Слепая любовь

      Я… Помню… Этот… День… Он сейчас так ясен… Перед моими глазами… Я его вижу. Он всегда был со мной, этот день, у самого сердца. И каждый день в После жизни я проживала его снова и снова, снова и снова. Никогда уже больше не вырвусь из этой петли. Заезженной плёнки старых видеокассет. — Эмма, ну почему ты всегда так делаешь?! — кричал на меня папа, когда мы сидели на станции, в ожидании поезда. Клянусь, я уже не помню куда мы ехали, да и зачем. В тот день всё меня раздражало, я для чего-то хотела остаться в городе, никуда не ехать с родителями. Или в клуб договорилась пойти с друзьями, или поехать к парню? Я действительно не помню причин. — Чё? — недовольно плюнула я этот вопрос ему в лицо. Он очень сердился. Ох… Боже… Этот привычный его прищур во время ссоры. Эти очки, которые вечно сползают на его пригорок носа… Папочка… Мне так его не хватает… — Не «чё-кай» мне тут, — недовольно процедил он. — Не приставай, Миш, — отдёрнула моя мама руку папы. Она грустно улыбнулась. Мамочка… Я так скучаю по этим ямочкам на углах её губ… Этот добрый взгляд… Мне так тебя не хватает, мама… Мама… — Не видишь, она и так не хочет уезжать. — Она не должна себя так вести! — прикрикнул он сердито, — Мы ей неделю назад об этом сказали. — А я неделю назад вам сказала, что никуда не поеду! Я уже взрослая! — возмутилась я тогда. Я бы всё отдала, чтобы вернутся в тот момент, и обнять их. Прижаться к ним, почувствовать их тепло, их запахи… — Ничего не взрослая! Восемнадцать лет — ещё не взрослая! — отрезал меня папа, и я надула щёки, понимая, что смысла нет ругаться. Поэтому смиренно сидела на кресле рядом с ними, печатала в телефоне сообщение. Кому? Не помню. Писала: «Не смогу я сегодня!» и смайлики злые. Да это и не важно. Кому… Всё равно не стало того человека после теракта, или людей? Только бабушка пригрела, и через год умерла.       Дождавшись нашего поезда, папа вёл чемоданы, мама какие-то пакеты, я всё ругалась про себя, насколько же мой рюкзак был тяжёлый. Хех… Я бы отдала его Оку, чтобы он его понёс… А я его тогда не знала. Не знала и про инопланетные расы. Я никогда этим не интересовалась, шутила, какие это выдумки. А оказалось не так, хах…       Мы сели на наше место. Были ряды трёхместных кресел в вагоне, мы сели в самый конец. Я недовольно что-то сказала им, но не помню что. Надела наушники, включила группу Queen и смотрела в окно. Ждала, когда тронется поезд. А в них не так плохо… Смотреть, как быстро пролетают мимо красивые просторы Америки: леса, небольшие станции, маленькие города, поля и озёра. — Эм, — позвал меня папа сквозь песню Another One Bites The Dust от той же группы, но я игнорировала, делая вид, что не слышу его, — Эмма! — пальцем потрогал он мою руку. Я сделала невозмутимый вид, снимая наушник. — Что?! — спросила я низким голосом. — Прячься, — прошептал он, и я только заметила, что в его взгляде читался страх, мама была в ужасе. — Что? — переспросила я, бросая в омут всё своё недовольство и поддаваясь легкой панике. — Прячься, — он уже взглядом умолял, по маминому лицу прошла слеза, но она сидела смирно, словно её маленькую отчитывают, — Туда-туда! — приказал он мне, и тянул за руку вниз. Я медленно стала опускаться, думая, что за прикол? Но глядя на других пассажиров, они метались из стороны в сторону по вагону, галдели, из-за чего я не понимала ни одного слова. Произошли выстрелы. Беспокойные крики. У меня замёрзли руки, сжался ком в животе, я скорее-скорее стала лезть под сиденье кресла. — Всем замереть! — крикнул чей-то мужской голос, а потом, оглушительные выстрелы. Все стали в панике кричать, но новые предупредительные выстрелы заставили всех молчать. Я смотрела на папу. Он смотрел на меня, не двигался, держал руку мамы. Я сжалась, подобрала к себе ноги, старалась исчезнуть, сделать себя мельче, мечтая, что это не с нами, всё в порядке, это юмор кондукторов такой… Я слышу… Мальчик плачет, а его мама пытается успокоить его, говорит, чтобы он вёл себя как можно тише. Нелюди, террористы, стали проходить по местам, собирая деньги и ценности с пассажиров. Так они и подошли к нам. — Деньги, старик, — приказал террорист, папа сидел молча, не двигался, смотрел на него, — Чё, плохо слышишь? — Зачем вам это, ребята? Почему бы не жить спокойно? — папин голос даже не дрогнул, говорил вкрадчиво и понятно. — Прикалываешься?! Деньги гони! — приказал он, я слышала щелчок, которые издаёт оружие. Я видела, как у папиного лица было вытянутое дуло автомата. — Дорогой… — голос мамы дрожал, и хотелось плакать. А я и так тогда плакала, старалась молчать, сделать себя максимально тихой. Я наблюдала, как папина рука сжала мамину ладонь. — Прекратите это, ничем хорошим для вас не закончиться, — продолжал папа упрямиться, он всегда таким был — упрямым. Годы службы служили ему хорошей психической подготовкой. — Ты реально бесишь, старик, — дуло автомата уже прижалась к лбу папы. Я не выдержала, хотела вылезти, крикнуть «не трогай его!», но не успела. — Я дам! Дам! — моя мама стала копошится в сумке. Вытащила все наличные, банковские карты, стала снимать с себя золотую цепочку. Чёрная рука террориста всё это брала. Тогда она казалась мне чёрной. Они все мне казались чёрными, словно демонами, омытыми в горячей асфальтовой смоле. Папа молчал, не дрогнул, прикрыв глаза. Он знал, что если что-то и скажет, всей его семье придёт конец. — Это чё? — я застыла, меня схватили за ногу, вытащили на пол. Я заплаканными глазами смотрела на тройку чёрных людей, — У-у-у-у, кролик! — порадовался один из них. Он сжал мою руку, поднял, и боком я почувствовала, как ко мне прижимается дуло автомата. Я плакала, всхлипывала, смотрела на папу, губы дрожали, ничего не могла произнести. — Хорош улов, а то одни старики, — подметил парень, что и угрожал моему отцу. Он бесстыдно схватил мою правую грудь, стал сжимать. Как было тогда мерзко, но не настолько, что произошло потом… Пускай бы меня лапали… Папа, зачем… Мама, зачем… Сидели бы спокойно… Почему?.. — Не трогай её, грязное животное! — крикнул эти слова папа, ударил того, кто меня лапал, другой среагировал, и выстрелил пару пуль. Я зажмурила тогда глаза. Не видела как упал папа. Зато до сих пор помню этот несчастный крик мамы, который стал завывать… — Какого хрена ты это сделал?! — крикнул один на другого. — А нахрен они тогда нужны?! — оправдывался в панике убийца. Я открыла глаза. Папа лежал лицом вниз на полу… Кровь разбредалась в стороны. Много крови… Мама нависла над ним, боясь притронутся, и плакала, завывала, говорила слова, которых не разобрать. — Уводи её, повеселимся, — сказал третий. Взгляд того парня был холодный, какой-то ненормальный, граничил с бешенными. — Не трогайте е… — мама не успела досказать, как третий пристрелил её голову. Синие глаза моей матери застыли на мне. Большая дыра во лбу просвечивала мозги, что улетели к креслу. — Мама! Папа!!! — кричала я уже бессознательно. Мир вокруг тогда стал таким пустым, чёрным как одежда террористов, таким туманным. Тело бессильно упало, хотело проползти к мёртвым родителям, но меня тащили за собой, больно заложив руки за спиной. Уводили куда-то. Меня провожали пропитавшимся ужасом глаза.       Дальше я смутно помню. Никогда не хотела вспоминать, поэтому и не помню. Я старалась в воспоминаниях это стереть, но первые дни После жизни вертели этот день в моей голове. Тело ещё помнило, как меня кинули на кресло пустого, соседнего вагона. — Раздевайся, сладкая, — помнил слух этот омерзительный голос убийцы матери. Я помню мои действия. Я старалась от него отбиться, кричала и плакала. Но… Он избил меня. Помню, сломал одну из рёбер и много синяков… Дальше безвольно упала, он сам меня раздел. Помню… Как руки блуждали по телу, как трогали меня, как пошлый взгляд властно и удовлетворённо глядел на меня. Как раздвинули ноги. Как вошли меня и стали трахать… И этот, до тошноты, стон нелюдя, когда он закончил со мной развлекаться. Как тряпичной куклой я осталась лежать на том кресле, а глаза ещё видели погибших родителей.       Не помню только, как поезд остановился. Не знаю через сколько меня нашли военные в своём обмундировании. Тоже были чёрные. Как накрыли меня пледом. Как повели к выходу. Тела лежали то тут, то там. Мёртвые. Всё было в крови. Этот презренный цвет алого мира, что окружил меня. Удивительно, как такой жестокий мир смог уместиться в этом маленьком вагоне. Родителей среди трупов я не смогла найти глазами. Я тогда ослепла. Точно так же, как и сейчас. Видела всё через призму слепоты.       Остальное перестало меня тревожить. Куда меня потом отправили, когда я оказалась в больнице, сколько я там провела, кто со мной говорил — я не помню. Воспоминания об этом стёрлись, осталось только то, что я хочу ещё забыть. Забыть вовек этот голос чёрного убийцы, забыть его холодные руки на моём теле, забыть его отвратительный взгляд на меня. Забыть. Забыть. Забыть… Оказаться бы в этот день вместе с Око… Он бы их убил, как того гостя. Я бы с удовольствием смотрела, как его сильные руки вырывают их головы с хребтом. Я бы танцевала по дождём их крови под Queen. Я бы смеялась в разбитое и обезображенное лицо насильника. Я бы стреляла из его автомата в его убитое тело, постоянно целясь промеж его ног…       Жаль, не дано исполнится этой мечте. Случившегося, не воротишь. Сделанного, не исправишь. Сказанного, не изменишь… Запомненного, не забудешь…       Я долго стояла над могилами своих родителей. Над ним цвела яблоня, они давно заприметили это место и говорили друг другу, что это лучшее место, когда они умрут. Тогда я не принимала их слова в серьёз, глубоко в душе надеясь, что они будут жить вечно. Теперь их нет… Я одна… Слёз не на похоронах, не у их могилы, не проронила и не роняла. Никогда. Все слёзы я выплакивала у себя дома, а на кладбище их больше не оставалось. Высохли? Не знаю…       У меня потом начались проблемы. Панические атаки при виде парней, что имеют чёрные одежды. Каждый раз, когда вижу их, могу на улице начать плакать, кричать, стараться спрятаться где-нибудь. С тех пор перестала вообще ходить по людным местам, да и передвигаться по улицам, только такси и всё. Далёкая родня мне первое время помогала, успокаивала, но не было легче. Они были чужие. Я их не знала. Они меня не знали. Тогда я решила, что больше не буду с ними видится. Ходила к психологам, они мне прописали таблетки. А я забывала их пить…       «Терять всегда кого-то больно» — вспоминала я слова парня. Пускай он уже не жилец, но его душа словно нарочно выбрала именно меня, говоря его слова. И даже когда я не помню всего, что он говорил, время от времени вылезают его слова. Не знаю почему, да и зачем? «Человек человеку демон, а демон демону брат» — не брат мне тот террорист… Желаю ему всех проклятий на свете, чтобы страдал в аду по-хуже меня, чтобы корчился от боли там, внизу, где ему и место…       И сейчас… А что сейчас?.. Даже и не помню… Что вообще произошло в последний день нашего путешествия с Око? Мне было так жарко и душно в портфеле. Потом и глюки пошли. Стала вспоминать прошлое, преследовавшее меня в После жизни. А от прошлого никогда не убежать, на сколько бы быстро не бежал. А Око быстро бегает. Он же такой большой! Но думаю… Даже и он не может убежать от своего прошлого. Интересно, а его что-нибудь подобное гложет? Не может быть кто-то настолько серьёзный, если не имеет за спиной подобное горе или страдание… А если Око будет бежать со мной от моего прошлого, мы сможем убежать вместе? Наверное… Не знаю, с какой скоростью мои воспоминания меня преследуют. Хотя тут я уже напридумывала… Нельзя так просто забыть. Нельзя убежать. Это всегда с тобой.       Я чувствую, как кто-то заботливо держит мою руку. Слышу, как через воду, стрекот и ржание. Кто меня окружает? Больница? Но я узнаю эти тёплые руки Око… Он со мной… Так хорошо… Не могу сдержать улыбки, хочу тоже сжать руку Око… И сжала, слабо, но сжала… Его большая, горячая ладонь стала гладить меня по голове. Он что-то рычал, стрекотал, но я ничего не понимала, думаю, он успокаивает меня, говорит, что будет всё хорошо. Я верю. С тобой, Око, всегда будет всё хорошо. Всё будет в порядке… Только не бросай меня… Слышишь? — Эм-м-ма, — протянул он моё имя, и так тепло стало, где-то в груди. Хочу чтобы он постоянно повторял моё имя. Всегда хочу слышать это протянутое «Эм-м-ма». Очень хочу… Очень хочу… Чёрт, опять плачу…