Осенняя паутинка

***

Двадцать третий день, месяц Кота, год Громового Дракона.

Тока I.

      Впервые в жизни Сенджу Тока безмолвно благодарила богов за то, что на ней тяжëлое, бледно-зелëное кимоно вместо привычных, но открытых доспехов, — шëлк и золотые нити, множество слоëв и густая вышивка, оно принадлежало её матери, жене младшего брата Сенджу Буцумы, и она ненавидит причину, по которой вынуждена впервые надеть его: самую красивую, самую дорогую вещь, что есть в её гардеробе, — потому что длинные, широкие рукава прекрасно скрывали дрожь пальцев, пока она шла за главой своего клана, мучительно-медленно, как осуждённая на казнь.       Она никогда и никому не рассказывала о той единственной встрече один на один с Учихой Мадарой: почти восемь лет назад, когда она достигла формального совершеннолетия в пятнадцать, и «медовая» миссия, на которую её отправил Буцума, пошла совсем не по плану, она проиграла, и оказалась в руках Шимуры.              О, боги, Тока до сих пор помнила запах пота мужчины, вывернувшего её руки и связавшего предплечья так, чтобы запястья были прижаты к противоположным локтям за спиной, прямо под лопатками, — у неё остались еле заметные шрамы от жёсткой верëвки, — помнит щетину и грубо зашитый шрам на его щеке, через который просвечивали нитки…       Но вот слова, которые тот произносил, туманны.       Возможно, дело было в спокойном удовольствии, почти радости, которую шиноби излучал: он оказался не рядовым членом клана, а, то ли братом главы, то ли наследником, и не говорил об обмене или выкупе, не сыпал угрозами, не отпускал сальных шуточек…       Просто, что-то в его уверенном и счастливом голосе, обсуждающем возможность рождения у неё ребенка с мокутоном, было гораздо более мучительным, чем любая злоба и похоть.       Тока знала, что в том лагере была не одна: видела несколько женщин с чертами клана Курама, и мужчину-Хатаке, чьи клыки были вырваны, и девочку-Юки, которая была младше неё лет на семь, не меньше, — боги, боги, она была совсем ребëнком, большеглазая, худая, но с круглыми детскими щеками!.. — но очень смутно помнила происходящее.       Тренированное сопротивляться пыткам сознание уплывало куда-то на задний план, оставляя лишь нечёткие ощущения, и только потом, на тонком и грязном футоне в той маленькой камере, где её держали, чувства возвращались: она терялась в бессильной ненависти и боли, чувствовала себя грязной, больной и слабой, казалось, что ещë немножко, и она разлетится на куски!..       Было чуть легче восстановить в памяти меняющуюся луну в крошечном окошке у самого потолка, которое открывалось только по ночам.       Так можно было понять, что время идëт.       Но что она действительно могла вспомнить ясно, так это день, когда привели женщину из клана Хеби: черноволосую, с оливковой кожей и янтарными змеиными глазами, её раздвоенный от страха язык постоянно мелькал между разбитых губ, и, отчаянно и гибко извиваясь, она крикнула, что: «Учиха никогда не простят нападения на своих вассалов!.. Вы все умрёте!..».       Тока помнила, как мотнулась от удара её голова.       Как текла по грязному лицу кровь из разбитых носа и губы.       Как горели её почти жëлтые глаза и дрожали вытянутые зрачки.       Как её бросили в соседнюю камеру, и как охране было сказано «привести её вечером».       Даже свой горячий, болезненный позор от облегчения, что этим вечером это не она, не она… и тот она помнила.       Но всё, что было после, осталось не просто воспоминанием, оно было выжжено в её памяти, словно клеймо!..       С первого крика и до непроглядной тьмы, опустившейся холодной волной…       Перепуганные визгливые вопли, и как всё вокруг рушилось, трещало и горело, как из той камеры, связанную и грязную, её вынес Учиха Мадара.       Каким спокойным было его молодое лицо: ни презрения, ни сочувствия, ни-че-го…       Не было брезгливости от белых потëков на её коже или запаха, он держал её тело с практикованной лëгкостью и клинически-равнодушно…       Не было и чувства сострадания или жалости, и, боги, как Тока была благодарна этому бездушному спокойствию!.. Ей не нужно было отвечать, не нужно было реагировать, только дышать и ни о чем не думать!..       И только когда он опустил её на деревянную лавку в дверях, снял с себя пальто и скрыл её обнажённое тело перед тем, как выйти, а затем поднëс собственную флягу к её губам…       В то мгновение, спрятав лицо в мягкой ткани между его боком и бицепсом, она впервые за весь лунный оборот позволила себе позорно разреветься.       Не потому, что её вытащили оттуда.       Не потому, что Тока была благодарна, или устала, или испугалась, даже не от того, что она, наконец, ощутила, что все закончилось, что есть что-то, кроме этого бесконечного усталого кошмара…       Нет.

      …Конечно, нет…

      Мадара не развязал её раненные руки.       Он наклонился, его распущенные волосы задели её щеку, обдавая нежными цветочными нотами, и сказал, скупо улыбнувшись: «Я не буду рисковать жизнями моих людей, маленькая дикая Сенджу», и она плакала, плакала и плакала, потому что в глазах этого мужчины она, грязная опозоренная девчонка, всë ещё была воином, всë ещё была достойна уважения, потому что он думал, что она способна сопротивляться, что развязать ей руки — это опасно…       А потом Учихи собрали их в центре лагеря: одни пленники были связаны, как и она, другие — нет, и те жались к своим спасителям, как голодные собаки к вернувшимся хозяевам, но Тока не могла обратить достаточно внимания, потому что никогда не видела пламени ярче и красивее того, что слизывало плоть с костей её насильников, медленно и мучительно, растягивая всë удовольствие, распространяя в воздухе крики и запах сгоревшего жира…       Девушка-Хеби была права.       Учиха не простили нападения на то, что считали своим.       Они все умерли.              Тока очнулась в одной из комнат маленького постоялого двора у горячих источников на краю территории Сенджу, отцовская нагината у края татами, и мешочек с травами, чей запах она мгновенно узнала, потому что женщины Сенджу всегда пользовались ими, когда отправлялись на миссии.              В тот день это мог быть яд, но Тока все равно выпила бы его, потому что… ей было пятнадцать, и она провалила задание, и провела в плену от полнолуния до полнолуния, и её спасли Учихи, и она проснулась в землях Сенджу, то есть, очевидно, они знали, кто она, и не убили её, и это было все, о чем она могла думать.       Понадобилось ещё несколько лет обучения шиноби, — то есть, слишком много времени, — чтобы понять и принять, как, во-первых, те могли использовать её полубезумное состояние, чтобы навредить клану, — ради Ками и Мудреца, одно только качественное гендзюцу, и она отравила бы всю главную линию, к которой принадлежала, — и, во вторых, что стыдиться ей было нечего.       Жизнь шиноби можно описать фразой: «дерьмо случалось, случилось и ещë не раз случится», и это — преуменьшение века.       Но она была молода и глупа, а потом не было смысла говорить об этом… до сегодняшнего дня.       Теперь, следуя за Хаширамой в отведенные Учихам покои, Тока всерьез размышляла: когда её рука будет предложена Мадаре в браке, как сильно будет он оскорблëн?..       Что скажет Хашираме, назовет ли её «порченным товаром», как это сделала старейшина Киоко, когда узнала, что Буцума отправлял её на «медовые» миссии?.. Или ему будет всё равно, потому что этот брак неприятен и навязан их кланам в любом случае?..       …Их привели к нужным покоям слишком быстро…       Нет, — нет, на самом деле, они двигались со скоростью улитки, — и слуги, сопровождающие их, даже провели небольшие экскурсии относительно картин и подарков, украшавших галерею, но Тока была уверена, что причиной должна быть пассивно-агрессивная месть Хашираме за излишнее волнение перед встречей, в результате которой он усыпал комнату лепестками и пыльцой.       Ровным слоем.       Все поверхности.       Случайно, конечно, но слуг это не позабавило, и они повели их окольными путями, сдобрив знакомство с поместьем Акимичи философскими рассуждениями и ссылками на соответствующие книги, и Хаширама выглядел так, будто пытался улыбнуться с кунаем в печени.       Тока бы знала: однажды она видела именно это выражение лица, именно по этой причине, и оно идеально соответствовало нынешнему.       Тобирама и Мито умудрялись сохранять спокойствие, но, на взгляд Сенджу, её маленький кузен выглядел так, словно собирался вылезти из собственной кожи.       Ей не нужно было видеть стоическое выражение его лица — напряжение до еле уловимой дрожи в мышцах выдавало его с головой.       Кроме того, он смотрел на закрытую дверь с изящными резными узорами, свойственными больше Нара, чем Акимичи, — неужели Учихам дали комнаты важнейших и ближайших союзников клана?! — будто та была пастью биджу, в которую ему предполагалось добровольно залезть.       И не сказать, что Тока чувствовала себя иначе.       Один из сопровождающих быстро зашёл внутрь, чтобы оповестить о присутствии гостей, и, вернувшись, склонился почти паралельно полу.       — Мадара-сама, Изуна-сан и Хикаку-сан примут вас сейчас, — Хаширама вежливо кивнул в ответ, пробормотав слова благодарности, уже шагая в проём, слишком взволнованный, чтобы соблюдать приличия дольше ещё пары секунд.       Сенджу поморщилась, представив, сколько разочарований способны добавить к их нынешнему положению обиженные слуги, но тут же заставила себя сосредоточиться на гораздо более важных проблемах, и последовала за кузенами в комнату.       — Хаширама, — мягко поприветствовал его Мадара, поднимаясь из-за стола, и Тока застыла.       Снежно-белая хакама с тонкой меховой оторочкой, настолько белая, что резала глаза, как свежий снег под солнцем.       Белое кимоно, разбавленное только сливовыми поясом и выглядывающими рукавами нижнего слоя, и лёгкими узорами.       Даже камни и цепочки в его волосах были насыщенно-белыми, даже металл отдавал белизной.       Учиха был одет так, словно шел на личные похороны.       Благородная жертва, которую приносят богам в самые страшные и тяжёлые времена, когда болезни превращаются в мор, бури — в шторма, а голод затягивается так, что варишь кожу сапог, чтобы наполнить желудок хоть чем-то…       Ей понадобилось несколько секунд, чтобы это осознать.       А затем по венам хлынула ярость — бездумная, горячая злоба, искренняя и настолько сильная, что на кратчайший миг в комнате проявилось её Ки, прежде чем чакра оказалась под контролем.       Как он смеет… как он смеет, он — глава клана, — самого богатого клана страны Огня! — один из сильнейших шиноби, собравший в своих руках власть такого рода, что только глупцы и смертники рискнули бы навлечь на себя его гнев, как он смеет называть жертвой себя…       …когда сама Тока или её маленький кузен должны были лишиться семьи, лишиться защиты клана, чести и достоинства, превратиться в безвольные игрушки в руках Учих…       Как он смеет?!..       Серо-зелёные глаза столкнулись с чёрными, и Тока быстро опустила лицо, пытаясь спрятать гримасу и до заигравших желваков стиснутые зубы, и как можно сильнее приглушить чакру, прежде чем проявленное ею неуважение станет очевидным для всех.       Его темные глаза были спокойными и знающими.       Учиха прекрасно понимал, что она потеряла контроль, и как она потеряла контроль, и почему это произошло: ничего из её маленькой вспышки не укрылось от его напряжённого внимания.       И, вероятно, его это лишь позабавило, потому что он промолчал.       — Мадара! — воскликнул Хаширама, шагая вперёд и распахивая руки, но в его тоне Сенджу могла расслышать значительную неуверенность, лишь отчасти скрытую искренней радостью от встречи.       Сенджу был неплохим политиком, это правда: но просто отвратительным, когда в дело вступали эмоции.       Учиха плавно обошел стол, предупреждающе похлопав по плечу нахмурившегося Изуну, и уверенно шагнул в объятия недавнего смертельного врага, и протянул собственные руки, чтобы обхватить ладонями лицо Хаширамы, — это был настолько опасный жест, о, боги, Мадара мог свернуть ему шею одним движением запястий! — чтобы притянуть его чуть ближе и прижаться лбом к его лбу.       Они вместе вздохнули, мягко и ласково, с тихими, знакомыми улыбками, и часть напряжения покинула их плечи.       — Ты ещё не перестал расти, цветущее деревце?.. — с толикой веселья спросил Учиха, отстраняясь, и Хаширама со смешком положил руки ему на плечи.       — Это не я продолжаю расти, это ты остановился слишком рано, — поддел он, и Мадара тихо засмеялся, прежде чем махнуть им на стол в приглашении.       — Мы завтракаем неофициально, если ты не возражаешь, у нас весь день будет занят протоколом, нет нужды портить ещё и утро, — пояснил он, и в спокойном, ровном голосе был оттенок комфорта и принятия, заставляющий расслабиться и притягивающий к себе, как костер в холодную ночь. — Это Учиха Изуна, мой младший брат и первый наследник клана, и мой кузен — Учиха Хикаку, второй наследник.       Оба вежливо поклонились, не поднимаясь со своих мест, и продолжили молчаливо цедить чай: Изуна — с лёгким негодованием в глазах, направленных на Хашираму, Хикаку — со спрятанной в уголках губ улыбкой.       Хаширама просиял.       Тока едва удержалась от того, чтобы закатить глаза, слишком поражённая облегчением, чтобы не расслабиться немного от нелепости происходящего. Всё и так было запредельно-невыносимо, не было необходимости накручивать себя сверх необходимого.       Но было приятно не стать причиной политического скандала через две минуты от начала встречи.       Она оценила, что Учиха ничего не сказал, хотя и знала, что Тобирама отчитает её позже, но Тока честно признавала, заслужила это.       Потеря самообладания была нелепой и губительной, и совершенно не к месту, и она должна была быть лучше, так что… да. Она заслужила любой отповеди, которую на нее обрушит Тора.       — Позвольте представить моего младшего брата и наследника — Сенджу Тобираму, мою кузину и вторую наследницу — Сенджу Току, и мою прекрасную жену — Узумаки Мито-химэ! — воскликнул он, и Мадара ещё раз склонил голову, обозначив жест вежливости, прежде чем опуститься на свое место.       — Рад встрече. Мы не знали, что вы предпочитаете, поэтому Акимичи-сама был столь любезен, что охватил несколько классических блюд клана, чтобы был выбор, — спокойно заметил Учиха, поправляя хакаму, и потянулся к блюду с угрём, стоявшему фактически прямо перед ним. — Не обращайте на меня внимание, Чото-сама знает мою нездоровую привязанность к унаги и пользуется этим, — с иронией добавил он, и в очередной раз Сенджу подумала, что просто несправедливо, как несколько простых слов и жестов могут настолько привести в чувство и успокоить.       — Мадара-сама, простите, что говорю вне очереди, но я могу задать вопрос? — внезапно вмешался Тобирама, и Тока скорее почувствовала, чем заметила, как в комнате резко возросло потухшее было напряжение.       — Конечно, Тобирама-сан, я внимательно вас слушаю, — тон Учихи стал ещё мягче, и Тока вдруг подумала, что это вовсе не успокаивает, она ошиблась.       Это шелест змеи в высокой траве, — змеи, которую ты не видишь, только знаешь, что она там, слишком близко, чтобы оставаться спокойным, но недостаточно громкой, чтобы можно было вовремя найти её и избежать укуса.       — Мы можем обсудить основные детали первоначального соглашения до встречи наших старейшин, чтобы избежать особенно острых споров перед посторонними? — немного грубо от откровенности, но все же с ясной попыткой быть вежливым, спросил Тобирама, и Тока внезапно осознала, что пытался сделать её кузен.       Если Учиха будут категорически против его кандидатуры, — настолько, что ситуация обострится до скандальной ссоры, — он хотел выяснить это сейчас.       Разумно с политической точки зрения.       Но Тока отчаянно ненавидела тот факт, что Тобирама вообще должен был просить об этом, чтобы избежать публичного унижения! Она бы предпочла, чтобы её просто продали Учихам и оставили Тору в покое, но старейшины… будь прокляты старейшины!..       — К сожалению, слишком мало вещей, которые возможно обсудить без дальнейшей редакции нашими советниками: предполагаю заранее, что весь договор будет пересмотрен множество раз, прежде чем мы придем к консенсусу, и… споры действительно будут жестокими… — Мадара вздохнул, отложив палочки, сложил пальцы в замок и положил на них подбородок в задумчивости. — Единственное, что я могу сделать, так это попросить у Чото-сама помещение с печатями тишины, чтобы сгладить напряжение.       Тока краем глаза заметила, как Хаширама аккуратно ослабил напряжённую позу, и в очередной раз задумалась над тем, что происходит в мыслях главы Сенджу.       Он беспокоится о Тобираме или о том, что тот скажет?..       Он думает о клане или о том, как отреагирует Мадара?..       Что ты ставишь на первое место, Хаширама? Или тебя ничего не волнует так, как возможность мира?..       — Понимаю, — скорее мотнул головой, нежели кивнул Тобирама, и до побелевших костяшек сжал переплетённые ладони, — тогда позвольте мне ещё один вопрос, — и, после медленного, задумчивого кивка Учихи, сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. — Насколько велика вероятность, что клан Учиха откажется от соглашения, если в брачном договоре будет моё имя?       Изуна выплюнул чай.

***

Хикаку I.

      С губ сорвалась короткая, безмолвная молитва богам.       Его младший кузен был настоящим чудовищем на поле боя, — не таким, как Мадара-сама, конечно, тому мог соответствовать только Сенджу Хаширама, — но молодой и неокрепший монстр монстром быть не перестаёт, это правда.       Другое дело, что в политическом и культурном аспекте Изуна был положительно нелеп.       Как кто-то, столь элегантный в бою и танце, мог быть настолько неловким и так часто попадать в смешные и странные ситуации, было выше понимания Хикаку.       Их наследник был слишком эмоциональным и открытым, слишком горячим и ярким для медленного, методично-утончённого уничтожения противника по кусочку, которое предпочитал Мадара.       Когда боги создавали братьев Учиха, всё хладнокровие и коварство вне поля боя досталось старшему.       Но прямо сейчас, в этот момент, когда глупая и откровенно чрезмерная реакция Изуны отвлекла на себя всю маленькую делегацию Сенджу, Хикаку не мог не быть благодарен, потому что он, по старой привычке, продолжал следить за выражением лица своего лидера.       И Мадара выглядел так, словно разрывался между ожиданием ловушки и животным голодом…       Хикаку знал это выражение.       Оно появлялось на лице главы клана, когда тот выторговывал самые выгодные сделки, когда подписывались идеальные для Учих договора, когда заключались союзы и пакты, когда казна наполнялась золотом, а амбары не начинали ломиться только из-за печатей хранения…       Мои сокровища, — улыбался Мадара, и Хикаку знал, что в эти моменты тот совершил бы что угодно, чтобы упрочить положение клана и защитить их.       Любовь Учихи — опасная, очень опасная вещь, и немногие за пределами клана могут выдержать её силу и давление, поэтому столь редки внеклановые связи, и Учиха Мадара обожал свой клан с жаром тысячи солнц, и они это чувствовали.       Его не могли не любить: не тогда, когда каждый жест и взгляд Мадары был переполнен обожанием и преданностью, и шаринган каждого фиксировал это чувство в подкорке сознания.       В жизни шиноби ужасно мало аксиом, и знать, что, чтобы ты не потерял, ты всегда найдешь дом в руках главы своего клана, ты всегда будешь любим им… это стоило всего.       Именно поэтому клан никогда не отступал от своего лидера, что бы тот не решил.       Потому что он любил их.       И они любили его в ответ.       Пальцы Хикаку уверенно легли на запястье мужчины, и Мадара резко, словно толчком, пришел в себя.       Какие бы планы он ни перестроил в своей голове, к каким бы мыслям и идеям не пришёл, какой бы холодный расчет не скользнул удавкой на горло врагов и союзников, все это скрылось за спокойной безмятежностью, а в чакру, почувствовать которую Хикаку мог только благодаря прикосновению кожа к коже, вернулась человечность.       — Прошу прощения, нам нужно мгновение, — мягко улыбнулся Мадара без настоящего тепла в голосе и выражении лица, одним движением поднимая все ещё кашляющего Изуну за сборку кимоно над лопатками, как нашкодившего котёнка. Тот в ответ поджал колени, демонстративно повиснув в руках брата. Глаза Тобирамы расширились от неожиданной сцены. — Хикаку, я передумал, ты теперь мой первый наследник, — Изуна пискнул сквозь кашель и взмахнул руками, но тут же заткнулся, напоровшись на нежный взгляд брата. — Тихо, бра-те-ц, ти-хо… Мы сейчас вернёмся.       Дверь в спальню с тихим стуком захлопнулась.       — Честное слово, я не знаю, где мы ошиблись — мы воспитывали его, как могли, — поделился Хикаку наблюдением и сделал большой глоток чая, покачав головой. — Надеюсь, он не облил больше никого, кроме себя?       — Нет, Хикаку-сан, все в порядке, — дипломатично ответил Хаширама, зарываясь пальцами в волосы на затылке, — хотя, конечно, это была интересная реакция…       — О, только не воспринимайте это, как оскорбление, Хаширама-сама, Тобирама-сан, Изуна просто… очень… драматичен, — Хикаку с трудом попытался подобрать слова, чтобы одновременно извиниться и не обидеть наследника своего клана.       Это был сложный баланс.       — Понятно, — медленно, с прохладой в голосе, кивнул наследник Сенджу и Учиха едва удержался, чтобы не поморщиться.       Конечно, это стоило того, чтобы скрыть менее желанную реакцию Мадары на предложение, но если переговоры развалятся из-за этого, его маленький кузен будет чистить свинарники до второго пришествия Мудреца.       — Хаширама-сама, если не возражаете — каких именно уступок хочет попросить клан Сенджу в обмен на вашего наследника? Мы обсуждали данную возможность, и я достаточно информирован, чтобы сказать, на что согласится или не согласится совет, и что можно вынести на обсуждение, — спросил единственный оставшийся в комнате Учиха, решив, что самым простым подходом в данном случае будет прямой.       Глава Сенджу молчал, слегка зажевав нижнюю губу, и лицо Тобирамы приобрело странное выражение: что-то между подавленным замешательством и ледяной расчётливостью.       — Рассмотрит ли совет Учиха включение клана Сенджу в торговый альянс, который формирует Мадара-сама? — Хикаку не вздрогнул, когда в разговор вступила аловолосая Узумаки, но это было близко.       Кузен заранее предупредил состав делегации, чтобы все были исключительно вежливы с принцессой Узушио, рассматривая её, как угрозу неизвестной величины, неясных способностей и весьма смутных альянсов, поэтому Хикаку постарался выглядеть максимально почтительным, пока его мысли отчаянно метались в расчетах.       Он сдался через секунду — у него не было политического чутья Мадары, как ни старайся, поэтому с его стороны самой важной задачей было не оступиться и не испортить работу, которую тот уже сделал.       Кузен сказал ему быть откровенным, но держать секреты у сердца, вежливым, но несгибаемым.              Итак… хорошо. Он мог это сделать. Верно?..       — Скажем так, это будет зависеть по большей части от того, насколько Тобирама-сан устроится в клане и докажет свою ценность, — признал Хикаку, чувствуя, что балансирует на острие ножа. — Вероятно, если будет выдвинуто это предложение, совет попросит соответствующий договор, согласно которому супруг моего кузена должен будет принести клану ценность, эквивалентную или превышающую таковую от торговой сделки, которую получат Сенджу.       Дверь в спальню снова распахнулась, с чуть большей силой, чем было необходимо, и, хотя на губах Мадары играла лёгкая улыбка, взгляд, который он бросил через плечо на своего младшего брата, подходил реакции пираньи на кровь в воде.       Изуна, понуро опустивший голову, тихо вздохнул.       — Я искренне приношу свои извинения за случившийся инцидент, и очень надеюсь на ваши понимание и снисхождение. Надеюсь, это не доставило много хлопот и не составило неприятного впечатления. Ещё раз прошу прощения, — пробормотал он, слегка пнув доски кончиком гета, и Хикаку тихо вздохнул, закатив глаза.       Боги, только Изуна… Только Изуна!..       — Мы принимаем ваши извинения, Изуна-сан, — кивнул Хаширама, и Мадара ласково и благодарно улыбнулся ему, заставляя Хикаку задуматься о детях и положительном подкреплении.       Если бы он не знал об искренней привязанности главы своего клана к этому конкретному Сенджу, Учиха заподозрил бы долгую игру и манипуляции, но, зная чувства кузена, это была честная реакция.       — Надеюсь, мы не много пропустили? — легко отодвинув подушку брата от стола, достаточно, чтобы тот, по большей части, оказался за его и Хикаку спинами, уточнил Мадара, и Сенджу синхронно мотнули головой. Изуна пробормотал что-то под нос, но с покорным вздохом приземлился сзади и обиженно надулся. — Хорошо. Я хотел бы принести личные извинения за моего брата, я действительно надеюсь, что это недоразумение не обидело вас, Тобирама-сан?..       «О, бедный мальчик!..», — со смутной жалостью подумал Хикаку, искренне сочувствуя Белому Демону, потому что находиться в центре концентрированного внимания Мадары всегда было чем-то горько-сладким.       Ужасающе на грани прекрасного.       Наверное, так себя чувствуют святые, когда до них снисходят боги.       — Все в порядке. Я бы хотел знать ваше мнение о данном предложении, Мадара-сама, — отрывисто попросил младший Сенджу, справившись с дрожью, и глава Учиха аккуратно подхватил с подставки чугунный чайник, разогревая его прямо в руках.       — Позвольте мне… — к нему подвинули чашки, неловко и очень далеко от этикета, но Хикаку понимал, что вся ситуация уже была странной и на грани, и было не до красивых чайных церемоний. — Хорошо. Что касается вашего вопроса, Тобирама-сан, то… если вы позволите мне прямоту?.. — ещё один резкий кивок, напряжённый и немного чрезмерный, словно Сенджу желал просто покончить с этим разговором как можно быстрее, и осторожность Мадары заставляла его лишь сильнее нервничать, — тогда хорошо…       Кузен сделал большой глоток, и медленно отставил чашку, посмотрев в сторону немного далёким взглядом.       Его лицо плавно утратило привычную мягкость, став расчётливо-жёстким, и хотя врождённая доброта всегда тонко просвечивалась в его чертах, это выражение не могло не заставить вытянуться по струнке.       — Брак предполагаемого наследника, особенно сейчас, пока у Хаширамы нет собственных детей, и главы клана свяжет Сенджу и Учиха очень прочным союзом, а ваше прямое и очень близкое родство сделает наши линии родственниками перед богами, и даже если условия будут не до конца согласованы и прозвучат протесты, импульс подобного рода сделает мир неизбежным в любой возможной перспективе, кроме полного уничтожения наших семейных линий и смены власти в кланах, — голос Мадары под конец зазвучал отстранённо, словно он зачитывал отчёт.       Но было очевидно, что мужчина просто ускользнул в размышления, позволяя себе проговаривать их вслух.       Кончики пальцев постучали по дереву стола.       — Это решение максимально удовлетворит даймё и продемонстрирует наше подчинение, что сделает его более снисходительным к любым будущим сделкам, что очень хорошо, потому что расширение торгового пути до страны Железа потребует его одобрения… — Хикаку снова протянул руку и прошёлся по его запястью незатейливой лаской, возвращая в реальность, точно отмечая момент, когда Мадара ускользнул в очередные расчёты слишком глубоко.       В этом была опасность моментов, когда его кузен чувствовал себя спокойно и в безопасности, когда очередная мысль занимала его разум.       Вероятно, этому способствовало то, что перед ним сидел далёкий, но все же друг в лице основного представителя власти другой стороны, как и тот факт, что именно Учиха, в основном, владели игровым полем.       Акимичи-сама и Нара-сама считали такие моменты невероятным проявлением доверия.              В целом, так оно и было.       Хотя Мадара называл это болезнью, объясняя свой неконтролируемый уход в мысли некоторой степенью диссоциации с реальностью, и на переговорах ближайшие советники всегда были рядом, чтобы вытащить его из этого состояния, а дома за своим главой всегда присматривали члены семьи.       — Однако… Скажите мне, Тобирама-сан, вы действительно склонны предложить свою кандидатуру в этом соглашении, или это было праздное предложение, чтобы оценить возможности? — мягко спросил Мадара, наклонив голову к плечу.       Сенджу напрягся, опасно сощурившись, и его аномально-красные глаза холодно блеснули под белёсыми ресницами.       — При соответствующих условиях. Мой клан, Мадара-сама. Я не хочу, чтобы Сенджу снова остались вне сделок и договоров, вне линий снабжения и заказов для шиноби. Вы включите нашу семью в расчёт!       «Он дрожит», — подумал Хикаку, наблюдая за красными пятнами, расползающимися по бледному горлу, пока лицо оставалось меловым, не считая шрамоподобных полос на щеках. — «Боги, да он в ужасе!..».       — Допустим. Но это не мало. Что Учиха получат взамен, если предложат клану Сенджу столь масштабную поддержку после столетий войны между нами?.. Вашему клану нечего мне предложить, не стоит и думать об этом, по крайней мере, сейчас. И ни Учиха, ни Сенджу не оценят жизни в долг, не так ли, Тобирама-сан?.. Так что же это будет?.. — улыбка Мадары состояла из лезвий, крови и холодящей вены темноты.       Взгляд Тобирамы заметался.              Хаширама открывал и закрывал рот, видимо, придумывая и тут же отбрасывая идеи, его янтарная кожа посветлела от встречи с той половиной друга, которую тот придерживал даже на поле боя.       Хикаку не мог не посочувствовать ему.       — Мне сейчас нечего предложить, кроме… себя самого и того, что я могу сделать и создать, — в глазах Мадары снова мелькнула жажда, он слегка склонил голову и подался вперёд, и, ободрённый этим интересом, Сенджу продолжил с большей силой в голосе, — Я буду твоим солдатом и сражаться за Учиха, как я сражался за Сенджу, я никогда не предам тебя, я отдам тебе свою веру, свой совет и свою катану, и всё, чем я являюсь, и чем когда-либо стану, будет принадлежать тебе, просто… выполните свою часть сделки, Мадара-сама.       — Ты поклянёшься в этом в Храме Огня, во время нашей брачной церемонии, — тихий голос главы Учиха был мягок, и от того: вдвойне опасен. — Поклянёшься перед богами именем своего последнего живого брата и посмертием ушедших, — лицо девушки-Сенджу яростно исказилось, но Мадара не обращал на нее никакого внимания, сосредоточенный на своем будущем муже, — и я дам тебе соответствующую клятву, что ни твой разум, ни твой клинок не будут использованы против твоей семьи и клана по рождению, что мирный договор будет честен, и что я отнесусь к Сенджу, как к родственникам по браку с той секунды, как союз будет заключён. Я включу их в пакты и договора, я остановлю эмбарго, которое приняли наши союзники, и до тех пор, пока ты соблюдаешь свою клятву, а Сенджу — мирный договор, я и Учиха будут чтить и соблюдать нашу клятву и условия. Ты согласен, Сенджу Тобирама?       — Да, — юноша поднял свои алые глаза, чтобы встретиться взглядом с Мадарой, и Хикаку не мог не восхититься его смелостью.       — Хорошо, — заключил Мадара, и медленно откинулся назад. — Тогда давайте все же позавтракаем и обсудим подробнее условия мирного соглашения перед встречей…       — Мадара, — голос Хаширамы прозвучал тихо и резко.       Хикаку вздрогнул.       — Ты ведь знаешь, что я очень ценю тебя, Мадара?.. Мой первый и единственный друг, тот, кто научил меня мечтать о мире и протягивал руку помощи, даже когда мы стали обречёнными врагами, — его глаза, глубокие карие глаза, в начале встречи наивно сиявшие, как у оленёнка, сейчас казались мёрзлой землёй у края трясины. — Но, Мадара… Тобирама — мой последний брат. Я доверяю тебе его, я верю, что могу это сделать. Но, да помогут тебе боги, если я ошибся, Мадара…       — …хорошо. Ты прав, Хаширама. Я поклянусь твоему брату также справедливостью и уважением, защитой и свободой. Он станет моим мужем, и я бы никогда не обошёлся со своим супругом иначе, но... ты прав. Вы заслуживаете соответствующих заверений. Спасибо, что напомнил мне, — Мадара перевёл взгляд на застывшего статуей младшего Сенджу и слабо, но искренне улыбнулся. — Это приемлемо, Тобирама-сан?       — Да, — тихо и немного свистяще выдохнул Сенджу, и закашлялся. — Да, приемлемо, Мадара-сама…       — Славно! Теперь мы можем, я не знаю, позавтракать?! — внезапно влез Изуна, привстав над их плечами. Подушка под его коленями скользнула назад, и он едва не свалился на стол, остановленный только двумя парами рук. — Ой…       Мадара терпеливо вздохнул.       — В целом, своего брата я могу вам просто подарить, Хаширама, но боюсь, спустя неделю твой клан решит, что это было тактическое оружие…       Сенджу Тока согнулась пополам и неприлично-громко для женщины расхохоталась. С опозданием в мгновение к ней присоединился Хаширама, и даже плечи молчаливой Мито дрогнули, хотя её лицо было скрыто веером.       Хикаку тихо улыбнулся.       Конечно, Изуна был очень неловок.       Но не настолько.