don't leave me here

Хосок какое-то время плутает между стендами, ставит на поднос официанта уже третий выпитый бокал шампанского и подсчитывает, что сейчас самое время свалить домой. Из толпы он больше не может вычленить никого знакомого. Он выверенным движением поправляет ворот белой рубашки, сшитой из мягкой и приятной ткани. Надо сматываться. — Мог бы сразу сказать, что разговора недостаточно, — Чонгук смотрит пронзительно. Это его фишка, от которой у Хосока дыхание замедляется. Сам он по себе уверенный, передвигается бесшумно, плавной черной тенью, поэтому и сейчас у Хосока дыхание замедляется, — когда я говорил, что хочу встретиться, то явно имел не это в виду. Чонгуку идет официальный дресс-код. Это как неоспоримый факт. Хосок даже секунду любуется. Он сказал бы, что рад его видеть, но язык не поворачивается, поэтому Хосоку остается только разглядывать — перед ним тот, от которого отказывают все системы рационального функционирования. Чонгук замечает блеск в глазах Хосока, но так же ничего не говорит, лишь мельком цепляется за их свечение и переключает внимание на помещение, оставляя парню право лицезреть и наблюдать, только потому, что, если прямо сейчас Чонгук решит разглядывать, он не выдержит и вернется к этим губам, обязательно дорвется до того, чтобы еще раз огладить нежную кожу на запястьях и почувствовать тепло Хосока. Чонгука тянет невыносимо. Хосок мигает сначала невнятно, явно переваривая очередную встречу, и решает использовать шанс по максимуму. Он в лишний раз утверждается в непоколебимой аксиоме — еще у Чонгука красивые руки. Красивая спина. Красивый затылок. Красивые глаза. Они темные, темнее, чем самое черное небо, окутывающее планету. В них четко, блестяще отражаются блики. Когда Чонгук моргает, прикрывая на миг глаза, Хосок откровенно смотрит, улавливает что-то новое для себя. Исследует как ненормальный, зачарованно фиксирует каждое движение губ и растворяется сам, смешивает себя с той одержимостью, которая лезет под кожу, крошит всю его погибающую сущность в пепел, в пыль нейтронных звезд, потому что человек перед ним первым начинает игру, первым заводит его в опасный омут, предлагая нырнуть сразу с головой. Чонгук ничего не говорит, но Хосок слышит всё. Ловит его взгляд. Он изучает плечи, переходит на несколько рядов драгоценной цепочки, украшающей тонкую шею, перемещается вниз по белым пуговицам мешковатой рубашки, но тут же, словно смутившись недозволенного, возвращается наверх и с плохо прикрытым интересом задерживается на аккуратных жемчужных сережках. А потом смотрит прямиком в глаза. Взгляд у Чонгука темный. Совсем не прозрачный. Таким взглядом сжигают дотла. Когда всматриваются, выворачивают не до конца душу, предпочитая открывать всё не сразу. — Теперь, наверное, моя очередь задавать вопросы, что ты здесь делаешь, — Хосок наконец-то отмирает. — Пришел полюбоваться, оказывается, сюда завезли новый шедевр, — Чонгук открыто намекает и смеется доброжелательно. Он запускает руки в карманы брюк и даже не уворачивается от толчка Хосока. — Ты всегда такой? — Только с тобой. — Какая прелесть, — Хосок всё-таки не сдерживается и тоже улыбается, — все мы знаем, что что-то друг другу не договариваем. — Хочешь обсудить это прямо здесь? — произносит Чонгук, — прослушивающей помещение системе было бы очень интересно узнать о нас. — У нас уже есть «мы»? — Хосок прыскает. — Могу помочь удостовериться, — Чонгук подходит ближе, смотрит смешливо, но из глаз та темнота не уходит. Оседает на дне, превращается в обсидиановый ил, но никуда не исчезает. Хосок нерешительно заводит руку за спину и с другой перекрещивает. Вся его настойчивость и повсеместная решительность быть стойким и громким погибают под руинами его самообладания. Он озирается по сторонам, слепо натыкается на камеры, развешенные по периметру и точно понимает, что обсуждать здесь их категорически нельзя. — Куда пойдем? — Хосок проходит вперед и первым направляется к стеклянным дверям лифта. Когда они заходят в кабину, Чонгук нажимает на кнопку нужного этажа. — Тебе понравится. — Боюсь, я видел уже всё, — Хосок тушуется, но промолчать не может, — в виар-действительности можно придумать всё что угодно. — Сейчас меня интересуешь только ты и наша реальность, — Чонгук смотрит на него, — но спорим, такого ты точно не видел. — Боишься соблазна? — Боюсь, — Чонгук неожиданно соглашается, — глупо было бы отрицать, что эта разработка плоха. Это чем-то похоже на читы в видеоиграх, раз, два и готово, — он тянет уголки губ вниз, — а потом проходить в реальном режиме неинтересно. Понимаешь, к чему я? Лифт останавливается и открывает двери на темный, пустой этаж. Черный пол отливает зеркальными долгими брызгами бело-золотого города, раскинувшегося внизу. — Даже слишком понимаю. Где мы? — Хосок в заинтересованности выглядывает из дверей и осторожно ступает на глянцевый пол, проверяя за собой, не остались ли следы. — В Гала-центре. Этот этаж всегда такой. Он специально сделан для этого. — Для чего? — Хосок оборачивается, но там никого не оказывается. Он в замешательстве застывает, — Чонгук? На его голос никто не отзывается. Время как будто застывает. Хосок слышит оглушающее сердцебиение в своей груди — единственный источник шума посреди темного зала. Паранойя бьет разъяренным колоколом в висках, стучит кровью по артериям и зарождает только страх. Он еще раз неверяще поводит головой, делает шаг в сторону лифта и немного настороженно произносит: — Чонгук, если это часть твоего плана, то, буду честным, он мне не нравится. Хосок делает заминку. — Чонгук? — Что есть иллюзия, Хосок? — Намджун оказывается рядом с ним слишком неожиданно, и Хосок пугается. По-настоящему. До трясучки в руках и истошного вопля, застревающего в горле. Ким подносит подобие сигареты ко рту, затягивается и выдыхает синий дым, тут же разгоняя синеву вокруг широкой ладонью. Он словно не замечает побледневшего лица Хосока и, будто одинокий, но не потерянный оратор произносит слова, эхом раскатывающиеся по пустоте. — Может, это прошлое, может, недолгое настоящее, а может, — мужчина деликатно стряхивает невидимые пылинки с плеч Чона, — а может, это ты. Хосок в ужасе раскрывает глаза. — Что ты здесь делаешь? — он сжимает кулаки. — Ничего, — Ким на мгновение задумывается, — абсолютно ничего. Как и ты, как и Чонгук, который сейчас стоит и недоуменно оглядывается в поисках тебя десятью этажами ниже. — Но как? — Хосок истерично вдавливает ногти в мягкую кожу ладоней, но тут же одергивает себя, потому что Ким переводит на побелевшие костяшки взгляд. — Я ничего не употреблял. Намджун улыбается, как улыбаются непонятливому ребенку, выдыхает и принимается объяснять. Не словами, бокалом. Он постукивает по тонкому блестящему стеклу, наслаждается звонким эхом и поднимает взгляд на Хосока, ожидая, пока до него дойдет. До Хосока доходит чересчур быстро. — Ну же, не считай себя единственным, Хосок, — Намджун заглядывает в почти пустой бокал, на дне которого ударяется о стенки золотистое шампанское, — у меня еще целый зал таких же, как ты. Но тебе, как старому знакомому, положили чуть больше. Мы же заботимся о своих гостях. Хосок молчит. Оторопело разглядывает свои дрожащие руки и с ужасом понимает, что ломка возвращается. Он разворачивает трясущиеся ладони внутренней стороной и не верит. неверитневеритневеритневеритневеритневеритневеритневерит. — Ничего личного, я же не виноват, что Сяндзин упрятал от меня добрую часть своих исследований, а ты совсем не хочешь мне говорить, где они. Пойми, мне проблемы не нужны, — Намджун делает последний глоток, допивая напиток. — Очень удачно вышло, что ты сам выбрал такой путь. Получилось довольно иронично, — он разводит руками и обходит Хосока, замирая возле панорамной стены, — тот, кто был всегда против, присоединился к всеобщему веселью. Мне даже убирать тебя не пришлось, тебе от силы месяцев пять осталось. Хосок сдавленно хрипит, потому что ребра его сжимаются невыносимым давлением. Он прижимается к стене, тут же отходя от нее, как только чувствует, что вся она покрыта рябью отвратительных оранжевых и зеленых полос. Хосок никак не просыпается. Он до последнего верит, что всё это один огромный кошмар. Жуткое осознание крупинками собирается в колючий шар и молотом втаптывает в землю, плавит его сознание и режет мысли. Это реальность. Реальность, в которой у Хосока не осталось права жить. — Ты не настоящий, — в испуге кричит Хосок. И действительно, перед глазами Чона Ким Намджун не настоящий. Тот всходит на помост десятью этажами ниже и готовится к своему выступлению перед публикой, собравшейся в Плазе. Хосок кричит от боли, которой не должно быть, не должно присутствовать, которая не должна так оглушать и стискивать в стальных захватах голову. Из его рта не доносится ни звука, а по всему городу раздается громогласная речь руководителя золотой компании, его лицо высвечивается на голограммных экранах, широкая улыбка в студийной записи озаряет пространство белым, всюду проникающим светом. — Счастье в вас самих, там ваш личный рай. Погрузиться в него — истинное удовольствие. Так гласит правда Ким Намджуна. Так гласит правда компании «GOLD». Хосок разбивает вдребезги зеркала стен, ему так кажется. Хосок находится посреди перевернутого города, ему так кажется. Хосок видит Чонгука. Ему так кажется. Он делает шаг навстречу, но не двигается с места, он видит всю свою жизнь до и после, его воображение проецирует яркие картинки их будущего, оно заставляет пережить его всё. Поэтому, когда Хосок чувствует вес обнимающего его Чонгука, он молчит. Он не верит. Сейчас он никому не верит. С ним шутит шутки собственное счастье, и истерика медленно подходит к горлу соленым суровым цунами. — Кто ты? Вопрос раскатывается по пространству и звонко отскакивает от стен из стекла. — Догадайся, — легко улыбается Чонгук, но Хосок не реагирует. — Пожалуйста, скажи, кто ты. Кажется, это уже двадцать пятый вопрос из той же тематики за последнее время, но внутри Хосока всё смещается к пяткам, сердце подрывается и спешит укрыться, чтобы в случае чего не потерять и свой рассудок. Насчет настоящего рассудка, Хосок уже не ручается. Он уже ни за что не ручается. Хосока пожирает сомнение. Он обещал Чонгуку, настоящему Чон Чонгуку, что он сможет, что он сильный, что он выберется. Что он, черт возьми, совсем не слабак. — Я настоящий. Смотри, — Чонгук словно читает его мысли, выуживает оттуда всё самое сокровенное и оборачивает против него. Он мягко касается ладони Хосока, аккуратно высвобождая осколок от ненароком задетой стеклянной перегородки и проводит по своей, так, чтобы выступила кровь. Он поднимает на него взгляд, смотрит хитрым, безошибочно уверенным взглядом, в котором заседают нотки серьезности, — твое подсознание не может так. В воздухе повисает тяжелый металлический запах крови, Хосок испуганно кидается к Чонгуку, но тот лишь отходит на шаг назад, глядя сверху вниз и усмехаясь. — Веришь? — Прекрати со мной играться. Хосок медлит и тихо сглатывает. Всё похоже на нездоровую шутку. Чонгук отбрасывает стекло, испытывающе замирает, пока по ладони стекает на пол первая капля алой крови. — Часики тикают, Хосок. Пора что-то делать. И Хосок ступает. Не к нему, чтобы удостовериться, а от него. Его ступни вязнут в золотой воде, по которой кляксами расплываются искристые круги. Его взгляд мечется по сторонам, вокруг множатся буквы, растекаются стекла и возносится в ад небо. Под ногами необъятная муть искореженных облаков, и Хосок тонет, увязает посреди звезд. Челюсти болят, а руки безвольно обвисают, вспыхивая скрипящей болью. Его реальность множится бесконечное количество раз. К горлу подкатывает тошнота. Страх ударяет в голову сильнее, чем какая-либо адекватная реакция на происходящее. Бежать. Не останавливаться ни в коем случае. Живым при таком раскладе не выбраться. Хосок не знает, как далеко заходит симуляция ранений и убийств в этом зацикленном кибер-пространстве, он чувствует только одно: если он остановится, он больше не откроет свои глаза. Страх за свою жизнь впервые порождает в нем любовь к этой самой жизни. Хосок слышит шум вокруг себя, гул идет из-под земли расходится вверх по стенам и панорамным окнам, содрогаясь у самого потолка. По стенам проходит пульсация, золотыми линиями преломляется пространство и Хосока выкидывает в темную комнату без границ. Он не падает ни к кому в руки, не утыкается в теплую грудь, вдыхая родной запах, не цепляется за сильные плечи ослабевшими руками. Хосок хрипло и учащенно ловит рваными глотками воздух и всё никак не может надышаться. Он дезориентрированно мотает головой в кромешной темноте. Ему хочется разрыдаться. В голове заседает только дурацкое сравнение с уровнями в игре. Мол, одного босса победил, теперь добро пожаловать в следующее подземелье, где тебя со стопроцентной вероятностью прихлопнут. От крыши небоскреба стекает вниз волна постепенно выключающихся этажей, заменяемых темнотой в окнах. По щелчку застывает вся работа систем безопасности и освещения — Плазу только что обесточили. Огромное здание застывает черной тенью над городом, вырастает посреди пылающего Шанхая неестественной темнотой. Отовсюду слышится писк, оповещающий о том, что до включения поддерживающих систем всего несколько минут. — Резче, Хосок. Его хватают за руку, крепко сжимают запястье и тянут к выходу. Чонгук чувствует, как у Хосока дрожат пальцы. Они холодные, очень. Но дрожат они не из-за холода, а от нервного тика. У Хосока животный страх сносит все ребра, но никак не может выйти за пределы грудной клетки. Вокруг по-прежнему темно. — Тэхен, — Чонгук говорит это в наушник, — дай нам еще пару минут. Я только нашел его. Его выкинуло у противоположного выхода. Ладонь Хосока перехватывают поудобнее, но что-то струится вниз по пальцам. — Это еще откуда? Кровь из порезанной ладони пачкает руку ухватившегося Чонгука, но Хосок только шипит, мгновенно перехватывая инициативу «побега» в свои руки. Со своим состоянием, которое под адреналином отходит на второй план, он постарается разобраться потом. По крайней мере, он на это надеется, а надежда вдруг очень кстати умирает последней, потому что еще немного и он точно поедет крышей, если начнет думать. Думать ему сейчас вообще не хочется. — Не сейчас, Чонгук. Пожалуйста, не сейчас. Потом, когда они выберутся, когда он сможет вдохнуть полной грудью насыщенный ночной воздух на улице, когда он не будет думать о том, как бы не выдрать истерично волосы, как бы не броситься прочь, потому что он еще не отошел. Даже сейчас он не уверен, что перед ним Чонгук. Настоящий Чонгук, который не хочет разрушить его. Хосок собирается с силами, но осознание настоящего щелчком проносится в голове, потому что к реальности снова возвращает голос Чонгука. Он низкий, с приятными бархатно тягучими тональностями. — Заебись повод для свидания. — Сам не в восторге, — Хосок сдавленно хмыкает, но где-то на подсознательном уровне понимает, что он дождался, что он смог, что он выпутался, и теперь перед ним только настоящий Чонгук. — Мне нравится, что наши отношения выходят на новый уровень. Ты начинаешь разговаривать со мной не так официально. Прогресс, — едко улыбается Чонгук, а Хосоку снова хочется расплакаться. Только теперь не от безысходности, а от радости. Всё-таки его ухмылку не сможет подделать никто, даже самые навороченные таблетки. Они выбегают на площадку автотрассы, граничащей со средними этажами Плазы как раз тогда, когда за их спинами заново загорается свет по всем этажам. Цунами утихает в Хосоке, но перемещается в реальность, где волна включающегося электричества снова захватывает небоскреб. Где-то внизу, в закоулках Шанхая, срабатывает аварийная сигнализация, но пока всё тихо — отключение удачно списывают на перебои систем из-за перегруженности общей сети города. — Новая машина? — удивляется Хосок, — не знал, что ты настолько богатый. Чонгук обходит корвет и садится за руль, захлопывая дверь. — Никогда не нравились такие светские вечеринки. Скукотища, — он пристегивается и регулирует наклон зеркала заднего вида, — Но должен отдать должное, ты реально катастрофа. — Всегда рад стараться, — Хосок встревоженно оглядывается на здание и только потом на Чонгука. — Да не волнуйся ты так. Ким уже знает, — Чонгук откровенно смеется. — Успокоил, так успокоил, — Хосок ежится, но всё же позволяет себе откинуться на спинку. Чонгук мельком смотрит на левую ладонь Хосока и кивает в сторону бардачка. — Открой, там аптечка. Он снова отворачивается к дороге и кладет руку на раму окна. Чонгук слегка приподнимает пальцы, цепляя встречный ветер, который путается между ними, обтекая прохладным дыханием машину. За окном мелькает мост Хан-ыль — его длинные железные нити перекрещивают воздух несколькими ярусами, загораживая вид на залив. У Чонгука каша из мыслей. — Передашь спасибо Пак Чимину за наводку на мысль, где ты можешь быть, — Чонгук слегка посмеивается, когда видит, как вытягивается лицо Хосока, — это он подсказал, где у Намджуна этаж для развлечений. — Фу, не называй это так. Звучит ужасно, — Хосока передергивает, но он продолжает перевязывать ладонь бинтом. Чонгук включает на сенсорной панели тихую музыку, чтобы перебить рокот мотора и излишнее мельтешение фонарей за окнами. С ней включается и светодиодная подсветка по периметру салона. Она неяркая. Приятная. Она синим светом разливается по салону и вроде как успокаивает. Хосок вымотанно открывает баночку с перекисью. — Было страшно? — Чонгук ощущает, как Хосок отрывается от перевязывания. Чонгук не знает, что там происходило, но вид ошарашенного, сперва пугающегося его голоса Хосока, настораживает, — что там было? — Там был ты, — коротко и емко выговаривает Хосок. Чонгук удивленно поворачивается в его сторону, но Хосок лишь проводит неповрежденной рукой по шее. Такое сложно дается. — И как ты догадался, что это не я? — Это было очевидно. Намджун мне сперва такое светопредставление устроил, что я думал, еще немного и скоро двинусь, а потом появился ты, — Хосок кисло улыбается. Обнял. Подарил на мгновение спокойствие, — ты никогда не появлялся там. Вот я и не поверил. — А это как? — Чонгук указывает на ладонь. — Это тоже ты, да нет-нет, не ты настоящий, — Хосок улыбается, — точнее, мое сознание, напичканное тремя бокалами золотого шампанского, — он оглядывает бинты, — наверняка забавное зрелище было. Чонгук не смотрит на него, продолжает внимательно следить за дорогой, но Хосок знает, что сейчас он максимально сконцентрирован. Хосоку даже легче, если он не смотрит. От его взгляда сложно дышать, сложно функционировать, но легко любить. Влюбляться в него заново и заново. Хосок чуть ли не икает, когда понимает, куда так резко свернули его мысли. Он неимоверным усилием воли заставляет принять себя задумчивую позу и тоже уставиться в окно. Потому что уставиться в окно в метре от понравившегося человека — самое безопасное решение для только что осознавших свои чувства. Хосок только склоняет голову вбок и устраивается поудобнее на сиденьи. Когда Чонгук с присущей ему дотошностью снова хочет задать вопрос, он замечает, что Хосок засыпает так же быстро, как и напивается. Слишком быстро. Проходит только двадцать минут, но Чонгук всё понимает. Им всем необходимо отдохнуть. Он не помнит, за сколько точно они добираются до дома. Может быть, час, может быть, чуть больше. Напряженный день никак не хочет заканчиваться. Стеклянные двери с шипением разъезжаются, впуская его и совсем сонного Хосока в холл. Электронное табло сверкает, распознавая регистрационные номера жильцов. Автоматический консьерж встречает их вежливым приветствием, но такие уловки уже не проходят. Всем известно, что так фиксируется состояние и температура человека, точное время, когда он зашел в подъезд. Всё делается для того, чтобы выявить потенциального нарушителя. Но Чонгук ничего не нарушает. Он нарочно мило улыбается консьержу, но чрезмерно агрессивное усталое нажатие кнопки лифта не остается незамеченным. Они поднимаются на их этаж. Точнее, поднимается только Чонгук, потому что Хосок виновато висит на нем, силясь не заснуть прямо здесь. Потрясение выжимает из него все соки. — Подожди, а ты зачем в моей квартире? — Хосок прячет за зевком свою неловкость, открывает входную дверь и устало разбувается, шлепая в сторону гостиной. — Чтобы удостовериться, что ты нигде не навернешься, — Чонгук проходит следом, — я уже как-то привык. — Что за необоснованное недоверие ко мне? — голос Хосока звучит слегка обиженно. Он на автомате расстегивает пуговицы рубашки, но стеснение накрывает невидимой волной из-за всех этих дурацких недомыслей, которые Хосок прямо сейчас хочет затолкнуть куда подальше. Он еще не разобрался с тем поцелуем, чтобы добивать себя. И да, именно с поцелуем, а не с тем, что произошло совсем недавно. Пару километров его нервов назад. — Помочь? — услужливо спрашивает Чонгук. Ладонь Хосока тут же предупредительно взмывает вверх, неся за собой недовольно неловкую интонацию. — Справлюсь сам. В комнате только одно светлое пятно в виде торшера, но фигуру Хосока свет почти не заливает. Свет ложится рядом косыми мягкими росчерками, не дотягиваясь до точеных рук и плеч несколько сантиметров. В Хосоке живет непостижимый фееричный контраст его собственных эмоций, чувств и поступков. Он открывается Чонгуку со всех сторон так, как посчитает нужным, и от этого только интереснее. Хосок ворчливый, Хосок плачущий, Хосок необычайно стойкий. Хосок — человек, которого Чонгуку никогда не надоест исследовать. От него пахнет приятно, ведет приятно. Когда Хосок забирается под одеяло, Чонгук отрывается от стенки и подходит ближе. — Я не хотел, чтобы всё произошло вот так. — Согласись, по-другому в нашем случае и быть не могло, — Хосок замирает, перестает дышать, потому что слишком близко. Всего слишком. Чонгук всё та же верещащая рациональность, до невозможности идеальный, но он смотрит долго молча, подцепляет его здоровую ладонь и разворачивает к себе внутренней стороной, будто линия жизни Хосока, действительно обладает магическими способностями показать, что происходит в его душе. А происходит буря. Тотальнейшая и необратимая. Чонгук щелкает переключателем рядом стоящего торшера и погружает комнату в полумрак. Он кладет свою ладонь Хосоку с той стороны, где сейчас чечетку отбивает сердце. Чонгук чувствует биение, то, как заходится ходуном грудная клетка под его пальцами, медленно ведущими по телу. Он чувствует неозвученное напряжение Хосока, но это вызывает лишь незаметную улыбку. Чонгук склоняется ниже и проходится мягкими губами по носу Хосока, целует его кончик и терпеливо ждет. Под рукой всё так же громыхает буйное сердце, но после такого осторожного жеста капитулирует по новой. Хосок мысленно стонет, понимая, что ему даже не надо ничего говорить — его с потрохами выдает собственное тело. Сердце в очередной раз делает кульбит, потому что Хосок зажмуривает глаза, когда Чонгук легко целует. И тогда Хосок понимает, что он тоже должен как-то отреагировать. Потому что, когда целуют не по пьяни, когда вот так, мягко и почти что с вежливым напором, Хосок пропадает даже сильнее. Он в порыве привстает на локте, тянется тонкой рукой к шее Чонгука и не дает ему отстраниться. Он целует его в губы. И когда Хосок чувствует, как рука Чонгука скользит к уголку челюсти, чтобы приподнять его голову выше, чтобы было удобнее, он окончательно понимает, что погиб, пав победителем с жестоким Шанхаем. Осталось лишь победить себя. Он всё-таки садится в постели и невесомым движением обхватывает ладонями лицо Чонгука. Слегка дрожащими пальцами ведет по скулам, словно запоминая касаниями, что Чонгук здесь, что он реальный. Хосок перемещает пальцы к темной макушке, пропускает сквозь них черные волосы и ведет подушечками по коротко стриженному загривку. У Чонгука губы мягкие. Именно этот поцелуй выбивает у Хосока почву под ногами, именно этот заставляет касаться-касаться-касаться, именно этот является отправной точкой всепоглощающего осознания. Он не ставит точку, он ставит запятую, такую значимую, такую необходимую после всего, что произошло. Чонгук закрывает глаза, отдаваясь только осязательным ощущениям, которые действуют как маленькие волны под кожей, где мешаются напрочь чувства и мысли, где губы Хосока самые нежные, самые вишневые, самые. Его дыхание не менее горячее, чем его собственное, его изящная фигура, утопленная во тьме без света, выделяется из полумрака только пятном желтой футболки и светло-смуглой кожи. Хосок такой красивый, такой домашний со своей несдержанной улыбкой губы в губы. Хосок такой любимый? Когда он засыпает второй раз за день, Чонгук всё же наклоняется и оставляет напоследок поцелуй в лоб. — Мне очень понравилось твоё вино. Он мягко усмехается и поглаживает пальцами по мягкой щеке, желая спокойной ночи без кошмаров. Чонгук выключает свет в коридоре и располагается на диване в гостиной. Дверь в соседнюю комнату он не закрывает, оставляя себе обзор на лохматую макушку, выглядывающую из-под хлопчатого одеяла. Он долго глядит в прямоугольник окна, за которым вырисовывается темно-фиолетовое небо, подсвеченное огнями Шанхая, и закидывает руку под голову, перемещая взгляд на потолок. Что если он влюбился? Что если он сознательно допустил это? Запустил необратимое, как только впервые встретился с ним в том переулке, как вычитал в темно-карих глазах то, о чем боялся думать, как столкнулся с чем-то удивительным, жгуче контрастным. Натолкнулся на Хосока — столкнулся с ураганом. У Чонгука до сих пор раскаленные ладони и жар в грудной клетке. В этой схватке он не выходит победителем, позволяя эндорфину сначала от прикосновений, а потом от всплывающих воспоминаний взять верх. Перед глазами всё еще красивая картинка, под кончиками пальцев всё еще сердцебиение Хосока, а в мыслях только чувства, которые съедают его без остатка. Будет ли у них завтра? Странно. Вроде бы нужно бояться, отвергать, не привязываться из-за сложившихся обстоятельств, но Чонгук чувствует себя спокойно. Абсурдно. Непривычно. Хорошо. Он подбирает подушку и идет обратно, укладываясь рядом с Хосоком. Тот ворочается во сне, но всё же неосознанно жмется к нему ближе, даже будучи под одеялом. Чонгук только поудобнее перекидывает руку, мягко обнимая. Он вдыхает приятный запах волос Хосока и засыпает под звук спокойного дыхания. Так по-родному.