Забери меня

      Антон закрывает обитую толстым слоем звукоизоляционного материала дверь и запирает её. Обводит глазами помещение. Любой зашедший сюда человек увидел бы просто каюту, но Шаст привычно выцепляет маленькие жутковатые детали. Слишком массивный крюк под люстру, такой легко выдержит вес человеческого тела; по-старинке висящая на деревянных бельевых прищепках штора; небольшая коллекция простоватых свечей, легко ложащихся в руку; несколько мотков бечевки, дополняющих композицию из фуражки и штурвала, у которого, кстати говоря, подозрительно резиновые и, по всей видимости, съемные рукоятки; массивная, явно рассчитанная на неплохие нагрузки, кровать.       Ему пока ещё даже не страшно, просто невыносимо противно и тоскливо. Хочется сесть на пол и по-детски захныкать: «Почему я? Я не хочу! Можно я пойду? Отпустите домой! Я хочу к Арсу!» Снова. Всё это начинается снова, а привычной плёнки апатии нет. А тело слишком хорошо помнит ласковые касания чутких, с россыпью родинок, рук и не хочет забывать. «Оставь мне хотя бы один сантиметр нетронутой кожи. Не забирай всё до конца».       Максим садится в большое, напоминающее трон, кресло напротив парня и улыбается. Он действительно рад видеть Антона. Он соскучился по слезам в выразительных зелёных глазах, багровым засосам и укусам на шее и изящных ключицах, врезавшейся в тонкие запястья веревке, нежной белой коже, на которой так легко оставлять следы, чувствительному впалому животу, упругим ягодицам и, конечно, по узкой дырочке, которая так очаровательно болезненно сжимается, когда из неё выходит очередная игрушка. Он соскучился по рыданиям, мольбам, стонам, крикам, всхлипам, по тому, как дрожит и извивается нижний в его руках.       — Смотри в глаза.       Выполнено. Похотливый взгляд мужчины читается слишком легко и Антон начинает подрагивать.       — Раздевайся.       Нижний быстро, насколько позволяют переставшие слушаться пальцы, расстегивает рубашку, стаскивает её и вешает на крючок, туда же отправляются штаны и боксеры. Это блядство работает каждый раз. Каждый раз, оставшись без одежды в залитом светом помещении под пристальным взглядом человека, придумывающего в своей голове пытки, Антон остро ощущает свою беспомощность и беззащитность.       — Ну, как прошёл отдых? Тебе понравилось?       «Прошёл бы лучше, если бы в конце я сдох, и ещё лучше, если бы ты сдох», — мрачно думает парень.       — Да, хозяин, — говорит он вслух.       Вообще-то Максиму больше нравилось «папочка», но Антон с таким непередаваемым отвращением его выблёвывал, что пришлось остановиться на более нейтральном «хозяин».       — Чем занимался?       «Господи, какой ублюдский диалог», — Антон лихорадочно пытается придумать какой-то более-менее нормальный ответ. Безумно подмывает сказать: «С инструктором трахался», но после этого ему точно не жить, так же, как и Арсу.       — Думал о вас, хозяин, — он наконец останавливается на лести.       Максим смеётся. Нижний так и не научился подлизываться, и сейчас на его лице прекрасно читается отвращение и к доминанту, и к фразе, и к самому себе. Антон его ненавидит и боится до припадков. Мужчину это вполне устраивает.       — Иди сюда.       Выполнено. Тяжелая, горячая, липкая и омерзительно скользкая рука ложится на грудь. Она разогретым гигантским слизнем едет вниз, просто опускается, но приученное к издевательствам тело напрягается и дёргается под ней. Каждый раз, когда рука чуть замирает или меняет траекторию движения, внутри всё сжимается и желудок прилипает к горлу, но ладонь пока просто едет дальше. Постоянное ожидание жестокости изматывает и раздражает. Антон не хочет боли, он её не любит, он её боится, он не умеет наслаждаться «сладкими пытками». Он никогда не стал бы хорошим сабом, зато стал идеальной жертвой.       Рука доезжает до паха, собственнически, грубовато шарится там. «Да блять! Почему так плохо-то?! Он же ещё ничего не делает даже!» — нижний зажмуривается и глубоко вдыхает.       — Смотри в глаза, — в голосе верхнего появляется сталь.       Антон смотрит. Надо делать меньше косяков. Но настроя нет никакого. Не то чтобы когда-то он есть, но сегодня всё особенно паскудно, и парень просто не может собраться для предстоящей сессии. Хочется к Арсу, протяжно, невыносимо, настолько, что ни на что другое нет сил.       — Господи, малыш, да ты уже плачешь, — радостно умиляется Максим. — Ну чего ты? Ещё рано, ещё успеешь.       Верхний, словно в подтверждение своих слов, резко шлепает по мошонке и одновременно упирается рукой в плечо, не давая согнуться. Вот оно, дождался наконец. Из горла вырывается звонкий жалобный вскрик, боль пронзает до грудины, а потом медленно стекает обратно вниз.       — Руки! — напоминает мужчина, но их Антон сам сумел удержать по швам. — Ноги!       Парень выпрямляет дрожащие сжатые бёдра.       — Скучал по мне?       Правильный ответ «да».       — Да, хозяин.       — Врёшь, — щурится Максим, нанося ещё удар. — Давай попробуем ещё раз. Скучал по мне?       — Да, хозяин.       Ещё удар. Но за «нет» будет хуже, он проверял.       — Последняя попытка, Антош. Скучал по мне?       — Да, хозяин.       Максим внимательно вглядывается в лицо нижнего, тот смотрит на него с глухим отчаянием. Сейчас он готов. Рука пролетает вхолостую, обдав кожу потоком воздуха, но не коснувшись. Парень вздрагивает, всхлипывает, обмякает. А сейчас не готов. Верхний бьет последний раз и с удовлетворением наблюдает за рухнувшим-таки на колени, дрожащим и скулящим сабом.       — Иди, готовься, — Максим кивает в сторону встроенного в каюту душа. — Через пять минут начинаем.       Верхний завязывает бечёвку на тонком запястье и затягивает её, улыбаясь, когда удаётся защемить кожу, другой конец веревки закрепляет вокруг ножки кровати. Максим любит предварительные игры, ему нравится саба запугивать, заставлять его воображение работать. Он не спеша фиксирует вторую руку, а затем ноги. Сейчас кисть, передавленная первой, уже наверняка ноет. Берёт короткий стек, взмахивает им, со свистом рассекая воздух. Смотрит на беспокойно заёрзавшего Антона.       — Новый, слышишь, какая аэродинамика? У него утяжелённый наконечник, туда вставлена металлическая пластина. Это делает удары более хлесткими, даже с небольшого размаха ощущения в несколько раз острее, чем от аналогов.       Нижний нервно сглатывает: он представляет, вспоминает другие стеки, сравнивает. Первый удар приходится на руку и, похоже, производители не обманули: на глазах парня сразу выступают слёзы, он стискивает челюсти и поджимает пальцы как на руках, так и на ногах. Место удара краснеет и чуть опухает.       — На руках кожа грубая, согласен? И всё равно это больно, верно? А что если я ударю, скажем, сюда?       Он проводит стеком по паховой складке и слышит панический скулёж. Антон вжимается задом в не особо мягкую кровать, натягивает веревки, пытаясь уйти от прикосновения. Мужчина замахивается.       — Нет! — тихо взвизгивает нижний и зажмуривается.       Но Максим не бьет. Ещё не сейчас. Он не наигрался.       — Что говоришь?       — Простите, хозяин, — заплетающимся языком просит парень.       — В «простите» хуй не вставишь, Антоша.       Кстати, о хуе. Член Максима уже встал и теперь неприятно упирался в штаны, он по Антону действительно скучал, что, впрочем, не мешало ему встречаться и с другими сабами. Мужчина расстегнул ширинку и дал возбужденному органу свободу. Штаны были сшиты специально для БДСМ сессий, поэтому этот момент был учтён: хозяйство легко доставалось и комфортно ложилось. Верхний провёл по члену рукой, прикидывая, хватит ли его на два захода. Точнее, его-то хватит, а вот Антона может не хватить.       — Воск или вибратор? — Максиму нравилось задавать вопросы, которые не имели правильного ответа.       — Воск, хозяин, — обреченно отозвался нижний, знающий, что от него зависит максимум последовательность.       — Я выбираю вибратор. Свечи думал оставить на завтра, честно говоря, но раз ты настаиваешь…       Начинают всё-таки с вибратора, воск Антон переносит очень плохо.       — Я надеюсь, ты занимался растяжкой, — усмехается доминант, намекая на занятия ЛФК.       Мужчина бросает взгляд на саба и видит, как тот загадочно улыбается уголками губ. Ему определенно нравится, как на парня повлиял отдых. Антон уже давно не был таким живым. Совершенно несобранный, снова непокорённый, злой, он разжигал в Максиме охотничий азарт, доминанту снова предстояло загонять его в узкий коридор полного повиновения. Нижний старательно облизывает приставленную к его губам чёрную пробку. Он подчиняется, но только формально. Где-то глубоко-глубоко, за повседневными эмоциями, за закоренелым страхом и отчаянием, на самом дне зелёных глаз таится гордость и необъяснимая сила.       Антон боится Максима, но не уважает, смотрит всегда либо с ужасом, либо с презрением. Он не считает мужчину ни красивым, ни умным, ни смелым, ни успешным, мнение Максима ничего не значит, пока не подкрепляется болью. Антон может быть сломленным физически, но в его голову никак не вкладывается простая мысль: «доминант — бог». Это одновременно манит и жутко бесит.       Максим встряхивает головой, отгоняя лишние мысли, шлёпает вибратором по сфинктеру, заставляя его сжаться, а потом одним резким движением вталкивает игрушку целиком. Короткий вскрик переходит в стоны, нижний ёрзает, дёргает бёдрами, то расслабляет, то зажимает стенки входа, пытаясь облегчить дискомфорт.       — Лежи смирно, — мужчина хлопает по основанию пробки, Антон содрогается и замирает, тихо поскуливая.       Верхний проводит рукой по ноющему члену и решает, что всё-таки он здесь босс, а значит, сделает, как захочет. Выдвигает кровать по специальным бороздкам на середину комнаты, отстёгивает спинку, убирает одну из частей. Теперь голова нижнего находится на весу, и он откидывает её назад, прекрасно понимая, что последует за этими приготовлениями.       Антон дурной, особенно после отдыха. С него станется обменять свою жизнь на откушенный член. Понятно, конечно, что Максим заставит его пожалеть, но член от этого обратно не вырастет. Поэтому стоит перестраховаться. Вставив в рот нижнего металлический расширитель, не дающий сжать челюсти, мужчина включает вибратор и начинает не спеша трахать саба в горло.       Антон не чувствует в себе никакой загадочной силы, он чувствует усталость, боль и отвращение. Елозит и вскидывается от вибрации, старается вовремя поджимать язык, чтобы меньше давиться членом. Пытается абстрагироваться от ситуации, но от этого в голову лезет Арс. А думать о нём сейчас как-то стыдно, что ли. Антону самому от себя противно, за два года можно было сделать хоть что-нибудь, достичь хоть каких-то успехов в спасении себя. Но вместо этого он просто каждый раз смиренно подставляет задницу и пытается поменьше вникать в изнасилование. Сам выполняет приказы, раздвигает ноги, открывает рот.       Вибрации усиливаются и меняют тональность, выбивая стон. Парень выгибается, судорожно хватается за простынь, членом он всё же давится, тело скручивает рвотный рефлекс. Антон несколько раз зло, со всей силы дёргается, от чего только сильнее начинает болеть кисть, пытается поднять голову, скалится, сжимает расширитель в тупой надежде, что конструкция всё-таки треснет. Верхний с интересом наблюдает за этим бешенством, берет семихвостку, взмахивает ей в воздухе. Парень смотрит на него с ненавистью и резко мотает головой, в попытке хоть так доставить какие-нибудь неприятные ощущения. Судя по судорожному вздоху и потемневшим от ярости синим глазам, ему это удаётся. Максим бьёт по рёбрам и низу живота, нижний напрягается весь, рычит: удары по животу переносить гораздо труднее, чем по спине. Следующий взмах ложится почти на то же место. Антон знает, что от него требуется кричать, но упрямо сопротивляется, сам втаскивая себя в бессмысленную, заранее проигранную борьбу, на кону которой остатки самоуважения. Удары беспорядочные, их не получается предугадать, к ним невозможно подготовиться, каждый приходится четко на тот момент, в который больнее всего. Нет времени перевести дыхание, собраться к следующему раунду, стоны становятся всё выше и жалобней.       Мужчина начинает кончать в глотку, но почти сразу выходит, оставляя сперму на языке саба, давая ему почувствовать вкус. Парень снова давится, надсадно кашляет, несколько раз сглатывает, снова заходится кашлем. Он оказывается слишком увлечён попытками не задохнуться и пропускает следующее действие Максима, поэтому вылившаяся на бедро плавучая свечка оказывается полной неожиданностью. Антон выгибается с диким криком, переходящим в рыдания. Оглушительная, добирающаяся до всех нервных окончаний и охватывающая их со всех сторон, очень долго держащаяся на пике боль начисто сносит шаткую стену сопротивления. Вот так просто.       Бесхребетный. Не хватает воли вообще ни на что. Ни на то, чтобы смириться уже со своим положением и начать извлекать из него выгоду, ни на сопротивление Максиму, ни на самоубийство, ни на то, чтобы Арса оттолкнуть, ни на то, чтобы удержать. Они связаны теперь, как оказалось, честно, оба за горло. Он окончательно убедился в этом на пляже, глядя в полные отчаянной надежды и мольбы голубые глаза. Но если Антон знал о пропасти за своей спиной, то Арс просто слепо шёл следом, доверившись. А Шасту не хватило смелости даже на то, чтобы его предупредить, он просто начал падать. «А ты можешь стоять там, где стоишь. Это ведь я падаю, не ты. А то, что мы теперь связаны… Прости. Так получилось». Мысли обжигают изнутри с такой же силой, как расплавленный воск снаружи.       — Как думаешь, я остановлюсь? — спрашивает верхний, когда свеча зависает между ног.       А что если Арс мог бы их обоих спасти, знай он об этой пропасти? Он сейчас так близко — их разделяет всего несколько стен и наверняка не больше десятка метров — и так невозможно далеко. Не дотянуться. Они из разных миров. Но Арсу сейчас наверняка тоже больно. Из-за него. Антон ломается, не выдерживает, начинает бормотать что-то не совсем связное, отвечая одновременно и доминанту и своим мыслям.       — Н-не надо, — он мелко дрожит, говорит совсем тихо и умоляюще. — П-пожалуйста, пожалуйста, я-я не смогу, не надо. Б-больно, я больше не могу, больно.       Голос срывается, парень сворачивается в комок, насколько может, натягивая верёвки, плачет так тоскливо, обиженно, совсем по-детски. Максим чувствует, как сладко тянет низ живота, он обожает видеть его таким. Антон так и не научился дежурно умолять, если он ведёт себя так, значит действительно на грани. Соблазн не останавливаться огромен, но после этого парень скорее всего уйдёт в бессознанку, а впереди ещё значительная часть программы.       Ещё одна страсть Максима — длительные бандажи, вплоть до нескольких дней. Поначалу это просто чуть дискомфортно, но потом ощущения накапливаются, пока не выбивают стоны и слёзы. А главное, что у игры нет конца, особенно в сознании нижнего. Лёжа на твёрдом ламинате, с зафиксированными в неестественном положении конечностями, впившейся в кожу верёвкой, перетянутыми запястьями, лодыжками, а иногда и членом, с каким-нибудь хаотично включающимся вибратором в заднице, импульсы которого заставляют дёргаться, шевеля конструкцию и усиливая ощущения, под ярким светом лампы и камерами, парень понятия не имеет о том, сколько прошло времени и сколько ещё осталось.       Естественно, если игра длится несколько дней, то поза не одна, а несколько, за три дня в одной позе можно и необратимых последствий отхватить. Так что связывание меняется каждые пять-восемь часов, иногда в рот нижнего шприцом заливается сладкая водичка, чтоб не откинулся, ничего другого из еды и воды не положено.       Максим обожает наблюдать, как постепенно сужается круг мыслей и желаний саба. Слушать, как он в бреду разговаривает сам с собой, жалуется на жизнь, торгуется с небесами, пытается понять, за что с ним всё это происходит, кого-то о чём-то умоляет, просто обессиленно плачет и стонет. В конце концов остаются только хрипы, безвольно повисшее на верёвках тело, отчаяние и одна единственная цель — остановить пытку. А за этим следует грубый массаж и разминка правой руки, небольшая параллельная порка, на которую парень уже не может никак реагировать, лишь слабо подёргивается, нашатырный спирт под нос, кривоватая подпись, иногда не с первого раза. И вуаля. Договор о «добровольном сотрудничестве» продлён.       Сейчас на всё это нет времени, но помечтать-то можно. Верхний наконец решает перейти к самому главному — к, собственно, потрахушкам. Вообще-то, у него и здесь припасены некоторые приколы, но в этот момент звонит телефон.       — Тихо, — на всякий случай приказывает он всё ещё невнятно бормочущему и скулящему Антону и принимает вызов.       Парень видит, как мужчина мрачнеет и злится, и понимает, что теперь ему точно пиздец. Зато, скорее всего, быстрый.       Максим несколько раз нервно, раздражённо кусает его за шею и ключицы, вымещая на нижнем злобу, вслушивается в стоны, смотрит на почти сразу багровеющие следы. Это больно, но это не воск. К тому же Антон слишком устал, чтобы полноценно на что-то реагировать. Мужчина перерезает ножницами веревки на конечностях и переворачивает нижнего на живот. Вот сейчас. Его ничего не держит, должен же он сделать хоть что-нибудь. «Стоооп! — яростно орет голос разума, почуявший, что всё выходит из-под контроля. — У тебя пальцы не шевелятся, руки подгибаются, что ты там собрался делать?! Ты если сможешь в коленно-локтевую встать без посторонней помощи, это уже будет победа!»       «Надо что-то сделать», — думает парень, но лишь с глухим стоном утыкается в свои руки, когда верхний входит в него сразу на всю длину, быстро наращивая темп и двигаясь рвано. Максим добавляет в процесс плеть, он злится, больше не играет, просто хочет оттрахать и избить кого-нибудь до полусмерти. Антон падает после третьего удара, не особо вслушиваясь в кары за такое поведение, перед глазами стоит красноватый туман. «Просто убей уже меня наконец».        Руки на пояснице сжимаются до синяков, внутрь толчками вливается горячая сперма, парень воет больше не от боли, а от омерзения, и жалеет, что не успел потерять сознание до этого момента. Максим наваливается сверху бетонной плитой, солёный пот растравливает свежие порезы на коже, рёбра тревожно гудят: в мужчине около ста тридцати килограммов. Зубы вгрызаются в загривок, оставляя метки и там.       Верхний, наконец, отстраняется и отходит. Антон дрожит от обессиленных беззвучных рыданий. Хочется потерять сознание и какое-то время ничего не чувствовать, или хотя бы, чтобы оставили в покое и больше ничего. Хотя… Кого он, блять, пытается наебать. Ему нужно, чтобы его пожалели, обняли, поцеловали в лоб, взъерошили волосы, утащили в тёплую ванну, дали молочную шоколадку с фундуком, пообещали, что всё будет хорошо. Так бывает, теперь он знает. И от этого ещё хуже.       — У тебя пять минут, чтобы отсюда съебаться, — холодно говорит Максим.       Наблюдает за безуспешными попытками саба собрать в кучу конечности, вслушивается, как тот неосознанно скулит от отчаяния. Мужчина чуть улыбается, он хорошо поработал сегодня, по лицу нижнего видно, что каждое движение отзывается мучительной болью сразу в нескольких местах.       Антон кое-как сваливается с кровати и на четвереньках, даже не пытаясь выпрямиться во весь рост, уползает в душ. Минуту дрожит под ледяной водой. Тихо всхлипывая, зажмуриваясь и кусая и без того прокушенные губы, негнущимися пальцами натягивает одежду. Мысленно хвалит себя, что догадался отплывать в спортивных штанах без ширинки и молнии. Джинсы он бы точно застегнуть не смог. Ткань соприкасается с искалеченной кожей, заставляя болезненно поскуливать. Парень, наконец, вываливается за дверь, беззвучно плача и цепляясь сначала за стены, а потом за бортик, выползает на нос катера, нащупывает в кармане сигареты и зажигалку.

***

      Арсений вздрагивает от резкого звука хлопнувшей двери, словно выходя из транса. Едва успевает встать, прежде чем мимо него проходит незнакомый мужчина, они обмениваются кивками, и мужчина уходит дальше по своим делам. Арс не понимает, сколько прошло времени, но всё тело затекло, следовательно, немало. Ничего умного так и не придумалось, только огромная гора вопросов к Шасту. Парень потягивается, оглядывается и вздрагивает, заметив на носу катера знакомую долговязую фигуру. Антон стоит, тяжело облокотившись на перила, и курит.       Попов чувствует, как снова панически начинает трепыхаться сердце и подгибаются ноги. «Ты грёбаный трус, Арс». Парень медленно, с трудом выпихивая себя в каждый последующий шаг, подходит к Шасту. Страшно. Страшно даже увидеть в зелёных глазах отражение того ада, в котором Антон четвёртый год живёт. Арсений поднимает взгляд. Это чувство даже сравнить не с чем. Он и не представлял, что может быть настолько больно за другого человека. «Я должен был это остановить. Сука, я всё это время был так близко и ничего не сделал. Просто позволил всему идти своим чередом, так же, как и все остальные. Притворился, что не понял, ублюдок, блять».       Шея и ключицы покрыты багровыми следами укусов, на загривке и плечах красные вспухшие полосы, футболка сзади в нескольких местах промокла от крови, видимо, избита вся спина, сжимающие сигарету тонкие пальцы дрожат, на запястьях уже проступают синяки, ресницы слиплись от слёз, абсолютно пустой и безжизненный взгляд устремлён в воду. Антон неловко переминается с ноги на ногу, пытаясь найти более удобное положение, не может, обессиленно тихо стонет и замирает, стараясь не шевелиться вообще. В уголках глаз медленно собираются слёзы, набухают и скатываются вниз, при этом выражение лица ничуть не меняется, как будто Антон вообще не имеет к этому никакого отношения, просто кто-то сверху льёт воду.       Парень переводит взгляд на парализованного этим зрелищем Арса, кривит дрожащие губы в усмешке:       — Презираешь?       — Нет!       Кажется, это звучит достаточно искренне, по крайней мере, в зелёных глазах на миг мелькает удивление, а потом Антон отворачивается:       — Ну и дурак.       — Я просто… н-ну… я не ожидал, в смысле, что… — запутывается в словах Арсений.       Да, он знает, что в этой жизни бывает БДСМ, он знает, что бывают изнасилования, и маньяки, и истории, как отцы насилуют детей, и секс-рабы; так же, как десятилетний ребёнок знает, что животные не бессмертные. Но одно дело знать, а другое смотреть на намотанные на колесо кишки собаки. Твоей собаки.       — Я не ожидал, что реальность окажется настолько жестокой, — наконец формулирует Арс.       — Я тоже, — едва слышно, совсем убито отвечает Антон.       Это как выстрел в упор. Но не в голову, а куда-то в живот, от него не умираешь мгновенно, вместо этого медленно захлёбываясь кровью. Кромка самообладания крошится и осыпается, Арсений зажмуривается и совсем повисает на бортике катера.       Мозг услужливо подсовывает картинку, на которой в мягких лучах закатного солнца умиротворённый и разомлевший Антон лежит на диване, блаженно щурится и разве что не мурчит в ответ на перебирающие его волосы руки.       После всего, что с ним происходило, после всех издевательств, мучений, пыток, после четырёх лет агонии, он всё ещё может улыбаться. Азартно кромсать зомбаков, заигрывать, радоваться солёной сёмге, удивляться фигурно порезанному ананасу, целоваться так, как никто больше не умеет.       Шастун с тревогой смотрит на впавшего в беззвучную истерику Арсения.       — Арс? — он легонько дотрагивается до его плеча.       Парень поднимает голову, Шаст встречается с ним взглядом и вздрагивает. Он и не думал, что в этих голубых глазах может быть столько ненависти.       — Я заберу тебя, — голос звучит хрипло и низко, напоминая рык.       Арсений говорит это не совсем осознанно, просто облачая все мысли и желания в не самую удачную словесную форму. Он цепляется за это всеми силами, Антон всё ещё жив, значит, ещё не поздно всё поменять. Глухое отчаяние сменяется жаждой деятельности.       — Я остановлю это, — Арсений встаёт и выпрямляется.       — Арс… — Антон правда тронут, но… — Нет. Ты сделаешь только хуже. И себе, и мне, — он начинает переживать, мысли становятся более спутанными. — Всё не так просто, это невозможно остановить в одиночку. Я лучше знаю. Он же наркодиллер, за ним полиция охотится который год. Я же пробовал и сбегать, и, и много ещё чего. Арс! — Антон берет его за руку. — Пообещай мне, что не будешь ничего делать!       Арсений накрывает его ладонь своей, смотрит немного странно, внимательно и серьезно. Шасту вдруг кажется, что ему каким-то чудом удалось Попова переубедить.