Эпитафия двуличным

Чтобы расставить точки над «и» достаточно было одного разговора. Лиам сказал: «Ты мне дорог, но будет лучше, если это не повторится. Вернее, мы не должны снова это делать как раз потому, что мы друзья. Я тебя люблю, ты это знаешь, и все же… это не наш путь». Колин ответил: «Все в порядке, ты прав. Признаться, я тоже так думаю. Ну, у нас это было — ничего не поделать. Случается. Этот мир слишком хаотичен, чтобы все предугадать. Мы просто не будем продолжать, ведь это все усложнит». Лиам кивнул. Колин улыбнулся и пожал плечами. В сущности, между ними произошел какой-то пустяк. Сбой матрицы. Ошибка. И прояснить, что случившееся было всего лишь ошибкой, оказалось хорошей идеей. Трезвой. Взрослой. Только вот облегчения, вопреки ожиданию, это не принесло. Никто не вздохнул свободно, и истерзанная душа от грехов не очистилась разом. И желание, убивающее годами, в небытие не кануло. И тоскливая тяжесть не покинула сердце. Чуда не случилось, потому что (перед тем, как вы трахнули плоть друг друга, вы изрядно выебли друг другу мозги) к тому моменту, когда ты все-таки решаешься на диалог, остается только одно настоящее чувство — ненависть, необратимо все поглотившая. Ненависть к самому себе за то, что позволил вам оказаться в одной постели; за то, что упорно (падая, разбивая колени, поднимаясь снова и снова) шел до этой финальной отметки, в награду получив что? — ничего. За то, что с надрывом добивался хаоса и, несмотря ни на что, топил себя в муках, как собаку с обвитой вокруг шеи веревкой и камнем на другом конце. За то, что убивал себя, хотя мог прекратить эту убогую, никому не нужную саморасправу еще в начале. В конце этого пути ты — измучен, измазан в грязи. Изломан, уничтожен и отвратителен сам себе. Честность и раскаяние должны были стать спасением. Но разве можно так просто вырваться из адского круга, будучи на самом дне воронки? Где обнаруживаешь себя тонущим в спиртной жиже, захлебывающимся и молящим о помощи. А наутро — солнечный свет режет глаза, в голове каша из тлеющих обрывков воспоминаний: слишком откровенно обнимаешь лучшего друга и прямо заявляешь, что хочешь его. Помнишь его неловкость, а тело помнит его прикосновения и то, как он вырывается из твоих объятий. Ему не нравится, что ты пьян, что делаешь и что говоришь. И тогда, вспомнив все это, чувствуешь презрение к себе, до тошноты. Рот наполняется горькой слюной, слезы стекают ручьями, руки дрожат. И ты, с ломкой в теле, наблюдаешь ее рождение — жалости. С девчонкой не получилось? Сорваться на лучшем друге, угробив годы дружбы — несомненно, лучший выход, почему-то решаешь пьяный ты. Может, думаешь, что тебе не откажут. Что это убьет твою боль, и сделает тебя счастливым? Что ты собирался сделать той ночью? Может, все-таки что-то сделал? Ты ничего не помнишь, и от этого так паршиво, что не хочется влезть в петлю — ты уже в ней. Дышать невозможно. А друг — вот он, стоит рядом, в недоумении смотрит на тебя разбитого и спрашивает, почему ты ноешь. В ответ ты ноешь громче. И ничего ему не говоришь. Тебе стыдно, кошмарно стыдно. В то утро ты решаешь все забыть и сделать все для того, чтобы больше не проявлять слабость. Не повторять той ошибки. Ты не знаешь, что было вчера, но друг — все еще тебе верен. Что бы там ни случилось, он все понял и простил. Он простил тебя. Следующий этап: попробовать простить себя. Сознание снова мутнеет от тщетных попыток, или это просто ты снова пьешь, потом тонешь, спина касается холодного стеклянного дна. ЗВОН (будильник?) — пробиваешь дно и падаешь на постель. За окном все то же солнце, дышать все так же трудно, перед глазами все еще мутно. Голова кружится от падения, а в ней все та же ужасающая картина, видоизменная слегка на подробности, но идентичная по сути. И друг — все так же рядом. В неприлично плохо запахнутом халате и без нижнего белья стоит перед тобой. Деловито жует тост, протягивает аспирин и воду, спрашивает, что принцесса (ты) желает на завтрак. На завтрак ты желаешь только смерть. Еще больше ты ее желаешь когда, не справившись с собой (снова выпив и снова пробив дно бутылки), оказываешься в его постели, и ничего затем не помнишь. Какое-то время тебе страшно настолько, что вовсе бросаешь пить. А друг… продолжает тебе улыбаться. И все идет по кругу. В воспоминаниях: друг решительно отвечает на твой поцелуй, он возбужден и хочет тебя, а ты хочешь его (благо, вы еще в одежде). Дальше все обрывается. Наступает холодное пробуждение. Цепь замыкается. Однажды ты позволяешь себе думать, что все не так уж и безнадежно, что вы можете быть больше, чем просто друзья. Эта наивная мысль вгоняет в панику и тоску, как несбыточная мечта, и ты запрещаешь себе мечтать. Ты бежишь. Заводишь подружку. Вторую. Встречаешься с обеими. Они друг о друге не знают, но ты спокойно бы врал хоть десятку, потому что никакая ложь не перекроет того, как паскудно ты врешь самому себе. Мысли о работе не помогают. Влюбиться в одну из девушек — не спасает и это. Какая-то ссора, и ты снова пьян, и ты снова с другом. И затем происходит (звон) то же, (звон) то же, (звон) то же, (звон) то же самое. Звон тысяч разбитых бутылок. Не видя выхода, тонешь в алкоголе, чтобы забыть — становится легче. Еще глоток, еще. Крепче. Опускаешься на дно, теряя контроль. Стекло впивается в спину, просыпаешься с его осколками меж ребер. Они торчат из твоей груди, и сердце страшно болит. Ты едва ли что-то помнишь, а с того, что все-таки вырываешь из пьяного бреда — становится хуже. Вскоре, когда уже невозможно терпеть угрызения совести, терпеть свою слабость — опять топишь себя. Чтобы опять забыть. И опять, на короткий миг, становится легче (еще глоток, еще, крепче), и снова без сознания опускаешься на дно, где тебе в спину впивается стекло, и от боли вновь приходишь в себя с его осколками в сердце, и оно разрывается, и ты себя ненавидишь, и снова пьешь, пьешь, пьешь. Невыносимо. Вечер. Утро. Вечер. Утро. Дом друга, твой дом, дом твоих девушек, отель — где ни проснись, если встречал вечер с другом, утро всегда будет одним: ты либо что-то помнишь, либо не помнишь ничего вообще. Либо, что еще хуже, даже не уверен, сон это или настоящие воспоминания. Иногда вовсе просыпаешься один и воешь шакалом, осознавая, что накануне вы были вместе, но не знаешь, что произошло. Иногда по утрам друг улыбается, но в его глазах ты ясно читаешь боль, как иногда почему-то болят твои руки. Иногда вы просыпаетесь в одной постели, лишь в нижнем белье, и только дурак бы не понял, что у вас что-то было. Но ты все так же либо не помнишь, либо упорно молчишь. Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю — идеальная стратегия для лживого подонка. И утро как чистилище, где смывая с себя грехи, остаешься чистым для всего мира. А позже наступает зависимость от приятных воспоминаний. Они такие далекие и нереальные, как если бы все, что ты делал ночью — было с кем-то другим. Будто ты снова смотришь фильм, где твой друг развлекается с кем-то там, но не с тобой, и не более того. Каждый раз напиваясь, хочешь запомнить все как можно отчетливее. Запомнить и прочувствовать смесь похоти и боли, как страдаешь от самобичевания, возбуждаясь от него же. Прочувствовать отвращение к себе и раздирающую жажду обладания одним конкретным человеком (который непонятно как с тобой смирился), которого хочешь взять бурно, чтобы он разделил твою боль. И хочешь попробовать обмануть его, соврать, что пьян, но переспать с ним трезвым. Идея отвратительна, но что толку, если ее воплощение — неосуществимо. Выпив, ты можешь быть смелым, дерзким, нахальным, и весь мир склоняется перед тобой. Выпив, ты можешь чувствовать себя тем, кем на самом деле не являешься; сказать, что думаешь, и сделать, что хочешь, а потом просто сбежать от ответственности, ведь воспоминания о ночи эфемерны, от них легко отстраниться. А трезвый ты? Будешь краснеть, будешь растерян, будешь самим собой: нерешительным трусом, и тогда твой обман вскроется так же легко, как пивная бутылка. Ловушка захлопывает свою клыкастую пасть, и ты не в силах разжать ее челюсти. А друг все так же ничего не говорит. Вы почти трахаетесь. Он едва сдерживается, чтобы не отдаться тебе. Кто знает, что у него в голове, но, кажется, когда ты пьян, он получает крупицы желаемого, но сдерживается, все еще сдерживается, потому что пьяный ты — все еще не ты. И этот не ты — давно бы уже его трахнул, будь менее пьян и на что-то способен. Кажется, ему начинает нравиться, как ты выражаешь чувства. Ему нравишься ты. Но тебя бесит его утреннее покорное молчание. И бесит свое собственное. Бесит настолько, что ты сам уже готов вывести друга на чистую воду, лишь бы он сделал всю грязную работу за тебя — начал диалог, облегчив твою душу, давая минус один выбор: начать первым или промолчать. Ему определенно есть, что сказать. Ночью ты видишь все его оголенные чувства, но с первыми лучами солнца их прячут под замок. Ты не понимаешь, почему это происходит снова и снова, почему друг настолько замкнут и отворачивается от тебя. Чье-то сердце точно разбито. И ты, с трудом переживая очередное утро, уговариваешь себя: скажи, ну скажи, чертов мудак, сознайся! Кто угодно, кто-нибудь из вас, не важно, кто первый — откройте свой долбанный рот! …когда доводишь его до оргазма и запоминаешь все, каждую деталь, эти воспоминания заставляют тебя сгорать заживо. Они ставят в тупик перед необходимостью что-то сказать. Ты открываешь рот. Наконец-то решаешься это сделать (смертельно устав от гонки двух лжецов). И понимаешь. Честность и раскаяние должны будут стать спасением. Но не станут, потому что в диалоге не будет ни того, ни другого. Потому что ваш разговор — не обоюдная исповедь. Потому что все сказанное, все до единого слова — ложь. Откровенная, наглая ложь друг другу в лицо, прозрачная, совершенно очевидная, равно что взглянуть в отражение в чистой воде. Ты — будешь с трудом смотреть на то, как лжет твой лучший друг, потому что любит тебя не просто как друга и не хочет ставить точку, на самом деле не хочет, но иначе просто не может, и ты знаешь, почему. И будешь поддерживать эту ложь. Чтобы расставить точки над «и» достаточно было одного разговора. Но он не состоялся, лишь грустно проиграл в голове. Колин сделал вид, что ничего не помнит. Снова. На миг замерев, колесо продолжает бесконечное вращение. Рождение и смерть — с единственной мыслью, пулей застрявшей в голове: я не могу остановиться. Я не хочу останавливаться.