Я тебя отвоюю

Ты останешься одна среди берез Ты прольешь еще немало горьких слез Он тебя не пожалеет, не простит Твое сердце разобьется о гранит Твое счастье разлетится на куски Ты с ума сойдешь от горя и тоски Не ходи к нему на встречу, не ходи У него гранитный камушек в груди

Однажды он уже не стал лезть в чужие дела. Что из этого вышло все помнят. Отныне Серёжа планировал лезть во все дела всех окружающих его людей. Планирует Гвидон Вишневский перестановку в мастерской? Жилин тут как тут. Хочет Зина Кашина сменить прическу? Обязательно поставить в курс дела милицейского оперуполномоченного. Заняться вот этим тем самым кто-то хочет? Сначала разрешение возьмите в милиции. Некоторым он бы пожизненно запретил любые манипуляции сексуального характера — как права отобрать у превышающих скорость. Так уж и быть, не будем показывать пальцем. В первую очередь стоило надавать по шапке Максимке. На кой чёрт он вообще всё это рассказывал Марку? Информированность о личной жизни Гриши могла значительно сократить жизнь бедолаги. Вряд ли Кешу переклинит просто так, а вот если Марк начнёт до него докапывать — вполне. Тут со здоровой-то психикой иногда хочется взяться за обрез. Меньше знаешь — дольше живёшь. С этими мыслями Серёжа курил у бани, плавно переходящей в бассейн. Утро выдалось прохладным, в семейниках и майке поддувало. Макс слонялся по территории, наконец сел на бортик пустого бассейна и свесил ноги. Серёжа его окликнул, но безрезультатно. — Эй, Макс, не слышишь, что ли? Я к кому обращаюсь? — Слышу, — сказал, не поворачиваясь. Ну и драматизм! Учился у лучших, что тут сказать. Но Серёжа оказался упрямее, подошёл и сел рядом, подогнув ногу под попу, чтобы меньше мёрзнуть. — Ты зачем всё Марку рассказываешь, а? Хочешь, чтобы он отца твоего, нашего дорогого-любимого прирезал? Сиротой хочешь остаться? — Ничего я не хочу. — Зачем тогда сплетничаешь как бабка на лавке, голубчик? — А вам вдруг больше всех интересно? — Ну допустим, что и так. Какая муха тебя покусала? Чего тебе Марк Владимирович в уши налил? — Да ничего он мне не налил. Он человеком может быть хорошим, между прочим. — Может, кто ж спорит, но не хочет. — Много вы знаете. Максим явно не хотел разговаривать, но вопреки своему желанию полковник Жилин всё же почерпнул некоторые знания как в допросе подозреваемых, так и в опросе свидетелей. Нужно было завести, на эмоцию вывести, но осторожненько, не чужой человек все-таки. — Немало, славный мой. Что Гришу нашего хорошего сдать по нескольку раз на дню обещал. Откровенно говоря, Серёжа не рассчитывал на такой мгновенный эффект и на такой уровень откровенности. Пацану явно не с кем было поговорить. Друзей бы себе в компьлюктере нашёл, что ли. Ну или на свидание сходил, в родительскую спальню меньше хотелось бы смотреть сквозь замочную скважину. — В детстве меня отправляли на лето в Москву. Не знаю, помните вы или нет. Наверное, не помните. Я вроде как жил у Алисы, а в выходные мы с дядей Мариком тусовались. Мороженое ели, у них там мороженое в магазине одном не такое как везде, да и сам магазин… Козырный… А еще там семиэтажный магазин есть, дофига всяких магазинов, короче. Картины ещё смотрели, на трамвае катались. Трамвай звенит прикольно, а у нас почему-то так и не построили трамвай. Серёжа приложил руку ко лбу. Могла ли быть хуже компания для ребёнка? Бесноватая журналистка и готовый на всё студент, рвущийся в прохладные, но крепкие объятья бюрократии. Потом он вспомнил, как примерно в то самое время Жила в Канарейке плясал под «Хоп, мусорок» и раздирал на себе алкоголичку. Наверное, в Третьяковке всё же получше будет, пусть и с Марком. — А ещё куда ходили? — спросил Серёжа с притворным интересом, который Макс не заметил. — Кремль видел? — На аттракционах катались, на колесе. В библиотеку иногда, в кино. Весело было. Иногда только ходили к каким-то тёткам в кабинеты, но я в коридоре сидел обычно: играл в тетрис, слушал плеер и ел конфеты… Кремль видел, там магазин-то этот с мороженым и стоит у Кремля. — Неправильное тебе имя дали, голубчик. — В смысле? — В том самом, что назвать бы тебя Павлик — ради советской власти родного отца заложил. Они оба умолчали, что всё же больше ради мороженого и каруселей, а Марк тогда пока только активно работал языком на пути к власти. Серёжа всё же цинично усмехнулся. Так вот оно что, вот она где собака зарыта. К мужикам у Марка был ясно какой подход, а что делать с пожилым кабинетными тётушкам непонятно. Если показать, какой он ответственный молодой отец — да, могло сработать. Ну а потом и в Третьяковку можно сводить. Это во сколько он должен был заделать Макса, получается? В четырнадцать? В пятнадцать? Или рассказывал жалостливую историю, как взял женщину с ребёнком? — Да пофигу на это на всё на самом деле. К дяде Марику я хорошо отношусь, но это и так все знают. — Так а в чём дело тогда? Молчал бы в тряпочку, может быть, ещё получил бы свою ячейку общества обратно. Боже упаси, конечно, от такой ячейки. Свят, свят, свят. — Ну, короче, это тупо. — Да уж точно не умно. — Я в будни ходил с Алисой на работу, там было весело: все бегали и орали, всё звонило, какие-то штуки громко печатали бумажки, куревом сильно пахло, как в тумане сидели. Блин, так странно вспоминать сейчас, как будто не могло этого быть, как будто кроме этого города сраного ничего вообще нет. Ну, в общем, мы приходили домой, ели что купили в кулинарии и созванивались с отцом. Но иногда не созванивались, потому что звонил её муж. И я так этого мужа ненавидел. Вот насколько может ребёнок ненавидеть человека, которого никогда не видел, вот я так его ненавидел. Они говорили часами напролёт, и я изводился. Не мог в Тетрис играть и телевизор смотреть, всё думал: «Я же уеду через неделю, а муж этот навсегда останется»… Я его сразу узнал тогда на рынке. У Алисы фотографии были. Серёжа всё же пожалел, что полез. Это уже даже не «Слёзы Сентября» были. Точнее, они, но не совсем — внебрачный ребёнок бразильского сериала, индийского фильма и газеты «СПИД-Инфо». — Мда, холодящая всяческие органы история, ничего не скажешь. Память у тебя, конечно, да… Я брата своего после зоны не всегда узнавал, а тут спустя столько лет… — Вы же одинаково выглядите с дядь Жилой. — А вот это сейчас зря было. Как гадость такая мерзкая могла твою юную голову посетить? — Это не гадость, гадость это когда вот так, когда предают. И как в Канарейке смог вырасти этот потрясающий образчик дореволюционной морали и непорочности? Его мать его отца из окна выкинула, помнится. — И что с того, голубчик? Люди женятся, разводятся. — Да вы же понимаете, дядь Серёж, что я сказать хочу. Он поморщился. Ну допустим. Да, допустим, он сам совершил ту же ошибку в своих умозаключениях, а он в два раза старше. Но как объяснить, если ему только с десяток огнестрельных помогли? Не будет же палить в пацана. — Даже если и понимаю, чего тут не понимать, мы люди понятливые все тут. Но что, сычевать одному всю жизнь, если в молодости не сложилось? — А отобрать важного человека у сына и сесть в инвалидное кресло лучше? — Это могло случиться и без того, на что ты так намекаешь. Твой отец — бандит, напоминаю, если забыл. — Но не случилось. — И никто у тебя Марка не забирал, голубчик, давай не размазывай сопли, взрослый парень уже, соберись. Ты можешь с ним общаться сколько душе угодно. Хотя, признаюсь, меня такое желание удивляет. — Вы же сами его арестовали. — Действительно. Я больше так не буду. Но и ты мне кое-что пообещай. — Не буду я вам ничего обещать. — Марк не хороший человек, каким бы мороженым он тебя не кормил в детстве. Не доверяй ему слишком сильно. — А кто хороший? — Будем надеяться, что ты. — У меня наследственность плохая. — Как твоя дама сердца, кстати? — Плохо. — Что такое? — Прошла любовь, завяли помидоры. Выросли не на той грядке. — Даже дети не отвечают за дела своих родителей. А уж подчиненные за дела начальников — тем более. Слушай, голубчик, какой я умный, просто ужасть. Сам себе поражаюсь — одну гениальную мысль за другой выдаю. Надо записывать. — Да вообще пофиг. Не понимаю, о чём вы. Серёжа не знал, что ещё сказать. Похоже, он переоценил себя в переговорном деле. Из дома очень кстати вывалился Марк. Очков при нём не было и линз тоже, судя по тому, как красиво он споткнулся о розовый куст. Серёжа поспешил поднять его с земли. — Маркуша, солнце моё, давай рецепт на очки, я тебе новые куплю. Доверься моему безупречному вкусу, таким красавцем будешь, хоть щас под венец. — Да какой к черту рецепт? Какой венец? Мне в Москву надо! Вообще это был вариант сохранить Марку жизнь. Не самый худший, наверное. Но в столице у него были связи (и далеко не только кабинетные тетушки), которые он мог привлечь, чтобы стереть Катамарановск с лица земли. Присматривать за ним больше не получится. Гриша будет не в восторге. У Марка при отсутствии многих талантов имелся главный для политического деятеля: он словно сортирный феникс всегда восставал из самого вонючего дерьма, благоухая дорогим парфюмом и деньгами, в костюмчике и при галстучке. Держать его на даче — тоже такой себе вариант. Сколько это может продолжаться? Сбежит. Не приковывать же наручниками к батарее. Это они уже попробовали. И по-человечески не скажешь: «Марик, не дури, не предавай нас и не мсти, пожалуйста, иначе тебя ждёт неприятная и болезненная смерть». В какой же они все жопе! Пока ему было наплевать на окружающих, да и на себя по большому счёту, масштабы виделись иначе. Оставалось надеяться, что Гриша придумает план. Как по заказу, воодушевленный Гриша вышел на улицу и подождал, пока Марк отойдёт на безопасное расстояние. — Я всё понял. — Не пугай так, дружочек мой. Чего ты там понял? — Нормально надо, по-людски, без херни. — Это прекрасно и, безусловно, похвально, но можно самую крошечную малость поконкретнее? — Вызовем Натку на стрелку, всё чётко будет, по-честному. Они против нас. — Чем крыть будешь? У нее гипнотизер этот и ещё хрен знает кто. — Инженер составчиками всяким занимается… Серёжа так резко к нему повернулся, что хрустнула шея. — О-о… Голубчик… — Чё? Не свезёт, думаешь? — Ну не знаю… Поговорить с ним? — Да я сам, съезжу за ним, всё пучком будет. Серёжа хотел возразить, что некие действия сексуального характера (какие в таком-то состоянии?) не могли помочь понять Кешу так, как его знал друг детства. «Ты его не знаешь», — так и хотел сказать. Но это жестоко, а он не жестокий больше. Однако пока Серёжа доехал до города, сомнения потихоньку улетучивались. В конце концов, они все в одной лодке. И Кеша всегда был принципиальным, но не дураком. Да и принципы он свои умел вертеть как хотел с начальной школы. Он чувствовал себя уверенно, когда подошло к делу. Судя по непонимающему лицу Кеши, Гриша не успел ничего толком рассказать. Соответственно, не успел облажаться и ляпнуть какую-то глупость. Чем они вообще занимались всю дорогу? Хотя можно и не представлять, чем именно. Лишняя информация, совершенно лишняя. И Серёжа, по собственному скромному мнению, отлично начал. Бодро, можно даже сказать. Но потом Гриша вдруг посыпался и чуть не забыл, зачем они тут собрались, а после и вовсе обратился к Кеше на «вы» странным неестественным голосом. А дальше… Ну чисто Гамлет катамарановского разлива. Речь Кеши была проникновенная, конечно. Как будто заранее написанная. С правильно расставленными акцентами и паузами, даже заикания ровно в тех местах, в которых нужно для усиления эффекта. Вот только одно он не учёл. Ну, в том, что было адресовано персонально другу детства. Кеша, вопрошающий, не хочет ли он, Жилин, нарожать себе «каких-нибудь хороших себе много детей», звучал в лучшем случае глупо и бестактно, а в худшем — намеренно жестоко. И Серёжа почти растрогался, даже в глазах защипало. Он бы хотел, наверное, косички заплетать по утрам на лохматой голове и кашу варить на троих, а не на одного. Но в другой жизни. В этой у него было совсем другое предназначение. Не лучше и не хуже, просто другое. Остальное… Могло бы сложиться. Для Гриши, к примеру, который Кешу знал не то чтобы хорошо. Вот только правда заключалась в том, что Кеша в пятом классе чуть не траванул учительницу, которая ему пятёрку с минусом поставила, а спустя двадцать лет шесть человек на тот свет отправил за десять минут, потому что настроение ему испортили. И Серёжа бы сам запамятовал об этом ярком пункте Кешиной биографии, если бы не похоронил брата. И если Марк мог быть хорошим человеком, но не хотел, то у Кеши всё было наоборот. Он очень-очень хотел, но по какой-то причине не мог. А мягкотелый и впечатлительный Гриша на удивление не повёлся — мускулом не дёрнул, когда Кеша шарманку про женитьбу на Особе завёл. Такого уважения Серёжа не испытывал к нему никогда за столько лет. Голос дрожал, пару раз едва не срывался, но гнул свою линию. Без истерики, без претензий и перехода на личности. Серёжа толком не понимал, что его так поражало. Он миллиард раз видел, как Гриша не соглашался с Марком. С Нателлой — тем более. Другое дело, что их разногласия никогда не были настолько глобальными. Тут же два человека, которые по странной прихоти вселенной влюбились, говорили, глядя друг другу в глаза: «Всё, во что ты веришь, для меня — глупость». Был ли Гриша прав насчет меняющейся страны? Да шут его знает, время потом рассудит. Жилин так глобально не мыслил, не до этого ему было — Игоря бы из болота забрать да редис засадить. Ну и город чтоб в процессе не рухнул. Но поразительно, что и Кешу было за что уважать. Это был не просто отказ струсившего человека. Он не врал, не юлил и не мямлил. Сказал «не буду» и ушёл. Шла война… И, чёрт возьми, насколько же Нателла была не права. Если это называется «выродились», то он ничего не понимал в жизни. Серёжа правда не знал, кто из них прав. И знать не хотел, по большому счету. Он вспомнил слова Игоря: «Нет никаких сторон, Серёга». Что если это было правдой? Что если было что-то большее, а это всё — бессмысленная возня? Циничный человек мог бы рассмеяться — одна ночь на скрипучей раскладушке сделала из двух трусов и лицемеров приличных людей. Но Серёжа с цинизмом завязал и уверовал в любовь. Сейчас для этого в Индию ездят модные люди, но можно еще умереть ненадолго, тоже помогает. Кеша ушёл. Серёжа выразительно указал Рукавам на дверь, используя только брови. Гриша выглядел растерянным, словно он сначала понял, что произошло, а потом потерял мысль. Посмотрел на свои руки в перчатках, прокашлялся и сказал: — В натуре, что ли, не всех купить можно. Несусветная глупость, самая тупая вещь, которую можно произнести в их ситуации, но Серёжа был невозможно благодарен, что Гриша сказал именно это. Потому что никакого серьёзного комментария у него не нашлось. Не скажешь же: «Друг, похоже, тебя поматросили и бросили ради рожания детишек. Теперь тебя бывшая жена укокошит. Очень жаль, с тобой было весело. Местами». — Дорогой мой Гриша, Инженер у нас, конечно, товарищ принципиальный в некоторых вопросиках. Но как мне показалось, извини за прямоту, пока ты его только убить и соблазнить пытался. — А чё, денег надо было предложить напрямую? Ну или там тачку? Помогло бы? Мне ж не жалко. — Да ну тебя, Гриша, какой ты неромантичный. — Я всё испортил, да? — Скажем так, ты сократил свои шансы на выживание, но не на перепихон. Тут, как бы это, мухи отдельно, котлеты отдельно. — Это хорошо. Хотя мёртвому мне не особо надо будет… То, о чём ты сказал… Перепихон. — К слову, я тебе говорил. — Да чё ты мне душу травишь как обычно? У меня тут личная драма, можно сказать. — Гриша, у тебя стабильно раз в год личная драма, которая очень быстро становится публичной. И почему-то всегда мне разгребать последствия. Ну куда это годится, дружочек мой? И каждый раз одно и то же. Чего ты как первый раз в первый класс? Уже какой-то опыт соблазнения должен был накопиться. Вон, президента целого соблазнил в свои лучшие годы. Гриша нахмурился. Видимо, задело за больное. — Я не… И как говорят американцы… В общем… Ох… А, ну если американцы всплыли, то совсем всё плохо. Ничего добиться не получится. — Гриш, серьёзно, не переживай. Он один раз уже женился, вот так вожжа под хвост ударяет. Жена от него быстро сбежала. Не так быстро, как от тебя, конечно. — Спасибо за напоминание, — мрачно буркнул Гриша. — Но вообще, если серьёзно, что с женушкой твоей будем делать? — Да что тут делать? Своими силами как-нибудь. — Я могу с ним поговорить. Не уверен, что поможет, но… — Не надо. — Ты знаешь, мы когда в мушкетеров играли в детстве, Инженер шпагу отказывался из ветки делать. Говорил, что хочет девушек красивых спасать, а драться не хочет. Гриша грустно усмехнулся. — А ты? — А я, голубчик, шляпу с сапогами хотел. Красивые-красивые, чтобы надел и сразу все видели, что не кто попало идёт, а мушкетёр самый настоящий. Ну и Инженеру пытался втолковать, что глупости он мелет, дурилка: как девушку спасать без шпаги, совсем ку-ку? — Да, шпаги нам бы не помешали. У Серёжи промелькнула пропащая мыслишка обратиться за помощью к Марку. Не могло у него не быть запасных вариантов. Склада с оружием, бункера со взрывчаткой, клубка дрессированных ядовитых змей. Но в том, что Марк их предаст, он не сомневался. Да, Нателлу Марк ненавидел, но мог заключить временное стратегическое перемирие ради общего врага. — Иди к ней, — сказал Гриша. — Может, что узнать получится. — Так мне твоя графиня де Ля-Фер что-то и сказала. — Пусть думает, что ты на ее стороне. Серёже очень не хотелось идти к Нателле. Несмотря на нервную и странную обстановку, замешанную на любовной драме уровня дурной мыльной оперы, ему хорошо и приятно было общаться с друзьями. Даже просто разговаривать. Такую теплоту он к ним чувствовал. И очень не хотелось уходить из нагретой уютной комнаты в холодильник с сосульками, которые норовят упасть с потолка и пробить череп. Но Гриша был прав. Собственно, Серёжа не знал, куда идти. Но машина подобрала его по дороге в никуда. Госпожи президента в автомобиле не было, только девочка-водительница. Девочка эта очень метко стреляла, он запомнил. По дороге он вспоминал детские игры: как они с Игорем и Кешей носились по лесу со «шпагами» и были уверены, что ничто и никогда их не разлучит. Как всё оборачивается странно. Почему-то в фильмах сразу понятно, против кого воевать. А в жизни чёрт ногу сломит. Совпадение, пожалуй, всего лишь одно. Если бы Миледи оставила Атоса с маленьким ребёнком и подалась в проституцию… Нателла подписывала бумажки со скучающим видом. Марк тоже постоянно этим занимался, только он очень любил подписывать бумажки и черкал свои инициалы с искренним воодушевлением. Нателлу же интересовало только уничтожение всех, кто её обидел. Жилин в списке находился не на последнем месте, можно предполагать. Серёжа сел напротив. — Чем тебе искусства не угодили, хорошая моя? С людьми этого направления деятельности твой муженек вроде пока не путался. Хотя если считать завывания Марка Владимировича в караоке новым словом в современной музыке… — Ну Жилин, ну полковник, ну дорогой, весь мир вокруг Гришеньки твоего не вертится. Я хоть и преисполнена жаждой мести, но как у политика у меня свои взгляды имеются. — Да ты что? И чего тебе мальчишечки наши сделали? Бренчат на гитарке своей, палочками стучат. Хорошие ребятишки. Я семью Шершанских с детства знаю, прекрасные люди, интеллигентнейшие. — Ваш уважаемый товарищ Иннокентий Николаевич написал пятьсот семьдесят восемь заявлений в милицию на этих, как ты говоришь, «мальчишечек». За этот год. В этом году мы не спали меньше двух месяцев, если ты вдруг забыл. — Иннокентий Николаевич у нас так привязанность проявляет — заявы катает. Нателла красноречиво выгнула бровь. — К Багдасарову тоже привязанность проявлял? Серёжа пожал плечами. — Дело ваше, конечно. Ну так что, какой план? — Твой план самый простой: сходить в аптеку, а потом в душ. Остальное — не твоего ума дело. Нателла взмахнула рукой, и одна из ее девочек подала Серёже небольшую корзинку, прикрытую тканью. — Возьми. — Что это? — Американцы говорят, что возбуждает. Он не понимал. Нателла разрешила ему вывести Игоря из зала и настаивала на убийстве Гриши. Что изменилось? Чем ей так Игорь мешал? С чего она вдруг чуть ли не сама ему очко решила разработать, уж простите за грубость? — Нателла Наумовна, при всём уважении, я человек старой закалки и теряюсь, право слово, от такого настойчивого интереса к моей, можно сказать, непосредственно половой жизни. Я вам кассету могу одолжить, если так любопытно. — Сдалась мне твоя кассета, я на ваши вялые сморчики на сто жизней вперед насмотрелась… И твоя половая жизнь с этим помойным алкашом интересует меня в последнюю очередь. Зато вот во время взрыва я на некоторое время попала в одно интересное место и пообщалась со старым знакомым. — Ясно, — сказал Серёжа, хотя ему было ничего не ясно. — Тебе там много кто приветики передавал. Брат особенно. У меня в тех местах очень мощная группа поддержки, знаешь ли. Господа бандиты жаждут кровушки. Твоей, Гришиной, а уж его нового любовничка и подавно. Стрельников выстрелил себе в ногу, да так, что одним выстрелом в двух местах кость перебил. — И что вы делали? Там. — Чифир пили. — Звучит увлекательно. — И не говори. Лало попросил сосредоточиться, и чифирные чаинки сложились в слово. — Какое? — Скипидар. — Ясно. — А потом ещё в одно. — Какое? — Бульдозер. — Ясно. То есть он должен был соблазнить Игоря потому, что где-то в аду чаинки в чифире сложились в слово «скипидар»? Не самая безумная вещь за последнее время, но близко к тому. С другой стороны, если это не знамение свыше (получается, что сниже, но не суть), то что? Но ладно, так уж и быть, ради друзей он немного потерпит и не станет кидаться в объятия Игоря по первому зову чаинок. Улыбка, с которой Нателла его спровадила, была гадкой даже для неё. Серёжа огорчился. Сходил к Кешиным ребятишкам, поговорил с Гвидоном, оставил Игорю записку со знаками, которые они в школе придумали. Сапогов сказал, что будет сохранять нейтралитет, зато Юрка рвался в бой с микрофоном в руке. К слову, он не пробовал устриц. Марк запрещал свежие морепродукты в Канарейке. Говорил, что никто и никогда в эту «жопу мира» их свежими не привезет. А в других местах экзотику не предлагали. У Продавца на прилавке лежали только перемороженные крабовые палочки. Серёжа съел все устрицы, хотя они ему не понравились и вообще показались не особо свежими (Марк Владимирович в кои-то веки оказался прав). Потом зажевал неприятный привкус бутербродом с колбасой. Это помогло, но не до конца, и было принято решение поставить чайник. До выхода оставалось минут пятнадцать — самое то попить чайку. Вместе со свистом раздался звонок в дверь — протяжный, без перерывов. Палец с кнопки не снимали. Когда дверь открылась, Игорь ещё некоторое время продолжал звонить. В любой другой момент Серёжа бегал бы по потолку от счастья, но сейчас неприятное ощущение подставы не давало насладиться моментом. Хотя масштабность, гигантскость происходящего ошарашивала, сжимала и ворошила всё внутри. Что ему с этим делать? И стояк был лишь незначительной (ладно, не такой уж и не значительной) частью проживаемой истории. — Чего тебе, голубчик? — Мне? — он удивленно захлопал ресницами. — Тебе, ты ж ко мне пришёл. — Ты зв-нил. — Я не звонил, хороший мой. Куда это я тебе звонить мог? У тебя телефона нету уже лет десять. — Во. Игорь поднял коробочку на ладони. Ну здравствуй, Алиса, давно не виделись. Раздался его собственный голос (Неужели он так гнусавит? Ужас!). Составленными из случайных слов фразами он звал Игоря прийти к нему по срочному делу. Хитро, Нателла Наумовна, хитро. У Серёжи пересохло в горле, голова кружилась. Он сказал, не узнавая свой голос, интонацию, слова: — Это подделка. Я тебе не звонил. Нас пытаются обмануть. — Пойду т-гда? — сказал Игорь почти игриво. Он будто бы вовсе не удивился, не огорчился и не испугался. — Я те пойду, — ответил Серёжа собрав в кулак всё, что туда поместилось. И тут же понял одну страшную и одновременно очень смешную вещь: он сейчас убьёт Гришу своим сексом.