Что-то диктует мысли Рисует сны и сжигает письма Поздно проснёмся и начнём Новую жизнь с подгоревшей яичницы
я тут походу снова в отношениях 17:46
Денис отодвигает оконную створку до упора, впуская в дом наконец-то тёплый ветер, плюхается в кресло на колёсиках на балконе, закидывает ноги на подоконник и закуривает. Никита часа два назад уехал на работу, Рита с утра в издательстве, а Денис взял на себя роль домохозяюшки: прибрался, пожрать приготовил, и всё в таком духе. Если бы ты знал, как сильно я сейчас не хочу слышать имя Максим 17:47 Титов хмыкает, вспоминая сегодняшний ночной телефонный разговор. А он ведь сломаться мог, и сейчас бы Катя впрямь прочла это имя в следующем сообщении; мог сказать полуправду в виде «я тоже скучаю по тебе», и сейчас его бы здесь, в доме Лисиных, не было; мог адрес спросить, и его бы ни разу не смутило то, что Макс в Питере — и сейчас он был бы там.никита лисин 17:47
можешь булки расслабить 17:47
Катя долго не отвечает — переваривает, видимо. Её молчание напрягает, но только до того момента, пока она не звонит по ФейсТайму: ясно, эта бабка просто пыталась разобраться с техникой. Она так улыбается, увидев Титова, что он и через экран это настроение перенимает. Заваливая его с ходу кучей вопросов, Лебядкина не даёт даже возможности поинтересоваться о ней самой. Денис прекрасно знает, что задолжал ей не один рассказ о своих приключениях в эти два месяца. Катя ненавидит, когда он о какой-нибудь важной вещи долго умалчивает, а потом говорит о ней уже постфактум, но про психушку Денис рассказывает именно сейчас — лучше ведь поздно, чем никогда, да? Наверное, скорее да, чем нет. Катя кричит на него минут десять, запинаясь и затыкаясь периодически — она в шоке просто! После его выходок с Максом она уж было подумала, что больше он ничем её не удивит, но — нет, удивил. Скрывать полтора месяца то, что валяешься в психиатрической больнице, а теперь заявлять об этом таким тоном, будто «я сходил за хлебом»! Умению Дениса творить такие вещи можно только позавидовать. И позлиться немного. Хотя и она не лучше: только после часа разговоров о жизни Дениса — и какой-то ерунде вперемешку — она говорит о сорванной свадьбе Эли и «ну, мы теперь официально вместе». Денис думает: да, в этом и есть вся Катя — волноваться, говорить и заботиться о других, а о себе вспоминать в последнюю очередь. Это не человек, а настоящее золото, и Титов делает себе мысленно пометку: надо всё-таки научить Катю хоть иногда быть слабой и чуточку эгоистичной.***
Сидя в актовом зале на церемонии открытия нового учебного года между Никитой и Катей, Денис думает, что хорошо, что у них на четвертом году обучения убрали из программы общеобразовательные предметы. Потому что, во-первых, гуманитарные науки в этом колледже преподают на уровне «вы на третьем курсе? Отлично, сегодня будем проходить, что такое имя существительное»; во-вторых, потому что историк — тот ещё мудак, и тут даже объяснение не нужно: он просто мудак, и на этом всё; в-третьих, Денису кажется, что его сочинение по литре на тему «Как я провёл лето» выглядело бы очень и очень комично. — Есть также некоторые изменения в преподавательском составе. Одно из них, которому мы сами очень рады, уже здесь, — Алябьев выглядит, как маньяк, улыбаясь куда-то в сторону кулис и, видимо, кого-то подзывая. Денис говорит Кате на ухо, что никогда в жизни бы к нему не подошел ближе, чем на сто метров, с этой его улыбкой. — Новый преподаватель живописи, Софья Семёновна Громковская, прошу любить и жаловать! Она… кого, блять? Титов с Лебядкиной переглядываются, одновременно оборачиваются обратно к сцене и во все глаза смотрят на вышедшую Соню, и… Это впрямь уже не Соня — это Софья Семёновна: молодая, статная преподавательница с высоким пышным пучком на голове, в красном платье до середины икр, на талии закреплённом поясом, и чёрных туфлях на невысоком каблуке. Они её такой видеть вообще не привыкли — их Соня любила толстовки, кеды и джинсы, носила на скорую руку собранный низкий хвост и едва ли умела смотреть в глаза. И ведь никому даже словом не обмолвилась о новой работе! — Ну ты даёшь! — Катя всё не выпускает Громковскую из крепких объятий — соскучилась ужасно, виделись-то за лето всего пару раз, и то — в начале июля, перед отъездом обеих. — Почему не написала, что остаёшься тут преподавать, а, крыса? — она шутливо тычет Соню в бок пальцем. — Сюрприз, блин, сделать хотела, — смеётся та, выпутываясь из кольца чужих рук. — Вот так и делай людям приятное, — в шутку говорит она, нарочно потирая пострадавший бок. — Катя — понятно, а ты-то чего не звонил, не писал даже? Сидящий на ступеньках у главного входа колледжа с сигаретой в руках Денис, про которого на время благополучно забыли, поднимает на них голову, щурясь и прикрывая рукой глаза от яркого солнца. Катя укоризненно-издевательски смотрит на него: ну давай, ошарашь ещё одного человека своими новостями. — Да я психушке лежал весь июль и август, там телефоны только на пятнадцать минут в день выдавали, — совершенно буднично отвечает он, и опять это звучит так, словно он просто сообщает, что хлеб подорожал на рубль. — Что ты?.. — В психушке лежал, — повторяет за него Катя, качая головой. — Ну, большое количество стресса привело к развитию астено-депрессивного синдрома, потом к биполярке… Мрак, в общем. Это всё из-за Макса, блин! — Ну нет, — сразу отрезает Титов, как будто оскорбившись. — Это не из-за Макса, а из-за того, что я себя запустил сильно в моральном плане. Проблемы, там, свои отрицал, разговаривать отказывался… Вот и довёл себя. — Да это он тебя довёл, хватит его выгораживать! — для Лебядкиной эта тема ещё более больная, чем для Дениса, кажется, и она совершенно точно не откажется от мнения, что это именно вина Макса. В конце концов, из-за кого всё это началось? — Ну тихо, тихо, — успокаивает Громковская, обнимая ее за плечи. — Главное, что теперь всё хорошо, и Макса больше рядом не будет. Правда ведь? Денис кивает. Катя только насупливается и хмыкает: всё равно её не переубедить. Соня чувствует себя их матерью, честное слово. — Так Наталья Петровна на пенсию свалила, что ли? — прогоняя неловкость, спрашивает Титов и поднимается на ноги, бросая потушенный окурок куда-то в сторону. Ну а что? Надо было мусорки ставить. — Да, наконец-то, — хихикает Соня. Денис невольно улыбается: нет, ничего не поменялось, это всё та же Соня, только выглядит немножечко по-другому. — И вместо неё у нас вести ты будешь? — Не, я у первых и вторых курсов только пока. Кого вам поставят — не знаю. Не слышала, чтобы кого-то ещё набирали по части живописи. Может, не нашли ещё, и первое время Козлов вести будет. — Ой, нет, спасибо, лучше верните тогда Петровну, она хоть пятёрки ставит… Иногда. Козлов-то вообще такой цифры, наверное, не знает, — Титов достаёт из пачки еще одну сигарету, зажимает её в зубах и (зачем — непонятно) спрыгивает через три ступеньки на асфальт, чуть не наворачиваясь в конце. — Пойдёмте, труба зовёт, мне ещё вещи разобрать надо. — Ты серьёзно? — Катя вопросительно приподнимает бровь. — А почему ты вчера этого не сделал? — если вспомнить, то Дениса она и правда в комнате увидела только под вечер, хотя его вещи, когда она приехала, уже были там. — Потрахаться надо было срочно, — через плечо бросает он, перегнав их на пути к калитке. — У Никиты я был. — Погоди… это шутка — про «потрахаться» и Никиту, и… или?.. — Соня хмурится, непонимающе улыбаясь, и смотрит то в затылок Денису, то на Катю. — Полушутка. Мы потрахались, но вещи я не разобрал не поэтому, а потому, что очень лень было. — Да, они встречаются, — переводит Катя, закатывая глаза. — Лисин вообще такой классный как мужик, на самом деле! Как говорится, лекарь, пекарь, ёбырь и аптекарь. — И психолог, — добавляет Денис после короткой затяжки. Никита — это и правда что-то вроде того, что описала Катя. Денис долго не выкупал прикола и ещё в июне об этом задумался, но ответ его нашёл сам — откуда не ждали. Он тогда приехал к Лисиным в гости, но Никиты дома не было — только у Риты был выходной. Вот она за чаем и рассказала, что к чему, когда Денис вскользь поинтересовался, почему они вдвоём живут. У них родители в автокатастрофе погибли, когда Рите едва исполнилось двадцать, а Никите — четырнадцать. О том, чтобы оставить младшего брата в детдоме, она и слышать не хотела, как не хотела слышать и того, что она не вывезет, и будет трудно, на её слова о желании оформить опекунство. Она бросила свой филфак, окончив третий курс и получив диплом о неоконченном высшем, устроилась преподавателем русского языка и литературы в школу и даже подумывала о фиктивном браке, поскольку при оформлении опекунства именно брак был одним из важнейших условий. Но замуж выходить в итоге не потребовалось: ей задачу облегчили мягкосердечность заведующей детдома, в который на время сбора и подготовки документов поместили Никиту, и собственное умение находить с людьми общий язык. Так, в свои двадцать лет она стала опекуном четырнадцатилетнего мальчишки и, если честно, ни разу за четыре года об этом не пожалела. А мальчишка был смышлёным уже тогда, его правильно воспитали: понимал, как сестре тяжело, и на какие жертвы она пошла ради него, и не только не прибавлял проблем, но и помогал справляться с существующими — хотя бы поддержкой и разговорами, если физически нельзя было. Он учиться стал вдвое лучше и больше, поняв, что ни о какой коммерческой основе обучения в университете в дальнейшем и речи быть не может; готовить научился, правильно в квартире убираться и пользоваться стиральной машинкой, чтобы с сестринских плеч хотя бы работу по дому снять; в пятнадцать в колледж поступил — на бюджет, конечно, — перед этим знатно заебавшись, но сдав все четыре предмета на ОГЭ на 90+. Теперь Никита учится в Подмосковье и живет в общаге — и мотивация перевода из прошлого колледжа заключена вовсе не в том, что отчислили или ещё чем-то подобном. Просто он понимает одну вещь: личная жизнь Риты не должна сходиться на нём одном. Лисин правда хочет, чтобы она нашла любимого человека, чтобы наконец начала ходить на свидания (а вниманием она вообще не обделена — слишком красивая и интересная), для себя жила. А с младшим братом под боком это, ну, трудновато всё-таки, он прекрасно понимает. Рите он свой перевод объяснил тем, что ему не нравится преподавание в его колледже, что за три года от своих учителей не получил в профессиональном плане ничего стоящего. Правду не сказал — отговаривать бы начала, мол, для неё отношения — вообще не главное, ей это не нужно. Но он-то знает — нужно, ей этого порой очень-очень не хватает. Братская любовь и забота — это всё-таки одно, а мужская, партнёрская — совсем, совсем другое. Дениса вся эта история, если честно, так тронула, что он на Никиту даже по-другому немного смотреть начал. Теперь стало ясно, откуда у него такой повышенный уровень ответственности за близких, откуда столько заботы и понимания, и почему он так легко и бескорыстно помогает другим и поддерживает, при этом замалчивая собственные проблемы. Пока Денис разбирает вещи, мотаясь туда-сюда по комнате и суетясь, а девчонки пьют чай на кухне, они успевают обсудить все новости за прошедшие два месяца, а заодно вспомнить, так сказать, былое — то время, когда Соня ещё училась с ними и жила в своей четыреста пятой. Странно даже: совсем недавно, кажется, были перваками, удивлялись огромному отличию колледжа от школы, привыкали к жизни вдали от родителей, а теперь — вон, все совершеннолетние, давно и в душе не подростки, Соня выпустилась, уже преподаёт, Денису с Катей всего-ничего осталось учиться. Нелогично это, наверное, но они, изменившись колоссально, остались прежними. Катя на первом курсе была взбалмошной, совсем не умела думать о последствиях собственных действий, быстро и сильно влюблялась и так же быстро остывала, обожала шумные тусовки и вечно зависала у Тимура, а ещё ненавидела дизайнеров — пока не встретила Элю. Теперь Катя повзрослела. Она весёлая и спонтанная, но всегда просчитывает всё на несколько шагов вперёд; она по-прежнему умеет любить так, чтобы всю себя отдавать и не жалеть; она умеет развлекаться, научилась правильно пить и немного скучает по Муру. А ещё она тепло относится ко всем дизайнерам — потому что встретила Элю. Соня на втором курсе, какой помнят её Титов и Лебядкина, предпочитала свои кисти и холсты людям, постоянно с головой была в работе и единственная из всей группы успевала всё и всегда в срок, была похожа на зефирку из-за своих безразмерных худи пастельных цветов и пила кофе литрами. Теперь Соня повзрослела. У нее чудесное окружение, которое восхищается ею в её любимом деле; она всё ещё работает много и часто, вкладывая всю душу в свои картины; она, даже не в худи или толстовке, всё равно похожа на зефирку просто оттого, насколько вся она воздушная, мягкая, как не от мира сего, честное слово; и она пьёт кофе только с утра, чтобы не сажать желудок и нервную систему. Денис на первом курсе воспринимал всё вокруг с энтузиазмом, искренне верил в силу искусства, мечтал много, а стремился и делал ещё больше, и готов был назвать каждого знакомого другом — доверял, умел ещё. Теперь и Денис повзрослел. Он по-прежнему умеет находить вдохновение в простых вещах и верит в силу настоящего, подлинного искусства; вместо мечтаний у него сейчас цели и чёткие планы, к осуществлению которых он правда прилагает большие усилия; и он, набив шишек и поломавшись несколько раз, относится к окружающим с осторожностью и разборчивостью. Титов смотрит на девчонок, бросает взгляд на себя в зеркало. Все изменились, всё изменилось, и на каких-то страницах жизни вовсе все буквы разметались и стали нечитаемыми. И, если подумать, то у каждого за плечами бесценный опыт, хотя и тяжелый, и местами мрачный. Но, пожалуй, взрослость — это когда перестаёшь пенять на судьбу за ошибки и неудачи и принимаешь их с благодарностью и как шанс научиться чему-то. Взрослеть всем рано или поздно приходится, но, вообще-то, разве это так уж страшно?***
Нынешние первые и вторые курсы совершенно не понимают, о чём наперебой судачат старшие, но чувствуют: это что-то очень интересное. Им фамилия Скоблин ни о чем не говорит, а вот Денис едва не вздрагивает каждый раз, когда слышит её, — а она сегодня из всех не заткнутых дыр. Найти первоисточник информации о том, что он вернулся в этот колледж преподавать, ему не удаётся, так что он довольствуется источником «кто-то что-то кому-то где-то сказал». «Кто-то что-то кому-то где-то сказал» — «а я что-то от кого-то как-то услышал». — Ладно, в конце концов, хотя бы в этом году, может, получится его трахнуть, — в шутку говорит Денис, совсем не весело глядя куда-то перед собой. — Теперь-то мне восемнадцать есть, может, его это останавливало. — Ну-у! Я тебе дам — «трахнуть»! — одёргивает Катя. — У тебя Никита, блин, забыл? — Да-да, у меня Никита, — усмехается он, облокачиваясь на перила на лестнице черного входа и подставляя лицо под ещё теплые лучи солнца. Надо же — всего лишь второе сентября, а он уже заебался, как не пойми кто, да ещё новости такие. Он вздыхает от собственных мыслей и закуривает. — Мне, вот, интересно, правда ли это, или кто-то просто слух пустил от нечего делать, — Лебядкина следует его примеру — надо сказать, плохому, — забирается по левую руку от него на перила и устраивается на них, как на жёрдочке. — Я не знаю, — он приоткрывает один глаз, щуря другой, и глядит на Катю снизу-вверх, — мне похуй. — Некомпетентность и безразличие? — Они самые. Лебядкина смешливо фыркает. Курят молча. В воздухе повисает жуткая усталость. В пятьдесят пятом, как всегда, сильно пахнет растворителем, дешёвой темперой, маслом и деревом. Денис понимает, что, кажется, скучал по этому запаху. И по Козлову даже немного, но его и след простыл, шляется где-то, оставив своё логово. Пока одногруппники делают ставки на то, кто теперь будет вести живопись, Титов сидит на подоконнике, болтая ногами, а спину ему через стекло греет по-летнему жаркое солнце. Катя с Никитой его тут, по сути, кинули, на этой последней паре. Они скинулись на камень-ножницы-бумага (взрослые проблемы — взрослые решения) на то, кто будет «разведчиком» сегодня: глянет на нового — или не очень — препода по живописи, потом расскажет, какова степень пиздеца по десятибалльной шкале. От начала пары прошло минут десять, и уже слышится: «Блин, лишь бы никто не пришёл, пять минут ждать осталось!». На двенадцатой минуте дверь всё-таки открывается с жалобным скрипом, да так резко, будто её там с ноги выбили, честное слово. Денис невротик — он на резкие движения и звуки реагирует моментально — с подоконника слетает пулей. — Прошу прощения, задержали на совещании. Давайте сразу знакомиться, с кем ещё не знаком, — новый преподаватель улыбается, обводя группу беглым взглядом, подходит к небольшой меловой доске, которую редко вообще используют, и она висит чисто для галочки, и выводит на ней округлым ровным почерком своё имя. — Кольцов Максим Игоревич, очень приятно. Денис думает, что ему в крайней степени неприятно. Денис думает, что хочет сейчас или проснуться, или на месте копыта откинуть, если это не сон. Денис думает, что ни черта не понимает. Денис застывает, мысленно миллиард раз подряд посылая Кольцова на хуй. Какой он к чёрту Максим Игоревич?! Он, блять, Макс-ублюдок-ненавижу-тебя-тварь, а не Максим Игоревич. У Кольцова волосы за лето ещё сильнее отросли, и его эти мягкие солнечные кудри стали вдвое пышнее. Непривычно видеть на нём вместо толстовок и худи с высоким воротом брючный костюм. Хотя и его Макс носит так, будто у себя дома — на рубашке, выглаженной до состояния листа А4, не застёгнуты четыре верхние пуговицы, пиджака нет — только тёмно-серый жилет в цвет узких брюк с кожаным ремнём на поясе. Титову хочется спросить, может, тут порнуху снимают, а он попал не туда. Титову вообще много чего спросить хочется — например: «Какого хуя, Максим, сука, Игоревич?». Денис думает, что он всё-таки из колледжа не в монахи, а в гроб — до конца года он не доживет.