***
День, положивший начало череде страшных смертей — впрочем, как и любой другой, меняющий привычное течение жизни, — был до абсурда рутинный и похожий на все предыдущие: на причале сновали рабочие и торговцы, следившие за отгрузкой товара, моряки привычно травили байки о своих путешествиях по разным морям и странам, тут и там раздавался женский смех. Экипажи судов почти сразу растворялись в гуле и галдеже таверн и баров, где можно было недорого купить пива, вина и женщин: заслуженный отдых после нескольких месяцев в море. Их порт был в тройке крупнейших портов страны, уступая размерами только столичной гавани, так что жизнь здесь кипела независимо от времени дня и ночи. Наруто работал без передышки, успевая перебегать от одной пристани к другой, чтобы как можно больше кораблей разгрузить, когда тот самый корабль приковал его взгляд, заставив несильно толкнуть напарника плечом: — А тот чего? — На очереди, — сквозь зубы процедил Киба, с грохотом ухнув тяжелый ящик на палубу и устало вздохнув, отирая пот с лица: — ночью причалил. — Там никого из шнурков не видно, — Наруто нахмурился; шнурками они называли работников склада, ничего, тяжелее карандаша и стопки бумаг, в руках не державших — именно они встречали все торговые суда, составляя опись привезенных товаров и распределяя их по складам, в зависимости от ценности груза: продовольствие отдельно, шелка отдельно, заморские дорогие штуки — под замок. — И черт с ними, — Киба сплюнул, приседая и снова беря ящик, на котором были отметки красной краской «Не ронять!» «Не переворачивать!» и «Хрупкое!», — тащи давай свою задницу туда, мы тут пока закончим. Палуба была пуста. Наруто несколько раз громко спросил, есть ли кто, в надежде, что хотя бы капитан остался на борту, но тщетно — ему никто так и не ответил. Открыв громко скрипнувшую дверь, за которой была лестница в трюм, он отшатнулся и поморщился — ему в лицо пахнуло влагой, гнилью и нечистотами. Бывало, что во время транспортировки груза судно попадало в сильный шторм, и часть товара, особенно если это продовольствие, начинала гнить, издавая сильнейший запах, но тут пахло иначе — как если бы вся команда корабля решила дружно отправлять естественные нужды прямо в трюме. Распахнув дверь шире, чтобы было лучше видно кривые ступени, Наруто стал неспешно спускаться, на полпути все же натянув на нос свою пропахшую потом майку, чтобы не стошнило, и вдруг его взгляд нашарил матроса, спящего прямо у лестницы, уткнувшись лбом в ступени. Поза не оставляла сомнений — он безбожно пьян, раз смог так уснуть. Наруто, перебарывая брезгливость, несильно толкнул его ногой в плечо: — Эй! Очнись, мужик! Подъём! Никакой реакции. Даже не всхрапнул. Наруто продолжил попытки разбудить его, но не скоординировал движения — закружилась голова, когда запах просочился в рот, оседая мерзким вкусом на языке и вызывая рвотные позывы; толкнул ногой сильнее, чем планировал, и мужик медленно завалился назад, рухнув на спину. Глаза, покрытые белесой пленкой, слепо уставились куда-то вбок. Наруто оцепенел. В безвольно приоткрытом рту, наполненном бордовой кашей, окрасившей зубы, шевелились белые личинки. Кожа плотно обтянула череп. Живот распух, натягивая грязную от засохших бурых следов майку. Наруто заорал так, что дрогнули стены трюма.***
Резко распахнул глаза, вздрогнув всем телом и дернувшись, неуклюже путаясь в парусине; грохот пришвартовавшегося судна просочился в его дрёму, напугав. Выбравшись из своего импровизированного одеяла, Наруто, с трудом отличая, где заканчивается сон, а где начинается явь, прижался лбом к стене склада, через щель высматривая, на какую пристань прибыл корабль. Их, грузчиков, осталось совсем немного. Кто мог, заперся по домам уже через две недели после начала распространения хвори, прибывшей на том самом корабле; некоторые погибли. На самом деле, погибло столько людей, которых он знал, что у него как будто онемела та часть души, что отвечала за сострадание. Если первые смерти воспринимались тяжело, то с каждым новым днем и новыми вестями о болезни напарников и сотрудников порта он все меньше мог эмоционально откликаться; как будто выгорел. Как будто у него был лимит на горе. И он его превысил. Когда он вышел на причал, заметил шнурка и капитана судна, обсуждающих что-то у самого трапа; на перилах сидел Асума, тоже, по всей видимости, заночевавший в доках; Киба опаздывал. — Начнем вдвоем или дождемся Кибу? — спросил он; Асума, здоровый мужик лет сорока, держал грязными пальцами мятую самокрутку, ища другой рукой по карманам спички, но вдруг остановился, медленно переведя взгляд на Наруто: — Кибу? Ты не в себе, малой? Наруто растерялся от вопроса, не понимая реакции. Видимо, поняв что-то по его лицу, Асума покачал головой, подкуриваясь и щуря покрасневшие глаза, втянул впалые, заросшие щеки, затягиваясь: — Ты вчера утром где был? Наруто тут же вспомнил худую, беззубо улыбавшуюся старуху, дрожащей рукой наливавшую ему похлебку. — Киба не придет. Его казнили. Наруто вскинул округлившиеся глаза на Асуму, решив, что ему послышалось; напарник смотрел прямо на него, глубоко затягиваясь, и на его лице не дрогнул ни один мускул. — Как казнили? — Все еще надеясь, что это какая-то очень тупая шутка, переспросил он; Асума снова покачал головой, выпуская изо рта сизый дым: — Он сознался в пособничестве ведьме и в ереси. Вчера утром его сожгли вместе с ведьмой. Его сестрой. Нет. Нет, этого просто не может быть. Наруто рвано выдохнул, едва не осев на влажный от тумана пирс — Асума подхватил его за плечо и подтянул к себе, чтобы он мог опереться на перила; перегнулся через них прежде, чем желчь сухими спазмами подкатила к горлу, обжигая слизистую. Едва рвота закончилась, Асума молча протянул ему сигарету; Наруто взял. Вкус горького едкого дыма поверх привкуса желчи вызвал новые позывы, но он заставил себя сглотнуть, закрыв глаза, чтобы не покатились слезы. Они с Кибой не были друзьями. Общение сводилось только к работе, и все же Наруто знал его два года — достаточный срок, чтобы разобраться, кто есть кто. Киба был трудолюбив, вынослив и заботился о своей семье — у него была мать и сестра. Хана. Наруто не раз видел ее — в обычное время она приносила Кибе обед в порт, если приходилось оставаться на сутки. Хана — ведьма? Как такое возможно, ей было всего пятнадцать лет! — Я видел его казнь, — тихо сказал Асума; Наруто, зажмурившись, затянулся отвратительным дымом. — На нем живого места не было. — Изверги, — голос сорвался. — Уроды, эти конченные уроды просто выбили из него призна!.. — Заткнись, — Асума бесцеремонно зажал ему рот, едва не выбив сигарету из пальцев; его рука пахла мазутом, потом и неожиданно — жареной рыбой. — Уши везде. — Еще тише, на грани слышимости: — Если тебе есть, что терять — не вздумай никому сказать подобное про Орден. Почему-то вспомнилось, как Киба улыбался. Это бывало редко, но всегда — искренне и широко. — Вас что, всего двое? — раздался голос шнурка из-за спины; Наруто слабо кивнул Асуме и повернулся, заставив голос звучать весело: — Зато каких! — растянув губы в широкой улыбке, зажмурился, смаргивая слезы, и выставил локти в стороны, демонстрируя бицепсы, которых у него не было. Шнурок презрительно фыркнул и ушел, поудобнее перехватывая бумаги. Они с Асумой поднялись на борт и приступили к работе: ящики были громоздкие, приходилось каждый тащить вдвоем, поднимая с разных концов, под окрики капитана, чтобы были осторожнее — там какие-то дорогущие кири, которые если помять — с них спустят три шкуры. Асума побагровел, но не реагировал на презрительные окрики; он вообще не из грузчиков был; держал свой трактир, до того, как начался Мор, и не привык к подобному обращению. Наруто же давно научился не обращать внимание на презрительные высказывания моряков и служащих порта — не бьют, и ладно. В приюте их еще и розгами за провинности наказывали, вот что было страшно; а оскорбления — это так, мелочи. Ящики закончились еще до полудня; спину ломило, Наруто с хрустом потянулся и заторможено повернулся на оклик Асумы, неловко поймав что-то круглое. Волосатая картошка в его руке выглядела не очень аппетитно. — Возьми себе, — посоветовал Асума, сам стащив две штуки, будто оправдываясь: — Жене и дочке. — Сколько дочке? — зачем-то спросил Наруто; перед глазами встало по-детски открытое лицо Ханы. — Восемь месяцев, — помрачнел Асума. Наруто понял. Младенцы эту хворь подхватывали на раз-два. Сакура как раз работала с малышами в том числе, рассказывала, что родители могут заразить слабых здоровьем детей, не заболев сами. Он взял из верхнего ящика еще два кири, поправив остальные так, чтобы пропажи было не заметно; засунул украденное во внутренние карманы плаща. Молча переглянулся с Асумой — в глазах мужчины не было упрека. В это непростое время все выживают, как могут. Так же молча они вместе дошли до административного здания, где с ними рассчитались за работу; заплатили больше, чем обычно, но все равно — с текущими ценами этого не хватит, чтобы прожить два дня, а до следующего корабля было три. Получив деньги на руки, Наруто тщательно спрятал их во внутренний карман плаща и замер на выходе из здания, ощущая, как легкие наполняются мутным от дыма воздухом; костры все еще не погасли. Идти через главную площадь, где проходили казни, он не решился; внутри все еще клокотало болезненным отказом верить в случившееся с Кибой. Он шел через узкие проулки между домами, не особо задумываясь, куда именно, пока взглядом не уткнулся в серую стену здания главного госпиталя, где работала Сакура.***
— Похоже, что у тебя иммунитет, — задумчиво потянула Сакура, кивнув: — снимай штаны. — За-за-зачем? — опешил он, тут же закрываясь руками; у него было очень старое, застиранное исподнее, и предстать в таком перед красивой девушкой он просто не мог. — Мне надо провести полный осмотр, — невозмутимо сказала она, тут же добавив: — я же лекарь. Меня не нужно стесняться. — Ты — девушка, вообще-то, — буркнул Наруто, но под строгим взглядом Сакуры все же нерешительно потянул штаны вниз, пунцовея, когда серые, ветхие портки стали видны. Сакура никак не выразила презрения или неловкости, Наруто же, наоборот — попытался прикрыться руками, мысленно ненавидя свои торчащие ребра и слишком худые ноги. Сакура осматривала сгибы коленей, кожу между пальцами ног, ступни, вслух перечисляя, где чаще всего могут появиться пузыри. Это был новый симптом; с момента прибытия злополучного корабля прошло уже две недели, заморская хворь выкашивала людей без разбору, но Сакура смогла придумать лекарство от нее. Мало того, что красивая, еще и умная. Жаль, что это только продлило срок жизни зараженных, но не спасало от смерти. — Если тебе очень некомфортно, можешь сам осмотреть себя, — предложила она, и он удивленно уставился на нее, не сразу поняв, что именно она просит. А когда ее взгляд красноречиво уперся в его белье, вспыхнул, как факел, аж уши загорелись, и быстро-быстро закивал головой, отворачиваясь. — Ищи покраснения, или прыщики, любые изменения кожи. Смотри тщательно. — Нет там ничего, — проскулил он, едва приспустив белье, но Сакура за спиной грозно потребовала: — Тщательно, я сказала. Сыпь может быть скрыта под волосами, в складках кожи на мошонке или под крайней плотью… — Сакура, мне же стыдно! — возмутился он, на что последовал незамедлительный ответ: — Тогда я сама. — НЕТ! И Наруто впервые так пристально рассмотрел себя, как никогда до этого. Как она и требовала — тщательно. Ничего, что могло показаться хоть сколько-нибудь подозрительным, не было — кожа была темнее, чем на остальном теле, но это, как сказала Сакура, нормально. Он с явным облегчением вернул белье и штаны на место, пытаясь напрягать руки, чтобы хоть скудные мышцы проступили, но Сакура уже не смотрела на него, что-то заполняя в своих бумагах; Наруто плохо умел писать, читал тоже с трудом, а она — все так бегло, быстро. — Возьми это, — она протянула ему маленький пузырек, — приходи ко мне каждые три дня за лекарством. Если у тебя и правда иммунитет, — с некоторым сомнением, — то это поможет его укрепить, и ты не заразишься. — Спасибо, — он взял лекарство, тут же, при ней, выпив; она удовлетворенно кивнула: — Только пожалуйста, никто не должен знать, что ты получаешь лекарство без очереди. Его и так дефицит, — она горестно вздохнула, — почти все готовые порции забирает Орден, остальное присваивает Гвардия. Для пациентов практически ничего не остается. Наруто взглянул на пустую склянку в своей руке. — Нет, чтобы оставить лекарство для тех, кому оно действительно нужно и может помочь, они заперлись по своим кельям и заливаются им, как… Она будто опомнилась, резко замолчав; Наруто во все глаза смотрел на нее. Сакура не поднимала взгляда; то, что она только что сказала, было ересью — она подвергла сомнению действия Ордена. За одно это ей грозила тюрьма. И они оба это понимали. — Я никому не скажу, — пообещал он; она поняла, что он сейчас не лекарство имеет в виду, и слабо улыбнулась, все же посмотрев ему в глаза: — Я просто очень устала, Наруто. Каждый день… Больных не становится меньше. Столько людей умирает, а я ничем не могу помочь. Чувствую себя… бесполезной. — Ты не бесполезная! — горячо возразил он, схватив ее за руки; плотная коричневая кожа ее перчаток скрипнула под пальцами, — ты — самый лучший лекарь в городе, и ты точно найдешь лекарство, которое всех вылечит! Я абсолютно в этом уверен! Даже не сомневайся в себе, Сакура! Она смущенно опустила взгляд, улыбнувшись чуть шире: — Спасибо тебе за поддержку, Наруто. И ты прав, — ее пальцы сжались поверх его, — я сделаю все возможное, что в моих силах. И мы сможем победить проклятый Мор.***
Наруто улыбнулся воспоминаниям. Пока, очевидно, у Сакуры не вышло, но он знал — она работает, не покладая рук, чтобы найти лекарство от хвори. Он исправно ходил к ней каждые три дня, но последняя неделя выпала, он никак не мог застать ее — количество больных росло с каждым днем, и он просто стеснялся отвлекать ее, каждый раз издалека наблюдая, как она уверенно командует монахинями, раздает указания и осматривает вновь прибывших зараженных, без страха заглядывая в часто уже обезображенные болезнью лица, игнорируя те меры защиты, без которых другие лекари отказывались даже входить в здание госпиталя, пропитанное заразой. Но сегодня ему был очень нужен друг. Просто поговорить с ней. Может, она сможет уделить ему немного своего времени. Он натянул на лицо привычную беззаботную улыбку, радостно окликнув ее в коридоре, и улыбка немного померкла — Сакура выглядела плохо. У нее был какой-то безумный взгляд, вопреки ее обычному спокойствию; глаза лихорадочно сверкали, губы были бледными и припухшими, она все время судорожно сглатывала и двигалась как-то дергано, как будто ей было больно. — Может тебе отдохнуть, Сакура-чан? — предложил он, раздеваясь по ее грубому приказу. — Я в порядке, — прошипела она, нетерпеливо поторопив: — давай скорее, у меня мало времени. Что-то было не так. Когда она подошла, начав осмотр, Наруто ощутил, что от нее плохо пахнет, и нахмурился — это было очень странно. Хотя, конечно, с ее напряженной работой вполне может быть, что у нее банально нет времени помыться. Она ощутимо оттягивала ему уши, заглядывая в складку за ними, ища признаки болезни, так же бесцеремонно дергала его руки попеременно вверх, осматривая подмышечные впадины — обычно она проводила осмотр деликатно и вежливо, нежно в какой-то степени. А тут как будто он раздражал ее одним фактом своего существования — ему стало немного обидно, что она так груба с ним. Несмотря на раздражение и очевидную спешку, она, тем не менее, осмотрела его полностью, под конец констатировав, что он по-прежнему здоров, и только хотела развернуться и вылететь из смотровой, как он, набравшись решимости, выпалил: — Спасибо, что заботишься обо мне, Сакура-чан. И резко, пока хватало духу, клюнул ее в щеку, игнорируя неприятный запах. По губам будто пальцами щелкнули, так сильно его ударило током; Сакура отшатнулась, гневно сведя брови на переносице: — Наруто! Дурак! — рявкнула она. Обиженно сложила руки на груди, но гнев как будто поутих, когда он виновато улыбнулся, и почти беззлобно буркнула: — А ну пошел вон, глупый. Он выскочил за дверь, надеясь, что через пару дней, когда он придет снова, она забудет его беспардонную выходку, но стоило признать — он давно хотел ее поцеловать. Пусть даже и с таким результатом, неважно — внутри будто что-то ожило. Сердце часто-часто стучало от пережитого, лицо горело, а глаза Сакуры так близко… — Извините! — он чуть не сбил с ног монахиню, придержав, чтобы она не упала, и испуганно отдернул руки, поняв, кто перед ним. — Я прошу прощения, я вас не заметил, и трогал не специально, правда, я!.. Он опустил глаза, чтобы не показаться хамом, рассматривая лицо, но стало только хуже — символ служения Отцу покоился на большущей груди, и у него заполыхали уши; каким же балбесом он себя выставил. Упер взгляд в пол, виновато сжав руки в кулаки и бормоча извинения, обходя монахиню, стараясь соблюдать дистанцию в узком коридоре, и почти бегом ринулся прочь из госпиталя, через минуту забыв о досадной случайности. Зато вспомнил, что кири, предназначавшийся Сакуре, так и не отдал ей. Возвращаться в госпиталь не решился — нужно дать Сакуре время, да и она, очевидно, была не в духе с самого начала, так что… В следующий раз стащит для нее что-нибудь еще. Лишний кири съест сам — желудок в очередной раз напомнил о себе, болезненно заурчав. Немного переведя дух, решил, что сначала навестит брата, и уже потом пойдет домой, чтобы выспаться. Спину все-таки беспощадно ломило; ночь в продуваемом складе с последующим перетаскиванием тяжёлых ящиков явно не прошла даром. Он прогнулся, ощутив, как лопатки прострелило болью, и сгорбился, чтобы при ходьбе не так сильно отдавало в поясницу. До Гаары пешком было минут сорок; справится. Город, несмотря на жуткую обстановку, все еще делал слабые попытки жить обычной жизнью. Тут и там Наруто видел редких прохожих, старавшихся держаться на расстоянии друг от друга, работали редкие лавки, продававшие свежий хлеб за бешеные деньги — от запаха поджаристой корочки у Наруто рот наполнился слюной. На полпути даже молочника встретил, с трудом удержавшись, чтобы не купить у него стакан парного молока — от вида пенки рассудок помутился, и он опомнился только тогда, когда рука уже потянулась за деньгами, чтобы отдать половину сегодняшнего заработка молочнику — извинился с улыбкой и, не оглядываясь, пошел дальше, стараясь выбросить из головы злополучную пенку на поверхности молока, до краев наполнявшего стакан. Кушать хотелось очень сильно. Приют для душевнобольных находился на отшибе. Далековато от дома и порта, но это была лучшая лечебница в городе, а Гааре требовался очень тщательный уход и надзор — брат впадал в бешенство так часто, что мог сутками биться головой о стену, измазывая ее кровью из разбитого лба; хохотал часами, пока не срывал голос, и все равно — на сорванных связках продолжал смеяться, без какой-либо причины; лишь изредка приходя в себя, он плакал и молил помочь ему. С Гаарой чего только не делали, чтобы понять, в чем причина его недуга. Ему проводили кровопускания; лечили пиявками; поили горькими настоями трав; Наруто тайком встречался с одной ведуньей, обещавшей исцеление, если скормить Гааре кусочек корня мандрагоры — оказалось, мошенница просто продала ему имбирный корень, вырезанный в виде человечка и засушенный, за огромные деньги; несколько раз даже проводили ритуал экзорцизма, но все было без толку. Никто не знал, чем он на самом деле болен, и потому все лечение сводилось к купированию симптомов. Наруто однажды просил Сакуру осмотреть брата, но она покачала головой, объяснив, что она умеет лечить только болезни плоти; разум слишком сложен, и она не знает, как можно помочь при таком недуге. Правда, все же встречалась с Гаарой; брат повел себя безобразно, начав дико ухмыляться и, бормоча грязные ругательства, прямо перед ней стянул с себя штаны и начал мять себе причинное место, пока санитары не скрутили его под жуткий, хриплый хохот. Сакура тогда еще раз показала ему, насколько она мудрая и зрелая, никак не отреагировав на выходку, утешив Наруто тем, что при болезнях разума несчастный просто не осознает, что и при ком делает. Милая пожилая медсестра поприветствовала его с ласковой улыбкой, на его просьбу пройти к Гааре мягко сказав: — Лучше не стоит сегодня, дорогой. Ему было не очень хорошо сегодня утром, и нам пришлось его успокоить немного, чтобы он не навредил себе. — А что он сделал? — напрягся Наруто. — Да ничего страшного, — почему-то мягкий, ласковый голос медсестры начал его раздражать. — Он с самого утра был буйный, кричал, требовал его выпустить, тебя искал, — медсестра с сожалением посмотрела на Наруто. — Мы побоялись, что он начнет опять о стены биться, и поместили его в мягкую комнату, дав немного снотворного. — Он же давно не буянил, — Наруто спрятал лицо в ладони. Еще одна дурная новость за сегодня. — Да, очень давно, — подтвердила она, — лечение хорошо действовало, но сегодня что-то не так пошло. Успокоительное получилось вколоть, только скрутив его. — Я все равно хочу его увидеть, — попросил он. Вдруг ему в голову пришла отличная идея; он засунул руку во внутренний карман плаща и осторожно, чтобы его резкие движения не напугали бывалую медсестру, положил перед ней кири, так и не доставшийся Сакуре: — Пожалуйста, позвольте. Я очень соскучился по брату. — Киви? — удивилась женщина, с почти детским восторгом улыбнувшись, взяв волосатую картошку в руки. — Ого! Вот это угощение, спасибо, мой хороший! — Я думал, кири называется, — удивился Наруто, и медсестра мягко, по-доброму засмеялась: — Нет, это киви. Редкий фрукт, его и богатые нечасто себе могут позволить, что уж о нас говорить, простых смертных. Смотри, — она встала, скрывшись ненадолго в задней комнате, и вернулась с коротким тупым ножом. — Сейчас покажу, как его нужно есть. Морщинистые руки с обстриженными под корень ногтями ловко очистили волосатую шкурку, обнажив ярко-зеленый плод. Нож легко входил в мякоть, разделяя ее на равные кусочки, и на кончике ножа медсестра дала ему одну дольку, попробовать: от кисло-сладкого вкуса под веками вспыхнуло удовольствие, а желудок опять болезненно скрутило; этого было мало, чтобы наесться. Она разделала для него оставшиеся два плода — к Гааре нельзя было заносить острые предметы, — и со скрипом разрешила повидаться с братом, еще раз повторив, что состояние у него не очень. Наруто это не пугало. Крупный, нездорово-одутловатый санитар провел его по этажам, в отделение для буйных больных, и открыл ключом несколько замков на двери с небольшим решетчатым окошком. Наруто вошел, проваливаясь подошвой ботинок в мягкий пол, и огляделся — в углу безвольно сидел Гаара, закрыв глаза. Наруто приблизился, ласково улыбнувшись: — Привет, — он присел перед ним, ощущая острый запах мочи — у Гаары штаны были мокрыми. — Ты буянишь тут без меня, говорят, — он мягко отбросил несколько отросших прядей с его лица; Гаара не открывал глаз. Будить его не стал; брат и так спал ужасно мало. Со страхом вспомнилось, как Гаара мог раскачиваться и кричать по несколько суток, без еды и усталости, когда его недуг обострялся. Присел рядом, вглядываясь в родное, худое лицо — в уголках губ и на подбородке опять были белесые засохшие следы. У него часто шла пена изо рта. Намочив слюной салфетку, которой он накрыл нарезанный киви сверху, чтобы санитар не задавал лишних вопросов, осторожно стер грязь с лица Гаары, от чего тот нахмурился и с трудом разлепил запавшие глаза с глубокими синяками под ними. Он научился без слов понимать состояние Гаары, так что уверенно коснулся подбородка, приоткрывая рот, и засунул в рот маленький зеленый кусочек, попросив: — Попробуй. Это киви. Стащил сегодня в порту, вкусно, да? Он тихо рассказывал, как проходит работа, стараясь обходить все, что связано с эпидемией — не хотел, чтобы Гаара еще и из-за обстановки в городе переживал. Поскольку он был единственным, кто давал Гааре информацию о происходящем во внешнем мире, у него была возможность фильтровать, что брат будет знать, а что нет; ему и так непросто, зачем грузить еще и своими проблемами. Сам съел два кусочка киви, заставляя себя медленно и долго жевать, чтобы насладиться вкусом. Желание съесть все и сразу было сильным; посмотрев на тарелку с нарезанными дольками, вдруг разозлился. Но стоило поднять глаза на Гаару, как злость будто отошла на второй план; брат, так же глядя в пустоту из-под полуприкрытых век, рассосал киви во рту, тяжело сглотнул и слабо приоткрыл рот, прося еще; Наруто не смог сдержать радостной улыбки: — Понравилось. Я знал, что тебе понравится, — приговаривал, вкладывая кусочек побольше между пересохших губ, поглаживая по шее, чтобы облегчить глотание. В потоке бессмысленных фраз Наруто часто погружался в фантазии об их будущем, когда Гаара выздоровеет. Рассказывал, как они сразу же купят себе пропуск на какой-нибудь большой и красивый корабль, и отправятся в неизвестные дали под большими, надутыми парусами, бороздить моря и океаны. Научатся матросскому ремеслу, станут сначала юнгами — будут драить палубы и штопать дыры на парусах, вдыхая соленый морской воздух и наслаждаясь солнцем на безоблачном небе. Конечно, будут и штормы, но ведь шторм — это тоже великолепное зрелище! Наруто пересказывал то, что слышал от бывалых морских волков, бороздивших моря не одно десятилетие — шторм служит напоминанием, что они находятся во власти стихии, усмиряет гордыню и смывает грехи; перед ликом смерти неверующих нет. У всех матросов со стажем была бронзовая кожа со въевшимся загаром, многие отпускали густые, курчавые бороды, собирали отросшие волосы в засаленные хвосты и много курили, в основном трубку. Шепотом поделился, что он сегодня попробовал покурить самокрутку, умолчав об обстоятельствах, при которых курил — в груди снова зашевелился гнев, да такой сильный, что это отразилось на его голосе; Гаара расширил глаза в испуге, и Наруто сразу сбавил тон, заметив это. Он все еще не смотрел на него, хотя точно слушал. Наруто списывал поведение на действие успокоительного — Гаара, когда обострение проходило и он разговаривал с ним, жаловался, что от некоторых препаратов у него немеет душа. Как будто отключают все чувства. Наруто всегда внимательно слушал весь бессвязный поток мысли, что вырывался изо рта Гаары, с горечью понимая, что от него с каждым годом остается все меньше того, с кем он сдружился в приюте. Наруто было все равно. Никто не сможет переубедить его — Гаару удастся вылечить, ему точно смогут помочь, рано или поздно.***
Они еще жили в приюте, когда у Гаары ухудшилось здоровье. Всегда нелюдимый и необщительный, Гаара страдал перепадами настроения и резкими вспышками агрессии с самого детства, и только Наруто решился подружиться со странным, вечно угрюмым мальчишкой; играть ему было не с кем, другие ребята сторонились его, обзывая чахоточным, а Гаара не обзывался. Вообще не разговаривал с ним первое время. Только зыркал на него зло, дико, сверкая зелеными, как у кота, глазами, из-под ярко-рыжей челки, и кривился, когда Наруто показывал ему скудные игрушки, которые удалось забрать у остальных. Незаметно они стали друг другу настолько необходимыми, что Наруто начал всем говорить, что они — братья; отсутствие между ними родства было видно невооруженным взглядом, но воспитатели не мешали им. Скорее, даже поощряли — из-за дружбы с Наруто, Гаара начал худо-бедно слушаться, только других детей по-прежнему отказывался воспринимать и получал удовольствие, пугая их. Только Наруто знал настоящего Гаару. Он попал в приют не с раннего детства, оставшись сиротой в шесть лет, и то, как над ним издевался отец, оставило неизгладимый след на всю жизнь: Гаара, когда в десять лет решился рассказать Наруто о том, что было у него дома, плакал навзрыд, позволяя обнимать себя; Наруто плакал вместе с ним. Возможно, это и стало причиной тяжелой душевной болезни, с которой Гааре приходилось бороться; оттуда и вспышки ярости, и маниакальное желание причинять другим боль и пугать всех, кроме Наруто, и навязчивые состояния. Его несколько раз отправляли в лечебницы для душевнобольных еще из приюта, и всегда Гаара возвращался оттуда сломанным, забитым и тихим, не сразу находя в себе силы поведать, какими варварскими методами происходит так называемое лечение. Но результат был один — через некоторое время болезнь возвращалась, усиливалась и ему становилось контролировать ее все сложнее, что, в свою очередь, опять запускало порочный механизм: агрессия — лечебница — страх. И пока они не покинули стены приюта, разорвать проклятый круг возможности не было.***
— Наруто… Тихий хриплый голос заставил повернуться к Гааре, вырывая из воспоминаний и возвращая в реальность. — Забери меня отсюда. Наруто напрягся, вглядываясь в бледное лицо Гаары — в нем что-то изменилось. Что именно, понять было трудно, но точно в голосе, в мимике произошли неуловимые изменения. — Пожалуйста, забери. От этих слов сердце сжало безумной тоской и жалостью; Наруто подсел ближе, игнорируя остывающее мокрое пятно на мягком полу под братом, и прижал к себе: — Тебе нужен уход. Я целыми днями на работе, и не смогу присматривать за тобой, — через силу заставил себя сохранять ровный тон, чтобы не выдать, как больно ему говорить это. — Тут — не уход, — шепнул Гаара. — Тут лучше, чем в прошлой лечебнице. Я доплачиваю, чтоб тебя хорошо кормили и не обижали, и люди тут хорошие работают. — Не хорошие, — так же тихо. Наруто внимательно оглядел Гаару, отвернув края рубашки в стороны — на нем не было следов побоев, из-за которых он и забрал его из предыдущего места. И ребра не торчали так сильно, как раньше — голодом не морили. Конечно Наруто понимал, что Гаару опасно выпускать отсюда, прежде всего — для него самого, но в голосе брата звучала такая обреченность, что невольно закралась кощунственная, зверская мысль в голову — лучше не жить вообще, чем жить так. С испугом осознал, что одной рукой сжимает брату горло — не сильно, но ощутимо. Разжал пальцы по одному, отстраняясь — Гаара медленно повернул к нему лицо, не глядя в глаза: — Почему остановился. — Прости меня, я не… Он не успел договорить. Гаара поднял на него измученный взгляд, и вдруг захрипел; его глаза в ужасе округлились, руки и ноги судорожно задергались, пытаясь оттолкнуть Наруто. Испуганный взгляд уперся Наруто в лицо; у Гаары была плохая координация движений, но намерение четкое — он пытался отползти, отпрянуть, сбежать, и резкий вопль глухо разорвал тишину, теряясь в мягких стенах, неспособных отразить страх, звучавший в надорванном крике. В палату тут же влетел санитар, волоком оттащив сидящего, растерянного Наруто от брата, зажавшегося в противоположный угол и не сводящего с него бешеных глаз, как затравленное животное; такое было впервые. — Визит окончен, — гнусаво просипел санитар высоким, как у женщины, голосом, грубо ставя Наруто на ноги и подталкивая к выходу. Ничего не понимая, Наруто вышел из палаты, оглянувшись на Гаару в тот момент, когда тот заплакал навзрыд, повторяя раз за разом бессмыслицу, перемежавшуюся громкими всхлипами: — Только не ты, только не ты, только не ты… Дверь захлопнулась прямо у него перед лицом; санитар без лишних слов запер замки на несколько оборотов каждый, далеким от восхищения взглядом смерив Наруто: — Уходите. Вы его напугали, — обиженно как будто; Наруто посмотрел снизу-вверх на здоровенного детину с женским голосом, ощущая, как в нем начинает клокотать ярость — в который раз за сегодня; сжав руки в кулаки, он с усилием развернулся и направился прочь, к выходу, не попрощавшись с медсестрой, ему в спину кричащей благодарности, и выскочил на улицу.***
Его рвало в клочья. Бешенство билось в груди, застилая глаза кроваво-красной пеленой ярости. Он шел дергано, быстро, раскачиваясь вперед-назад из-за резкой боли в пояснице и спине, но ему было все равно; боль хлыстом подстегивала подступающий к горлу яростный крик, его трясло и било от желания… желания… Со всей дури врезал кулак в каменную стену ближайшего дома: ошметки кожи и брызги крови во все стороны знаменовали разбитые в хлам костяшки, тут же онемевшие. Легче не стало. Гаара испугался его. Гаара. Его. Никогда, ни разу в жизни, его брат не отталкивал его. Никогда — но сегодня оттолкнул. Все его отталкивают. Он старается быть хорошим, старается помогать, быть добрым, а хули, какой в этом толк? Все от него отворачиваются, так или иначе. Все, кто ему дорог, прогоняют его и отталкивают. Сакура. Теперь Гаара. Даже чертова старуха, вчера накормившая его — ей было наплевать на него. Она тешила свою больную, уродливую душу, представляя, что он — ее мертвый внук. Вот, кому она дарила свою ласку; не ему. Асуме тоже было плевать. Их столкнула жизнь из-за нужды и эпидемии. До этого, пока он держал свою таверну и жил припеваючи, зарабатывая хорошие деньги, он бы даже не плюнул в сторону Наруто — подумаешь, портовый вшивый мальчишка. Он оскалился до судороги, обнажая зубы в припадке животного бешенства. И эта продажная бабка в лечебнице. Ей было все равно, увидится он с братом или нет, все равно и на него, и на Гаару — сегодня она была довольна только потому, что он пришел не с пустыми руками. Глаза слезились от пыли и дыма. И от злости. От бессильного отчаяния. Люди шарахались от него, и тем лучше: скажи ему сейчас кто-то хоть слово, он убьет, не задумываясь — все внутри горело жаждой сделать кому-нибудь хотя бы вполовину так же больно. Жизнь — говно. Кому-то повезло родиться с золотой ложкой в жопе, а кому-то, как ему, приходилось копошиться на самом дне, довольствуясь объедками с барского стола. Улыбаясь в ответ на унижение и оскорбления. Почему сукин Отец не дал ему умереть во младенчестве? Почему позволил спасти его, когда, по рассказам воспитателей в приюте, он уже не дышал и сердце не билось? Зачем — чтобы вот так окунуть в дерьмо этой сраной жизни по самую макушку? Зато — у него иммунитет, блять. Наруто бешено расхохотался, хватаясь за дергающийся впалый живот — и от заразы, выкашивающей город, ему не сдохнуть. Он устал видеть во всем хорошее. Из тонны чертовых помоев вытаскивать крошечные обгрызенные кусочки радости, слушать, что он дурачок и блаженный, раз продолжает верить в лучшее. А ведь он верил, сука. Искренне верил, что несмотря ни на что, будущее прекрасно — надо просто стремиться к нему. Рвать жилы, стараться изо всех сил, и однажды он обнаружит себя в тепле и комфорте, с сытым пузом и здоровым Гаарой рядом. Ему уже двадцать. Когда наступит то прекрасное будущее, в конце концов? Когда уже? Сколько ему еще хлебать это презрение, сколько еще раз ему срывать спину на тяжелой работе, сколько заглядывать в окна богатых домов, умываясь слюной от вида зажаренной до коричневой корочки рыбы на длинных белых блюдах, фаршированной так, что из мертвого круглого рта торчит начинка? Сколько? Он замер, покачиваясь; перед глазами вспыхнула мощеная плитка центральной площади. Медленно поднял глаза, оглядывая остов еще дымившегося костра, и заметил несколько темных фигур, среди которых ярким кровавым росчерком выделялась одна. Лорд-инквизитор. Стоя в окружении своих подхалимствующих псов, он равнодушно сложил унизанные золотом пальцы у живота, без интереса глядя на костер, стоя на возвышении помоста — дым обходил его по кругу, будто боясь касаться священного одеяния. Длинные темные волосы свободно струились по спине, придавая высокой фигуре в красном еще больше величия и статуса, пока светлые, ледяные глаза без капли жизни в них блуждали по почерневшим остаткам очередного еретика, сожженного по его приказу, а после — скользнули к его лицу, задержавшись на Наруто не больше секунды; в них не было ничего. Ни презрения, ни брезгливости — как на муху, вообще не стоящую никакого отклика. Вот этот урод вчера так же равнодушно смотрел, как сжигают пятнадцатилетнюю девочку и ее восемнадцатилетнего брата. Без его личного распоряжения казнь была невозможна — пока он не прибыл в город, казней за колдовство и ересь не было. Это только его вина, что Киба и Хана мертвы. Киба, Хана, и сотни, тысячи других, чьих имен он не знал — как будто Инквизиция и Мор вели счет, кто больше душ отправит в мир иной. — Наруто? Он прикрыл горящие бешенством глаза, прожигавшие дыру в фигуре Лорда-инквизитора на том конце площади и обернулся. Позади стояла Сакура. Удивленная, уставшая — но больше не раздраженная. — Наруто, что ты… И пальцы резко сошлись на ее тонком горле, до синяков впиваясь в мягкую, нежную кожу. Сакура схватилась руками за него, задыхаясь, пытаясь разжать хватку, мешающую дышать, но тщетно. — Ведьма, — почему-то прошипел ей прямо в лицо не своим голосом, с одержимой радостью вгрызаясь взглядом в глубину ее ярко-зеленых глаз, на дне которых плескался страх. И ему наконец-то стало легче. Чуть-чуть.