***
Сон ни в какую не шел. Я не могла думать ни о чем другом, кроме нее. Как она? Что она делает? Изменилась ли теперь ее жизнь? Значила ли для нее та ночь хоть что-то? Я ворочалась, крутилась и не могла найти удобного положения. Его просто не было. Ни одно положение не будет теперь удобным. Зачем я согласилась? Зачем пошла на это, ведь знала же, что перемолет, раскрошит и ничего не останется от меня. Знала же, заранее знала, что ничем хорошим это не закончится. Я хочу этого. Мое личное, собственное заклятье. Стоит сказать эти три слова, и я сделаю что угодно. Даже пойду на то, чтобы уничтожить себя окончательно. С моей психикой у меня не было других шансов. Я, наверное, просто как-то иначе это ощущаю. Я много слышала грустных историй, как люди страдали, теряя любимых. Как переживали, теряли килограммы и впадали в депрессию. Но у меня все было иначе. Я просто перестала ощущать себя живой. Просто время словно остановилось, замерев вместе с моим сердцем. Я положила руку на грудь и задержала дыхание. Клянусь, я не чувствовала, как оно билось. Его просто не было в груди. Под ребрами, за грудной клеткой было пусто. А ведь мы могли бы действительно построить что-то стоящее. Мы могли гореть ярче солнца, согревая своим светом всех вокруг. Я бы сделала все для того, чтобы они были счастливы. Но она попросила меня уехать. Решила, что так будет лучше. И… возможно, в чем-то она была права. Я поступила правильно, послушавшись ее. Ведь… Ведь она сказала, что хочет этого. Я снова перевернулась и уставилась в окно. Теперь просто нужно делать вид, что ничего не изменилось. Что все по-прежнему. И плевать, что у меня больше нет сердца, а душа моя кровоточит и плачет, пытаясь вырваться к ней. Там ее никто не ждет.***
— О, как мило, — проговорила Машка, когда я протянула ей магнитик в виде вагона. – А почему тут написано «Петропавловск-Камчатский»? Ты же в Кемерово была. — У проводницы был только такой, — пожала я плечами. — Ну, ладно, — кивнула подруга и пришпандорила его на холодильник. – Женька, кстати, сказал, что задержится. — Не вопрос, завтра выходной. Можно сидеть хоть до утра, — проговорила я, понимая, что абсолютно ничего не чувствую по поводу того, что у меня наконец-то состоялась встреча с друзьями после рабочей недели. — Ладно, пока его нет… — фыркнула Маша. – Что произошло? — В каком смысле? – нахмурилась я. – О чем ты? — Ой, не начинай старые песни о главном, — махнула она рукой. – На тебе лица нет. Что было в Кемерово? Нет, я понимаю, ты скучаешь и все такое, — тут же добавила она. – Но так не убиваются, когда просто скучают. Что-то… Что-то было, да? – тихо спросила Машка. Я помедлила с ответом, катая на языке слово «что-то». И наконец, кивнула. — Что-то было. — И что? — Что-то, — пожала я плечами, уставившись в стену. — Так, прекрати это делать, — нервно сказала Машка, останавливая мою руку. – Новые симптомы? — Что? – я моргнула и посмотрела на то место, куда указывала Маша. Рука была красная. – Что за… — Ты уже минут пять сидишь и чешешь руку. Ты… даже не поняла этого? Я отрицательно покачала головой и опустила рукав легкой толстовки. Погода в Москве не была щедра на теплые деньки. — Расскажи мне, Саш. Я хочу тебе помочь, — искренне проговорила Маша, глядя мне в глаза. — Маш, слушай… — я отстраненно посмотрела куда-то в сторону. – Скажи Женьке, что я… У меня дела, ладно? — Чего? – удивленно протянула подруга, вставая следом за мной. – Ты куда собралась, Невская?! — Я не могу, — прошептала я, качая головой. – Я просто не могу, — голос начал срываться, и я хотела выскочить в коридор и убежать. Подальше убежать и спрятаться, пока мне не станет хотя бы чуточку легче. Но Маша схватила меня за руку и притянула к себе, обняв руками за лицо. — Смотри на меня. На меня, — серьезно проговорила она, глядя мне в глаза. – Дыши. Слышишь? Дыши со мной. Она начала делать глубокие медленные вдохи и выдохи, и я непроизвольно стала повторять за ней следом. Удивительно, но стало немного лучше. — Вот так. Лучше? Я кивнула. — Хочешь поговорить об этом? – спокойно, без нажима проговорила она. Я отрицательно покачала головой. — Хорошо. Значит, не будем. Только не убегай и не закрывайся в свою раковину опять. Прошу тебя. Ладно? Я снова кивнула. — Отлично. Присядешь? Может, воды? Или сок? — Покрепче есть что? – прохрипела я, снова усаживаясь на стул. — Обижаешь, — хмыкнула подруга, возвращая себе привычные веселые интонации. – Чтоб у Машки Порываевой не было покрепче? Хе! Она достала из шкафа початую бутылку какой-то настойки и поставила ее на стол. — Пока этот Женя шляется где-то, мы сейчас настоечки моего дедуси и хряпнем, — на столе тут же появились стопки и какая-то немудреная закуска. Когда Федоров добрался до Машки, мы уже были нетрезвые и очень веселые.***
Я больше не могла ничего делать как раньше. Та ночь поменяла меня. Поменяла что-то во мне. Я не могла снова жить так – без нее. Но не знала, как изменить это. Что сделать, чтобы все снова начало работать? Пусть не совсем по-настоящему, пусть иллюзорно, но… Ведь какое-то количество прожитых без нее лет я могла существовать. Могла задвинуть ее куда-то на задворки, вытеснить из сознания, оставив в темном чулане, скрытым ото всех за тысячей дверей, в самой мрачной и недоступной комнате. А теперь я сама стояла в этой комнате, ничего не видя вокруг, вывалив все эмоциональное барахло из открытого сундука, из этого ящика Пандоры. И я сама, сама открыла его. Сама выпустила на свободу самых лютых и яростных своих демонов. И теперь мне с ними не справиться. И я не знала, ни как их приручить, ни как уничтожить. Поэтому могла только стоять, чувствуя каждой своей клеткой, как они пожирают меня. Как отрывают каждый день по кусочку, по части. А кровоточащие раны не заживают, гноятся и болят. И я все это чувствую.***
Прошло больше двух месяцев этого бессмысленного бегства от себя самой. На дворе был конец октября, а я все еще пыталась смириться с мыслью, что все когда-нибудь наладится. Будет как раньше. Хотя подсознательно, конечно, знала, что не будет. Так, как раньше, уже не будет никогда. И самое обидное было то, что я даже рассказать, с кем-то поделиться этим не могла. Не хотела. Это было только мое. Моя боль. Моя личная правда. Мое откровение. Я не хотела делиться этим ни с кем другим. Даже с Машкой. Хотя, я уверена, она бы нашла, что сказать. Поставила бы мне психиатрический «диагноз», объяснила бы, что у меня произошла какая-нибудь фиксация или что-то в этом роде. Это была еще одна из причин, почему я не хотела говорить об этом именно с ней – она бы все опошлила и упростила, сказав, что это – лишь реакция моей особенной психики. Но я знала, что дело тут не в неврозах. А доказывать ей, что я не сумасшедшая, а что это то, что я действительно чувствую, – я считала ниже своего достоинства. Просто, видимо, раз в тысячелетие случается так, что кто-то выбирает одного человека и любит всю жизнь только его. И совершенно неважно, есть при этом ответные чувства или нет. Это совершенно неважно.***
Я лежала на кровати, глядя в потолок. Мама приготовила поистине вкусную индейку в соусе, и я, плотно поужинав, отдыхала в комнате, в сотый раз прокручивая в голове все, что было в Кемерово. Я настолько погрузилась в свои мысли, что даже не заметила, как дверь в комнату открылась, и мама зашла внутрь. Очнулась, лишь когда почувствовала, что матрас немного прогнулся. Я моргнула и повернула голову, увидев искреннее беспокойство на лице мамы. — Мам? Все нормально? – спросила я, чуть приподнимаясь. Она положила теплую ладонь мне на руку и улыбнулась. — А у тебя? – спросила мама, пристально глядя мне в глаза. — У меня? – я нахмурилась, отводя взгляд. – А что не так? У меня все хорошо. — Мне так не кажется, — вздохнула мама и чуть повернула корпус в мою сторону. – Ты словно не здесь. Будто не в своем теле. С самого своего возвращения. Что-то… Что-то случилось в Кемерово? С тобой что-то произошло? Мои губы дрогнули, когда я подняла взгляд на мамино лицо. Я уверена, она готова была продать душу за то, чтобы мне стало легче. Она это видела. Чувствовала, что что-то не так, но не имела понятия, что именно. И когда ее глаза стали вдруг влажными, что-то произошло. Что-то внутри меня глухо треснуло и сломалось. Из глаз покатились слезы. Молчаливые слезы, как я их называла. Без истерик, всхлипов и сбившегося дыхания. Просто соленая влага по щекам. Когда сил нет даже на то, чтобы судорожно вдохнуть. Брови мамы изогнулись, и она прижала меня к себе, как маленького ребенка. Обнимала, укачивая, а я… начала говорить. И говорила, и говорила, пока не рассказала ей все. С самого начала и, черт возьми, до самого конца. Пока с последним словом из меня не вышли и последние силы. Лицо было влажным, голова гудела, словно я весь день провела перед монитором, не отрываясь. Она продолжала качать меня, не говоря ни слова, даже когда я закончила свой рассказ. Словно знала, чувствовала, что мне сейчас это не нужно. Ни слова, ни какое-то утешение. Будто понимала, что лучшее, что она может мне сейчас дать – это просто теплые объятия, в которых я чувствовала себя так, словно качалась на волнах, а не барахталась где-то на дне, пытаясь головой пробить лед, чтобы выбраться наружу. И даже не осознавая этого, я уснула. Впервые за все это время я уснула крепким спокойным сном.***
Дядь Миша утром уехал по каким-то делам, хотя было воскресенье. Я встала, когда на столе меня уже ждали кофе и яичница. — А я будить тебя собиралась, — мама улыбнулась, тепло взглянув на меня, и коснулась губами лба. — Я почувствовала этот божественный запах и проснулась сама, — усевшись на стул, я выдавила улыбку. Я прекрасно помнила, как закончился вчерашний вечер, и не могла понять – жалею я о том, что рассказала все маме или нет. Но наверное, было глупо полагать, что она не коснется этого вопроса наутро. — Давай еще хлеба нарежу, — мама хотела было соскочить с места, но я отрицательно покачала головой. — Мне хватит. Она послушно уселась обратно и начала теребить в руках ярко-желтое полотенце – единственное напоминание о том, что были когда-то радостные солнечные деньки. Уже который день погода в Москве стояла отвратительная – холодный дождь и постоянно пасмурное небо. — Так… Что ты собираешься делать? – наконец спросила мама, устав от напряженного долгого молчания, что окутало нас. — С чем именно? – спросила я, дожевывая свои любимые яйца всмятку. — С Ксюшей. Я моргнула и даже не заметила, как мои челюсти непроизвольно сжались. Прожевав и проглотив остатки завтрака, я отставила тарелку и сделала глоток кофе с молоком. — В каком смысле? Тут разве есть много вариантов развития событий? По-моему, все уже давно решено. Ею. Я опустила взгляд и уставилась на крошечную дырку на скатерти. Мама обычно прикрывала ее сахарницей, но так как я подсыпала в кофе сахар, то сдвинула ее, и теперь смотрела на этот маленький изъян не отрываясь и ощущая где-то внутри ладоней щекочущее чувство. — И ты… просто смиришься с этим? – продолжала разговор мама, словно не замечая смены моего настроения. — А что мне остается делать? – я чувствовала каждой клеткой тела, как самообладание оставляет меня. Как я цепляюсь за него, такое призрачное и почти неуловимое. – Я… — собравшись с духом, все-таки пытаюсь произнести эти слова. – Я не нужна ей. Мама молчала. Долго. Несколько минут точно. И я уже решила, что мы исчерпали тему для беседы, как она вздохнула и проговорила: — Ты знаешь, когда мы познакомились с твоим отцом, я сразу в него влюбилась. Хотя, по сути, была еще ребенком. И понимала, что вряд ли это будет что-то серьезное. Мы были подростками – гормоны, страсть, первое влечение… Ну... Ты понимаешь, — мама слегка покраснела, и меня это развеселило. – А он… Он так старался впечатлить меня. Хотел быть самым лучшим, самым заботливым, ответственным, сильным… Чтобы я обратила на него внимание, чтобы поняла, что он есть, чтобы заметила. И ведь я не рассчитывала, что из этого выйдет что-то стоящее – он был тем еще хулиганом, хоть и очень симпатичным. Но казалось, что он мне не пара. Но твой папа всегда умел добиваться своего. И… когда все уже закрутилось, я как-то… На каком-то подсознательном уровне поняла, что это – навсегда. Что не будет больше в жизни ничего похожего. Что я не найду больше нигде это чувство. Что-то хуже, слабее – легко. Лучше – возможно. Но так же – никогда. А мне не хотелось ни хуже, ни лучше. Мне хотелось так, как с ним. А потом появилась ты… И это был лучший день в моей жизни. И сейчас, несмотря на всю боль, что мы пережили, я бы ни за что не променяла то, что у нас было. Даже если бы знала, что в какой-то момент это все кончится, что будет больно. Просто… все это стоит того. Стоит боли и страданий, стоит горя и чувства потери, которое будет преследовать всю жизнь. Потому что, помимо этого, было очень много счастья. Когда мама замолчала, я посмотрела на нее долгим взглядом. — Я все это понимаю, мам. Но у нас… разные ситуации. Разные истории. Папа любил тебя. Ты любила папу. А я… Я просто люблю ее. Всю жизнь люблю. Не она меня. Не мы друг друга, понимаешь? Я – ее. И моего чувства хватило бы на двоих, но ведь это нечестно. Не дать ей возможности встретить кого-то, кого она сама сможет полюбить. Мама посмотрела на меня и улыбнулась. Потом чуть наклонилась и покачала головой: — Ты очень, очень похожа на своего папу. Такая же благородная, добрая. У тебя очень большое сердце. Но ты почему-то не думаешь о том, что она тоже может испытывать к тебе чувства. Просто… не может сказать о них так, как можешь ты. — Чувства? – я горько усмехнулась, скривив губы. – То, что мы переспали, не говорит о ее чувствах. Скорее, это была своего рода благодарность, ведь… — Она бы не стала спать с тобой, чтобы отблагодарить, — снова покачала мама головой. – Она сделала это, потому что ей не все равно. Потому что она тоже чувствует это. — Тогда почему она не поехала со мной?! – воскликнула я, хлопнув ладонями по столу. Мама с укором посмотрела на меня, и я вздохнула. — Извини, — прошептала еле слышно. – Тогда почему она не поехала со мной, а осталась в этом чертовом городе? — А ты бы поехала? – неожиданно спросила мама. — В каком смысле? – глупо переспросила я, снова моргнув. — После трех месяцев… «дружбы» и одной ночи, ты бы поехала? Если бы она старалась сделать и дать тебе все, что только возможно, если бы готова была чуть ли не умереть за тебя? Если бы предложила даже не встречаться, а просто быть рядом, ты бы поехала? Ты бы не чувствовала себя обязанной? Словно это очередной великий жест благодетельницы, которая исполняет все желания, которая сделает все, что ты захочешь? Я молча уставилась в стол, раздумывая над ее словами. — Ты так старалась спасти ее, что забыла о себе, — тихо сказала мама, положив ладонь мне на руку. – Ты же своей любовью словно руки ей связываешь. Все для нее, все для них. Только и говорила: «чего ты хочешь», «что сделать». Ты ни разу в этой истории не сказала: «я хочу» и «мне нужно». Нельзя только отдавать, Саш. Ты у человека волю забираешь этим. Скажи ей, чего ты хочешь. Не будь только благородным рыцарем. Будь эгоисткой. Чтобы она почувствовала себя значимой, всесильной. Что она тоже человек, который может дать что-то, желание выполнить. Была бы потребительницей, уехала бы с тобой, не раздумывая. А она не так хотела. Она для тебя хотела. Поэтому и просила тебя не спасать ее. А о себе подумать. Для себя сделать. Ты для нее – герой, который и с драконом сразится, и с Горгоной в бой кинется. И взамен ничего не попросит. А на самом деле, все, что нужно – твое желание. Дай ей понять, что она тоже сильная, что она тоже для тебя герой. Зуд из ладоней ушел, сменившись испариной на лбу. Безостановочный поток мыслей бурлил шумной рекой, закручиваясь и пенясь. Чтобы она почувствовала себя всесильной. Черт. Неужели это правда? Я начала лихорадочно вспоминать какие-то моменты, ее слова, свои слова, диалоги... И ведь… Ведь действительно, я только спрашивала, чего она хочет, словно это не мне было нужно, а ей. Только ей. Будто я лишь просто хотела почувствовать себя героем. Но ведь о героизме и рыцарстве я думала в последнюю очередь. Я не лелеяла мысль, что буду ходить и всем показывать, мол, смотрите, я вывезла их из провинции, отбила ее у мира, моя добыча. Она не была моим трофеем никогда. Я просто хотела сделать ее счастливой. Потому что мое счастье заключалось в ней. Но… Я хотела ее рядом. Я хотела ее в своей жизни. Чтобы ждала меня с работы, чтобы мы вместе готовили ужин, чтобы ездили на море и спорили, какой номер снять – с видом на бассейн или сад. Я хотела жизни с ней. И ее в моей жизни. Это то, чего хотела я. Это было моим желанием.***
Я второй раз нажала на кнопку звонка, но за дверью не было слышно ни звука. Значит, на работе. А Алька наверняка либо у бабушки, либо у соседки. Я спустилась вниз и подошла к машине, открыв двери с помощью брелока. Уселась за руль и глубоко вдохнула. Время было почти одиннадцать. Заведя машину, я переключила коробку передач и нажала на газ, направляясь к ресторану. В начале первого она вышла с работы. Я даже замерла с сигаретой в зубах. Рассматривала ее фигуру в утепленной куртке с капюшоном, и чувствовала, как сердце начинает биться чаще, словно готовится вырваться на свободу. Пришла в себя, лишь когда уголек с сигареты упал на джинсы. Я чертыхнулась и стряхнула его. Потом снова перевела взгляд на удаляющуюся Ксюшину фигуру, которая медленно брела по тротуару, и вздохнула. Ладно летом, но сейчас октябрь – сыро, темно и холодно. Не лучший набор для ночных прогулок. Выбросив сигарету в окно, я включила фары и проехала вперед, опережая девушку. Остановившись, вдохнула, набираясь смелости, и, кивнув самой себе, открыла дверь машины. Она подняла голову, когда услышала звук закрывающейся двери. И увидела меня. Мы стояли в паре метров друг от друга, и только в тот момент мне пришла в голову мысль, что, наверное, неплохо было бы получше продумать свое появление. Но тем не менее я смогла сглотнуть и тихо сказать: — Привет.