— Как ты думаешь, почему такой мир, как наш, еще не загнулся? — Чонгук переспрашивает это уже в третий раз, но так и не получает должного ответа. Ведь правильно — трупы не разговаривают. В грязном, неоново-фиолетовом переулке кроме него в живых больше никого нет. Свет от вертикальной вывески лезет рваными когтистыми пятнами по стенам — он не захватывает черный асфальт, оставляя в темноте тех, кого обнаружат явно не сегодня и не завтра. Чонгук поднимается с корточек и выпрямляется устало. — Потому что в поддержании антиутопии всегда найдутся заинтересованные стороны.
Он проталкивает вниз вязкую слюну, хоть как-то прочищая горло, сжимающееся от дерущей сухости. Никто здесь не живет дольше той секунды, в течение которой в тело вонзается смертоносная пуля. Если сегодня убивают не его — то завтра, кто знает. Чонгук обходит лужи, но всё же задетая вода расходится кругами по мокрому асфальту. Он не останавливается возле вывернутых кусков металла. Достается даже полицейским роботам — вершине хранителей правопорядка, по мнению государства. Он обеспокоенно прищелкивает языком — остается полчаса, чтобы удрать отсюда. Сложностей становится всё больше, даже несмотря на то, что у него и так постоянное колесо лотереи на протяжении трёх лет.
На этой неделе ему еще менять номера. Час от часу не легче.
— Пожалуйста, скажи, что не хочешь испортить мне настроение. Это уже сделали за тебя, — мрачно отвечает Чонгук, пока пристегивается. Ему пришлось сменить свою ламбу на арендованный черный корвет, потому что светиться, пока мастерская работает с удалением видеозаписей, нельзя. После внедорожника сидеть в узком салоне шевроле жутко неудобно. Чонгук зло сжимает телефон в руке и думает, что к вопросу выбора машины он подошел крайне лениво. Тыкнуть на первую, более-менее понравившуюся модель оказалось мало.
— Ничего, недельку перекантуешься на ней, а потом обратно к своей, — Тэхён не то чтобы подбадривает, просто искусно скрывает усмешку. Ему в спортивных автомобилях ездить одно удовольствие. Чонгук даже в какой-то момент сомневается, что он его лучший друг, — никто еще от этого не умирал.
— А я вот умираю, — он выезжает на главную и дает по газам, — понимаешь, в чем дело. Я задолбался тратиться. Деньги уходят просто в никуда.
— Ладно, так уж и быть, в следующий раз сделаю тебе скидку как постоянному покупателю, — хрипло смеется Тэхен. Он не перебивает, выслушивая возмущения Чона по поводу всех мыслимых и немыслимых недоумках, которые слоняются по округе.
— Мало того, что всё планомерно катится к чертям, так тут еще и это, — не прекращает Чонгук. Они говорили с Хосоком, но говорили как-то не так. Это сложно было объяснить.
— Проблемы на личном фронте?
— Супердогадливо.
— Успеешь заехать на Иньхан? Я буду там сегодня, — утешающе предлагает Тэхен. Чонгук по ту сторону говорит что-то недовольно, но всё же сверяется с часами, скользит взглядом по вечернему заливу Шанхая и прикидывает, сколько времени ему понадобится.
— Жди минут через двадцать. Хоть какой-то прок от этой машины.
Чонгук подъезжает к высокому зданию в половине седьмого, когда солнце уже тяжело клонится к горизонту, выдохшееся после бесконечных попыток прорваться сквозь заслон туч. Из-за того, что Чонгук устает от постоянной высоты и настырного ощущения ухода земли из-под ног, он выбирает этот маленький ресторанчик не столько из-за сервиса, сколько из-за того, что он находится на третьем этаже. Панорамные окна с черной пластиковой окантовкой края открывают редкий пейзаж города — о стекло время от времени мягко бьются ветки зеленых деревьев. Действительно редкое удовольствие просто так смотреть в окно и видеть не серые коробки, а зелень, пропускающую сквозь себя медленно зажигающийся ночными огнями город.
— Только не говори мне, что это шато лафит рядом с тобой. Сколько можно пить красное сухое? — он проходит к столику у окна, где его поджидает Тэхён, — оно же ужасно горькое.
— Зато полезно для здоровья, — пожимает плечами Ким, — а здоровье важнее всего.
— Ты сейчас смеешься? — Чонгук иронично пододвигает к себе планшет с меню, — а этанол там тебя не смущает?
— Абсолютно нет, — с серьезным видом заявляет Тэхен.
— Тогда мне бутылку вин санто, — Чонгук пролистывает список вин на сенсорном экране и останавливается на нужном, — и еще что-нибудь поесть. Целый день ничего не ел.
— И кто тут недавно говорил про этанол? — Тэхен картинно морщится на озвученный вид вина и для достоверности переспрашивает, — и давно ты пьешь тосканское?
Чонгук сканирует штрих-код, оплачивая заказ.
После напряженного дня он устает. Действительно устает. Под его глазами залегают вполне очевидные круги от недосыпа. Чонгук потирает пальцами веки и снимает напряжение, хоть как-то пытаясь встряхнуться. После улицы теплое помещение кажется раем расслабления.
— Хосок посоветовал. Обещал, будет вкусно.
— Доверяешь?
— Почему бы и нет.
Когда приносят заказ Чонгука, Тэхён приканчивает половину своей бутылки. Вино он подбирал, ориентируясь исключительно на свой вкус. Терпкое, колючее и беспросветно темное.На меланхолии никто далеко не уезжал, но Ким умудряется.
— Придется ехать сегодня на метро, — грустно говорит Тэхён и доливает себе еще один бокал. Он откидывается на спинку стула и смотрит на Чонгука, поедающего заказанное блюдо.
— Я вот что не пойму, — продолжает Чонгук, разрезая мясо на тарелке, — как они всегда начинают драку там, где прохожу я. Это какое-то издевательство. Раньше всё было тихо и спокойно.
— Ты не думаешь, что на тебя могли выйти? Не знаю, по id-браслету, по жучку, — брови Тэхёна сводятся к переносице. Такое, конечно, бывало, бывало и не раз, но перестраховываться в их случае такое же обязательное дело, как и менять резину в преддверии зимы.
— Исключено, — Чонгук отодвигает пустую тарелку в сторону, принимаясь за вино. Оно темно-янтарное, с отблесками желтого в начищенном стекле бокала. Чонгук отводит взгляд в сторону окна. — Я недавно выкинул всю одежду и сидел тихо.
Тэхен складывает руки на груди и задумчиво наблюдает за другом, который смакует напиток. Он выглядит помятым. Темные глаза сегодня почти не отражают бликов. Он напряжен. Даже сейчас Чонгук напряжен. Что-то, похожее на профессиональную деформацию, выпиливает из его позвоночника стальной остов, облачает кости в железо, а взгляд в пристальный прищур.
— Кстати, инжир с карамельным миндалем не так уж и плох. Сладковато, конечно, но это нравится мне больше, чем твоя дорогая во всех смыслах бутылка лафита.
Чонгук блаженно прикрывает глаза и перегоняет языком обжигающую жидкость. Вино разливается по горлу сладким, обволакивающим вкусом упомянутого им сочетания. Хосок. В мыслях снова Хосок. Он везде, куда бы Чонгук не поглядел — на алое зарево неба, либо внутрь себя. Всё напоминает о нем, всё трещит о нем, всё лелеется ветром тоже о нем. Даже это вино здесь из-за Хосока.
Чонгук записывает его название себе в заметки, когда Хосок воодушевленно повествует о том, как именно у него происходила его первая одиночная попойка. Чонгук тогда не понял, почему так воодушевленно, если было одиноко, но Хосок коротко рассмеялся и сказал, что он не был одинок, ты что, он не может быть одинок, когда у него есть такое замечательное вино и собственные мысли.
Сегодня Чонгук понимает. Он купит Хосоку целый ящик, чтобы и на Рождество, и на день рождения, и на все праздники вперед, но только с ним за компанию.
Тэхен, было, тянется к бутылке вин санто, но Чонгук с доброй усмешкой отодвигает ее подальше.
— Ну уж нет, у тебя есть своё, у меня — моё, — он хитро улыбается, — сегодня я делю эту бутылку только с собой, — он отводит руку с бокалом в сторону окна, указывая на небо, — и со звездами.
— Теперь я еще больше заинтересован в том, что там намешано. Ты нечасто становишься таким, — Тэхен не обижается, лишь переключается на свой бокал с толикой удивления.
— Потому что к вину нужно определенное настроение, в определенных случаях — человек. Как видишь, пока у меня есть только настроение, — Чонгук благодарит официанта и на вопросительный взгляд Кима, не понимающего разговоров с шаровидным механическим снеговиком, вздыхает, — простые нормы вежливости. Никак не могу отвыкнуть.
— Этому кругляшу наверняка приятно, — с долей иронии проговаривает Тэхен, на что Чон лишь пожимает плечами.
— Я уже всё решил, — он щелкает пальцами и направляет указательный палец на друга, — твои советы, как никогда, полезные. Я хочу просто жить. Я, конечно, понимаю, что зашел уже слишком далеко, но иногда так хочется почувствовать обычную повседневность офисного клерка.
Тэхен присвистывает. Глядит неверяще на расслабленного Чонгука, пока тот грезит о несбыточном и так ему… несвойственном.
— Многим, наоборот, нужен экстрим, а тебе всё покой да покой. Ты же прекрасно знаешь, что так долго не протянешь, — он подпирает подбородок рукой, — ты уже привык к такому темпу и отказаться от него даже в пользу мнимого спокойствия, которое потом сожрет тебя своей рутиной, будет твоим самым необдуманным решением.
— Ну а что тогда предлагаешь? Сменить город, страну? Какая разница, если везде буду я. По твоим словам, я-то не изменюсь всё равно, а вот поменять обстоятельства — плевое дело.
Чонгук ставит бокал и в силу въевшейся привычки сканирует помещение, залитое тепло-абрикосовым светом многочисленных ламп на потолке. Даже несмотря на засилье источников света, атмосфера в ресторане сохраняется приглушенная и подобающая вечерам после загруженных дней. Чонгуку нужно поспать. Он буквально ныряет в астрал, но оттуда его вырывает голос Тэхёна.
— Определись, что ты хочешь изменить, а то я не пойму. Тебе нужна спокойная жизнь или спокойный ты? У тебя под боком уже есть пример «спокойной жизни». И я не думаю, что Хосок в восторге от этого.
Чонгук пытается собрать в кучу все крупицы своего расфокусированного внимания специально для Тэхена, отвлекаясь от разглядывания пятнистых бликов в бутылке.
— Это же из-за него? — Тэхен в отличие от Чона не прыгает с темы на тему, стремясь заполнить пустоту в разговоре, — тебе понравилось, что ты почувствовал рядом с ним, ты захотел быть с ним. А отсюда следует, что все твои разглагольствования о спокойной жизни сводятся к немного другому — к жизни, где есть он — тот, кто тебе нравится. Хосок.
— Мне не нравится, какой ты проницательный, — Чонгук щурит глаза, — я тут думал придать этому вечеру нотку таинственности, а ты выпотрошил из моей головы всё самое сокровенное.
— Придавать вечеру нотку таинственности ты должен с Хосоком, — передразнивает Тэхен, — а со мной у тебя есть чудесная возможность обсудить все подробности, как этот вечер организовать, — Ким деловито улыбается, глядя на мгновенно скорчившуюся физиономию Чонгука, — сам же позвал меня, заметь.
— Что мы всё обо мне? — Чон меняется в лице, чуть более усердно сгоняя с него усталость, — мне тут птичка напела, что Пак предлагал тебе войти в компанию. Сразу скажу, дерьмовая затея.
— Сам знаю, — Тэхен кивает, — он насмехается надо мной, предлагая такое. Будто я не знаю, что тогда от моей независимости не останется и следа. То, что я сам по себе еще не значит, что мне нужен покровитель. Особенно такой как Чимин.
— И что будешь делать? Он от тебя не отвяжется.
— Ему лишь бы заграбастать еще один бизнес. Пак считает, что таким образом набирает союзников, но ничего, кроме предающих крыс, не наживает.
Чонгук усмехается. Он видит сомнение, которое огромной печатью проступает на лице друга. У Кима всё строится на личных ощущениях к людям, бизнес относится к той же категории.
— Подружишься с ним?
— Надо думать. Я вижу и недостатки, и пользу.
— О, вот как. Солидарность и поддержка малого бизнеса? — Чон смеется, — или у нас легализовали корпоративные войны?
Тэхен прикрывает глаза, поводит подбородком в замешательстве.
— Ну ты загнул, конечно.
В глазах Чонгука появляются озорные искорки.
— Расслабься. То, что я работаю в DETOX, еще не делает меня всесильным.
— И угораздило же меня дружить с любителем копать себе яму, — Тэхен тоже усмехается, давит из себя улыбку, которая предназначена не для того, чтобы посмеяться, а для того, чтобы понять, что никто из них не вечен и что Чонгук попадает в категорию смертников в первую очередь.
— Может ты и не всесильный, но согласись, быть сотрудником кибербезопасности довольно выгодно.
— Для того, кто перекупает информацию — определенно да. Связи, поставки, нужные сервера — это полезно, — Чонгук ставит подбородок на скрещенные пальцы, — Намджун очень удивится, если уже не.
— А что, ты еще не закончил с ним?
— В моем деле глупо доверять всем, и я ему не доверяю больше всего.
— И смысл было тогда соглашаться на его условия?
Чонгук на мгновение делает паузу, криво тянет уголки губ и выговаривает:
— Так в этом и прикол. В моем случае лучше было согласиться. Я же не всесильный.
Тэхен поднимает на него взгляд. В Чонгуке не видно страха, не видно готовности тут же пойти по указке других. Чонгук не такой. Он сам кому хочешь может надрать задницу. Чонгук вовремя умеет обращать внимание даже на маленькую, мельтешащую перед лицом опасность. Он знает, что малейшее промедление, как и малейший ранний рывок со старта, может стоить жизни. Чонгук умело проворачивает крупные махинации с информацией, заверяет не он — заверяет его результативность.
Чонгук не боится. Намджун здесь только очередное, пусть и огромное препятствие на пути, но Чона такие, как он, только закаляют и делают сильнее. Лезть в разборки золотых этажей Чонгуку по большему счету ни к чему, но всегда полезно быть тем, кто для себя и щит, и меч. И он привыкает. Привыкает быть тем, кто может сам на себя положится.
Они прощаются возле ресторана, уже спустившись под кроны окружающих деревьев. Тэхен не знает, что у Чонгука на уме, потому что тот лишь хмыкает, удовлетворенный сегодняшним вечером, подкидывает и ловит резким захватом ключи от корвета.
Будет ли у него
завтра?
Парковка на миг озаряется оранжевыми огнями снятия блокировки и коротким писком открывшихся замков. Чонгук открывает дверь с водительской стороны и салютует Киму. Шевроле начинает довольно рычать мотором, предвещая небывалый разгон, как только появится на трассе. Чонгук вполне может позаботиться о себе сам. Он стал тем человеком, к которому можно испытывать лишь уважение. Чон кидает куртку на соседнее сиденье и остается в черной футболке, открывающей забитый татуировками рукав.
По руке, среди других рисунков, тянется черный узорчатый китайский дракон.
Чонгук проводит языком по внутренней стороне щеки и удовлетворенно замечает, как стрелка на спидометре плавно, но стремительно разбегается, преодолевая всё новые цифры.
**
Шанхай откровенно напрягает. Напрягает, даже когда идет дождь. Этот город умудряется не смывать с себя всю грязь, наоборот, еще больше теснит людей в свои каморки-квартиры и открыто пишет ярко-красным сигнальным, что после полуночи ночь должна замереть. Он не допускает промахов, не допускает ошибок, не допускает инакомыслия — возможности отречься и быть живым.
Хосок переступает разделительную полосу и входит на платформу станции. Очередной поезд прибывает через пару минут. В этот раз Хосок не едет за таблетками — после того, как он провертелся в кресле несколько часов, мучимый непонятно откуда взявшейся ответственностью за свою жизнь, — он не хочет ехать за ними. В таких случаях Хосоку принято жалеть о совершённом, раскаиваться в чудовищном насилии над своей жизнью, но напротив, с ярких, безумно ярких, биллбордов высвечиваются нескончаемые улыбки, продающие смерть. Люди, толпящиеся на загруженной платформе, нервно избегают золотых прямоугольников рекламы, стараются не смотреть, не думать о возможном выходе. Кто-то из них
уже пробовал, кто-то из близкого окружения пробовал, и кому-то
тоже хочется попробовать.
Человек меньше страшится последствий поступков, когда в своих глазах оказывается жертвой. По указке свыше, по громкому недовольному тону окружающих или по собственному ощущению, которое начинает скрести кошками внутри, впоследствии раздирая в клочья.
Хосок заходит в обветшалый, бывший некогда стерильно белым, вагон. Двери за ним бесшумно закрываются, текстовое обозначение его района блекнет, уступая место новой точке прибытия.
Он попросту накручивает себя время от времени. Много, не по делу и по делу, от которого учащается тревожно сердцебиение и холодеют пальцы. Такие мысли обычно навязчивые и неприятные.
Будущее.
Грязное, опороченное действиями настоящего будущее.
Хосок боится одного из его множеств, которое может превратиться в жизнь. Он не считает себя смелым. Проорать что-то посреди улицы, выйти подышать свежим воздухом, когда в соседнем районе кишат вооруженные до зубов глюченные роботы — не считается. Считается только то, перед чем Хосок не любит показывать свое настоящее «я». Хрупкое, уязвимое, не тусклое, но темное, густое и матовое. Вот здесь Хосок и встаёт в ступор. Старательно маскируется, ежится, ещё немного и впадает в тревожное состояние от безысходности, от невозможности найти в языке слова, способные описать его состояние.
Он натягивает обратно сползшую с переносицы медицинскую маску и утыкается в телефон. Невидяще пролистывает ленту новостей, игнорирует очередную рассылку онлайн-магазинов, которые снова не пойми каким образом догадались, что он живет в восточном Шанхае. Когда мелькает значок уведомления о новом сообщении, Хосок не верит собственным глазам. С того дня, они, конечно, поговорили, они же взрослые люди, в конце концов, но его пальцы всё равно застывают перед появившимся значком, не в силах нажать на него.
И что ему отвечать? У Хосока таких неловких ситуаций раз, два и обчелся, поэтому опыт здесь откидывается как самая бестолковая и ненужная вещь на земле.
Вагон через стекла заливает синим, мертвенно-небесным светом. Хосок отрывает голову от телефона и смотрит в окно. За ним величественно вздымаются крупные, витиеватые небоскребы — поезд проезжает среди огромных зеркальных зданий. За их тонировкой бесконечные офисные этажи. Синий быстро заканчивается, снова смешиваясь с золотой поволокой фонарей, тянущихся над магнитной дорогой. Хосок одергивает себя, сгоняя наваждение, и возвращается обратно к экрану телефона.
На новой фотке возле их чата Чонгук в рубашке и черных джинсах на каком-то светском вечере. Хосок узнает холл Плазы де Вест — крупного бизнес-центра в самом центре города. Чонгук здесь не позирует — скорее всего удачно пойманный кем-то из друзей ракурс. Он стоит вполоборота и пьет из бокала шампанское. Чонгук умудряется выглядеть на все сто с идеально-неидеальной укладкой черных волос. Хосок приглядывается и замечает неприметную серебряную сережку, вдетую в ухо.
Он не удивляется, когда на заднем плане замечает разговаривающего с кем-то Пак Чимина. Хосок только немного морщит нос и открывает диалог с Чонгуком. Там, кроме пары скинутых песен и недавних сообщений посреди ночи, красуется дорожка голосового.
Чонгук смеётся. Мягко. Низко. Бархатисто. Так он в первый раз записывает Хосоку голосовое.
Это похоже на шум леса, на красивые переливы зелени, на темные, серые облака, склоняющиеся над городом.
Хосок пропускает всю важную информацию мимо ушей и проезжает нужную ему станцию, потому что откровенно наслаждается приятным голосом. Он выскакивает на платформу, так и не переключая на музыку присланное сообщение. Чонгук говорит там что-то, совсем немного про себя и много про него. Спрашивает о самочувствии, осторожно касается темы, произошедшей в «Никро», и тут же переводит это на предложение встретиться, обещая восхитительный вид и шикарный ресторан. Хосок выпадает из реальности, продолжая шагать по улице к месту назначения.
Он нечасто приезжает сюда. Здесь все ещё полно деревьев и почти никогда не бывает солнца. Пасмурно. Серый город и еще не убитая зелень создают красок больше, чем самый яркий неон.
Стеклянные уровни посадок поднимаются вплоть до самых низких облаков, так, чтобы случайно не задеть эти плотные, темно-серые тучи. Хосок любит гулять здесь. Взгляд расслабляется, не царапаясь о мягкие очертания зданий и листвы. Здесь есть та суета, которую можно легко заглушить наушниками. Удобная суета.
Шанхай может быть уютным. Человеку, который не принимает таблетки, птице, которая перелетит через его грань за двадцать минут, полицейским андроидам, у которых отключен анализ красоты. Но Хосоку тоже уютно. Впервые. Руки в карманах черной куртки еле ощутимо покрываются холодом от ветра. Хосок запрокидывает голову и наконец-то не жмурится. В пасмурную погоду жмуриться не надо. Здесь нет того солнца или излишней белоснежности облаков. Здесь комфортно.
Так и не скажешь, что он умудрился променять серое небо на белый потолок. На темноту закрытых под таблетками глаз. На сладость включенного психотропными добавками счастья. В Шанхае слишком много неона, который Хосок начинает ненавидеть всем своим нутром.
Он печатает прямо на ходу, минуя огромную бетонную стену, исписанную красками, которые ночью отражают блики фар проезжающих мимо машин.
— это свидание?
Хосок задает глупый вопрос, который тысячу раз можно успеть удалить, пока Чонгук не появится в сети. Но он появляется. Возле его фотки загорается точка активности, и вот тут Хосок начинает волноваться. Нет, лицо остается самым каменным из всех только возможных, но пальцы немеют, когда приходит ответ.
— почти. а что, хотел бы? :)
— тебе тэхен привет передавал
Хосок еле слышно выдыхает. Выдыхает радостно, потому что чувствует себя живым. Он так живо ощущает происходящую вокруг реальность, с удивлением понимая, что основным источником этого хорошего настроения выступает Чонгук.
Редкий.
— тот, кто хотел пристрелить меня?
— ну да
— …
— а что, что-то не так?
Чонгук по ту сторону экрана смеется и допивает свой кофе. Завтра всё еще наступает, и пока это лучшее чувство — знать, что в этом завтра тебя ждут.
Хосок улыбается беспричинно. Он так хорошо себя чувствует.
Редкий — потому что появляется в жизни неожиданно, принося с собой свежий воздух. Новый глоток подлинных чувств. Он нечасто пишет, нечасто появляется в квартире, но такие сообщения, где сосредоточена вся странность этой энергии, вдыхают в Хосока неуловимое нечто. Хосок начинает чувствовать, что тоже должен взять ответственность за свою жизнь.
Редкий — потому что такого как он хочется считать уникальным, экстраординарным. Хосоку это с лёгкостью удается, потому что Чонгук и есть…такой. По утрам он заносит ему сладкий латте из ближайшего старбакса и звонит по вечерам просто так. Они живут буквально через стенку, которая разграничивает разные миры, разные жизни. Чонгук тоже злится, тоже ругается, у него есть чувства и мысли.
Он тоже вселенная.
Хосок обходит весь парк за какие-то полтора часа, но совершенно не чувствует усталости. Домой он едет со странным воодушевлением в груди, которое только подначивает музыка. Уже в квартире он открывает электронную почту и видит приглашение. Не от Чонгука. Хосок с негромким стуком ставит чашку с чаем на стол, вчитываясь в суть письма. С каждым новым словом его взгляд становится мрачнее и мрачнее. Он тянется к кружке, но тут же отдергивает руку от горячей поверхности, забывая, что в ней кипяток. Хосок со стоном опускается на стул и ставит телефон на блокировку.
Он тушит свет на кухне и идет в спальню к шкафу. Все вдруг резко решили вспомнить про него. Как же. Он от прошлого раза еще не отошел, но постепенно развивающаяся суета вокруг, движение которой Хосок чувствует кожей, ему совсем не нравится.
Гости из прошлого, никуда не уходившего, напоминают ему о жизни, которая была и от которой он старательно пытался изолироваться. Сходил же он как-то на йогу для душевного спокойствия, через десять минут сжимая крепко зубы и растягивая деревянные после продолжительного отсутствия тренировок ноги. Юнги тогда пошутил, что надо было не на йогу, а сразу на детскую гимнастику. После того, как Хосок предложил присоединиться, Юнги вышел мертвым из зала. Больше он не шутил. Шутил Хосок.
— Гори оно всё синим пламенем, — шипит Хосок, перебирая вешалки, — «вас ждут незабываемые ощущения», — он откидывает костюм на кровать и поворачивается к другой полке, доставая коробку с туфлями, — кто бы говорил.
Прошлое всегда дышит в спину, потому что из него строится настоящее.
**
Из незабываемых ощущений у Хосока пока что только усталость от постоянных улыбок. Он за всю свою жизнь так долго и откровенно фальшиво не напрягал мимические мышцы лица. Чертов холл чертовой Плазы сверкает престижностью и за версту несет флером богатых.
— Рады приветствовать всех присутствующих на ежегодной презентации достижений компании «GOLD», — ведущий в строгом классическом костюме поправляет микрофон у рта и продолжает официальную речь открытия мероприятия.
Хосок в очередной раз кланяется. Он точно знает, что никто здесь не страдает болезнью золотых глаз. А если и страдает, то наверняка носит линзы, тонко перекрывающие настоящий мертвенный блеск.
— Ничего личного, просто бизнес, — над ухом раздается знакомый голос. У Хосока в окружении присутствует только один обладатель такого низкого тембра. И с кем-кем, а вот с ним Хосок бы точно не хотел знакомиться. Ким Намджун выделяется из толпы широким, крепким размахом плеч и статной фигурой, которая на порядок выше остальных. Он смотрит сверху вниз и вежливо кладет ладонь на талию Хосока, выталкивая их из столпотворения.
— Зачем меня надо было приглашать? — чуть грубо, но так надо. Надо, потому что с этим человеком, так и стоит разговаривать. Ким возвышается над ним черствой и жестокой глыбой, человеком, который познал всё и который не планирует останавливаться. Он выглядит уверенно, поправляет очки и вообще весь такой презентабельный в своем классическом костюме, что ни у кого не остается сомнений в вопросе, кто заправляет всем сегодняшним действом.
— Хосок, мог хотя бы поздороваться, — директор компании подхватывает с предлагаемого подноса бокал и подходит к панорамному окну, открывающему вид на весь Шанхай вплоть до горизонта, — я тебя так давно не видел. Как там Сяндзин?
— Лучше не бывает, — хмуро отвечает Хосок и тоже берет бокал, отпивая сразу несколько глотков, — давай не будем поднимать эту тему.
— Что думаешь насчет новых разработок? — Намджун смотрит на раскинутый внизу город, но взгляд не выражает абсолютно ничего, — он был бы доволен?
— Ты издеваешься? — Хосок сжимает тонкую ножку бокала.
— Нет, просто передаю ему отдельное спасибо за его исследования. Они помогли избежать всех ненужных расспросов прессы и исключить подобные прошлому году оплошности.
— Это когда всю вашу контору чуть не прикрыли из-за нелегальных веществ, вызывающих привыкание, — иронично вздергивает бровь Хосок, — или я что-то пропустил?
— Надо же, — как ни в чем не бывало картинно удивляется Ким, — а я-то думал, что ты уже всё, заперся в своей квартирке и зажил себе спокойно на моих таблетках.
Хосока от такой надменности начинает конкретно потряхивать.
— Одно не проплаченное тобой исследование, и вся твоя империя полетит к чертям собачьим, как это всегда случалось. И государство тут тебе не поможет, сколько людей ты туда не просунул бы.
Чон с удовольствием следит за тем, как меняется лицо Намджуна, как медленно стирается высокомерная предвзятость и проступает льдистая злость, готовая растолочь в пыль при малейшем сопротивлении. Но Ким только улыбается, щуря глаза, и кивает, будто наблюдая за забавным разъяренным щенком:
— Один уже пробовал, — его голос понижается не на несколько тонов, а сразу на десяток градусов ниже цельсия, — валяется до сих пор в коме. Его не спасло даже то, что ты оперировал его, Хосок. Я вижу, тебя это ничему не научило. А должно было. Держать язык за зубами — одна из твоих прямых обязанностей.
— Чем выше взлетаешь, тем больнее падать, и в степени боли будет только твое зазнавшееся эго, — Хосок зло смотрит на Намджуна, но четко выговаривает абсолютно все слова, — ты не сможешь купить все организации, даже если ты подкупил государство.
— Ответь мне на один вопрос, — Намджун выходит вперед Хосока и жестом показывает пройти за ним. Хосок через силу присоединяется к прогулке, разглядывая людей и роботов-официантов, — раз уж я такой плохой, то почему люди покупают мой продукт? Ты никогда не задумывался над тем, что я дарю им счастье, возможность раскрыть в себе ранее непознанный потенциал собственных возможностей? Кибер-реальность не обязательно панацея от всех проблем, она — способ, выбор. Разве это плохо — давать людям то, что они хотят?
— Предлагая все блага, ты отучаешь их от умения жить по-настоящему. Эти таблетки оказывают лишь временное облегчение, заканчивающееся смертью.
Они останавливаются у искристого бассейна, в который сверху льются потоки подсвеченной светодиодами воды. Хосок наблюдает за вертикальной стеной воды и совсем немного поджимает губы.
— Я тебя услышал. Услышал то, что говорили мне сотни ученых и журналистов, мнения которых канули в воду, — Намджун кладет тяжелую руку на плечо Хосока и чуть сжимает его, — ничего нового, Хосок. Но всё же ответь на последний вопрос. Если у тебя такое отрицательное мнение о таблетках, то почему ты сам сидишь на них? Я вижу твои зрачки, Хосок, и кроме золота, в них ничего нет. Так в чем причина такого глупого самоубийства? — Ким похлопывает замеревшего Хосока, случайно замечая через одежду худобу, — ты стал совсем костлявым.
После нескольких минут молчания Намджун разочарованно вздыхает.
— Всё понятно. Очередные пустые слова, идущие вразрез с правдой слабака.
Намджун хочет убрать руку, но Хосок в последний момент перехватывает ее своей и крепко сжимает.
— Тогда не смей ко мне подходить. Твои дешёвые фокусы и игра на моих нервах уже порядком надоели, — длинные пальцы лишь крепче окольцовывают кисть Намджуна, — И не надо мне тут потом говорить, что это личный выбор. В мире, где правят деньги, у обычных людей не существует личного выбора. Ты построил бизнес на манипуляции человеческими желаниями.
Хосок отпускает руку Намджуна.
Будет ли у него завтра?
— А теперь дай мне насладиться этим вечером, — он обводит взглядом просторный зал, выбирая, куда пойти — к голограммам или сразу на выход. Второй вариант кажется таким манящим, но Хосока уже замечает знакомый менеджер, с которым он познакомился на прошлой презентации, — теперь я думаю, ты доволен.
— Мне нравится, что ты остался таким же, Хосок, — Ким обратно натягивает маску снисходительности и проходит вслед за ним, — что ж, на этой минуте вынужден попрощаться. Меня ждут партнеры.
Ким провожает спину Хосока долгим взглядом и отходит к группе людей. Слева от него показывается блестящая медью шевелюра.
— Наркотики никогда не были чем-то хорошим, — Пак Чимин щурит в улыбке глаза и складывает руки в негромком аплодисменте, — но ты неплох, долго держишься.
— И планирую держаться ровно столько же, — голос Кима предупреждающе тухнет. Они вместе преодолевают расстояние до партнеров, — и не называй мой продукт этим поганым словом. Это как минимум грубо, как максимум — минус контракт с тобой.
Ким равнодушно закладывает руки за спину и приветствует иностранную делегацию.
