настойку в Жилинском погребе. По дороге Серёжа разглядывал проносящиеся виды так пристально и вдохновенно, будто видел впервые. Красивая у них страна всё-таки, с президентами только в последнее время что-то не везёт. Нужен тот, кто любить всё это умеет. На переднем сидении Гриша ел черешню, выкидывая косточки в окно. Нателла спрашивала, что он наговорил? Да ничего. В том, наверное, и дело. А Жилин его предал. Предал человека, который делал ему неоправданно дорогие подарки и помогал со всем, с чем мог. Человека, с которым дружил пятнадцать лет. И Кешу заодно предал, об этом вообще подумать было страшно. Острый приступ самобичевания прервала музыка, орущая со стороны домов садового товарищества. Серёжа сначала подумал, что играет что-то модное, но нет, это Высоцкий призывал заниматься утренней гимнастикой. Рука Гриши замерла в пакете черешни. Серёже передалось его нехорошее предчувствие. Не страшны дурные вести — Мы в ответ бежим на месте, В выигрыше даже начинающий. Гриша махнул Водиле, чтобы тот пропускал дачу Серёжи и ехал дальше. Калитку открывали, тревожно переглянувшись. Красота! Среди бегущих Первых нет и отстающих — Бег на месте общепримиряющий! Несмотря на призыв заниматься гимнастикой, Марк не растягивался и не приседал, а размахивал топором. Перед ним стояло полено, но совладать с ним никак не получалось. Потный, красный, в расстёгнутой рубашке и вареных джинсах Марк будто бы бился в припадке. Гриша что-то сказал, но Серёжа не расслышал за грохотом музыки. Марк же обернулся на знакомый голос, и вслед за яростным взглядом бросил в их сторону топор. Серёжа сделал небольшой шаг в сторону, и лезвие воткнулось в землю между ним и креслом. Второй раз в жизни в него топором кидаются, что ж такое-то. Марк вытер вспотевшее лицо, одёрнул рубашку и откинул со лба челку. Он экстренно попытался собраться и привести себя в порядок. — Вы какого хера меня здесь бросили одного без дров и еды?! — спросил он, чуть отдышавшись. — Да ну тут такое дело… — начал Гриша. — Помер я на время, — перебил его Серёжа, потому что Гриша мог размазывать еще минут десять. — Это нас немного отвлекло. — Да мне насрать вообще! — Тут магазин вообще-то в пятнадцати минутах ходьбы. И деревяшек целый сарай. — Их рубить надо. А еду готовить. — Ты макароны себе отварить не можешь с тушенкой? Что ж ты за бытовой инвалид такой, голубчик? Вот у вас, дорогие мои, хорошие, столько общего теперь, быстро на почве инвалидности помиритесь, ухух. Глядя на лицо Марка, Серёжа порадовался, что топор тот уже метнул. Хотя что-то он действительно через край махнул, неудачная шутка. — Мы не ссорились, — сухо сказал Гриша. — Прошу прощения, голубчики. Что-то после смерти покойничий какой-то юмор полез. Но макароны я точно оставлял. — Не умею я варить макароны, — практически прошипел Марк. — Это для нищебродов. Серёжу настолько шокировало это заявление, что он оглядел Рукавов. — Макс, ты умеешь варить макароны? Пацан отрицательно покачал головой. Ну да, кто б его научил? Не мать же с отцом. — Гриша? — В теории… — Ладно, пройдёмте, макаронные теоретики, нищеброд покажет вам, как не умереть с голоду. Рукава остались наколоть дров, которые не поддались интеллигенту-белоручке, а Серёжа и Гриша с Марком пошли на кухню проводить инспекцию. В холодильнике лежало пару кило колбасной нарезки (видимо, до магазина всё ж дошёл) и с десяток ванночек Виолы. На полках стояли банки с консервированными огурцами, помидорами и кабачковой икрой. Банки были потырены из дома Серёжи. Очень обратно на зону, видимо, хотелось — проникновение со взломом в жилище сотрудника правоохранительных органов. Обеденный стол завалило красными Вагон Вилсами. Как будто подростка без родителей на неделю оставили. Пока Серёжа рассматривал содержимое холодильника, Марк стоял спиной к кухонному гарнитуру, ухватившись за столешницу до побелевших костяшек. Он был уже чуть менее красным, но всё ещё злым, растрёпанным и помятым. — А ведь это первая наша встреча после долгой разлуки… Верно, Гриша? Серёжа нервно сглотнул и повернулся на замогильный голос. В руке Марк держал нож для хлеба, не поднимая пока со столешницы. — Верно, Марик. — Скучал? — Скучал. Насколько Гриша терялся в совершенно обыденных ситуациях, настолько же ледяное спокойствие он сохранял в моменты вроде этого. Серёжа судорожно думал, как поступить. Марк не одолеет их двоих, даже учитывая нож и Гришино состояние. Без шансов. И Марк тоже должен был это понимать. Но в приступе ярости он мог попытаться их чуть-чуть порезать. Гриша смотрел ему прямо в лицо, делая вид, что ничего подозрительного не видит. Серёжа подошёл ближе. Марк сжал кулаки ещё крепче. Стоило учитывать, что он полгода провёл в тюрьме, а там надвигающийся мужик обычно ничего хорошего не сулит. Могли сыграть рефлексы. — Дай нож, голубчик. Пожалуйста. Хлеб порежу. Марк моргнул, как будто пытался срочно прийти в себя. Глаза забегали. — Здесь нет хлеба. — Я найду. Пожалуйста, будь так любезен. Он кинул нож в мойку и отвернулся. — Макароны с хлебом? — спросил зло, голос дрожал. — Серьёзно? Ешь макароны с хлебом? Хотелось похлопать Марка по спине или как-то иначе приободрить, но вместо этого Серёжа сообщил: — Я всё ем с хлебом, хороший мой. Так сытнее. — Какая мерзость. Серёжа обстоятельно рассказывал про варку макаронных изделий, показывая, сколько подсолнечного масла надо налить, чтобы не слиплось, но его никто не слушал. Смотрели друг на друга так, что было совершенно непонятно, чего хотят, но Серёжа решил, что пусть его и не слушают, хоть обед (или уже ужин) приготовит. Есть хотелось страшно. В тот момент, когда вода закипала, напряжение достигло пика, и Серёжа подумывал их выгнать, сто раз усомнившись в «мы не ссорились». Но потом Гриша не выдержал стресса и начал вертеть в руках Вагон Вилс. Марк закатил глаза, цокнул языком и помог ему открыть упаковку. Дальше пошло полегче. Когда макароны были сварены, а тушенка открыта, Марк отказался от еды, не стал садиться и взял себе второй Вагон Вилс из кучки. Гриша ел с аппетитом подростка в палаточном походе. Удивительно. Серёже бы кусок в горло не полез, если бы над ним стоял бывший партнёр и сверлил взглядом. Но готовка удалась. Серёжа схватился за голову и запустил пальцы под фуражку. Глаза почти что заслезились. — Жилин, ты чё? — спросил Гриша, остановив вилку у рта. — Тушёнка — всё? Ботулизм? — Господи, чего ж так вкусно? — Вы его чем накачали? — спросил Марк, внезапно развеселившись. Он оттолкнулся от столешницы и больно сжал плечи Серёжи. — Да он теперь постоянно такой, не обращай внимания. — Я вообще-то, голубчики, тут сижу собственной персоной, прекратите оскорбление сотрудника при исполнении! — При исполнении макарон по-флотски? Да, красиво исполнил. Гриша, ты устрой его в Канарейку, чего таланту зря пропадать? Пообедав, Серёжа с Гришей взялись за коньяк. Марк им компанию не составил и поднялся к себе в комнату. То ли строить планы мести, то ли спать в середине дня. К пяти утра никаких планов они не обсудили и вообще ничего не обсудили. Серёжа хотел бы много о чём спросить, но они никогда откровенно не разговаривали о личной жизни, и начинать спустя пятнадцать лет было как-то странно. К тому же, существовали другие стороны, так сказать, конфликта. И все эти стороны не могли держать что-то в себе даже под страхом смерти. Болтун — находка для шпиона. Ну, или для крайне любопытного и обворожительного милиционера. Как только Серёжа начал засыпать в мансарде, куда его сослали, люк открылся, и он схватился за пистолет. На верхних ступенях показался Марк в футболке и спортивных штанах, в непривычно больших очках. Серёжа не помнил, чтобы видел его в настолько домашней одежде. Да и очки Марк если носил, то в металлической оправе с какими-то дорогущими тонкими стеклами. Но главное, конечно, что в поднятых руках ножа не наблюдалось. — Господь боже, я тебя чуть не пристрелил… Подойди сюда и повернись спиной. — Зачем? — Повернись, я те говорю. Серёжа встал с кровати, не опуская пистолет, и подошёл ближе. Когда он привычным жестом начал прощупывать передние карманы, Марк вздрогнул. Возможно, со сна он сделал это слишком интимно, недостаточно по-ментовски. А может, как раз-таки слишком по-ментовски. Сколько нынче раз на дню заключённого досматривают? — Ты меня лапать собрался? — нервно рассмеялся Марк, хотя его нехило так било дрожью. — Совсем крыша поехала? Жалость задушила доводы рассудка, поэтому Серёжа убрал руки и не стал его обыскивать. Даже если вдруг что, Марк стрелял более метко, но Серёжа быстрее и сильнее, а на таком расстоянии точность не имела никакого значения. — Ну это не я к тебе ночью пришел в спальню, золотой мой. — Сука… — тихо выругался Марк, пристраиваясь на крае кровати. — Как же я вас всех ненавижу. — И я тебя люблю, Марк Владимирович. Очки у тебя солидные, конечно. Знаешь, я бы тебе дал мгновенно. Нобелевку. По математике. Ухух. — Не напоминай, смотреть на себя тошно. Линзы сегодня закончились, а нормальные очки ваш чёртов кот унёс. И да, по математике не дают Нобелевку. — Тогда по химии. — По химии у вас другие претенденты есть. Серёжа не знал, что делать с Марком, когда тот не кипел самодовольством или не истерил. Сел рядом и стал смотреть на ободранную руку с невытащенной занозой размером с зубочистку. Ещё пара деньков, и можно будет ампутировать. Хотел предложить помощь, но Марк вдруг выдал: — Воняет от него этим отвратным совковым одеколоном. — Да это от меня, голубчик. Мой одеколон. И очень оскорбительно, между прочим. Я ранен в самую что ни на есть глубинную глубину души. — Тебе итальянскую туалетную воду Малина возит ящиками… Так что кончай врать. В голосе прорезались президентские нотки, но в тусклой футболке и смешных очках нужного эффекта не производили. И этот человек обещал поднять страну с колен? Себя-то в итоге не смог. Таким Серёжа его впервые и встретил — нервным и зашуганным пацаном в шикарных интерьерах. Здесь его не били, но проехались по эго иначе. — Как он, кстати? Малина? — Не очень, — туманно ответил Серёжа. Марк зло на него посмотрел, и на секунду показалось, что глаза его чёрные-чёрные, как у Игоря. Наверное, толстые стёкла бликовали так странно. — Да я всё знаю, Жилин. И про Новый год и про остальное. — Откуда? — Рассказали, — он презрительно хмыкнул. — Кто такой умный? — Конь в пальто… По имени Максим. — И зачем он тебе всё это рассказывает? Ты чем ему мозги засрал? — Я не телепат, но могу предположить, что некоторые подростки плохо переживают развод родителей. — Ты ему не отец, голубчик. И даже не отчим. — О, поверь мне, я в курсе. — Он лёг на спину. — Но некоторые так цепляются за саму идею семьи, что готовы видеть её в ком угодно. Особенно молокососы, которых бросила сначала мать, а потом женщина, в которой он мать попытался найти. Трижды бросила. А потом ещё вишенкой на торте — мамаша взорвать пыталась. — А ты и рад? Не стыдно ребёнком манипулировать? — Не стыдно. — Ну да, забыл, с кем разговариваю. Марк вскочил и придавил Серёжу к кровати, схватив за шею. Тот от неожиданности ничего не успел сделать. Секунду назад перед ним лежал разбитый и слабый человек, неспособный повысить голоса, а сейчас душил противника, превосходящего его по силе в несколько раз. И глаза у него действительно были чёрные, копия Игоревых. Как это возможно? Марк сжал колени, не давая брыкаться, и усилил хватку на горле. Ладно, его силу Серёжа, похоже, недооценил. Кто-то из Рукавов должен был научить основам самообороны всё же. Он совершил последнюю попытку высвободиться. Безуспешную. Не Гриша учил, явно. Серёжа таращился, как дебил, пока Марк вообще-то говорил ему серьёзные вещи: — Вы меня сдали на зону, не моргнув глазом, и оставили там! Стыдно должно быть не мне! — Прошло десять дней, голубчик, — примирительно сказал Серёжа, мягко убирая руки со своей шеи. — Для меня прошло десять дней и семь месяцев, — ответили ему с пугающей горечью. Что он должен был сказать? Извиниться? Какой смысл, это ничего не исправит. Не дождавшись раскаяния, Марк скатился с него, отбросил очки на прикроватную тумбочку, закрыл лицо руками и сказал: — Да ну и черт с тобой. Вам обоим кармой уже прилетело по самое не могу. — Да уж. — И как оно? — Что? — Умирать. — Не советую… Он боялся. Господи, он так боялся смерти. Его нервная дрожь передавалась и заставляла стучать зубы. И как бы ни отгонял эту мысль, Сёрежа знал, что страх был совершенно оправдан. — Марк? — Что? Не голубчик, не Маркуша? Чем это вдруг заслужил? Или раньше попробовать придушить надо было? — Посмотри на меня, — Серёжа решил, что это лучше извинений. — Ты не умрёшь, я обещаю тебе. Честное милицейское. — Все умрут рано или поздно. — Ну вот ты, голубчик мой, умрёшь поздно. Однажды он не вмешался и съел тарелку ватрушек на своём первом вызове, не обращая внимания на умоляющий взгляд шестнадцатилетнего пацана в заклеенных очках. Однажды он не придал значения видениям о будущем и опознавал собственного брата. Больше он этой ошибки не допустит. Сказав это, Серёжа помотал головой, чтобы прогнать звуки: хруст сломанного о фаянс носа и крошащихся зубов, а после длинный писк медицинского прибора в вип-палате. В этот раз он попробует предотвратить неизбежное.