Spiritus Sancti

Руки у Орочимару были холодные, как лед; она вздрагивала каждый раз, когда он прикасался к ее спине, нанося мазь прямо на раны, слабо пульсирующие бледно-зеленым светом исцеления; очередной громкий вздох облегчения заставил Орочимару наклониться к ее уху и тихо сказать:  — Сакура, держи себя в руках, мы же тут не одни, — в его голосе отчетливо слышалась улыбка; Сакура подавила неуместный смешок, отлично поняв намек, и с наслаждением вдохнула запах, ставший для нее олицетворением спокойствия — густой, терпкий, пропитавший волосы Орочимару и въевшийся в бледную гладкую кожу.  — Как тебе это удалось? Он усадил ее на стул, лицом к спинке, и разделил волосы, чтобы взлохмаченные грязные пряди не падали на только что обработанную спину:  — У всех людей — свой интерес. А у твоего… сокамерника тоже оказались друзья, — уже без улыбки добавил он, плотно перехватывая в хвост волосы с одной стороны и проводя по кончикам гребнем, распутывая. — Главное — результат. Сакура кивнула, сложив руки на спинке стула и опустив на них подбородок, покосившись в сторону Саске — он в другом конце комнаты обтирал тело влажной губкой, смывая недельную грязь с голого торса, и время от времени кидал короткие взгляды на них, будто проверяя, все ли в порядке. Их глаза встретились случайно; Сакура замерла, вглядываясь в его лицо, влажное от умывания — он стал настолько красивым мужчиной, что было не по себе. Она поняла это еще неделю назад, в его кабинете, мгновенно узнав свою первую наивную детскую привязанность, но после пережитого он стал казаться… ближе. Саске вдруг опустил глаза, и Сакура осознала, что почти полностью обнажена — до этого она даже не задумалась, что это должно быть неловко. Стало стыдно перед ним. Но почему-то не за собственную наготу, а за то, что ей не было стыдно перед Орочимару. Прижалась грудью ближе к спинке стула, чтобы прикрыть соски; Орочимару мягко, уверенно распутал ей волосы, перейдя на другую сторону, встав к Саске спиной, и тихо сказал:  — Ты должна бежать. В этом городе для тебя больше нет места, и чем раньше — тем лучше. Она кивнула, прижавшись губами к своему предплечью — она и так это понимала. Но — куда? И главное — как? Город закрыт, в него можно попасть только морем, как и покинуть его; все это сопровождалось либо двухнедельным карантином экипажа в порту, либо строжайшим досмотром при посадке на корабль. Она его не пройдет — схватят там же, а после побега даже допроса не будет, сожгут на следующем костре. И — Саске. Она снова посмотрела на его широкую спину — он похудел за время, проведенное в тюрьме, но это не могло испортить или скрыть его хорошего, крепкого сложения. Разве у него после обвинений в пособничестве, после побега — есть хоть какие-то шансы сохранить жизнь? Вряд ли. Он обречен так же, как она, не спасет ни высокий статус, которым он обладал до заключения, ни бывшие заслуги семьи.  — Нам с Саске нужно как-то выбраться из города, — наконец, сказала она; Орочимару замер лишь на мгновение, сразу взяв себя в руки и продолжив расчесывать ее:  — Его судьба меня мало волнует. Сегодня вечером я уезжаю, и предлагаю тебе поехать со мной. — Она задержала дыхание. — Я могу увезти тебя так далеко, что никакой Орден, никакие охотники тебя больше не найдут, и ты сможешь спокойно жить, не оглядываясь на прошлое. Она посмотрела вверх, на лицо Орочимару — у него были поджаты губы; наверное, первый раз она видела его таким: неуверенным. Как будто ему было трудно предлагать подобное.  — У меня есть дом в T. Я купил его очень давно, когда еще рассчитывал обзавестись семьей, но он так и не пригодился — может… Ты бы могла прогнать из него тишину. Я одинок, а дом большой, там много места — ты сможешь оборудовать себе лабораторию для своих медицинских исследований, собрать свою библиотеку. Она представила себе, как это будет. Сбежать из обреченного S., уехать с Орочимару на другой конец континента, жить с ним. С его знаниями и ее силой они бы могли принести так много пользы для этого мира. То, что он сделал для нее — она не могла даже вообразить, что нужно было сделать, чтобы вытащить ее из тюрьмы Ордена, — было показательно. Видимо, она стала значить для него больше, чем просто союзник, просто выгодное знакомство, раз он готов ставить себя под удар, спасая ее, раз готов снова подвергнуть себя опасности, вывозя из города, раз… Его рука мягко, ненавязчиво скользнула по ее ребрам, вниз, к талии, кончиками пальцев касаясь живота сбоку:  — И если когда-нибудь ты сочтешь меня достойным, чтобы подарить мне ребенка, — совсем тихо, у самого уха, — я поделюсь с тобой своим самым главным открытием. Ярко-желтые глаза сверкали совсем рядом с ее лицом; узкие вертикальные зрачки не вызывали страха — в его глазах было тепло. Он был искренен с ней.  — И что за открытие?.. — шепнула, глубоко втягивая носом его запах, сразу вспоминая, какое удовольствие пережила в его руках, при этом совершенно не испытывая к нему чувств — может, со временем благодарность и уважение дадут им возможность построить что-то большее, чем взаимовыгодный союз? Он улыбнулся. Крепкие зубы с чуть заостренными клыками клацнули прямо у мочки, не задевая ее ничем, кроме дыхания:  — Мне семьдесят четыре года, Сакура. Она отпрянула так, что ножки стула громко проехались по деревянному полу; Саске резко обернулся на шум, нахмурившись, готовый в любой момент кинуться, встать между ними, но Сакура, не понимая, на чем сфокусировать взгляд, только разглядывала Орочимару, пока он, переложив гребень из одной руки в другую, с легкой долей снисходительности улыбнулся. Его лицо. Его тело — она хорошо помнила, как он выглядит без одежды. Да, это был мужчина, зрелый и взрослый, и если его внешность соответствовала мужчине с высоким уровнем достатка, глубоко за тридцать, то только взгляд выдавал, что ему больше сорока. Больше, но не на тридцать же лет. Она была лекарем и знала, что это невозможно. Она была ведьмой — и знала, что:  — Ты нашел его? — сама себе не верила, не могла контролировать голос; боль в иссеченной спине отошла на второй план, ощущалась досадным жжением, не более того.  — У меня остался последний кристалл, — невозмутимо сказал Орочимару, игнорируя ее вопрос; ответ и так был очевиден. — Я обещал его отдать тому, кто помог тебя вытащить.  — Ты обменял мою жизнь на кристалл? — снова опешила она, — но… в руках обычного человека он почти бесполезен.  — Я обещал ему шанс, а не спасение, — парировал Орочимару, — и он принял это условие. Она обратно села на стул; ноги ослабли от услышанного. Не то что бы она питала иллюзии о благородстве Орочимару, он поступал только так, как ему было выгодно — и в этом был его плюс. Он не скрывал корыстных мотивов. И о себе не стоило питать иллюзий — она была нужна, потому что была молода, красива и была ведьмой; окажись на ее месте любая другая, он бы не взглянул в сторону Сакуры. Его предложение быть с ним вместе — беспроигрышное, во всех смыслах для них обоих. Она будет спасена, окружена заботой, вольна решать, чем заниматься, обеспечена. Он — будет наслаждаться ее молодым телом, ее компанией и умом, пользоваться ее врожденным даром для своих алхимических опытов. Казалось бы, думать было не о чем. Но почему-то внутри все обрывалось от мысли, что…  — Ты знаешь, для кого ему нужен кристалл? — спросила она, вздрогнув, когда гребень щекотно задел зубцами кожу за ухом.  — Его друг болен, — ровно ответил Орочимару, не пытаясь делать вид, что ему не все равно.  — Он в госпитале?  — Да. Решение было принято мгновенно. Когда он закончил ее расчесывать, она попросила бумагу и карандаш, написала несколько строчек и передала ему. Орочимару бегло пробежался по написанному, переведя на нее заинтересованный взгляд:  — И кому ты написала?  — Отдай вместе с кристаллом, — не ответив, попросила она, — я… не знаю, поможет ли это, но может быть, это повысит шансы его друга.  — В госпитале кто-то знает черную латынь? Она только коротко кивнула. Никаких имен — так безопаснее для той, кого она точно не хотела подвергать опасности.  — Я передам. Кстати, — Орочимару помог ей надеть что-то, похожее на фартук, плотно обвязав вокруг бедер — спина осталась открытой, чтобы ткань не касалась ран, — еще я знаю, чей донос заставил Орден за тобой следить. Это тоже входило в условия сделки с моей стороны, — он ухмыльнулся, сложив руки на груди и чуть наклонив голову вбок. — Имя Кабуто тебе говорит что-нибудь?  — Вот уебок, — фыркнула она, ощетинившись, — не то, что бы я удивлена. Он тоже лекарь. Завистливая высокомерная крыса.  — Ему я уже отправил подарок, — улыбка Орочимару не предвещала ничего хорошего; Сакура не одобряла подобных методов. Но стоило вспомнить, через что она прошла, и ни капли сострадания у себя в душе она не обнаружила.  — Надеюсь, он прочувствует хотя бы часть той боли, что испытала я.  — Разумеется. Я не буду тебя торопить, у тебя есть время подумать. Я вернусь вечером, и если… — снова эта неуверенность; он же понимал, что предлагает ей единственный выход, так почему?.. — ты согласишься на мое предложение, то будь готова к закату. Напоследок она обняла его. Встала на носочки, крепко прижалась, обхватив его за талию, тепло выдохнула в ткань пропахшей химикатами туники — попыталась вложить всю благодарность, что испытывала к нему. За судьбу Саске он не переживал, не сказав ему ничего; их разговор, пока они ее тащили вдвоем до убежища, она слышала. Саске просто повезло, что они оказались в одной клетке. Не более. Теперь они снова одни. Саске ерошил мокрые волосы пальцами, чтобы стряхнуть лишнюю влагу.  — Ты должна согласиться, — это прозвучало слишком неожиданно; она нахмурилась. — Он прав — в этом городе тебя ждет только костер.  — А что будешь делать ты? — зачем-то спросила, не до конца понимая, какое ей дело; в груди болезненно ухнуло.  — Выеду с вами за пределы S. Потом пойду своей дорогой, — просто сказал Саске, пожав плечами. Казалось бы, все правильно. Но почему внутри тянуло такой чудовищной мукой, затягиваясь все сильнее, сдавливая горло?  — Значит, это последний раз, когда мы видим друг друга, — Сакура с грустной улыбкой посмотрела в пол; наверное, было бы легче, если бы его тут не было. Он встал, подошел к ней, и дрожащими пальцами коснулся ее щеки, собирая появившуюся из ниоткуда каплю; другая прочертила щеку и скатилась на подбородок. Саске коснулся скулы, проведя пальцами по серому следу, оставшемуся от синяка, заглянул ей в глаза — его тоже были красными, воспаленными, и влажно блестели.  — Если бы все было иначе, — вздохнул он, рассматривая ее, как будто пытаясь запомнить каждую черту ее лица. Его губы были солеными от ее слез.