***
Дни тянутся, словно жвачка, совсем не радуя погодой. Небо раскрашено во множество оттенков серого, градус стремительно снижается с каждым днём. Декабрь неумолимо подкрадывается, впуская в душу всё больше холода. Кофе не греет. Кровать пустует вот уже неделю. А работа становится почти что домом. Ким на автомате просыпается утром без будильника. Плохо спит с момента, как Чонгук уехал по работе. Она страшно скучает. Каждое утро ей чертовски необходимо видеть его; знать, что он рядом, сладко спит; чувствовать его тепло, тяжесть руки, которой он всегда притягивает её к себе по утрам, зарываясь носом в его излюбленное место на шее сзади, у роста волос. Никогда не говорил об этом, но она уверена, что ему, почему-то, уж больно нравится оно, потому что кожа там помнит его губы, всегда. Чаще он делает это неосознанно, в каком-то мимолётном порыве, но иногда целенаправленно, медленно, сладко, наслаждаясь. Ей всегда хотелось спросить у него, что такого в том месте? Почему именно там? И сейчас ей, как наркоману в завязке, не хватает этого. Его губ, мягко прижимающихся сзади, оставляя короткий, но такой необходимый поцелуй. Ей всегда казалось, что невозможно быть настолько зависимым от человека, как морально, так и физически. Но с приходом в её жизнь Чонгука, многое перевернулось, переосмыслилось. Сжимает телефон в руке, снимая блокировку. Парочка сообщений: несколько от Тэхёна, ещё со вчера; одно от Мирэ и самое заветное: Чонгук: Доброе утро, сладкая. Как спала? Я скучаю… Исходящее сообщение: «Доброе. Без тебя сплю плохо. Ты же моя грелка, а теперь мёрзну…» Следом добавляет грустный и хмурый смайлик, но на деле по губам расползается улыбка. Закусывает нижнюю, чувствуя себя, будто снова студенткой, которой ответил тот, от кого весь поток бьётся в предсмертных конвульсиях. Чонгук: Знаю, но сейчас никак не могу вернуться, потерпи ещё немного. Мне тоже не хватает того, как ты липнешь ко мне, как обезьянка *смеющийся смайлик* Исходящее сообщение: «Вот же засранец. Липну значит?! Вот и сиди там. Передавай привет своей правой руке *смайлик машущей руки*» Чонгук: *множество смеющихся эмоджи* Ну, чего сразу так категорично. Я же шучу, малыш. Сейчас бы душу отдал за эту обезьянку… Исходящее сообщение: «Не подлизывайся…» Чонгук: Звучит, как вызов. Обещаю, приеду и подлижусь, как следует *хитрющий смайл* Исходящее сообщение: «Гавнюк!» Девушка не из робкого десятка, но от подобных сообщений Сола краснеет, как школьница. Одна мысль о юрком языке заставляет щёки гореть, а кончики ушей наливаться краской. Ей тяжело ему отказывать в этом, съезжая с темы или перехватывая инициативу в свои руки. Сложно и, где-то, стыдно, объяснить, что за двадцать пять лет её ещё ни разу не удовлетворяли орально. Просто так вышло. Университетским опытом не похвастаешься: были те, кому это не нравилось или же не видели в этом смысла, удовлетворяя лишь свои потребности и желания. Ким не было обидно, она мало придавала этому значения. Когда не знаешь, что это такое, тогда и не понимаешь, что теряешь. Так и получилось, что к своим годам, девушка чувствует себя неумело, когда дело доходит до орального удовлетворения. Чонгук никогда не жаловался, когда это делала она, но всегда пытался направить, подсказать, как правильно, как именно ему нравится. И Сола благодарна ему за это. С ним она поняла, что от этого можно получать точно такой же кайф, как и от самого секса, когда ты понимаешь, что доставляешь любимому человеку удовольствие, от которого он с силой сжимает простынь в кулаки и протяжно стонет. Но его она туда пускать боится. От чего, — сама не знает. Поэтому он никогда не настаивал, но в последнее время его подколы стали на регулярной основе. Настораживает. Морально подготавливает? Исходящее сообщение: «Я тоже скучаю… Мне пора на работу. Целую» Покрасневшие щёки и чуть приподнятое настроение. Кофе уже немного вкуснее, согревает. Сола приезжает на работу раньше положенного, принимаясь подготавливать кухню вместе с су-шефом. День совершенно обычный, скучный, не отличающийся ничем от прошедшей недели. Посетителей в меру, загруженность средняя. Но в какой-то момент телефон в заднем кармане джинсов отзывается вибрацией входящего сообщения. Мама: Сегодня у нас семейный ужин. Отказ не принимается, ты должна присутствовать. Мы давно не виделись, не заставляй отца злиться. Ужин в семь. Сола дочитывает до последней точки, закатывает глаза и безнадёжно вздыхает. — Всё, как обычно… Гаджет прячет обратно в карман, натягивает вежливую улыбку и направляется прямиком к Джину, сообщить, что сегодня ей очень нужно уйти пораньше. Казалось, что за эту неделю хуже быть не может, но, видимо, это был не предел. Настроению есть ещё, куда падать…***
Чонгука ломает. Выкручивает внутренности от желания её увидеть, коснуться. Он злится, что приходится врать, злится, что не может увидеться с ней даже тогда, когда по ночам возвращается в Сеул к Джину, действительно по работе. Сокджин обо всём знает, без лишних подробностей, но в известность поставить пришлось. Партнёр и главный шеф ресторана не может просто исчезнуть и неважно, что это временно. Джин никогда не задавал вопросов, всегда отличался тактичностью и какой-то необъяснимой проницательностью. Чонгуку он был больше, чем партнёр по бизнесу, он был другом. Тем, в ком Чон был уверен, поэтому он ничуть не сомневался, объясняя Киму, что появилась острая необходимость пропасть на несколько недель. Они договорились о встречах только в тех случаях, когда присутствие Гука было обязательным. Юнги дал добро на подобные случаи, предоставив Чону машину с незарегистрированными номерами. А Чонгук же попросил Джина приглядывать за Солой на работе. Почти за две недели Чонгук возвращался в город четыре раза. Ночью, в закрытом ресторане они с Сокджином решали возникающие проблемы, а ему руки выкручивало каждый раз от желания свернуть с намеченного маршрута, рвануть домой и увидеть её. Пусть даже спящую, любую… Просто увидеть, поцеловать. Чтобы получить возможность продержаться ещё. Очередной звонок от Джина, но в его голосе Гуку что-то кажется странным. — Слушай… — Ким затихает на мгновение, — я не уверен ни в том, что я видел, ни в том, что не делаю сейчас ошибку… — В чём дело? — настороженно. — Ненавижу такие ситуации, но… — слышится щелчок зажигалки, — вы там к девчонке никого не приставили? — затяжка. — Что? В каком смысле? — Её кто-то уже около недели забирает с работы, — Джин напрягается. — Ты видел, кто? — голос твердеет. Джин готов поклясться, что у Чона сейчас ходуном ходят желваки. — Мужчина, молодой, — Киму кажется, что он влезает туда, куда ему бы очень не хотелось, но чувство безвыходности бьёт по вискам. Знает, что должен рассказать. Он не уверен ни в чём и не знает подробностей и нюансов, поэтому сообщает Чонгуку лишь то, что видел без каких-либо предположений или намёков. Строго по фактам: молодой мужчина, дорогой автомобиль с водителем. — Что-то ещё видел? — задаёт вопрос, на который боится услышать ответ. — Нет, я тебе всё сказал. Предлагаю тебе приехать самому к закрытию и убедиться, чтобы я потом не выступал, как камень преткновения или тот, к кому первому полетят с кулаками. Выводы будешь делать из того, что увидишь сам, — Джин говорит спокойно, стараясь не будить в Чонгуке лишних эмоций. Но… Поздно. Чон скрипит зубами, потому что фантазия взыграла с неистовой силой. Всевозможные варианты с красочными картинками проносятся в голове, вызывая едва не приступ рвоты. Нервы натянулись почти до слышимого хруста. Время близится к полночи. До закрытия ресторана осталось несколько часов, а Чонгук уже не может ждать. Он плюёт и тут же срывается к машине, стараясь отбросить на время неприятно лезущие мысли. Мотор ревёт, и внедорожник вливается в общий поток машин. Час на дорогу. Паркуется в квартале от ресторана и натянув объёмный капюшон на голову быстро шагает к заднему выходу ресторана. Чон отбивает Джину смс, а тот через несколько минут выходит встретить его, тем самым убедившись, что никто из персонала не намерен сейчас выходить на задний двор. Мужчины тут же скрываются в кабинете Кима, закрываясь на ключ. — Как он выглядел? — Гук стоит у окна, задёрнутого шторой. — Я, по-твоему, с биноклем их рассматривал? — лёгкий смешок. — Я просто видел несколько раз, как высокий молодой человек встречал её, и они вместе усаживались в машину назад. Чонгуку кажется, что он сейчас раскрошит зубы в пыль. Кулаки постоянно сжимаются, неконтролируемо. Ему нужно подождать, чтобы увидеть лично. Джин просит держать себя в руках в независимости от того, что он увидит. Огласка и привлечение внимания к Чону сейчас будет излишней. На самом деле за то время, пока парни отсиживались у Юнги в загородном доме, ничего не происходило. На удивление всё было слишком тихо и спокойно. Мина это настораживало куда больше. Они всё ещё с Паком пытались выяснить, откуда произошла утечка, но это оказалось сложнее. Кто-то очень не хочет, чтобы истина вскрылась. У того, кто слил информацию, видимо, очень серьёзная и влиятельная поддержка. Это злит. Потому что в какой-то момент Пак и Мин потеряли контроль. Система, налаженная годами, чёткий график, — всё рушится, как карточный домик, рассыпается на крупицы, просачиваясь сквозь пальцы. И становится до скрежета зубов интересно, почему именно сейчас? Кому вдруг так резко стал мешать бизнес Чимина. Вопросов становится всё больше, а ответы на них покрыты огромным слоем вязкой трясины. Ресторан закрывается, персонал потихоньку расходится по домам, но Сола так ещё и не вышла. Чонгук силится не плюнуть на всё и просто войти в комнату для персонала, увидеть её, обнять и попытаться выкинуть из головы слова Джина о каком-то странном мужике, забирающем его девушку с работы вот уже неделю. Но звук подъехавшего автомобиля стирает всё под чистую, оставляя неприятное зудящее внутри чувство. Чон опирается об оконную раму плечом, сдвигая пальцами штору чуть в сторону. Наблюдает. Из машины никто не выходит, но стоит двери чёрного выхода хлопнуть, от чего оба мужчины в кабинете почти вздрогнули, из чёрной иномарки выходит мужчина. Чёрное пальто с приподнятым воротом; строгие брюки с идеально выглаженными стрелками; дорогие туфли, начищенные до, мерзко бросающегося в глаза, блеска. Лица не разглядеть, слишком темно, но всё, как и говорил Сокджин. Мужчина молод, это видно даже в темноте. Иссиня-чёрные волосы аккуратно уложены. На руке блестят дорогие часы, слегка отблёскивая, когда тот посматривает на время, явно в ожидании. И вот он, момент истины. В поле зрения появляется тонкая женская фигура, идущая прямиком к той самой машине и ожидающему мужчине, который тут же взялся поправлять ворот белоснежной рубашки. Чон цепляется за штору так, словно та удержит его от необдуманных поступков, приглушит разрывающееся сердце внутри. Джин, словно почувствовав, встаёт у Чонгука за спиной, чтобы, в крайнем случае, попросту не дать ему сорваться к выходу. Но, а пока, просто осторожно укладывает руку другу на плечо, чуть сжимая пальцы, дав понять о своей поддержке. Брюнет всматривается в тёмные силуэту двух людей с такой жадностью, что, кажется, ещё немного и из глаз кровь польётся. Но, на удивление, ничего не происходит. Почти ничего. Никаких объятий или приветственных поцелуев. Они здороваются, чуть кланяясь друг другу. Мужчина открывает для Солы дверцу машины сзади. Абсолютно ничего криминального, кроме мужской ладони, аккуратно умостившейся на девичьей талии, помогая той сесть в иномарку. И, вроде бы, можно выдохнуть. Он не поймал её ни на чём ужасном, но это всё равно не приносит спокойствия. Ему нужно выяснить, что это за мужчина, и по какой причине он видится с его девушкой на протяжении недели. Воспалённый мозг всё ещё рисует отвратные картины в голове, не унимаясь, вызывая тошноту. Ведь он понятия не имеет, что происходит за закрытой дверью в машине или же там, куда он увозит девушку каждый вечер.***
— Как вы там? — Юнги позвонил ближе к вечеру. — В порядке всё, — немного нервно. — По твоему голосу не скажешь. Чон, что случилось? — настойчиво, твёрдо. А Чонгук и не намерен скрывать, ему как раз необходима помощь Мина. — Ничего такого, пока сложно о чём-то говорить, но мне нужна твоя помощь… — Валяй. — Мне нужно найти информацию на одного человека. Я не знаю ни имени, ни фамилии, смогу дать только номер машины, чуть позже, — Гук старается говорить спокойно, но Юнги слишком хорошо знает друга и понимает, что это тревожит его, и, судя по голосу, не первый день. — Чон, уверен, что ничего серьёзного? Звучит это всё так себе… — Мин чуть напрягается. — Это касается Солы, сейчас бессмысленно делать какие-то предположения. Сперва найди, хорошо, а потом уже разберёмся, — брюнет настроен серьёзно, настойчив, а мятному ничего не остаётся, как просто согласиться. — Тэхёну знать надо? — Пока сам ничего не узнаю, нет. Я всё объясню, когда буду понимать, что к чему. — Хорошо. Кстати, всё более-менее спокойно, меня это напрягает, но отсиживаться дальше нет смысла, мы не можем знать, насколько это затянется. Возможно, дело сдвинется с мёртвой точки, когда вы вернётесь. Так что, скажи Паку, что ваш «карантин» закончен, можете возвращаться в любой момент. — Спасибо. Я отпишусь, когда будет больше информации. Увидимся, — Чон сбрасывает и тут же отбивает смс Джину. Чонгук решил вернуться в Сеул в тот же вечер. Он попросил пока никому из персонала не сообщать о возвращении. Исходящее сообщение: «Я заеду, как в тот раз. Встретишь?» Джин: Жду… Всё повторяется в точности, как и в ту ночь. Джин встречает Гука у чёрного выхода. Всё также ждут злосчастный автомобиль в кабинете Кима. Но на этот раз у Чона есть некоторые мысли, которые он хочет проверить, и, заодно, ему нужен номер машины, для Юнги. Иномарка паркуется. На удивление, в этот раз, почему-то, без водителя. Мужчина выходит из машины, захлопывая за собой водительскую дверь. Чонгук достаёт телефон, набирает, до лопающихся сосудов в глазах, знакомый номер. Гудки… — Алло… — Привет, маленькая, — голос едва не срывается. Стискивает челюсть. — Привет, — мягко. — Я возвращаюсь домой, буду через минут двадцать, давай заеду за тобой на работу, поедем вместе? — он слышит шаги за дверью кабинета, голос, который эхом отзывается в трубку. — Я еду сегодня к родителям, они хотят о чём-то поговорить. Останусь у них, уже поздно. Буду завтра утром. Прости… — Сола кусает губы, стараясь говорить спокойно. Она нервничает. Теребит пальцем пуговицу пальто и проклинает себя в сотый раз. Она увязла в этом. И как выбираться, — не имеет понятия. Её разрывает внутри. Сола соскучилась настолько, что от его слов, что он возвращается уже домой, что они наконец увидятся, ей хочется не просто рыдать, — выть, надрывно, до хрипа. Потому что вместо долгожданной встречи, она вынуждена солгать ему, чтобы рассказать всё как-нибудь потом. Когда найдутся подходящие слова. Когда ситуация, возможно, как-нибудь да разрешится. Когда она сможет спокойно вдохнуть полной грудью. Когда-нибудь. Но не сейчас. — Мне надо бежать, прости… — проглатывая слёзы, отключается. А Чонгук сжимает в руке телефон до хруста и слышит спешные шаги, где-то за дверью. Внутри что-то обрывается, с треском разлетаясь. Царапает внутренности, кости, до ноющей боли. Он оборачивается снова к окну, выглядывает. Девушка спешит, не здороваясь и почти игнорируя мужчину, сразу ныряя в машину. Тот обходит автомобиль и садится за руль. Мгновение. Тишину, повисшую в кабинете, сотрясает громкий удар мужской руки о деревянную оконную раму, едва не разнося её в щепки. Капли крови медленно стекают по пальцам, окрашивая татуировки в багровый оттенок. И прежде, чем мозг начинает здраво мыслить, Чонгук срывается с места, подхватив со стола ключи от машины, выделенной ему Юнги. Это не его машина. Она его не узнает. Джин даже не пытался вмешиваться, хорошо понимая состояние мужчины. Он знает, что тому следует во всём разобраться и уверен, что ему хватит на то мозгов и самообладания. Молодой, но не глупый. Ким молча провожает взглядом разъярённого Чона, доставая из внутреннего кармана пиджака телефон. Джин: Он сорвался за ней. Будь на чеку… Мин: Понял…
В салоне автомобиля тишина, нарушаемая едва слышной музыкой, льющейся из динамиков. Какой-то незатейливый мотив, не несущий никакого смысла. Незачем даже вслушиваться в слова. — Что-то случилось? — мужской голос осторожно просачивается сквозь дымку задумчивости Солы. Она же не поворачивает головы в его сторону, смотрит будто в одну точку. — Звонил один человек, — проталкивая звуки, сливает их в слова, — пришлось ему соврать… — на выдохе, втягивая шею в высокий ворот пальто, в запахе которого угадывается парфюм Чонгука. Кажется, живя с ним, Ким пропиталась им насквозь. — Твой молодой человек? — быстрый взгляд в её сторону. Сдержанный женский кивок. Он видит, как она поджимает губы, отворачиваясь. Проглатывает вздох, понимая всё то, что она чувствует сейчас, потому что сам около получаса назад сделал тоже самое. И это едкое чувство предательства всё ещё горит под кожей. — Надо немного подождать… — хмурится, понимая, что от его поступка зависит будущее не только его, — ты же знаешь… — сжимает крепче руль, стискивая челюсти. Ни он, ни она не хотели, чтобы всё было так. Они появились друг у друга так некстати, но оборвать сейчас всё не могут, даже после откровенного разговора. Он тогда ей признался во всём, не боясь ни осуждения, ни каких-либо слов, просто увидев в женских глазах всё то, о чём она молчит. Они проговорили тогда до утра. Вот только игра, где им отведены роли ведомых, ещё не окончена… — Знаю… — неудачная попытка улыбнуться. В руке всё также зажат телефон. Крепко, почти истерично. Она будто хватается за него в попытке успокоить себя, что всё правильно, что всё будет хорошо. А где-то на подкорке зудит голос совести, шепчущий, что Ким должна была рассказать. Обязана была признаться, что у неё не всё гладко, что проще согласиться и сделать вид, что она пыталась, чем что-то кому-то доказывать и объяснять. Раньше же справлялась… Раньше же всё получалось… Тогда почему именно сейчас горло стягивает судорогой, а перед глазами снова и снова возникают другие глаза? Тёмные, искрящиеся, живые. Настоящие. И улыбка. Улыбка, в которой отражаются все его эмоции. Улыбка, от которой у неё щемит в груди. Улыбка, которой ей так не хватает… Сейчас. Сола зажмуривается на мгновение, медленно втягивает воздух и задерживает дыхание. Сердце гулко ударяется о рёбра, обрываясь. Она столько раз врала. Миллион раз юлила и выкручивалась. Когда же её ловили «за руку», то стояла до конца, либо продолжая свою легенду, либо замолкая, игнорируя крики, вопросы, угрозы. Ей было всегда всё равно. Почему же сейчас хочется разблокировать телефон, набрать номер и рассказать всё? Девушка едва ощутимо вздрагивает, когда чувствует прикосновение. Чужая рука накрывает её пальцы, слегка сжимая. Она смотрит, будто заторможенная. Горло сводит сильнее. И ощущение, что всё не так острее. — Я заказал столик в ресторане. Думаю, что тебе понравится, — мужчина улыбается, смотря на дорогу, поворачивая машину. Свободная ладонь крепко держит руль, а у неё перед глазами другое. Секундная вспышка, но такая яркая, что сердце ухает куда-то в желудок. Машина. Руль. Широкая ладонь и длинные пальцы с двумя кольцами. Змеи-вены, будто ожившие, бродят под карамельной кожей. И движение, плавное, не отрывая ладонь от руля. Одно действие. Тот… Другой. Он ведёт машину иначе. Сола скользит взглядом по фигуре сбоку, по контуру лица, чуть размытому в свете фонарей, мелькающих за стеклом. Жадно всматривается в профиль, прищуривается. И не находит лукавых лучиков у глаз, смеющегося взгляда, расслабленности. Нет лёгкости, словно он и машина — одно целое. Нет игривости во взгляде, когда смотрит на неё, забывая словно о дороге. Нет наглости, когда толкается языком в щёку, поддевая девушку словами, полностью игнорируя тот факт, что они на оживленной трассе. Он всегда в шутку пугал её, заставляя умолять, чтобы отвернулся от неё, хвататься за его руку крепче. Смеялся в голос, а она дулась, как маленькая, только для того, чтобы потом… После… Чонгук обнимал крепче и целовал дольше и жарче, прося прощения. Она уверена, что он знал, что обида наиграна, но позволял ей так делать вновь и вновь… Флешбеки бьют нещадно, вспарывают всё то, о чём Ким даже не догадывалась. Она не предполагала, что помнит каждую секунду, проведённую вместе. Каждое его движение. Каждый жест и взгляд, интонацию. Она будто прощается. Становится душно. Ей жарко в машине, в одежде, в собственном теле. Выдёргивает руку из-под чужой ладони, дёргает ворот пальто, стягивая тонкий шарф, будто от этого станет легче. Мужчина продолжает что-то говорить, Сола не слышит. Не видит дороги. И не сразу понимает, что машина остановилась. На негнущихся ногах выходит из салона, позволяет увести себя в сторону ресторана. Скользит взглядом невидящим по табличке и горько хмыкает себе под нос, читая кричащую надпись. Один из самых дорогих в Сеуле. Место, куда приходят не отужинать, а блеснуть состоянием. А ей милее серый диван в просторной гостиной, тарелка попкорна и плазма на стене. Горячее плечо рядом и постоянные комментарии, мешающие смотреть. Домой. Ей хочется домой. К нему… Их столик в самом углу у глубокого окна. Мягкие подушки в креслах, белоснежная скатерть, от которой слепит глаза. Хлопковые салфетки и сервировка. Их пальто тут же исчезают ещё на входе, подхватываемые внимательными руками. Стук высоких шпилек заглушен мягким покрытием. Свет переливается в приборах и женских украшениях. Мужчина отодвигает кресло, помогая Соле опуститься в его мягкость. Вино тут же заполняет высокие бокалы. Ей не виден зал, лишь отблески в стекле сбоку. И Ким совершенно не замечает широкоплечую фигуру мужчины в чёрном балахоне за столиком за ними. Всего шагов десять назад. Он снимает капюшон, чтобы не привлекать внимания. Заказывает только вино, улыбается официантке, а у самого щиплет глаза. Чувствует себя омерзительно. Ненавидит за то, что делает, раздираемый желанием уйти, чтобы не знать, не видеть, и остаться, чтобы убедиться. Убедиться хоть в чём-нибудь. Он не слышит разговора. Может только считывать эмоции с мужского лица. — Когда мы пойдём к родителям? — Сола тянет вино, откинувшись на спинку кресла. Накручивает прядь волос на палец, а мужчина за её спиной едва заметно усмехается. Она нервничает. Ему очень хорошо известен этот жест. Даже среди миллионов он узнает это движение. Ким не просто крутит прядь. Она запускает пальцы в волосы, чуть приподнимает у корней и после, медленно, расчесывает их, доходя ровно до средины, чтобы остановиться там и создать спираль, что упадёт мягко на грудь. Его личный фетиш. Он готов смотреть на игру света в прядях вечность. Знает, что она в этот момент чуть прикрывает глаза, ведёт едва-едва шеей, а после облизывает губы, кусая нижнюю. — Я думаю, что надо собрать твоих и моих, — её спутник поглаживает пальцами подбородок, касается своей нижней губы, смотрит на неё в упор. А Чонгук видит, как темнеют его глаза. И пальцы на тонкой ножке бокала сжимаются крепче. И вино горчит сильнее. — Да, но ты же понимаешь, чем это чревато… — Ким встряхивает волосами, упрямо поджимая губы. Тянет длинные рукава рубашки ближе к ладони, играет браслетом, подергивая. — Красивый, — спутник внезапно прерывает их разговор и накрывает её руки своей. Поддевает золото на запястье, пропуская палец между ним и кожей, поглаживая. Сола опускает взгляд, наблюдая за его движениями. Уголки губ чуть трогает улыбка. В ней нет грусти, в ней просто воспоминания, оставшиеся после причины этого подарка. — Да, очень, — и вдруг, девушка свободной рукой щелкает замком, снимая, — пришло время, наверное, снять его, — неожиданное желание, которое возникло впервые за столько лет. — Его место должен тогда занять другой, — мужчина напротив мягко улыбается, продолжая поглаживать большим пальцем девичье запястье. Чон же прикрывает глаза, с трудом проглатывая вязкую слюну. Желание уйти острее. Ему приходится прикладывать усилия, чтобы остаться и не разбить голову тому, кто ступил на чужую территорию, разрешив себе вольность. — Когда-нибудь, — Сола кивает и освобождает руку из аккуратной хватки. Но что-то в миг меняется. Мужские пальцы снова возвращаются. Сжимает на этот раз сильнее, словно завороженно смотря ей в глаза. Ким удивленно вскидывает брови, а у Чона скрипят зубы за её спиной. Девушка прокручивает запястье в новой попытке освободится. — Пусти, — шёпотом, почти испуганно. Он медлит, хмурится и тянет её к себе, заставляя наклониться корпусом. Сола шумно втягивает воздух, со свистом, — ты делаешь мне больно. Мужские губы трогает едва заметная улыбка и через мгновение он отпускает женскую руку. — Мне нужно выйти на пару минут, — недовольство сквозит в девичьем голосе. Он встаёт первым, отдвигает её кресло, помогая подняться. Стоит в пол оборота к брюнету, а у того сводит скулы, когда он замечает, как мужские пальцы поправляют пояс брюк, будто ремень начинает давить; как прищуривается, окатывая фигуру женскую липким взглядом. Всё ясно без слов. Чон сам давится воздухом от её внешнего вида. Тонкая, нежная. Настолько утонченная, что хочется укрыть её от всех, оставив эгоистично только для себя. Он допивает вино одним глотком, оставляет на столе деньги и встаёт, стараясь быстрее покинуть душное, для него, помещение. Не потому, что боится быть замеченным. Не потому, что боится столкнуться с Солой взглядом, когда она пойдёт обратно. Он чувствует себя лишним… Здесь. В её жизни… А Ким стоит в уборной, упираясь ладонями в дорогой мрамор. Смотрит на своё отражение и прикрывает глаза, упираясь в зеркальную гладь лбом. Она слишком вписывается в этот мир роскоши. Она легко дорисовывается в окружении достатка и статуса. Впитано всё это с молоком матери. Выдрессирована до автоматизма. Вышколена до восхищения. Вот только она чувствует себя здесь лишней… Здесь. В этой жизни… Звук шпилек по кафелю звонок. Мотор внедорожника на улице разрезает тишину ночи. Шорох её кожаной юбки. Скрип педали под массивным ботинком. Её улыбка и изящное движение кистью, отбрасывая волосы за спину. Его впалые щёки и стиснутые зубы, почерневший тусклый взгляд. Она поднимает глаза и тут же щурится от яркой вспышки фар, бьющей прямо в неё, ослепляя. Он замирает от неожиданности, она прикрывает глаза ладонью. Он умирает внутри. А у неё сердце сдавливает и будто замирает. Секунда. Лишь мгновение. Звук разбившегося бокала, упавшего с подноса официанта, ей под ноги. Она опускает взгляд на испачканные туфли. Он срывает машину, скрываясь в темноте. Оба выдыхают медленно и одновременно, удаляясь друг от друга…***
Чонгук крутит в руках бокал, смакуя горечь спиртного на языке, словно пытается приглушить этим то, что ядом расползается под кожей. Ни один, даже самый крепкий и выдержанный, алкоголь не сможет притупить то, что горит и без топлива. И ощущение грязи никак не покидает. Стискивает челюсти до зубного скрежета. Первое, что буквально выкручивает кости, — враньё. Она солгала. И голос даже не дрогнул. Ночь тихая, слишком. Давит на виски, спускаясь, будто пятерней, на горло, сжимает до пульсирующей вены на лбу. Он зол. Он в ярости. Мысли хаотично мечутся в голове. Слишком многое случилось за последние две недели, но, как оказалось, даже чужая кровь на руках меркнет по ощущениям рядом с этим. Он будто сам словил пулю. Точно в цель. Ни миллиметром промаха. — Чон, — голос Тэхёна нарушает повисшую тишину, вибрациями сотрясая и без того накалённый воздух. Звук открывающейся входной двери заставляет задержать дыхание обоих. Горничная любезно кого-то встречает, разговаривая в полголоса. Второй же звучит едва уловимо, не разобрать. Но застывшая фигура при входе в большую гостиную не требует представления. Сола гулко проглатывает, скопившуюся в миг, слюну, врастая в пол. Ноги, будто свинцом налились, а в груди сдавливает с каждым вдохом. Она видит брата, сидящего во мраке на диване, прожигающего в ней дыры. Ей кажется, что одежда и правда вот-вот на ней загорится. И причина ей хорошо известна. Она стоит у окна, освещаемая тусклым светом торшера. Облажалась. По-крупному. Собственноручно накинула удавку себе на шею. Проще своими же руками содрать с себя шкуру живьём, чем чувствовать, как она будто волдырями покрывается от того чёрного, сердитого взгляда, что забивает колья в её едва бьющееся сердце. Она не знает, что сказать. Должна ведь, но страх сдавливает горло. Стоит, жадно хватая воздух ртом, в попытках не умереть от асфиксии. Тэхён отводит взгляд от девушки, не сдвинувшись с места, не произнеся ни звука. И это в разы хуже, если бы он начал её отчитывать, как школьницу. Но ситуация совсем иная. Отчитывать должен другой, но он, по истине, хладнокровен. Молчит, сжигая её нервы медленно и методично. И, наконец, он отмирает со своего места. С пугающим спокойствием ставит бокал на столик перед диваном. Кидает короткий взгляд на кудрявого, проходя мимо девушки, не зацепив и волоска на её плече, окатывая лавиной льда, что, будто иглами впивается ей в кожу, щиплет лицо. Губы сушит, в ушах отвратительный звон её натянутых нервов. Кажется, ещё мгновение и её вырвет. Чонгук хлопает входной дверью, заставляя её вздрогнуть, словно от выстрела. Короткий кивок Кима на выход, намекая, что ей следует поторопиться за мужчиной. Всё также в гробовой тишине, которая гудит внутри, сотрясая органы. Сола срывается с места, вылетая следом за Чоном. Догоняет его у ворот, но язык всё также не поворачивается, словно онемел. Она просто идёт следом, представляя во всех красках то, что может её ожидать дома. И лучше бы ему взорваться, высказаться, чем душить её молчанием, туже затягивая удавку на шее. Невыносимо. Всю дорогу в машине висит оглушающая тишина. Вспышки фонарей, скользящие внутри солона, и слабый шум дороги удерживают Ким в сознании. Руки неустанно потеют, сжимаясь в кулаки с периодичностью. Зубы едва не стучат друг об друга. Ей хочется закричать, надрывая связки, чтобы сбить этот разрастающийся нервный комок внутри себя. Чонгук же сосредоточенно ведёт машину, ни разу не скользнув взглядом в сторону девушки. Держит руль настолько крепко, что, кажется, выломает его с корнем при первом же повороте. Внутри всё горит, поразительно выжигая все чувства и мысли дотла, что хаосом крутились минутами ранее. Ему хотелось вывалить ей на плечи всё то, что с ним творилось эти недели, дать осознать, что он ломался изнутри, принимая себя нового, и тешился мыслью, что дома ждёт она. Та, ради кого он готов ломаться и ломать сотню раз, пачкая руки кровью, захлёбываясь ею, но продолжая дышать. Становится пусто. И это пробивается дрожью по телу. Ему до истерики хотелось верить, что у них всё по-настоящему. Без лжи. Чисто и открыто. Но первая капля яда уже пропитала его сухожилия. Жжёт. Оплётка руля хрустит под натиском мужской силы. Машина паркуется на подъездной дорожке у дома Чонгука. Тот выходит всё также молча, хлопая с грохотом дверью. Сола едва не икает от резкого звука. Быстро сгребает себя в кучу, вылезая из машины следом. Догоняет мужчину, зайдя в дом. Дверь захлопывается за её спиной, а ей кажется, будто за ней остался весь кислород. В груди давит. Понятия не имеет, как и что объяснять, с чего начинать. Как оправдать свою ложь, а главное чем? — Чон, — наконец срывается с дрожащих девичих губ. Его молчание, словно пытка. Мужчина скидывает куртку, бросая её на диван. Останавливается у панорамного окна, не оборачивается. — Кто он? — вопрос в лоб, едва не сбивает с ног. Сола ошарашено вскидывает голову, врезаясь растерянным взглядом в широкую спину. Она не думала, что он в курсе, с кем она провела вечер. Паника бьётся под кожей сумасшедшим пульсом. Давать заднюю и, снова, врать — не вариант. — Друг… — произносит едва слышно. Прекрасно понимает, как это может выглядеть со стороны, но тут она не лжёт. Во всяком случае, она в этом уверена. — С привилегиями? — голос низкий, вибрирует опасно. — Что? — Ким давится воздухом, хлопает глазами. Растерянность сменяется, вдруг хлынувшим, возмущением. — Ты с ума сошел? — скидывает пальто, уже смелее ступая к мужчине. — Сола… — оборачивается, не улыбка, а смертный приговор, — я видел вас, не единожды. Я похож на идиота? — Ты следил за мной? — её шок раскрашивается всё ярче с каждым его последующим словом. — Нет. Так сложились обстоятельства, что мне пришлось несколько раз приезжать ночью в ресторан. И так уже вышло, что я увидел вас, — глаза тёмные, пугающие. — И как он? Хорошо трахает? — скрепит зубами, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться. Опускает руки в карманы спортивных штанов. Сола вспыхивает яростью, проезжаясь ладонью по чоновой щеке в мгновенном порыве. Ещё слово с его уст и она вцепится ему в шею. — Ты совсем охренел? — шипит, сверкая зрачками. Ей не верится, что он это озвучил, ей не верится, что он о таком подумал. Чон свирепеет, играя желваками. Ведёт челюстью. — Это я-то? — сужает взгляд. — Давай прикинем. Ты отсутствуешь больше двух недель, скучаешь, плюёшь на всё и решаешь вернуться раньше. И вот, наконец, едешь домой. Звонишь мне, сказать, что возвращаешься, а я говорю тебе, что занят. Допустим, да? Всё в порядке. Но вот незадача, ты стоишь в этот момент с телефоном у уха, слушаешь, что у меня есть какие-то очень важные дела, — рисует в воздухе кавычки на последних словах, — наблюдая, как я сажаю в свою машину другую девушку? А в итоге я тебе говорю, что еду навестить родителей, — говорит, делая мелкие шаги в сторону Ким. Та бегает по его лицу глазами, хватая воздух рвано. Её трясёт. То ли от злости, что он следил, то ли от всей ситуации, которая выглядит совсем не так, как есть на самом деле. — Чонгук, — жестом останавливает его, выставив перед собой ладонь, — я знаю, как это выглядит, но всё не так, — чуть смягчает голос, пытаясь объяснить. — Усраться, — прыскает ядовитым смешком. — А как тогда? — Он, правда, друг, — охает, когда мужчина резко хватает её за запястье, отводя его чуть в сторону. Ей больно. — Да что с тобой? — хлопает свободной рукой его по груди, но он и ту ловит, выкручивая. Почти обездвиживает, но наступает, заставляя пятится назад. — Друг — это Чимин. А этот гандон тебе далеко не друг, — хрипит в полголоса. У Солы мурашки холодом бегут по коже. Его интонация иглами впивается в тело, зудит. — Ты — идиотка, если не видишь, что он мысленно разложил тебя во всех позах, — снижая голос почти до шёпота. — Прекрати, — дёргается, чувствуя позади себя стену, — он ни разу на это не намекал, но даже если и так, по-твоему я бы позволила? Серьёзно? — искренне удивляется. — Печально, что ты обо мне такого мнения, — кривится, прокручивая запястья в мужских руках. Кожа в тех местах уже печёт. Он впервые причиняет ей боль. — Печально, что ты такая дура. Он бы тебя и не спрашивал. Вот этого ты не понимаешь, — дёргает девичьи руки, пресекая попытки освободиться. — Где браслет? — не глядя поглаживает большим пальцем тонкое запястье. — Решила снять, — Сола теряется на мгновение, не успевая улавливать мужские эмоции. — Никогда не снимала, а именно сегодня решила? — сдавливает сильнее. Слишком больно обжигает это внутри. Он знает, что значил для неё этот браслет, и факт того, что она только сейчас с легкостью от него избавилась бьёт в солнечное сплетение, без промедления. — Хватит, — повышает голос. — А что хватит? К нему хочешь? — Ты совсем, что ли, поехал? Прекрати себя так вести, — Ким злится. Ей бы стоило объясниться, чтобы унять мужскую фантазию, но его слова обидой режутся под кожей. — А как я себя веду? Не так, как он? — ядовито, с ухмылкой. — Хватит, спектакль затянулся, — Сола смотрит прямо в глаза, а у самой возмущение кипит в глотке. — Он бы не лез ко мне… — и ей хочется рассказать причину своей уверенности в этом, но слова встают поперёк горла, когда она видит Чонгука таким. — Сколько уверенности, вах… — А ты глаза разуй, и не равняй по себе, — выпаливает раньше, чем осознаёт сказанное, но слов назад не берёт. Закусывает щёку изнутри. По-детски не сдерживается, пытаясь уколоть в ответ.• Michele Morrone — Watch Me Burn •
— Ах не равнять по себе… — резко отпускает. С утробным рыком бьёт ладонью в стену, рядом с девичьей головой. — Помнится мне, против ты не была в ту ночь. Или рвущиеся из тебя стоны были протестом, а я не так распознал? — Сола стискивает челюсти, зная, что сказала не подумав, выпалила сгоряча совсем не то, что следовало. Но ярость вскипела в венах, снимая все замки с языка. Она хотела. Несомненно она хотела его в ту ночь, в их первую и весьма бурную встречу. Он избавил её от неприятностей, несмотря на то, что она не просила. Немного нагловатый, дерзкий, но чертовски горячий. Да, она была под алкоголем, но хорошо понимала то, какие ощущения он вызывал в ней, и градус всего лишь добавил смелости пойти дальше, отдаться порыву, утонуть в адреналиновой эйфории. — Отойди, — толкает силой мужчину в грудь обеими руками. Тщетно. Ещё раз, сильнее. — Да что с тобой, твою мать, — криком. Лупит Чона ладонями, толкает, наконец сдвинув с места. Тот, не долго думая, цепляет девушку за подбородок, больно сжимая пальцы. Он выпил. Он зол. Он обижен. — Раз не понимаешь разницы, я покажу, как выглядит, когда берут, а ты против, — впивается больно в девичьи губы своими. Прижимает к себе плотно свободной рукой за талию, не ослабляя хватки на подбородке. Напирает, буквально впечатывая её в стену. Слышит глухой болезненный стон в поцелуе. Сола пытается брыкаться, отстраниться. Возмущению нет предела. Кончики пальцев горят огнём от злости. Впивается ногтями в мужские плечи, надавливает. Ничего не получается. Он, будто обезумевший зверь, готовый её буквально порвать в клочья. Ким втягивает с трудом, почти со свистом, воздух через нос. Тело горит. Места к которым он прикасается жжёт. Ткань на пояснице больно ёрзает по коже от его тяжелой, сдавливающей всё сильнее, руки. Подбородок ноет, губы болят. Ураган внутри закручивает чувства в воронку, смешивая всё воедино. Злость, страх, растерянность и… Возбуждение. Ядерная смесь. Которую он с остервенением подогревает, занося над опасной субстанцией спичку. Выпускает девичью челюсть, скользя ладонью ниже, успевая сдавить горло перед тем как рвануть ещё ниже, сдёргивая с плеч рубашку, пуговицы которые разлетаются в разные стороны от мощного надрыва ткани. Припадает губами к ключицам, кусая кожу зубами тут же. До всхлипа, до боли, до мгновенно наливающихся следов. Он никогда не думал, что в нём проснётся желание причинить ей физическую боль, чтобы дать почувствовать собственную, душевную, скребущую наживо. Пелена застилает глаза. Хочется со всей яростью донести до неё свои чувства, раздирающую внутренности ревность. Наглядно объяснить, что она только его, только для него. Всё происходящее превращается в какой-то звериный акт. Чон срывает с неё рубашку полностью, едва не частями: ткань расходится по швам. Пальцами в волосы, сжимая в кулак у самых корней. Оттягивает вниз, запрокидывая её голову назад. Сола шипит, вскрикивая. Кусает губы до крови. Она понятия не имеет, что ей делать, потому что мозг кричит одно, тело — другое. Страх от такого Чонгука бьёт набатом по вискам. Никогда она ещё не видела его таким. Никогда он не позволял себе такого. Это пугает, до ползущего холода по позвонкам, но, чёрт подери, возбуждает, заставляя тело непроизвольно реагировать. Она прекрасно понимает, что это слабо тянет на «секс после ссоры». Ссора толком не решена, секс едва похож на страстный порыв, проявление любви. Скорее на наказание. Немного с перегибом, но заслуженное. И на мгновение, всего на какую-то несчастную секунду, в женской голове проносится шальная мысль о том, что ей нравится это изощрённое наказание. Нравится, как он её берёт, пытаясь что-то ей доказать. Мокнет, простанывая в закрытые губы, когда его пальцы свободной руки рывком задирают кожаную юбку, проскальзывая сразу между ног. Не медлит. В его действиях ни грамма нежности, — она будто в миг растворилась. Ким хорошо ощущает то, насколько этот мужчина зол. В голову упорно лезет здравый смысл, — не говорящий, — молящий, не доводить больше никогда до такого. Не проверять этого мужчину на прочность. Не испытывать его терпение. Потому что, видит Бог, проигравшей окажется она. А тело же электрическим разрядом пускает в кровь извращённое желание повторить это хоть раз ещё. У Чонгука пелена на глазах, уши заложены. Злость и ревность крошат кости почти до пыли. Мажет пальцами по мокрому шёлку, ловя губами стон. Ещё. Ему надо ещё. Отстраняется, но только лишь для того, чтобы резко дёрнуть девичье тело на себя, а после развернуть и силой прижать лицом к стене, удерживая её голову, плотно прижатую к гладкой поверхности, одной рукой. Второй же сдвигает бельё в сторону, проникая внутрь с лёгкостью. Сразу двумя. Мокрая настолько, что едва не течёт по пальцам. Коленом раздвигает ноги шире, толкаясь. Не даёт шевелиться или даже обернуться. Сола упирается ладонями в стену. Кожа на лице саднит. Неприятно. Поскуливает от грубости мужской, но то, с каким остервенением он трахает её рукой, выбивает остатки сознания. Это впервые, когда он отнюдь не заботится о том, хорошо ли ей, безжалостно обрушивая на неё свои чувства. А ей больно, где-то обидно, но, чёрт возьми, хорошо. Несмотря на то, что возмущена его поведением, тем, что он подумал о том, что она ему изменяет или сможет изменить; тем, какой именно способ он выбрал для своего наказания, хоть и вина её лишь во лжи. Чон перешел границу, переступил черту. Уши горят, сердце бешено колотится, сбивая дыхание, а пальцы жёстче вторгаются в женское тело, заставляя ноги едва держать её. Он не чувствует привычного трепета, прилива нескончаемой нежности, желания возвести её удовольствие до апогея. Отнюдь. Он чувствует жажду сбить напряжение, согнать раздирающую, едкую ревность, показывая, что она была не права, что он в силах стерпеть многое, но не ложь или предательство. Не слышит женских всхлипов и просьб чуть сбавить напор. Прижимается к женской спине вплотную, переводя ладонь с её лица на волосы. Сжимает в кулак, чуть оттягивая, продолжая скользить в ней пальцами, чуть дёргая ими. — Больно, — хрипит, глотая скулёж. — Так и должно быть, — рыком на ухо. Мажет пошло языком по линии челюсти, прикусывая кожу зубами. Чувствует солоноватость и только сейчас замечает, что по бархатным щекам струятся слёзы. И, от чего-то, ему не хочется останавливаться, не хочется отпускать её. Жажда довести до конца начатое глушит все здравые импульсы в голове. Наконец выскальзывает из неё, разворачивая силой к себе лицом. Помада размазалась, губы искусаны, потёки от туши. Глаза горят не ясным, то ли страхом, то ли возбуждением, но не умоляют. И занавес падает. Грубо вторгается в женский рот двумя пальцами, заставляя слизать с них собственную смазку. Сола едва не давится, глухо закашливается, но слушается, вылизывая, посасывая кончики. Конец прелюдии. Чонгук рывком поднимает девушку за бёдра, заставляя обхватить его талию ногами, а сам крепко обхватывает обеими руками её. Сжимает едва не до хруста. Давит вниз, вжимаясь в неё твёрдым пахом. Не целует, — вгрызается в губы, яростно терзая их, чувствуя слабоватый привкус крови. — Прости меня… — шепчет девушка, крепче обхватывая мужские плечи. Сил едва хватает удерживаться, ноги трясутся от напряжения, но она чувствует, что обязана извиниться. Прямо сейчас. И если понадобиться, не один раз. А на мужчину это действует совсем не так, как ожидалось. Горло стягивает в тиски. Её извинения будто напоминают ему причину всего происходящего, о которой он на какое-то мгновение успел забыть, поддаваясь желанию. Молчит, сильнее стискивая челюсти. Несколько шагов и они на кухне. Ногой отшвыривает стулья у кухонного островка, усаживая Солу на столешницу, предварительно расталкивая рукой содержимое на ней, что с грохотом слетает на пол. Впивается губами в кожу на ключицах, терзает, засасывает, оставляя багроветь следы. Ким шипит, шумно втягивая воздух, чуть ахает от болезненных ощущений, продолжая говорить что-то едва внятное. Сознание плавает в рвущих надвое ощущениях. Не сопротивляется, но с силой сжимает рефлекторно мужские плечи с каждым его грубым действием. Царапает сквозь ткань. — Прости… — и снова молит, словно в бреду. Прикрывает глаза и хмурит брови, чувствуя, как кожу живота обжигают чужие губы, язык. Пальцы сжимают бёдра до ноющих мышц. — Я не остановлюсь, — Чон тут же поднимается к женской шее, цепляя кончиком языка мочу уха, — если ты на это надеешься, — снова ладонь в волосы. — Не надеюсь, — срывающимся голосом, гулко сглатывая. — Я просто… — Да… — перебивает, сжимая пальцы на горле. Сола хрипит, дышит слишком тяжело и громко, — ты просто, — рывком стаскивая девушку с поверхности на пол. Разворачивает вокруг своей оси, придавливая пахом к столешнице. Та больно впивается в тазовые косточки. Влажные руки лихорадочно проскальзывают по гладкому мрамору, в надежде найти опору, ухватиться. Жарко. Воздух вокруг накаленный, тяжелый. Кислорода едва хватает, чтобы насытить им лёгкие, что горят с каждым вдохом. Связь с реальностью растворилась окончательно, уступая место чувствам, лезущим наружу, болезненно разрывая плоть. Чонгук в одно движение стягивает с себя футболку. Задирает выше юбку, опоясывая ею женскую поясницу. Толкается твёрдостью, вдавливая сильнее, опрокидывая девушку грудью на столешницу. Сжимает в руке кожаную ткань на пояснице до хруста. Звонкий, тяжёлый шлепок по обнажённым ягодицам. Ким вскрикивает, дёргаясь от удара. Пошевелиться едва может. Ледяная поверхность мрамора неприятно соприкасается с кожей, тазовые косточки горят от грубого вдавливания. Тело бьётся в агонии, сгорая от боли и возбуждения одновременно. За всю жизнь она не припомнит ни одного мужчину, который позволил бы себе такое. Кому бы она позволила. Дрянной характер всегда давал свои плоды: ссоры, скандалы. Но ни один мужчина в её жизни не осмеливался на подобное. Единственное наказание, по их мнению, было расставание. Чему Ким, напротив, всегда была несметно рада, довольствуясь тем, что очередной представить «сильного» пола, не выдержав, поджав хвост сбежал, гордо выкрикивая: «— Ни один нормальный мужик не захочет возиться с такой, как ты!». Может и правда? Может ей нужен ненормальный, отбитый, лишенный инстинкта самосохранения? Но ей нравилось это. Нравилось то, что ещё никому не удалось присмирить её, подмять под себя, показать, что есть кто-то, кто способен с лёгкостью справиться с её нравом, усмирить, как буйного подростка. Никому это не удавалось, даже Тэхёну. Кроме одного… Того, что с остервенением сейчас оставляет вспыхивающие краской следы на её ягодицах, до рвущихся с криком слёз. Безжалостно рисуя симметрию на обеих округлостях, с грудным рыком упиваясь женскими криками, всхлипами, бессвязным мычанием. — Это даже частично не передаёт того, что ядом кипит во мне, детка, — ещё шлепок. Кожа горячая, упругая, налившаяся кровью. Чон стягивает окончательно шёлк, оставляя его болтаться где-то в районе коленок, что то и дело смыкаются. Тянет резинку штанов вместе с боксёрами ниже, приспуская не сильно, лишь высвобождая пульсирующий, болезненно твёрдый член. Упирается головкой между ягодиц, ведёт ею ниже, растирая женскую смазку. Обратно, чуть выше, продолжая размазывать влагу. Большим пальцем упирается в тугое кольцо мышц ниже копчика, давит чуть, от чего Сола давится воздухом, закашливается, пытаясь приподнять торс. Оборачивается лишь головой и ошарашено смотрит на мужчину, в глазах которого плещется какое-то по истине дьявольское пламя. Взгляд настолько чёрный, что едва узнаваем. Палец плотнее упирается в упругость мышц, проникая на пол фаланги. — Нет! — вскрикивает, дергаясь. — Ты же несерьёзно? — сбивчиво. Голос пропитан испугом. Такого она явно не ожидала. Только не так… Но Чонгук не произносит ни звука, лишь дёргает уголок губ вверх, чуть двинув пальцем. Упирается головкой ко влажному входу, продолжая удерживать палец чуть выше. — Пожалуйста, только не… Ах! Не договаривает, вскрикнув от резко раздвигающихся стенок внутри себя. Чон толкается резко, со шлепком, до упора, заполняя собой полностью. Не даёт привыкнуть, сразу же берёт быстрый, жёсткий темп. Довольно скалится, облизывая хищно губы. В ушах пульсирует лишь одно желание, — сбить это грёбаное напряжение, донося до неё истину его чувств. Тормозов нет вовсе, поэтому он даже не обращает внимание на женский скулёж и то, как она пытается уцепиться за поверхность столешницы, царапая её периодически ногтями. Вбивается в хрупкое тело, словно с каждым толчком ставит на нём клеймо: «Ты… только… моя…». И удивительно, но именно эти мысли и рождаются в женской голове. Так отчётливо, как никогда. Только сейчас она осознаёт в полной мере, что этот мужчина заявляет на неё неоспоримое право. Только сейчас она понимает, как он может ревновать. Ей не хочется проверять искренность его чувств. Нет ничего искреннее, чем то, что происходит сейчас. И пусть это наказание, — плевать. И пусть сознание едва пропускает в себя хоть что-то, — плевать. Одно ей понятно слишком хорошо. Это лучший секс в её жизни. С перебором. С переизбытком. С болью и надрывом. Но лучший. Кожа безбожно саднит, расходится горячими волнами. Коленки трясутся, и если бы не холодная поверхность мрамора, она бы не выдержала, рухнув на пол, как марионетка, утратившая своего кукловода. Но он на месте. Жёстко вытрахивает из девушки рассудок, до плавающей картинки перед глазами, до обжигающих щёки слёз, до рвущегося буквально через глотку наружу сердца, до разрывающего удовольствия внизу живота, вперемешку с болью от его наглых манипуляций большим пальцем, чуть ниже копчика. Чонгук освобождает уже чуть смягчившееся кольцо мышц и отпускает собранную на пояснице юбку, продолжая двигаться, чуть медленнее. Дышать тяжело, кровь пульсирует, отбиваясь в горле. Кожа пылает, взмокая. Капли пота дорожкой тянутся от лба по щекам, капая на рельефную грудь. В голове ни одной мысли, только бьющее по вискам нарастающее ощущение близящейся разрядки. В руках девичье размякшее, дрожащее тело, и ему надо больше, жёстче, глубже. Стягивает обе её руки у неё за спиной, скрещивая их в запястьях. Тянет чуть на себя, заставляя отлипнуть от столешницы, прогибаясь в спине, и… Толкается снова. Грубо, глубоко. Сола стискивает зубы до сводящих челюсти судорог. Стонет надрывисто, протяжно, сжимая кулаки до ранок от ногтей на внутренней стороне ладони. Кончает с криком рвущимся из груди, закусывая губу до крови. — Чон… — запыхавшись, еле слышно. А мужчина чувствует, как член плотно сжимают девичьи стенки, до «искр» перед глазами, до хрипа в голосе. Делает ещё несколько жадных, резких толчков и кончает с утробным рыком в женский загривок. Кусает кожу у лопаток, скользя губами выше. Целует в шею сзади, почти у основания волос, вкладывая будто всю нежность, весь трепет и все свои истинные чувства, сдавливающие горло. Отпускает девичьи руки, позволяя ей упереться ими в поверхность, нащупать опору, рухнув обратно плашмя на мрамор. — Запомни это, раз и навсегда… — слишком тихо, слишком мягко, слишком бережно, покидая женское тело. Не касается. Лишь даёт ощутить своё резкое отсутствие. Холод. А Ким едва соображает, продолжая тяжело дышать, слизывать с губ солёную влагу. И только через мгновение, когда мужское тепло рассеивается, заменяясь опустошённостью, до Солы пробиваются его слова. Почему-то ей кажется, что он прощается. Фраза сказана совсем иначе, кардинально отличаясь от того, с какой интонацией он говорил всё предыдущее. Как-то грустно, безжизненно, отрешенно… Эйфория растворяется в считаные секунды, сменяясь нарастающей тревогой. И только сейчас, переведя дыхание, Ким встаёт на ватных ногах, выравнивая спину, и слышит звонкий хлопок двери, эхом пронзающий барабанные перепонки, заставляющий вздрогнуть на месте, а сердце сжаться до размеров атома. Он ушел… А девушка куклой, потерявшей своего кукловода, оседает на пол, сжимая до боли кулаки и кусая губы в новом приступе слёз. Внутри что-то оборвалось. Ещё никогда не было так больно. Оглушительно, обжигающе, выворачивая наизнанку, парализуя. Даже тогда, много лет назад, когда казалось, что так уже не будет, не сможет, не бывает; когда сама себе запретила влюбляться, чтобы никогда больше не чувствовать, как душа медленно идёт трещинами, а после и вовсе разлетается с треском на осколки, вспарывая внутренности. И сейчас ей кажется, что то была лишь жалкая репетиция, прогон возможного сценария. Но она даже не заметила, как этот мужчина ловко умудрился вскрыть все душевные замки, сорвать все цепи и влезть в самую глубь, вцепиться мёртвой хваткой за живое, врастая туда с корнем, будто занимая своё законное место. Забраться под кожу, пропитывая собою всё, каждую клетку, каждое нервное окончание. Она и подумать не могла, что так бывает, что это возможно — дышать человеком, задыхаться, ломаться наживо в его отсутствии. И впервые за двадцать пять лет ей хочется задушить саму себя за собственный характер, за упёртость и чрезмерную самоуверенность, за неумение доверять. Хочется выть в голос, срывая голосовые связки, сбивать руки в кровь от собственного бессилия. Пытаясь решить всё самостоятельно, она сама же всё и разрушила. Слёзы кислотой обжигают щеки, горло стянуло в тиски, в груди стремительно разрастается дыра, а Ким всё так и сидит на полу безжизненной куклой, отбивая глухой ритм собственным затылком о кухонную тумбу.