О чём ты жалеешь?

— Что же, хочешь знать, как всё началось? Глупо — как ещё могут происходить такие вещи. Но я расскажу, раз ты просишь. Только не злись на то, что и как я буду говорить — я не могу иначе. Такими уж остались мои воспоминания, и даже твои сарказм и ирония этого не изменят. Мне было тринадцать, когда я задумался впервые. Не по своей воле, как бы смешно это ни звучало. Гормоны только ударили в голову, я вообще плохо помню, что делал в то время, кроме того дня. Одно из самых ужасных воспоминаний, хоть потом я и осмыслил его. Я часто оставался дома один. Родители на работе, сестра всё время с кем-то гуляет. Она чудесная, постоянно звала меня тоже, но мне было интереснее остаться с собой. Я ни о чём не думал, просто расслабился, потому что мог не бояться, что меня кто-то поймает. Конечно, если бы поймали, ничего бы не случилось, у меня, как ты знаешь, семья очень… понимающая? Прогрессивная. Надо мной не стали бы смеяться или издеваться. «Все этим занимаются, И́ли». В общем, я был один… — Погоди, погоди. Ты так замудрил. Что ты делал-то? Дрочил? — Меня иногда убивает твоя прямолинейность. Не люблю это слово. Но да. — На него? — Упаси боже! Но получилось так, что в процессе я почему-то подумал о нём и сразу кончил. Мне было так плохо в тот момент. Но я успокоил себя, что это случайность. Просто совпало, я ведь и так был на грани. Но потом я попробовал снова, и теперь уже, ненавидя себя, представлял его специально. Не в каких-то там позах, а просто его. Как он играет, говорит, идёт. Потом опять, опять. И с каждым разом ощущения были всё сильнее. И всё страшнее. Я и до этого замечал в себе тревожные звоночки, вроде отсутствия интереса ко всем, кроме него, но я всегда оправдывался тем, что это просто настолько искреннее восхищение, что меня не хватает ни на кого ещё. Ан нет. — Ты думал, что он тоже представляет тебя? — Первое время. Вообще это было тяжело. Я перестал с ним общаться, сказал, что из-за учёбы, но на самом деле мне просто было стыдно и мерзко. Потом я кое-как сжился с этой мыслью, смирился, что ли. Да и желание стало слабее, я его, видимо, удовлетворил. И вот тогда я стал думать. А что это, а почему, а пройдёт ли, а что думает он. В моих фантазиях всё заканчивалось хорошо, и я даже почти верил в то, что однажды он действительно ответит мне взаимностью, заметит все мои намёки и скажет, что тоже влюблён. Но потом он признался мне, что действительно влюблён — в девушку. Нашу общую знакомую. Мне всегда было на неё плевать, а он очень болезненно переживал стычки с ней — видимо, потому что влюбился давно. И тогда мой мир утратил краски. Не разрушился, нет, но мне было неописуемо пусто. Я не понимал, просто чувствовал, что это конец моих мечтаний. В пятнадцать он рассказал, что они поцеловались. С подробностями ещё. Где были, как сидели, чем она пахла. А потом он спросил, целовался ли я. Я не целовался, и тогда он стал выпытывать, нравится ли мне кто-нибудь. — Скажи, что ты соврал. — Я соврал. «Моё сердце абсолютно свободно. Никто не нравится, Юки. Не смейся!» Как оказалось, я невероятный лжец. — Трудно поверить. — Потому что с тобой я не пытаюсь врать, а с ним… Иногда мне кажется, что я крайне редко говорил ему правду, потому что всегда приходилось контролировать каждое слово, чтобы не сказать лишнего. Даже сейчас, хоть он и всё знает — то есть то, что он в принципе мне нравился, — мне приходится выбирать слова, чтобы никому не было неловко. — Неженки. Что с того, что ты был в него влюблён? Тоже мне драма. Ты же не пытался его трахнуть. — Однажды я чуть не сделал ему минет… Нам было шестнадцать. — Оу. Вот это поворот. И он был не против? — Он был… без сознания. — О боже, Иль. — Мы напились, не знаю, как так вышло. — Не знаешь, как люди напиваются? Ерунда. — Не знаю, как позволил себе так напиться рядом с ним. Но ничего не было. Я ничего не сделал. Ушёл сразу, как понял, что хочу. Он редко звал меня с собой, когда шёл тратить родительские деньги. Хотя и своих у него было достаточно. Может, поэтому он так легко к ним относился? Они всегда у него были. Слишком много денег, с которыми он совершал глупости. — На которые тебя не брал. — Да-да. Он говорил, что ему… как же там было… «неприятно смешивать»? Вроде как я из приличной жизни, а то, что он делает на тех вечеринках, не озвучить в приличном обществе. Но он озвучивал. Рассказывал всё, чем занимался. С кем, как и где трахнулся, что с чем принял. Это было невыносимо, и я часто плакал от безысходности, когда он уходил от меня. И со временем становилось только хуже. Он часто дрался, вымещал злобу за что-то мне непонятное. Он всегда был успешным, привлекательным, талантливым… — Обычно такие вещи и сносят крышу: у него было всё, и этого слишком много. — Наверное, ты прав. Ему, пожалуй, стоило бы походить к психологу и разобраться с этим, но он пил, трахался и дрался. Я ещё вот что вспомнил: всё это началось, когда он впервые переспал с Ирон. Не представляю, как это произошло: это единственный секс, о котором он не рассказывал. Но после этого они перестали общаться, и он пошёл в разнос. Мне было больно это видеть, но я не мог ничего сделать. Через полгода такой жизни — ему уже исполнилось семнадцать — он очень травмировался в одной из драк. «Я сломал не руку, а свою жизнь», — сказал он однажды. Когда понял, что всё серьёзно, и функциональность не восстановить, какой бы богатой ни была его семья. Дальше было… Я не знаю, я не помню, сколько прошло. Я проводил с ним всё свободное время; его отец всегда смотрел на меня с сожалением. Не помню во сколько лет, за год или полтора до всего этого, он подозвал меня, когда я был у них, и посмотрел сурово. Я страшно испугался: решил, что Кихён обо всём догадался и рассказал отцу, чтобы тот со мной поговорил. У него ведь семья геев, он наверняка чувствует такие штуки, видит малейшие намёки. Но ничего такого. Его отец сам всё понял. «Тебе хотелось бы не дружбы?» Я раскрыл рот, хотел возмутиться, но спорить было бесполезно, ведь он был прав. Он всегда слишком хорошо чувствовал людей, я бы не нашёл, чем оправдаться. Да и он не злился, не ругался. Просто сочувственно сообщил, что он не ответит мне взаимностью. «Как бы сильно он ни хотел сохранить дружбу — а он очень тобой дорожит, милый, — он не переступит через себя. И тебе это не нужно». В тот момент, когда озвучил кто-то другой, я наконец осознал, что он всегда будет любить кого-то другого, но не меня. Когда его выписали, вернулась Ирон. Тоже поддерживала, и на неё он не срывался, хотя мне от него постоянно доставалось. Он часто психовал и в детстве, но когда сломал руку, я стал просто грушей для битья — потому что всегда был рядом и никогда не сопротивлялся. Он разве что не бил меня, но разговаривал с такой ненавистью, как будто это я во всём виноват. А я продолжал прощать все его обидные шутки и оскорбления и оставался. Но потом он сказал, что съезжается с Ирон и «так счастлив». Я ушёл домой, много думал, а на следующий день пришёл и всё рассказал. Это был один из самых коротких наших разговоров: я просто сказал, что люблю и больше не могу оставаться с ним, потому что он затмевает кого угодно, а я устал так жить. Тоже хочу отношений и любви. Было немного обидно, что он даже не пытался со мной связаться, но я благодарен теперь. Было бы хуже, если бы он пытался поддерживать связь и как-нибудь хотел бы помириться. Но мы же не ругались — помириться невозможно. Думаю, это пошло на пользу нам обоим. Он пожил с Ирон, кажется, возненавидел и её, и себя за эти несколько месяцев, а я… Я наконец стал жить для себя. В тот же вечер решил доказать себе, что больше не принадлежу ему. Пошёл в бар, ко мне подсел мужчина. Не парень, а именно мужчина. Думаю, лет на 15 старше. Он говорил мягко, неторопливо. Мне нравилось в нём всё. Особенно то, как он не похож на Кихёна. Я почему-то очень запомнил начало. Он раздел меня, был аккуратен, долго целовал спину, пока я сидел в его объятиях, а потом спросил, как я хочу. Я ответил, что хочу быть снизу, и это мой первый раз. Можно было и не предупреждать, кажется: он наверняка подготовил бы меня и так. Когда всё кончилось, он сказал, что хотел бы встретиться ещё. «Не только для секса». Но я просто был чертовски одинок в тот вечер. Мне не хотелось отношений, просто хотелось с кем-то переспать. Я даже не взял его номер телефона. Не жалею — вряд ли у нас что-то вышло бы, — но потом мне бывало тоскливо. — А когда ты впервые был сверху? — Примерно в то же время. Может, через пару недель. Нашёл ровесника, и мы переспали. Я просто делал то, что делали со мной, и все, кажется, остались довольны. — Сколько тебе было? — 19. А тебе? Когда ты впервые с кем-то был. — 17. Никакой романтики: мы застряли на даче, потому что родители забрали машину, и свалить было не на чем, целыми днями купались, загорали, смотрели сериалы, а потом напились какого-то самогона и трахнулись. Получилось неловко. Мы не готовились, просто стали целоваться и не остановились, когда оказались без одежды. Но алкоголь сыграл своё: он нёс такую дичь, я до сих пор смеюсь. Типа: «Он такой огромный, он точно поместится? Может, не надо? А вдруг мы делаем что-то не то?» Я был сверху, снизу побыть не успел — он вырубился. В своё оправдание скажу, что мы негласно и так собирались, просто рассчитывали на более цивилизованные условия. — Да уж, не особо романтично. А снизу? — Двадцать… Когда мы там познакомились? Мне было двадцать три? — Только не говори, что я был первым. — Могу не говорить, но ты сам всё понял. До тебя мне как-то и не хотелось. И, честно говоря, я ничего не потерял: мне всё ещё не особо нравится. Но нравишься ты в такие моменты, поэтому я не против иногда уступать. Ладно, вернёмся к твоему идолу. Как вышло, что сейчас вы общаетесь? — Когда ему только исполнилось 22, умер его отец. Не биологический, а отчим, или как это назвать в такой паре? Я не знаю. Он очень его любил. Он их обоих любит, но с Муном — он называет его луной, а второго солнцем, Сан, — у него были особенные отношения. И он позвонил, попросил прийти. «Ты очень нужен мне». Даже когда он сломал руку, не казался таким несчастным. — От чего умер его отец? Впрочем, если он не родной, вряд ли Кихён болен. — Кажется, от ишемического инсульта. Он не любит об этом говорить, а я не спрашивал. — А в интернете не пишут? — Я не читал. Какая разница? Кихён вроде ничем не болеет. Или не говорит. Я не знаю. — Ладно-ладно, всё с твоим Кихёном хорошо. — Сейчас — точно. Он встретил девушку недавно. Говорит, что без ума от неё. Не влюблён, а именно без ума. Хочет прожить с ней до конца жизни. — Который наступит очень нескоро, ведь он в порядке и ничем не болен. — Хочется тебя ударить. — Ни в чём себе не отказывай. — Когда мы встретились на похоронах — почти три года спустя, — я думал, что снова влюблюсь и привяжусь, но всё было иначе. Я действительно был другом. После он позвал меня домой. Мы много говорили, немного выпили. Мне было приятно, что он выбрал мою компанию, когда ему было плохо, но вечер получился гадкий: он поцеловал меня и сказал, что хочет всё вернуть — вряд ли он имел в виду меня — и переспать со мной. — Если окажется, что вы переспали, мне понадобится несколько минут, чтобы переосмыслить эту историю. — Не переспали. Но я сказал: «Если бы я знал, что тебе это поможет, уже был бы без одежды». И ушёл. На следующий день вернулся его проведать, он открыл и угрюмо молчал. Я приготовил ему завтрак и кофе — хотел поддержать, а не потому что я его раб, не начинай, — и тогда он подал голос. Извинился, и поблагодарил, что я не поддался. А мне и не сложно было, на самом деле. Перегорело всё внутри. Я слишком долго и слишком сильно мучался. Теперь он для меня просто талантливый музыкант и мой близкий друг. — Из-за которого ты бросил карьеру. — Он это тоже заметил, кстати. Уже после похорон, месяца три спустя, я был у него, готовил что-то, а он говорит: «Совпадение, что ты прекратил карьеру, когда я сломал руку?» — Очень интересно, что ты ответил. — Правду. Мне всё время казалось, что я предаю его, когда играю. Я садился за пианино и не мог начать, никак не мог начать. Даже то, что написал сам, то, что написал о нём, самое сокровенное и личное — и то не давалось. — Но это не всё? — Как ты догадался? — Ты был такой тряпкой до встречи со мной — тут явно должно быть что-то ещё. — Поймал. Я сказал, что хотел бы отдать ему свои руки, но врачи сказали, это не поможет — они сделали всё, что могли. — Это… — Жалко, я знаю. Я мог бы всё приукрасить и соврать — тебе не у кого проверить, — но это история, и у меня она такая. — Ты рассказывал про меня? — Конечно. — Как-нибудь глупо, вроде: «Теперь у меня есть любовник, можешь не бояться за свой зад»? — Я сказал, что я встретил его лучшую версию. Потому что ты отвечаешь взаимностью. — Если бы не знал, что ты имеешь в виду, возмутился бы тем, что ты называешь меня чьей-то там версией. Но ты просто не умеешь говорить. Играешь и готовишь ты как бог, но вот речь — не твой конёк. — Я рад, что ты действительно понимаешь, ведь я не считаю тебя его копией. Просто… — Я знаю, Иль. Ты можешь не объяснять. И что он ответил? — Что рад за меня. Знаешь, я бы хотел вас познакомить. — Зачем? Будешь делать из меня трофей? Моё доверие к тебе безусловное, но всё-таки лучше избавь меня от этого. — Зачем люди знакомят друзей со своими близкими? — Надеюсь, друг он, а не я. — Ты тоже друг. Но он просто друг, а ты не просто. — Да, я волшебный друг, изменивший твою жизнь. Ай да я! — Ты иногда такой клоун. — Удивительно, что только иногда, я ведь такой весельчак, сам не могу остановиться и перестать смеяться. А если серьёзно, это просто было бы глупо. Ты так превозносишь его, а я увижу обычного человека — совсем не тот образ, который создал ты. То есть я, конечно, понимаю, что он твоя первая любовь, а ты у нас парень чувствительный, такие истории превращаются в драму, только потому что происходят у тебя, но я просто не хочу видеть того, кто забрал у тебя столько лет жизни, столько нервов, столько сил. В конце концов, ты отказался от карьеры из-за — заметь, не «ради» — него. Я просто боюсь начистить ему физиономию за ваше знакомство. — Для меня музыка никогда не значила столько, сколько для него. Я легко от неё отказался. К тому же я сам виноват, что полез к нему с дружбой. — Иль, я не буду с ним знакомиться. Я не против, если вы общаетесь и даже ночуете вместе — ты слишком высокоморальный, чтобы изменить, — но не вмешивай меня. — Действительно не боишься, что мы переспим? — А стоит? — Я не хочу его больше. — Рад, что мы всё прояснили. — Ладно, скажу ему, что ты не хочешь. — Так это была его идея? — Думаю, он действительно счастлив за меня. — Какая душка. Ну и мерзость. Можно попробовать, но, если я буду на него рычать — не обессудь. Каким бы замечательным он ни был для тебя, для меня он просто человек, который заставил тебя страдать. И вряд ли это изменится. — А я надеюсь, что вы подружитесь. — Мы слишком похожи. Он с норовом, как и я. Я рыкну, он вряд ли промолчит. На твой страх и риск. — Я уверен, что это того стоит. — Святой Тэиль, который всегда верит в лучшее. — И не зря. В итоге мне повезло встретить тебя. — Ненавижу, когда ты заставляешь меня улыбаться такими фразами, ведь я считаю их такими женскими, что мне просто стыдно им умиляться. — Не повезло тебе. — Всё-таки повезло, ведь я встретил тебя.