***
Утро выдалось ясным и солнечным, что не очень-то радовало Роджера Тейлора, эсквайра — прославленного на весь мир барабанщика, легенду и бла-бла-бла. Свет пробивался сквозь щели в плотных шторах, заботливо задернутых Сариной, и все равно цеплял то за нос, то за ухо. Хвала пророку, мать его, Заратустре, вчера Роджер все же умудрился не напиться в лоскутки! Хотя дело шло именно к тому, опыт развеселых рок-н-ролльных лет — и умение имитировать крайнюю степень опьянения к вящей радости журналистов — помогли не только не посрамиться в глазах нахалки Мэл, но и с честью доползти до супружеской спальни в пятом часу утра, виртуозно влезть в постель, не разбудив молодую жену, и за полминуты уснуть очень крепким сном. Тем самым сном. Сном, ранее преследовавшим его на протяжении многих лет. Уже полгода как переставшим сниться и вот, воскресшим сызнова. Роджер долго лежал с закрытыми глазами, как поступал много раз, пытаясь вызвать так обидно ускользнувший образ. Узнать наконец, что же Фред хочет сказать ему. Что бы это ни было, ясно одно — без этого Роджеру Тейлору не видать покоя. Увы, сон не возвращался. Убедившись в тщетности своих усилий, Роджер неторопливо сел. Рука не болела вовсе; опухоль сошла. Весь вчерашний день, в том числе их ночной разговор с Мелиной (Роджер вздрогнул опять), эти дивные три часа казались наваждением, иллюзией. Неужели это он вчера выпивал в компании молоденькой красотки в коротких шортиках и микроскопическом пеньюаре, обсуждая все на свете? Неужели и вправду они, хихикая, уничтожили огуречные сэндвичи с тунцом, похитили из кухни банку икры и подчистую осушили остатки бренди и рома из «глобуса», пока за окнами не стало светать и Родж не попросил о пощаде? Боже, что это было?! Это была лучшая ночь за многие годы. Такой легкости и веселости Роджер не испытывал давно. Как будто он сбросил сразу лет сорок пять, нацепил свои любимые «самые узкие в мире» штаны, начесал волосы дыбом, взял сигаретку и подцепил первую красотку в их пабе на Кенсингтон-роуд. Разница в возрасте словно испарилась. Крепло чувство, что он знает эту нахалку всю жизнь, чему только способствовал выпитый алкоголь. Наконец, весело хихикая и зевая, они с Мэл разошлись по своим спальням, не забыв наскоро замести следы преступления — пустые бутылки вернулись в «глобус», а тарелки и бокалы спрятались в посудомойку на кухне. Двое полуночников позаботились даже о мелочах. Сейчас, сидя в своей кровати, Роджер опасался, что волшебство минувшей ночи может испариться, как звезды на рассветном небе. Именно поэтому ему так не хотелось выбираться из уютной постели и идти на завтрак, словно ни в чем не бывало. К жене, к детям. И к девушке, которая вдруг стала для него несущимся на всех парах волшебным экспрессом в молодость. Или это всего-навсего его фантазия?***
Она стоит на сцене в невозможно блестящем наряде, который, наверное, был бы верхом безвкусицы, надень его кто-нибудь другой. Забавно, как тонка грань между ложной помпезностью и подлинным величием. Одно и то же тряпье способно превратить одного в короля, а другого — в шута… Публика неистовствует, алчно ловя малейшее движение ее руки. Толпа всегда одинакова. Она восторгается, видя тебя во всем блеске, но обрадуется еще больше, увидев твой крах. Такова участь любой звезды. Но по счастью, ее тыл надежно прикрыт. Она знает, что трое парней за спиной — это и есть ее единственная настоящая семья, лучше которой и желать нельзя. И один из них — ее персональное маленькое солнце. Обернувшись, она видит сияющие голубые глаза, взлохмаченные высветленные волосы. И улыбку, способную, кажется, осветить весь мир. Роджер совершает первые кажущиеся робкими удары по малому барабану — и Мэл, вздрагивая, просыпается.***
— С добрым утром! Хотя точнее было бы сказать «с добрым днем». Уже почти полдень. — Руфус лежал рядом, подперев рукой щеку, и рассматривал ее с каким-то новым выражением лица. — Скажи на милость, где ты была и во сколько вернулась? Я ждал тебя до часу ночи, потом вырубился. Знаешь, милая, это не честно! Ты обещала вылезать из постели только изредка, а сама в нее почти не залезаешь. — Он лукаво хмыкнул и притворно надул губы в ожидании ответа. Странно, но Мэл не чувствовала похмелья. С ужасом она вспомнила, что они с мистером Тейлором… с Роджером ночью напились, как… Впрочем, почему «они»? Большую часть прекрасного французского коньяка — а потом и удивительно мягкого бренди — выпила именно она. Блять! Роджер подумает, что девушка его сына — форменная алкоголичка. Хотя… какая, собственно, разница, что он подумает? Мэл загадочно улыбнулась. Эта ночь была потрясающей! Лучшей за долгое время. Руф дарил ей физическое наслаждение, а его отец подарил три часа иного рода оргазма — интеллектуального, душевного. Редко с кем она могла общаться так откровенно и искренне. Они обсуждали книги, музыку, живопись, кино. Роджер оказался ценителем самых необычных вещей. Он рассказывал забавные истории из своей молодости, делился впечатлениями от посещения оперы и балета, куда его, как он выразился, «почти насильно таскал Фред». Он видел великого Нуреева в заглавных партиях и слушал, как оказалось, не только Кабалье, но и Паваротти, и многих других великих оперных певцов. Ненавязчиво и весело Родж говорил об их прежних гастролях в «золотые времена «Queen» и о недавнем туре. Подтрунивал над Адамом Ламбертом… Мэл быстро забыла о разнице в возрасте. Давненько ей не встречался такой интересный собеседник. А может быть, и никогда вовсе. Не сказать, что она отыскала этакую «родственную душу» в лице Роджера Тейлора, вовсе нет. Напротив, их вкусы частенько не сходились. Она много раз язвила, подтрунивала над ним и получала в ответ такую желчную иронию — но именно это и приводило обоих в бурный восторг. И все же, что теперь ответить Руфу? И… что делать со всем этим дальше? Она была в растерянности. — Подозреваю ты мне нагло изменяла. Признавайся, с кем, негодница! — Руфус скинул одеяло на пол и застыл перед ней в позе строгого священника. — Раскаиваюсь, святой отец-пиздец. Я изменяла Вам, ваше пошлейшество, с самыми прекрасными мужчинами в мире. — Мэл облизнула губы. — С Верди и Паваротти! — торжественно объявила она, выдержав, как водится, драматическую паузу. — Ты променяла меня на этих вшивых итальяшек! Так пусть покарает тебя, нечестивицу, эта священная подушка. — Схватив «орудие мщения», Руфус от души размахнулся и запустил его в смеющуюся Мэл. — Ты спала в пижаме, нечестивица, посрамив меня! Ты… — Он умолк на мгновение, чудом увернувшись от прилетевшей обратно подушки. — … еще и оказывать сопротивление?! Да за такое в старые времена отправили бы на костер. Сгори, несчастная! Руфус, сильный и здоровый, как олимпийский атлет, схватил Мэл поперек туловища и с легкостью вскинул на плечо. — Не отвертишься, чертовка! — Простите святой отец-пиздец, я больше не буду! — Мэл, у которой слегка кружилась голова (все-таки вчерашние возлияния не прошли даром), вообще потеряла ориентацию в пространстве. — Так будет же наложена на тебя страшная епитимья! Отныне будешь слушать только рок-музыку! — О нет, святой отец-пиздец, лучше на костер! Кстати, у меня есть красивое платье и туфельки, как раз подойдут для аутодафе. — Платье оставь на потом, несчастная. Сейчас я хочу видеть тебя без всего! — Руфус нежно погладил попку в шелковых шортиках. Опустившись на кровать, он осторожно снял девушку с плеча и усадил рядом. — Я говорил, что ты охуенная? — Он посмотрел ей в глаза. — По-моему, да. Раз этак пять тысяч четыреста тринадцать, если мне не изменяет память. — Мэл весело улыбалась. Как же Руфус, черт его побери, похож на отца! Хотя черты лица грубее и мужественнее, да и тело высокое, сильное и поджарое, в отличие от изысканной андрогинной красоты того принца с обложки старой пластинки. Но все же, если немного включить фантазию… — И готов повторить еще столько же! Мэл, я… — Он осекся. И лишь секунду спустя, поймав ее смеющийся взгляд, на едином дыхании вымолвил: — Я тебя люблю. Слова слетели с губ, подобно стайке бабочек, легко и свободно. Оказалось, они не так уж тяжелы, эти слова. Напротив, очень легкие. Как свежий горный воздух или солнечный свет. Мэл ответила не сразу. Она все смотрела на него, погружаясь в синюю бездну этих преданных и любящих глаз, и видела в них другие глаза — такие же синие, но в россыпи морщинок. А самое странное, что ее это нисколько не смущало. — Хм… а Вам не кажется, молодой человек, что Вы прибежали на вокзал уж сильно заранее. — Ласковым жестом она убрала за ухо белокурую прядь и нежно провела пальчиком по татуировке на груди. — Нет, блять! Наоборот, мне кажется, что я болтался по ненужным вокзалам и выбирал не те поезда. Прости меня… — Его голос дрогнул. — За что? — За то, что я дурак. — Ты не дурак, Тигр. Ты – офигенный, я тебе говорила? — По-моему, да. Раза четыре тысячи шестьсот сорок три. Примерно... — Тогда за мной должок. Две тысячи триста пятьдесят раз, я правильно считаю? Мэл поцеловала Руфуса в губы. Ночная история немного отдалилась. Может, она все перепутала? Может, дело не в том, что она увидела Роджера в Руфусе, а напротив, в Роджере — Руфуса, оттого-то и странное ощущение дежавю, так ее поразившее? Впрочем, фиг с ним. У нее имелось более интересное занятие, чем поиски начальной точки. Она всегда любила хороший секс с красивыми мужчинами, но сейчас к знакомому удовольствию примешивалось новое чувство — пряное, ароматное, пьянящее, греховное. Она представляла Роджера на месте Руфуса. Тот факт, что она занимается любовью с двумя одновременно — с сыном во плоти, но в мыслях — с отцом — распалял ее сильнее, и в то утро она была еще ласковее и ненасытнее, чем когда-либо с Руфусом, а возможно, и с его предшественниками. Впервые в жизни она чувствовала себя абсолютно счастливой.***
Мэл и Руфус спустились позже всех. Семейство, устроившись в столовой, завтракало. Неторопливо, немного лениво. Все встали поздно, кроме Сарины. Хозяйка дома должна как-никак держать руку на пульсе, а отсутствие прислуги диктует свои правила. В это утро миссис Тейлор провела на кухне около полутора часов, что вообще-то было ей не свойственно. Лола и Тайгерлили спустились в половине одиннадцатого — видать, девочки унаследовали отцовскую склонность коротать ночь за приятной болтовней. А что заставило Дабл Рори вылезти из уютной койки только в одиннадцать, можно было даже не спрашивать, все и так читалось по их лицам. Феликс первым покончил с завтраком и теперь валялся на лужайке у бассейна с ноутбуком на коленях, болтая с кем-то по «Скайпу». Семейство свято соблюдало негласный дресс-код: Пасхальное утро и утро Рождества — это «пижамный» завтрак. В доме Тейлоров был установлен свой церемониал, который носил очень жесткий характер. Наряжаться с утра пораньше, чтобы позавтракать с семьей, — так поступают только мудаки. Воскресное утро — время неги, душевных разговоров и открытости. Устроившись на своем любимом стуле, Роджер потягивал сок из высокого стакана и размышлял, на чем остановить выбор — на вредной яичнице или очень полезных злаковых хлопьях. Яичница была вкусной и красивой, хлопья — обыкновенным веганским дерьмом. Сарина, разумеется, не одобрит яичницу, тем более, если добавить к яйцам жареный бекон, а именно это Роджер и собирался сделать. С другой стороны, это будет исключительно ее проблема. Сегодня Пасха. Логично, что праздник распространяется и на желудок. Нет, однозначно яичница и бекон! Роджер неторопливо встал и прошел к сервировочному столу. — Ро, ты что… — Если ты, миссис Роджер Тейлор, сейчас скажешь хоть слово против, я с тобой разведусь, Бог мне свидетель! Не будем омрачать святой праздник столь нелепыми разборками. Сарина осеклась, но быстро взяла себя в руки и, сузив глаза, прошептала прямо в ухо строптивому супругу: — Наберешь еще хоть один фунт — и я поступлю как Лисистрата. — Я же на войну не собираюсь! — Роджер изобразил испуг и возмущение. — Ты и так в вечном сражении с лишним весом, любимый. Но я желаю тебе победы. И да, к вопросу о еде. Скажи на милость, кто помешал тебе нормально поесть вчера вечером? — Что ты имеешь в виду? — тут же напрягся Роджер. Последнее, чего ему хотелось сегодня, — рассказывать жене о своем, в сущности, невинном ночном приключении. — Учитывая, что девочки терпеть не могут черную икру, Рори и Рори не знают, где мы ее храним, а Руфус и его новая девушка были явно озабочены чем-то более интересным, и только ты, Роджер, мать твою, Тейлор, был и остаешься любителем рыбьих яиц, я повторно задаю тебе вопрос: какого хрена ты схомячил целую банку посреди ночи и почему не поел вечером? Ро, это не шутки. Если у тебя ночной голод, надо показаться врачу. Это первый признак диабета. — Мне что, в собственном доме уже и икры не поесть! — Роджер был раздосадован. Сарина помешалась на его здоровье и несла этот крест днем и ночью уже много лет. — Ешь! Я открыла банку — вот, на столе. Но, солнышко, я тебя умоляю, не делай этого ночью. — Ее тон, казалось, разжалобил бы и Люцифера. — Я взял как закуску. — Роджер посчитал, что, если не сказать и про коньяк, его домашняя Лисистрата разгневается уже не на шутку. — Ты еще и пил! — Глаза Сарины полыхнули негодованием. — Да, дорогая. Бокал коньяка. Ты ведь сама мне запретила пить крепкий алкоголь без закуски, помнишь? Мне не спалось, рука… побаливала. А коньяк — очень эффективный помощник в таком деле. Я выпил немного — и, как видишь, сегодня у меня отличное настроение, рука совсем прошла. — Он продемонстрировал запястье без следов отека. — Я — практически счастливый человек и буду полноценно счастливым, если поем наконец твоей превосходной яичницы с беконом. — Окей. Но ты мог бы разбудить меня — я бы составила тебе компанию. — Сарина сменила гнев на милость, и Роджер поймал себя на мысли, что у него все же очень понимающая жена. Иначе хрен бы он вообще женился на старости лет! И все же про посиделки с Мэл лучше молчать. Ясное утро растворяло магию ночи, заставляя сомневаться в реальности произошедшего. Думая о том, что он уже много лет не переживал это острое и пьянящее чувство, Роджер одновременно очень боялся горечи похмелья. Качество его домашнего алкоголя позволяло его организму раз от разу справляться с ударом, но внезапно вернувшаяся на некоторое время молодость ударила в голову похлеще самой крепкой выпивки. Итак, яичница, бекон, крепкий кофе — и пошли все нахрен! Сегодня он и впрямь был абсолютно счастлив. Признаться, для такой долгой и насыщенной жизни, как у него, таких моментов насчитывалось не так уж много, и почти все они были родом из далекой молодости, когда они с Фредом и парнями ночи напролет говорили обо всем на свете и неслись на волне общности интересов, радости и стойкого ощущения нерушимости дружбы вперед, в светлое будущее. Это были лучшие дни его жизни. О чем он уже не единожды рассказал миру своими песнями. Вот только слышал ли его этот самый мир? Память воскресила такое же счастливое весеннее утро в начале семидесятых…***
— Роджер Тейлор, мать твою! Вставай и быстро расскажи мне, сколько минут варить эти долбаные яйца! — Фредди стоял в дверном проеме, облокотившись о ветхий деревянный косяк, в фартуке и с ковшиком в руках. — Иди нахер, Балсара, я спУ. — Роджер закрыл голову подушкой и замотался поглубже в оделяло, словно это могло как-то помочь ему сберечь крохи драгоценного утреннего сна. — Что-что ты делаешь? — Фредди подошел поближе. — Сплю я. Отвянь! — сердитый тенор раздался из толщи одеяла, в которой угадывались абрисы тщедушного тела. — Роджи, милый, спать ты будешь в старости, когда станешь развалиной, а сейчас быстро встал и пошел варить яйца в мешочек, есть их и пить отличный липовый чай, который я приготовил. Брай уже умотал на работу. — Иди нахуй. — Вставай, я тебе говорю. — На сей раз Роджер не удостоил товарища ответом, лишь кокон на кровати слегка шевельнулся. — Ну ладно, сам напросился. Сейчас я сделаю то, что давно хотел сделать, маленькая ты костлявая задница. Роджер слышал, как Фредди опустился на пол и начал нашаривать механизм, который позволял сложить его «царское ложе» в стенку. Этот механизм экономил массу пространства в комнатушке и одновременно не позволял парням расслабиться. Это была своего рода игра. Роджер уже пару раз складывал Фредди вместе с кроватью, и теперь должен был получить ответку. Буквально через пару секунд… — Ах ты гад! — вскричал Роджер, вскочив с кровати, но тут же упал прямо на пол, запутавшись в паутине из одеяла и простыни, скомканных и переплетенных между собой. Фредди хохотал так, что казалось, сейчас обрушатся стены. Злющий-презлющий Роджер уже готов был найти какое-нибудь ружье или ножик, чтобы убить сученка, о чем «сученок» был немедленно осведомлен в самых прямых и резких выражениях. По счастью первым и единственным доступным «орудием мщения» оказалась подушка, валявшаяся под ногами. Недолго думая, Роджер схватил ее и что было духу заехал по растрепанной чернокудрой голове. Бой продолжился с использованием всех подручных предметов. В ход пошли стул, маленький и аккуратный подсвечник, недопитая бутылка пива, учебник по анатомии, откуда-то взявшийся в комнате небольшой мольберт… Прежде чем руки противоборствующих сторон добрались до шкафа со всем содержимым, в комнату проник противный горелый запах. — Бля, сварил яйца! — Фредди опрометью кинулся к двери, ликвидировать последствия своего «кулинарного искусства». Судя по запахам и звукам, тянущимся из маленькой кухни, яйца взлетали к потолку и исполняли нечто похожее на взрывы салюта. Через полчаса вполне себе проснувшийся, умытый и даже немного причесанный Роджер в своем любимом махровом халате, который достался ему от мамы (порой Уиннифред Тейлор навещала сына в Лондоне и предпочитала не возить туда-сюда лишние вещи), наяривал вторую порцию яичницы с беконом, запивал ее вкуснейшим липовым чаем и был абсолютно счастлив. Фредди же сидел напротив и, ковыряя свой омлет, громогласно удивлялся тому, как в такого маленького и тощего Роджера влезает так много яиц, бекона, масла, булочек, молока и чая, и в каком же потаенном месте организма все это находится. Утро было великолепным. Как все утра, дни и вечера тех времен…***
— Доброе утро. — Руфус в банном халате и Мэл в пижаме зашли в столовую. Роджер перевел взгляд на парочку, безусловно, счастливых влюбленных, и душу как будто кольнуло раскаленной иглой. Есть сразу расхотелось. Мэл была прекрасна. И она была не его. Обнимая крепкое плечо Руфуса, она широко и нежно улыбалась, и не обращала на Роджера никакого внимания. Или, во всяком случае, делала вид. — Как спалось? — подала голос Тайгерлили, которая уже закончила с завтраком и теперь, попивая кофе, вновь щебетала с младшей сестрой, обсуждая модные в этом сезоне варианты маникюра. — Отлично, сестренка. — Руфус подмигнул девушкам и устроился за столом, напрочь не замечая ядовитого тона. — Хорошо, что ты крепко спал, братик. — Большие темные глаза сверкнули злобной искоркой. — А тебе Мэл, понравился наш дом? Я слышала, как ты вчера наслаждалась оперой в библиотеке. — Да. Обожаю «Аиду», а у твоего отца потрясающая стереосистема. В отличие от Руфуса, Мэл тут же распознала злость и издевку, однако предпочла не реагировать на провокацию. — Ну-у, он вообще у нас потрясающий. Да, папочка? Ты до сих пор можешь потрясти кого угодно. — Тайгерлили перевела колючий взгляд на отца, но обратилась снова к Мэл: — Ведь правда, у нас классный папа? — Не смогу отрицать. Вы все — очень интересное и неординарное семейство. — Мэл напряглась. Неужели эта заноза видела их с Роджером ночью? Или это банальная ревность? Пару раз они сталкивались с Тайгерлили в Лондоне, но та всегда была очень мила и приветлива. Какая муха ее укусила? — А как тебе икра? Я вот не люблю черную икру. Во-первых, это яйца рыб, а мне их почему-то жалко. Каждая икринка — это еще одна красивая рыбешка, которая так и не увидела свет, а съедая бутерброд, ты поглощаешь целый их косяк. Во-вторых, она стоит космических денег, и, хотя папа может многое себе позволить, это не отменяет того, что черная икра — предмет роскоши, что лично мне не доставляет никакого удовольствия. И потом, ее вкус… Лучше уж креветки. Впрочем, я готова признать, что икра — отличная закуска под коньяк, особенно ночью. Да, дорогая? В столовой повисла мертвая тишина.