Spiritus Sancti

Пламя разгоралось, разгоняя утренний туман черным едким дымом, хрустела солома и трещали промерзшие поленья; толпа замерла в едином порыве благоговения. Некоторые осужденные кричали, моля о пощаде; некоторые — стояли с опущенными головами, исподлобья наблюдая, как к их ногам подступает огонь. Шестьдесят еретиков — его личный рекорд: единовременная казнь такого количества предателей веры требовала по-настоящему огромного костра, и он был сооружен, дабы свершилась воля Лорда-Инквизитора, избранного самим Отцом для осуществления правосудия. Лорд стоял на эшафоте, ощущая, как усиливается жар, опаляя искрами подол его алых одежд. Эшафот казался маленьким рядом с костром, но это было не важно — пока первые крики боли еретиков не приведут толпу в священный экстаз, зрители будут смотреть на него глазами, полными надежды на избавление и очищение; кто, если не он, поможет им, страдающим от Мора и козней Темного, захватившего город? Больше некому. Его священный долг — очищать мир от скверны, и S. тонул в ней до его приезда, но больше он этого не допустит. Расследования только оттягивали неизбежное наказание; в порыве праведного гнева на посмевшую ему дерзить распутницу, когда-то звавшуюся сестрой и спрятавшую свое порочное тело под монашеской рясой, он ворвался в свой кабинет и почти сутки провел за подписанием приговоров — Лорд-Инквизитор имел власть вершить судьбы, и то, что он не пользовался ей в полной мере, было лишь следствием его скромности в служении Отцу. И когда на тридцатом документе застыли чернила его подписи, Отец указал ему, что он все делает верно — пришел служка с известием, что ведьма Харуно Сакура поймана при выезде из города, как и ее пособник, причастный к побегу — Учиха Саске. На Сакуру у него уже два дня лежал подписанный вердикт; Учиха Саске стал тридцать первым. В порыве благодарности Отцу он подписал еще три десятка приговоров, и вот он — костер, своими размерами превосходящий эшафот. Довольный взгляд блуждал по толпе, при первых яростных воплях осужденных заволновавшейся, начавшей улюлюкать, одобрительно кричать и размахивать руками, платками, детьми — родители поднимали их повыше, чтобы им было лучше видно сгорающих еретиков. Все лица смазывались, как и фигуры, в рассветном мареве сливаясь в живую массу тел и тканей: бедняки, богачи, оборванцы и дети, — все были едины в своем желании поддержать священное правосудие над принесшими им беды преступниками. Лорд-Инквизитор простер руки к толпе, впитывая их обожание и любовь к Отцу, как посредник между землей и небом. Триумф Инквизиции. Триумф Лорда. Мазнул взглядом по толпе, не видя никого и всех сразу — чуть поодаль от гущи тел, столпившихся у самого подножия костра, мальчишка прижал к себе совсем маленькую девочку, пряча ее лицо у себя на груди, не давая поднять глаза на казнь. Слишком знакомо. Больно ухнуло в груди — он уже видел… Нет. Он не раз делал так. Лицо мальчишки казалось единственно четким, не замутненным даже стелящимся между Лордом и толпой дымом. Скулы, нос, изгиб губ — Неджи замер, разглядывая себя. Юного, совсем молодого себя, пытающегося хотя бы так, отвернув лицо и зажав уши Хинате, укрыть ее от жестокой правды их мира. Темные длинные волосы Хинаты проходили сквозь тонкие пальцы, пока она жалась к нему, прячась, зная, что она под защитой. Зная, что он рядом и будет оберегать ее всегда. Не уберег. Звуки исчезли. Он больше не мог слышать — гомон толпы и вопли горящих заживо еретиков пропали, совсем пропали, оставшись высоким звоном в ушах, пока мальчишка медленно, стараясь не привлекать внимания, уводил маленькую сестру прочь с площади. Мир замер, замедлился до крайности; Неджи видел каждый язычок огня, вспыхивающий и тухнущий совсем рядом с ним; видел обезображенные катарсисом лица с выпученными глазами и пеной на губах, оскаленные зубы, крики — видел, но не слышал. Резкая приторная вонь забила ноздри. Отец, что же он натворил. Медленно, беззвучно повернул голову к костру, где бились в агонии десятки тел — он видел каждое движение, каждый слизанный огнем кусочек кожи; его заколотил жесточайший озноб, продравший до самых внутренностей, несмотря на чудовищный жар разгоревшегося огня, стеной отгородившего от сгорающих заживо людей — невинных людей, росчерком его пера обреченных на смерть. Остановить. Это нужно остановить. Слишком поздно. На негнущихся ногах развернулся и проследовал к лестнице, ведущей с помоста; перед ним возникло лицо монаха, служившего ему: он открывал рот, что-то говорил, но Неджи не слышал ни звука. Плечом отодвинул его со своего пути, медленно спустившись — его шатало, тело не слушалось, тяжелое и оцепеневшее, дрожащее, чужое. Перед глазами — собственные руки, с унизанными крупными перстнями пальцами; он видел на них кровь и копоть. Вся его дзимарра хранила на себе следы его злодеяний — не зря она была алой, как свежая кровь. На ладони упала прозрачная капля, потом еще одна; Неджи задрал голову к небу, к тяжелым серым тучам, низко висящим над городом, но дождя не было. Он шел, не разбирая дороги, подальше от помоста, от костра, от криков, которых вообще не слышал; мир затих, безмолвно давя на него со всех сторон. Отец, что же он натворил. Перед глазами — красное, заплаканное лицо Хинаты; он видел на нем слюну и слезы. Тот мальчик, уводивший маленькую сестру с площади, как будто воскресил в нем воспоминания из детства, которые он годами выкорчевывал из себя самобичеванием и молитвами; когда, когда его высокие чувства и потребность оберегать Хинату переродились в настолько уродливое и мерзкое чувство, в порыве которого он позволил себе такую низость? Он не мог так поступить с Хинатой. Нет, это был сон, ночной кошмар, видение — ведь он так долго не спал… И тут же страшное понимание — мог. И сделал. Растоптал и уничтожил. Присвоил себе. Задушил волю, душил своей плотью, наслаждаясь унижением, что причинял. Сам стал самым большим злом в жизни Хинаты, от которого стремился ее оберегать. Чудовище. Двери кабинета закрылись за ним бесшумно; бесшумно выдвинулся верхний ящик стола. Тяжелый крест, брошенный ему под ноги Хинатой, опустился на стол поверх бумаг; рядом с ним опустился тяжелый кинжал — подарок Инквизиции при получении сана Лорда-Инквизитора. Неджи опустился на кресло, воспаленными глазами глядя, как блестят драгоценные камни на инкрустированной рукояти кинжала, затмевая своей красотой простое железо креста. Мир молчал. Время остановилось. Кинжал оказался легче.