Эпитафия двуличным

— Колин Хьюз, признаете ли Вы свою вину? — Да, Ваша честь. Я хочу сделать признание. — Я, блядь, виновен во всем, — шепчет Марти. Он бы закричал, но шуметь нельзя: в соседней комнате спит Ганс. — Первое. Я виновен в том, что обманывал лучшего друга. Я сознательно делал вид, что пьян, и неоднократно этим пользовался. Но позвольте, это не являлось принуждением к сексу обманным путем. Он ведь тоже, знаете ли, использовал мое состояние, в тех же целях, корыстных. Можно сказать, у нас было негласное мировое соглашение. Мы не собирались что-то менять, вроде как всех все устраивало. Наверное. — Ключевое слово «наверное», — вздыхает Марти. Мысли, облаченные в слова ровным почерком, подобны божественному откровению — автоматной очередью прямо в лоб. Руки, с потрепанной тетрадью в них, дрожат. Пальцы проводят по корешку почти интимно, соскальзывают на край листа, сгибают его и переворачивают; перелистывают страницы снова и снова, с трепетом и ужасом, не в силах остановиться. Строки проносятся перед глазами со скоростью света. «…наверное, Марти — единственный, кого я по-настоящему любил. Я думал, что вообще не знаю, что это за чувство, которое как в фильмах, но теперь понимаю. Марти для меня все» Настолько все, что раскусил его обман и все равно простил. Настолько все, что простил постоянные домогательства и насилие. Настолько все, что просто любил. Глядя в тетрадь, Марти шагает по дому и вляпывается мордой в подвешенного к потолку медведя. — Что за херня, Билли? В ответ — тишина. В доме совсем тихо, не то, что у Марти в голове. Там переворот, бунт, истошные вопли. Настоящий ад. Внутренний судья стучит молотком, призывая к спокойствию, которое, кажется, уже никогда не наступит. — Подсудимый, желаете что-то добавить? — Второе. Виновен в том, что изнасиловал и избил. Что, вспомнив об этом, не признался и не извинился. Виновен. Оправдания не будет. Марти сокрушенно качает головой. Хочется сжать кулаки и врезать себе, беспомощной твари такой, да в руках слабость. Сейчас он так сильно их ненавидит — свои руки, как и самого себя. Билли его простил. А он не может себя простить и не простит никогда. Как смотреть в глаза Билли? Новая страница. Следующая. Другая. На них Марти до беспамятства напивался, Билли — был до беспамятства влюблен; днем они были худшими друзьями, ночью — лучшими любовниками (или наоборот). Через весь дневник сплошным потоком мысли об одержимости, сексе, любви, одиночестве и депрессии, о том, что Билли старается быть частью мира, хоть и чувствует себя лишним. Он пишет о том, что Марти — его смысл жизни, и что этот смысл он постепенно теряет. Пишет, что радуется каждый раз, когда ему удается развеселить Марти, и грустит, когда не удается сделать для Марти ничего полезного. «…наблюдал за тенью соседского флага на своем газоне одиннадцать часов подряд…» Пишет, что Марти, по его мнению, лучший сценарист, и что очень хочет, чтобы тот вырвался из застоя и написал крутой сценарий. Пишет, что… Чтение прерывает шум автомобиля за окном. Билли выскакивает из тачки, машет рукой и заявляет, что надо валить. Марти только и успевает, что аккуратно положить дневник на место, прежде чем они с Гансом, не раздумывая, слушаются Бикла и, что бы это ни значило, «валят». Откуда такая срочность, почему-то ни того, ни другого не заботит. Вернее, Марти слишком погружен в собственные мысли, чтобы выяснять, что там задумал Бикл и куда они, собственно, едут. Наверное, по их жопы все-таки пришел Костелло. Почему бы Билли просто не вернуть гребанного ши-тцу и мирно, спокойно, насколько это возможно, договориться без лишней крови — вопрос открытый. Как и вопрос: что Марти делать дальше? Его любимый вопрос. Вот же, блин, угораздило сунуться в долбанный дневник! Там же написано: «Не троньте, свиньи». А Марти вдруг решил, что раз он и так свинья, то ему можно, и хуже уже не будет. Да, почему бы и не прочесть? А ну-ка, Билли, чокнутый ты придурок, раскрой парочку своих грязных секретиков. Что ж, грязные секретики Билли он не раскрыл, а вот свои — еще как. И к лучшему оно или к худшему — вопрос охуеть какой открытый! Вообще-то, еще до того, как началась заварушка с ши-тцу, у Марти был план действий. Он думал дописать свою никчемную книжонку, не спеша переварить в ней все, разобраться в себе и уже с холодной головой идти к Билли на покаяние. Только вот восхождение на эшафот Марти откладывает уже семь месяцев. Семь месяцев избегает оставаться пьяным с Билли наедине, семь месяцев у них не было секса. Семь месяцев Билли не намекает, не предлагает, не делает ничего. Теперь, после прочтения дневника, Марти хотя бы знает, почему. И все же, если бы не Костелло со своей собачонкой, хрен знает, когда бы Марти сдвинулся с этой мертвой точки: он увяз в кризисе по самые, блядь, уши. Чтобы идти куда-то с холодной головой, для начала надо протрезветь. А протрезветь сложно. Вот что он делал, когда назвал Каю сукой и очнулся у Билли на диване? Представить страшно. Ну ничего, как только они разгребут этот пиздец с собакой, как только «Семь психопатов» будут закончены… если они вообще останутся живы к тому моменту — Марти непременно во всем разберется. Он обо всем расспросит Билли и все расскажет. Марти лишь надеется, что для Билли окажется не слишком поздно. А пока что стоит сосредоточиться на насущном. — Билли, ты мне поможешь написать «Семь психопатов»? И Билли счастлив. И все идет хорошо. Все идет просто замечательно. Пустыня — райский уголок, где нет мыслей о долбанной мафии. Где не звучит надоевший вопрос: «А что нам делать дальше?» (когда они разберутся со сценарием — им же придется куда-то вернуться, в конце концов). Остаются только психопаты. Костер, палатка, солнце. Их троих полностью захватывает творческий процесс. Билли счастлив (почти), Марти счастлив (почти), Гансу вроде тоже нормально, учитывая его положение. Марти смотрит на него и недоумевает, почему не был знаком с Гансом раньше, тот же отличный мужик. Они, беглецы, зависают в своих фантазиях как маленькие мальчики. Билли валяется на крыше машины и увлеченно что-то царапает в блокнот, а потом рассказывает бредятину, отражающую полный бардак в его голове. Марти сваливается в нирвану и готов торчать в Джошуа-Три хоть до конца света. Трезвым. На беду, Марти любил читать газеты. Не любил компьютеры, не любил телек, а старомодно предпочитал новости на свежей, пахнущей краской бумаге. В пустыне газеты — единственный способ узнать, что творится в мире. И Марти, читая заголовок, вдруг начинает резко их ненавидеть, эти газеты. Потому что первая полоса обличает его главный страх за последнее время, который Марти так упорно старался игнорировать — вину Билли в происходящем. Билли — Бубновый Валет. Почему-то это меняет все. Марти не может объяснить себе, почему, но почему-то меняет. Да, и раньше были подозрения, уж больно Билли вцепился в этого психопата, и еще мафия эта, карты, «Марти, ты мой лучший друг!» и прочее дерьмо, но… всерьез предполагать, что Билли кого-то убил, казалось полным идиотизмом. И тут выяснятся, что это правда. Нет, Билли всего лишь подозреваемый, но Марти-то знает, что это правда! И он хочет знать, зачем Билли это сделал. Он думает об этом, когда возвращается в лагерь. Когда напивается от переизбытка чувств и собственной беспомощности. Он смотрит на Билли и вдруг понимает, что тот абсолютно чокнутый, сумасшедший, которого спасти уже невозможно. Что в Билли не осталось ничего нормального или адекватного. Что перед ним — самый настоящий, не выдуманный психопат. Марти опоздал. Стоило понять, что уже поздно, просто глядя на подвешенного к потолку невинного мишку. Билли говорил, что писаниной Марти заглушает суицидальную самоненависть — это правда, хотя вслух этого Марти не скажет. Но что делает Билли, когда дневник явно не справляется? Убивает! Да еще и женщин! Билли переступил черту своего безумия. И кто в этом виноват?.. — Прости, если я был не слишком хорошим другом, Билли. — Ты всегда был хорошим другом, Марти. О чем ты? — Я давно хотел тебе сказать кое-что… — Марти мнется. — Ну, выкладывай. — Билли продолжает тискать Бонни. — Да я тут книгу пишу. Билли тут же кидает на него быстрый взгляд. Свет огня в безумных глазах отражает шок. — Книгу?! Прям книгу, серьезно? И давно? — Последние несколько месяцев. — А как же «Семь психопатов»? — Пишу одновременно, — пожимает плечами Марти. — Но с «психопатами» все медленно еще и из-за нее, наверное. — А Кая знает? — Билли выглядит немного расстроенным. Ревнует? — Нет. Пишу чисто для себя и не знаю, закончу ли. Публиковать не собираюсь. На самом деле та еще ерунда, выходит отвратительно. — Ух ты. И про что она? Марти делает глубокий вдох. — Про двух друзей, которые спят друг с другом, но делают вид, что между ними ничего такого нет. — Билли прищуривается. Марти продолжает: — Вместо того чтобы просто поговорить, разобраться как-то и, быть может, начать нормальные отношения: все как у людей или нет, я не знаю… они делают это снова и снова. Что очень странно, ведь они явно неравнодушны друг к другу. Главный герой не находит себе оправдания. — Да неужели... — Да. Он лжет, что ничего не помнит, так как накануне переборщил с бухлом. Постоянно, — Марти смотрит на Билли, поджав губы. И просто ждет, что тот скажет. Как подсудимый ждет вынесения приговора. Билли хмурится. — И как тебе в голову пришла такая великолепная идея? — Билли... — Ничего рассказать не хочешь? — …я читал твой дневник. Тот зависает на секунду, оставляет Бонни в покое, а затем хмурится еще больше. — Ну ты и мудила! — Извини. — Что ж, надеюсь, тебе это помогло. — Я не все помнил, клянусь! — Марти снова кидает в панику. — Далеко не все. Я понятия не имел, что слетал с катушек настолько, что лез драться, лез к тебе, нес какую-то чушь. Да я даже не помню, когда первый раз к тебе пристал! Это омерзительно! Это омерзительно настолько, что даже Билли кривится. — Ну, в этом ты прав. Спасибо, что все-таки сказал. — Но в целом реагирует спокойно и не тычет обиженно пушкой в висок. Себе в висок. — А ты почему не говорил? — вопросом отвечает Марти. Билли равнодушно молчит и возится с псом. Марти чертовски некомфортно, он не знает, как сесть, куда смотреть, что говорить дальше, хотя вопросов остается еще много. — И сколько раз ты получал от меня? — Ну, раза три-четыре... — тихо отвечает Билли куда-то в собачью гриву. Не веря ему, Марти упирается в Билли взглядом. Даже просто смотреть на подавленного, разбитого и напрочь ебанутого Бикла — уже больно. — ...пять или шесть, — раскалывается тот и безумно улыбается. — Ничего серьезного. Ты же не думаешь, что я бы дал себя пинать, как шавку бродячую? Ну разок схлопотал под дых — так сам виноват, нарывался, а ты меня выбесил. Клянусь, я тогда хотел засунуть тебе бутылку в задницу! Марти вздыхает и опускает голову. — Лучше бы засунул, — бурчит он. — И я действительно каждый раз велся на то, что тебя якобы бил кто-то другой?! Поверить не могу, какой же я тупой!.. Я хоть извинялся? — В основном. — «В основном». От черт… Опять пауза. Марти едва не хнычет в плед. Билли мотает головой. — Прекрати, я не злюсь не тебя, — подает он голос, мерзко-осторожный, каким сейчас не должен говорить. — У тебя все сложно, я знаю. Лучше бы врезал Марти хорошенько. Сложно у него, ага. Кто бы говорил. — Слушай, может… забудем об этом дерьме и начнем сначала? — говорит Билли и Марти видит в его глазах блеск надежды. Хорошее предложение. Марти был бы рад услышать эти слова неделю, месяц назад. Год. — Да. Только… — это тяжело, невыносимо тяжело, но спросить необходимо. — Сначала ответь на один вопрос, Билли. — Да, какой? — Зачем ты убил всех этих людей? — А-а-а? — Зачем ты убил их?.. — Ну, как я говорил тебе на вечеринке у Каи, — выдержав паузу, вещает Билли озадаченно, — я убивал, чтобы немного подтолкнуть тебя, чтоб тебе было, о чем писать, и чтобы ты смог закончить сценарий. — Ты говорил мне? Когда? — Как раз после того, как ты назвал Каю сукой ебаной. Вы орали друг на друга как ебанутые, тебя надо было успокоить. Я рассказал тебе обо всем, ну и ты успокоился. Тоже хотел мне сказать там что-то супер-важное, что мне типа надо знать, но кроме как «Люблю тебя, Бикл», я нихуя не понял, потому что к тому времени ты был уже в говно. — Не могу поверить, что ты говорил мне об этом на вечеринке! Пиздец, наверное, я точно алкоголик, раз такое забыл. — Марти усмехается, хотя ничего особенного на самом-то деле. Он всего лишь снова все забыл. — Точно алкаш. Билли смотрит долго, будто думая, что сказать в ответ на такое заявление, и вдруг выдает: — Ладно, слушай, не говорил я такого на вечеринке, просто прикололся. Ты меня удивил. Было бы глупо рассказывать такое при всех. — Марти вздыхает, чувствуя, что терпение на исходе. — Ты мог бы кому-нибудь ляпнуть, у меня были бы неприятности. — Тогда зачем ты только что соврал, что говорил?! — Чтоб ты задумался о своих проблемах с алкоголем. Достойное объяснение? Ой, как благородно. И опять все сводится к алкоголю! Билли точно что-то говорил. Хрен знает, зачем, и Марти нихрена не помнит, что именно, но уверен, что Билли говорил. Возможно, говорил что-то еще, или Марти что-то все-таки рассказал. Билли ведь сейчас даже не спросил, откуда Марти знает об убийствах, а такие обвинения, между прочим, с неба не падают. Убивать?! Ради него, Марти, убивать?! Бикл совсем ебанулся что ли?! А Марти еще себя обвинял в чем-то, ну пиздец. Нахуй такие жертвы во имя любви! Это перебор, особенно если: — Билли, ты убиваешь женщин! — Я убил одну женщину. Успокойся. — Ты выстрелил ей в живот, Билли. — Ну это же лучше, чем в голову. — Нет, не лучше! — Я же сказал, что мне жаль, разве нет? Вообще-то не говорил. — Да, но… я не общаюсь с теми, кто убивает женщин, Билли. И я точно не пишу вместе с ними сценарии. Пауза. Ну вот, ну вот зачем он это ляпнул? Это ведь… — К чему ты клонишь, Марти? — Тихо. — Сворачивай свою палатку, Билли. — Марти смотрит ему в глаза и чувствует, что это конец. Действительно конец всему. Потому что мозг уже отказывается понимать логику Билли Бикла, за всем самобичеванием там просто не осталось места для понимания ебанутых выходок. Потому что Билли Биклу надо в дурку, а Марти Фаранану надо на двенадцать шагов. — Мы возвращаемся. Все кончено. — Кончено? — Билли улыбается и, очевидно, не понимает, что это точка. — Что-что? Марти молчит, добавить нечего. Он не смотрит на Билли, но видит, что тот, обнимая Бонни, едва не срывается на слезы. Неудивительно, ведь Билли только что разбили сердце (опять), и, да, Марти с этого жутко паршиво, но все, что он сейчас хочет, это закрыть глаза, и чтобы Билли не было рядом. Хочет всего лишь тишины и покоя, и чтобы не грызла ебучая совесть. Хотя бы на пару минут. А потом надо бы найти Ганса и сказать, что… — Да хрена с два что-то кончено! — раздается внезапный рык у него над ухом. Марти вяло отлипает от костра. — Что? — Я сказал, — Билли нависает над ним, хватает за ворот, встряхивает, и, сбрасывая плед, рывком поднимает на ноги, — нихрена не кончено. И целует. Ошалевший Марти не успевает среагировать. Молча, охренев, будто из головы вытрясли все мысли, поддается Билли и чувствует на своих щеках его ебанутые слезы. — Ганс… — начинает Марти, пытаясь намекнуть, что тот может их увидеть. На что Бикл, давясь истерикой, яростно шипит ему в губы: — Не потеряется, у него фонарик, — и снова затыкает ему рот языком, вгрызается, едва не насилуя. Ледяные руки коварно пробираются под свитер, и Марти рвано дышит, обжигаясь. Вздрагивает от холода и приятной боли, когда пальцы змеями впиваются так крепко, как если бы от того, держит Билли его или отпустит, зависит сама жизнь. Такой Билли — опасный, непредсказуемый, но сломленный и зависимый — откровенно заводит, и Марти даже не стыдно. Должно быть, но нет. Он все еще зол, пьян и не переварил до конца новость о том, что Билли, этот долбанутый убийца-психопат, приносил в жертву людей, как какому-нибудь языческому богу. Просто чтобы Марти писал… в это даже трудно поверить. Каким же отчаявшимся человеком надо быть, чтобы пойти на такое? Марти впитывает отчаяние Билли и хочет еще больше слез в свою честь. Грань между желанием причинить боль и осознанием собственной жестокости — режет его сердце лезвием, кромсает на куски. На такие маленькие кубики, смешивающиеся в кровавую кашу, которой тошнит. Марти не чувствует их, но в груди давит и режет, а вокруг шеи затягивается петля (или это Билли тянет за шарф?). — Какого черта, Билли?.. — заторможено тянет Марти. Дышится с трудом. — Заткнись. По-хорошему заткнись! — предупреждает Бикл таким тоном, что ни у кого бы не возникло желания спорить. И Марти затыкается. Хотя надо бы оттолкнуть. Сказать, что все действительно кончено, и послать Билли нахуй. Раздавить его. Разрыдаться от бессилия, залпом долакать бурбон и, как маленькая девочка, утирая кулачками слезы, убежать ябедничать Гансу; затем свернуть палатку и свалить уже нахрен отсюда. Билли даже не обязательно надо быть за рулем его же «бьюика»: Марти сам, вхламину пьяный, вывезет их из этих душных джунглей и, хотелось бы надеяться, куда-нибудь врежется по дороге. Надо просто сказать «Стоп!». Но вместо этого Марти прижимается сильнее и чувствует, что у Билли жестко стоит. Равно как и у него самого. И в мыслях одно. Короткое. Пьяное. Контрольное: «Блядь». Его тащат за руку по направлению к палатке, заваливают в темноту и сдирают с него лишние шмотки, оставляя в одних штанах и изодранном злосчастном свитере. Не теряя ни секунды, раздвигают ему ноги и наваливаются сверху. Через ткань в его член упирается стояк Билли. Марти жадно сглатывает и подается навстречу. В палатке так холодно, что вжаться в чужое горячее тело, так плотно, насколько возможно — простая, жизненная необходимость, чтобы не околеть, как бродячая псина. Билли горячий как кипяток, но руки все еще холодные. Когда они смыкаются на члене Марти, он, жалобно скуля, подрывается вскочить, на инстинкте. Но рука Билли давит ему на грудь, а бежать из тесной палатки все равно некуда. Ничего не видно. Из чувств остался только контраст жара и холода. Марти проваливается в пьяный туман и отдается рукам Билли, думая, что даже если ему сейчас вставят (чего он, конечно же, не хочет), то это будет, по крайней мере, справедливо. Грязно, больно. Невыносимо больно, но честно. И не придется затем друг другу врать. Наконец-то. Вздох облегчения. На выдохе Марти замирает и ошалело пялится в черный потолок. Проваливаясь в мягкое и горячее, он даже не успевает сообразить, в чем дело. Держа его за яйца, чтоб не рыпался, Билли скользит языком по члену и насаживается глоткой. Марти — стремительно заливается краской, и хорошо (о боги, как же заебись!), что этого в темноте не видно. Такого поворота событий Марти никак не ждал. Когда-то в прошлом — да, он мечтал об этом минете. Но не сегодня, после того, что он Билли наговорил. Невменяемый, ебнутый, лишенный рассудка Бикл сосет так дерзко, будто это месть. Не давая передохнуть, крепко давит на живот Марти и хаотично, злобно дергает рукой на его члене. В этот раз никаких прелюдий, никаких игр, никаких нежностей, ничего. Билли хищно, как на охоте, гонит его к быстрому оргазму. Марти глохнет от шума своего дыхания и боя сердца. Гладит Билли по взмокшей шее, бесполезно цепляясь за короткие волосы, и думает, как же глупо было надеяться, даже просто допустить мысль, что он сможет выжить без этой зависимости. Зависимости сильнее, чем алкоголь. Сильнее, чем необходимость страдать. Нет зависимости сильнее, чем Билли Бикл — вместе с его двинутым рассудком, психопатией и нездоровой помешанностью. — Билли, я хочу... — шепчет Марти, но давится от захлестывающей дрожи. Билли выпускает член изо рта и, сжимая, скользит рукой, пока Марти заливает его кулак и заодно свой живот. И пока дрожь не утихает, Билли держит крепко. Переводя дыхание, Марти пытается разглядеть хоть что-то, но видит только два звериных, жутких огонька вместо глаз. — ...тебя, — заканчивает он, протягивая руку к огонькам. Билли ее перехватывает и опускает, усмехаясь. Не бьет игриво, а опускает. Все серьезно. И Марти лежит на промерзлых одеялах, в промокшей, мерзко прилипающей к телу футболке под свитером, и не видит — чувствует нависающую над ним тень, ее звуки и ее запах. Смотрит, не видя, как тень гордо и наверняка презрительно, может быть все еще плача или улыбаясь, хрен знает, отдрачивает себе. И Марти не жалеет, что ни черта не видит. Как и не верит, что Билли ему действительно отсосал. С глубоким, рваным вздохом Билли спускает ему на живот, возможно, заляпывает и свитер. Марти похуй: куда еще грязнее? Он лежит неподвижно и, сняв с себя всю ответственность, тупо ждет продолжения шоу. Билли касается его губ пальцем, перепачканным в их сперме, и проводит с нажимом, размазывая. Прежде чем Марти успевает захватить палец зубами и облизать — отдергивает руку. И не целует следом, вопреки ожиданиям. Все очень плохо. Билли шуршит салфетками. И в воображении Марти это выглядит брезгливо. — Раз уж у нас сегодня день откровений, — голос Билли гонгом отдается в висках, — то я хотел сделать это еще пять лет назад. Помнишь ночь в отеле? — Когда мы… — Марти осекается и замирает. — Так ты все-таки помнишь? — изумляется Билли, и непонятно, то ли рад он, то ли разочарован. Третье. Я виновен в том, что обманывал себя. Пять лет назад я целовался с другом, потому что мне так захотелось. Я прекрасно знал, что это было на самом деле, что это не сон, хотя все время убеждал себя в обратном. Просто не мог себе объяснить этот случай и валил все на глупый, ничего не означающий, сон. Марти угрюмо молчит. Билли продолжает: — В общем, тогда я немного пошалил в душе, пока ты сладко спал. Как видишь, у меня от тебя секретов нет. — Пошел ты, — морщится Марти, отводя взгляд, хотя его глаз и так не видно. Ему холодно, плохо и неуютно. Эйфория предательски съебалась и оставила лежать в куче дерьма и луже спермы. И петля тревоги с шеи не исчезла. — Да, пойду позвоню Костелло, — усмехается Бикл и натягивает шапку. — Ты же это не серьезно? — С надеждой. В ответ Билли молча выползает наружу. Марти бьется затылком о землю, выдыхает шумно и снова пялится в потолок. — Ну пиздец. Пиздец оказывается, когда Марти, шаря по палатке, соображает, что вытереться нечем. Плюнув, он обтирается футболкой. Подумав — куском одеяла. Еще чуть позже понимает, что Билли мог и не шутить, а действительно пойти звонить Костелло. И это в лучшем случае. — Билли! — выныривает Марти из палатки, но никого не видит. Костер все так же горит, вдали все так же маячит с фонариком Ганс. Вон Бонни у костра. А Билли нет. — Куда делся этот ебанутый?! В лагере тихо и пусто. Не мог же Билли в самом деле уйти? Да куда ему идти-то?! Билли, мать твою, хорош прятаться и отзовись! — Билли! Билли, ну где же ты?! Марти в панике мечется по пустыне, заглядывая за валуны, словно Билли там, от нечего делать, мог притаиться. Мечется в неизвестном направлении и шарахается от каждой тени. Прикладывается к бутылке, смертельно жалея, что послал Билли. Что послал у костра, что послал в палатке, что вообще когда-либо посылал. Билли не мог никуда уйти, Марти качает головой и отказывается в это верить. Это же ебнутый Бикл! Который никогда никуда не уходил, что бы Марти ни вытворял. Билли не ушел, нет, просто где-то прячется, звонит мафии, чтобы отдать пса, чтобы потом все было хорошо и безо всяких перестрелок. Билли не ушел. Марти сейчас его найдет и уже точно никогда никуда не отпустит, куда бы там Бикл ни собирался: в тюрьму, в психушку или на тот свет. Хрен ему собачий, а не махания пушками. Марти поймает его, скрутит и утащит отсюда, пока он всех не прикончил своими выходками. Четвертое. Я виновен в том, что обманывал всех. Я собирался жениться на своей девушке. Купил кольцо и хотел сделать ей предложение. Она замечательная, хоть и немного стерва, но все же я не любил ее. Я люблю своего друга, и это даже больше, чем просто любовь. Это что-то, с чем я не мог справиться, поэтому убегал. Сложно объяснить, однако, он единственный по-настоящему важный для меня человек. Я боюсь его потерять. Настолько боюсь, что все делаю неправильно. Они свалят из страны, если потребуется. Может быть, когда-нибудь Билли все-таки будет счастлив. Лишь бы тут, в самом деле, не объявился Костелло и не порешал их в этой злоебучей пустыне. Вот у этого креста, недо, мать ее, Голгофы. Доигрался ты, Марти! Чертов Бикл, да где же тебя носит?! …когда «бьюик» взлетает на воздух, Марти в ужасе бежит к машине, абсолютно уверенный, что Билли внутри. Еще никогда в жизни ему не было так страшно.