Очищение сердца

Не Минцзюэ нравилось смотреть, как он играет. Как летают над струнами его тонкие пальцы, как сосредоточенно он закусывает губу и хмурит брови, пытаясь взять нужный аккорд. Цзинь Гуанъяо просил его не наблюдать за ним, а лучше сосредоточиться на том, что внутри. И Не Минцзюэ делал вид, что закрывает глаза, расслабленно откидываясь на подушках, но на самом деле чаще всего любовался им из-под опущенных ресниц. Внутри разливалось тепло. Неизвестно отчего. От музыки. Или от его присутствия рядом. От его растрепавшихся волос, небрежно заколотых так, чтобы только на глаза не падали. От его наспех наброшенных нижних одежд. Иногда Цзинь Гуанъяо играл, не озаботившись даже надеть штаны, в одной лишь рубашке, накинутой на плечи. При этом сидел он в правильной благопристойной позе, как учил его Лань Сичэнь. С серьезным строгим лицом, выпрямив спину, должным образом сложив ноги и поставив руки. Так, как подошло бы для медитации, для беспрепятственного движения потоков ци в его теле и передачи духовной силы в музыку. Из-под подола рубашки торчали его голые колени. Не Минзцюэ не знал, насколько безукоризненно Цзинь Гуанъяо играет и достаточно ли в музыке духовной силы. Ему было просто хорошо. Лучше было, только когда Лань Сичэнь приезжал тоже, и они играли для него вдвоем. Они понимали и чувствовали музыку и умели играть в унисон, добиваясь порой удивительного слияния мелодий двух гуциней, отзывающегося дрожью где-то в подвздошье и обрывающего дыхание, наполняющего душу то ли восхищением, то ли светлой энергией. От этого по меридианам растекалась густая ватная сладость, глушащая остроту эмоций, дурманящая голову и ложащаяся мягкой тяжестью внизу живота. Хотя это тоже — неизвестно отчего. Может быть, от музыки. А может быть, от того, как эти двое смотрели друг на друга. И какие взгляды бросали на него. Они общались глазами, улыбками, едва заметным наклоном головы. В том, что они делали, было немного больше, чем просто игра на гуцинях. Посредством музыки они словно занимались любовью. Один начинал тему, другой подхватывал ее. Потом — менялись. Для Цзинь Гуанъяо это каждый раз было вызовом. Поначалу он боялся играть с Лань Сичэнем, но потом ждал их дуэтов как волнующих свиданий. Мастерство Лань Сичэня настолько превосходило его, что умело быть незаметным. Лань Сичэнь мог сделать так, что они творили мелодию на равных, непринужденно и легко направлял менее искусную руку Цзинь Гуанъяо, выводя его на новый уровень, как опытный любовник может довести партнера до неведомого прежде ярчайшего оргазма. Не ради достижения совершенства. А только для того, чтобы подарить наслаждение. Музыка лилась, лаская иногда нежно, а иногда страстно, протяжно стонала и поднималась до сияющего пика. Не Минцзюэ, когда-то изучавшему нотную грамоту и даже умевшему играть что-то незамысловатое, в том числе и на гуцине, — пусть он и успел уже забыть почти все, — хватало знаний, чтобы понимать, что происходит. Но и только. Если Цзинь Гуанъяо и случалось сфальшивить, Не Минцзюэ узнавал об этом лишь по его заливающимся краской смущения щекам и едва заметно болезненно дрогнувшим бровям Лань Сичэня. Сам он никакого несовершенства не замечал. Ему и не нужно было. Ему полагалось освободиться от мыслей, сосредоточиться на потоках своей ци, испытывать умиротворение и покой, и войти в медитативный настрой. Лань Сичэнь говорил, что музыка все сделает сама, но настрой — это тоже важно. С настроем все было в порядке. У всех троих. В соседней комнате смятые простыни еще хранили их тепло. Они были друг в друге. Они пахли друг другом. Они были едины и неделимы. Но так случалось редко. Чаще всего Цзинь Гуанъяо приезжал один. Он закончил играть и прижал пальцами струны, обрывая замирающий звук. Смахнул со лба постоянно выпадавшую из-под заколки и мешающую прядь волос. — Ну как? Что ты чувствуешь? — спросил он то же, что и обычно. Цзинь Гуанъяо боялся, что его игра недостаточно хороша и не приносит той пользы, какую приносила бы игра Лань Сичэня. — Все хорошо, — отвечал Не Минцзюэ. Ему было сложно сказать, влияет ли на его ци «Песнь очищения сердца». Может быть, он сам влиял на свою ци, когда усилием воли гасил вскипающее порой раздражение. Раньше он не особо пытался этого делать. Поэтому не знал, лучше ему становится или нет. Можно считать, что лучше. Ведь настрой — это тоже важно. В его крови сила сабли текла жидким пламенем, она настолько уже стала его частью, что он не помнил, как было без нее. Наверное, без нее никогда и не было. Отец вложил в его руку эфес Бася, когда… Не Минцзюэ не знал, сколько ему было лет. Но он точно еще не мог оторвать ее от земли. Тушить в себе это пламя казалось ему подобным самоубийству. Но в то, что он сможет сдержать пожар, если захочет, Не Минцзюэ хотел верить. И может быть, — с музыкой это окажется проще. Цзинь Гуанъяо смотрел на него внимательно, и в глазах его было сомнение. Его не особенно удовлетворял такой невнятный ответ. Не Минцзюэ усмехнулся про себя, подумав, что потом тот пойдет расспрашивать Хуайсана. Будто бы Хуайсан может знать лучше, что происходит с его братом, чем он сам. — Иди-ка сюда, — сказал он. Когда Цзинь Гуанъяо подошел, Не Минцзюэ усадил его рядом, развернув спиной к себе, расчесал гребнем волосы и начал заплетать косички от лба и висков. В Ланьлине все делают неправильно. То, как они закалывают волосы, не годится ни для чего более подвижного, чем чинное чаепитие. Цзинь Гуанъяо вздохнул, отдаваясь уверенным и одновременно осторожным прикосновениям его рук. — Зачем ты это делаешь? Я все равно не смогу вернуться так в Башню Кои. — Я только сверху, — проговорил Не Минцзюэ. — Наденешь ушамао, и будет незаметно. — Ты лишаешь меня возможности пользоваться помощью слуг, — в голосе Цзинь Гуанъяо чувствовалась улыбка. — Стоит им увидеть мою прическу, они мигом разнесут по всей Поднебесной, что я выказываю принадлежность к Цинхэ Не. — Хорошо. Расплетешь, как только доедешь. — Нет, я оставлю. Придумаю что-нибудь. Цзинь Гуанъяо помолчал, потом добавил задумчиво: — Мне нравится принадлежать Цинхэ Не. Тебе. Хуайсану. Жутким серым стенам этой крепости. И вонь скотобоен кажется приятнее аромата цветов Башни Кои... Не Минцзюэ мог бы ответить что-нибудь язвительное, но он знал, что Цзинь Гуанъяо несет эту чушь искренне. Несмотря на то, что здесь, — и Не Минцзюэ это отчетливо понимал, — ему никогда не было особо хорошо и легко, сейчас Цзинь Гуанъяо приезжал в Нечистую Юдоль отдыхать. Необходимость играть мелодии во спасение постепенно обросла у них своеобразным ритуалом. Первое время еще Цзинь Гуанъяо спрашивал: сначала или потом? Но этот вопрос быстро утерял смысл, потому что Не Минцзюэ всегда отвечал «потом». И они падали на кровать, где любили друг друга долго и нежно, а потом... Потом Цзинь Гуанъяо спал. Он неудержимо проваливался в сон, как в бездонный колодец, и на какое-то время будто переставал существовать. Его это приводило в отчаяние, — как же, ведь время дорого! — и он просил Не Минцзюэ не давать ему спать долго, разбудить через час или два. Но тот никогда этого не делал. Во-первых, потому что не считал нужным. Во-вторых, ему нравилось, что Цзинь Гуанъяо спит в его постели. Нравилось поздней ночью, закончив все дела, ложиться с ним рядом, обнимая. Предвкушать этот момент было даже приятнее, чем все остальное. Ему нравилось утром поворачивать его к себе и постепенно вытягивать из сна лаской и поцелуями. Видеть, как подрагивают его ресницы и растягиваются в улыбке губы, чувствовать, как твердеет под пальцами его член, и Цзинь Гуанъяо стонет от удовольствия еще в полусне, раздвигая ноги и подставляясь. Брать его таким теплым и сонным было невозможно сладко. И получалось, что то, ради чего он приезжал — а именно игра на гуцине, — происходило уже ближе к обеду. Закрепляя ему волосы заколками и думая, действительно ли цинхэшное плетение не будет видно из-под ушамао, Не Минцзюэ уже чувствовал, что Цзинь Гуанъяо немного не здесь и мыслями улетел в Ланьлин, куда ему предстояло отправиться совсем скоро. Это выражалось не то чтобы в нетерпении, а скорее в отсутствии прежней расслабленности. — Мне не нравится то, что у вас там происходит, — сказал Не Минцзюэ. — Каждый раз ты приезжаешь и падаешь от усталости. Почему ты мало спишь? — Слишком много работы. На подобные вопросы Цзинь Гуанъяо всегда отвечал уклончиво, откровенно давая понять, что не хочет рассказывать. Не Минцзюэ это раздражало. Он чувствовал за молчанием нежелание врать. Что значило: прояви он настойчивость, все равно не узнает правды. Мириться с этим было невозможно. И невозможно было не мириться. Слишком уж не хотелось рушить с таким трудом восстановленные хорошие отношения. К этому они и стремились — Цзинь Гуанъяо и Лань Сичэнь. Чтобы он не хотел ломать их хрупкий мир. Сичэнь верил каждому слову драгоценного А-Яо. А драгоценный А-Яо беззастенчиво его доверием пользовался. Понимание того, что сам он на их уловки очень легко ведется, жизнь Не Минцзюэ не облегчало. Он злился на себя, и все равно в восьми случаях из десяти предпочитал промолчать из-за трусливого нежелания что-то испортить. — Напрасно ты противишься тому, чтобы я поговорил с твоим отцом. Он слишком много требует от тебя и не то, что должен бы. Тебе следует совершенствоваться как заклинателю, а не управлять вместо него кланом. Ты же понимаешь, что я не могу просто так смотреть на это и ничего не делать? Я рад тому, что ты ведешь себя как почтительный сын. Но я-то, по счастью, ему не сын и могу сказать все, что думаю. — Я очень ценю твое желание меня защитить. Но — не стоит. То, что здесь, у тебя, мне хорошо, не значит, что где-то еще слишком плохо. Там трудно. Но я справляюсь. Благодаря тебе и Лань Хуаню — в том числе. Вы всегда за моей спиной. Что бы я ни делал, каждый раз думаю: а что сказал бы на это дагэ? Цзинь Гуанъяо запрокинул голову, бросая на Не Минцзюэ искрящийся весельем взгляд. Тот вернул его голову в прежнее положение. — Не вертись, я не закончил. И не насмешничай. Я говорю с тобой серьезно. Если ты не можешь уделять время самосовершенствованию там — делай это здесь. Оставайся дольше. — Я и так уезжаю слишком часто. Говорю, что на один день. А получается на два. Отец недоволен. Ты же знаешь, как это бывает: все идет как по маслу, когда ты на месте, но стоит отлучиться, со всех сторон начинают сыпаться... неприятности. — Что за неприятности? — Самые разные. Неожиданные и непредвиденные. Я не знаю, что меня ждет в Башне Кои по возвращению на этот раз... Здесь было иначе, чем с музыкой. Не Минцзюэ чувствовал, когда Цзинь Гуанъяо фальшивит. Не договаривает. Или откровенно врет. Что-то такое появлялось в тембре его голоса или в интонациях. А может быть у Не Минцзюэ просто срабатывало чутье или пробуждалась излишняя подозрительность, — этого тоже нельзя было исключать. Когда Цзинь Гуанъяо лгал, он не краснел и не смущался, в этом его навыки были безупречны. Но он был, пожалуй… чуть более искренен, чем следовало бы. — Обычные клановые дела, — сказал Цзинь Гуанъяо, когда почувствовал, как замерла рука Не Минцзюэ на его волосах. Он тоже мгновенно ловил оттенки его настроения. — То же самое, что у всех. Не Минцзюэ развернул его к себе, — смотреть на Цзинь Гуанъяо нужно было только так, пока он не успел придумать, какое сделать выражение лица, — и действительно успел ухватить напряженный взгляд и тесно сжатые губы, прежде чем все это растворилось в безмятежности. — Чего стоит только подготовка к Совету кланов. Особенно к большому Совету. — Цзинь Гуанъяо грустно улыбнулся. — Я понимаю, зачем это нужно. Но как же надоедает, что каждый раз все собираются в Башне Кои! Ну конечно, вот уж неприятность — Советы кланов! Будто управлять ими Цзинь Гуанъяо не доставляет удовольствия! Кому-нибудь другому пусть расскажет об этом... Не Минцзюэ усмехнулся и слегка хлопнул его ладонью по бедру, отпуская. — Все. Можешь идти. Цзинь Гуанъяо отправился одеваться. — Тебя ждать в этот раз? — спросил он, натягивая штаны. — Что там будет? — По-моему, ничего интересного. Очередные дрязги на тему спорных земель: от тебя далеко и никак не касается. Обсуждение нового указа Императора относительно повышения податей. Сразу скажу, что будет в итоге: Совет кланов согласится на шестую часть от требуемого. И Император этим удовлетворится, но перед тем будет долго торговаться, так что дело затянется. Можешь пока об этом не думать. Что еще?.. Снова будет обсуждаться престолонаследие в клане Хо. У них смешно: старейшины нашли ещё какие-то доказательства неправомерности требований младшей ветви. Они их, похоже, выдумывают на ходу. Ну и очень важный вопрос: кто должен выделить средства для починки дороги в Чжанъе, которая никому не принадлежит, а меж тем всем нужна. Это в самом деле важно, потому что дорога уже совершенно перестала быть проезжей и… — А что с расследованием гибели клана Чан? — прервал его Не Минцзюэ. Цзинь Гуанъяо замер на миг. — Насколько я знаю, ничего нового. Прошло слишком много времени. Я думаю, то, что там случилось, так и останется загадкой. А вот если бы поблизости была смотровая башня, такого бы не произошло! Цзинь Гуанъяо завязал пояс и обернулся к зеркалу, проверяя, насколько безукоризненно одет. Тему строительства смотровых башен он любил ввернуть по поводу и без повода. Будто они были избавлением от всякого возможного зла. — Имей мы башни и талисманы, которые реагируют на появление нечисти, — продолжал он, все более воодушевляясь, — нападение на клан Чан было бы замечено сразу же. Дозорные даже могли бы успеть явиться, пока еще была надежда кого-то спасти. И уж точно они смогли бы схватить убийцу. — Вот и расскажи об этом на Совете, — предложил ему Не Минцзюэ. — Бесполезно. Главы кланов не хотят слушать ничего о том, что не касается их напрямую. Кроме их владений и их ничтожных мелкопоместных интересов их не волнует ничего. Особенно если это требует вложений. Скорбно глядя в глаза своему отражению, Цзинь Гуанъяо водрузил на голову ушамао. — Я не знаю, что должно случиться, чтобы кто-то начал думать не только о себе, а об общем благе, — он обернулся к Не Минцзюэ и посмотрел выразительно. — Нет, — улыбнулся ему Не Минцзюэ. — Пока я жив, Цзинь Гуаншань не получит должность Верховного заклинателя. Из всех людей в Поднебесной он последний, кто будет заботиться об общем благе. — Цзинь Гуаншань носил бы этот титул, как роскошное облачение, больше ни для чего он ему не нужен. А мне он кое в чем развязал бы руки. Цзинь Гуанъяо подошел к Не Минцзюэ и осторожно, чтобы не помять подол клановой накидки, опустился на колени. Не Минцзюэ провел кончиками пальцев по его скуле и, положив ладонь на шею, нагнул к себе ближе. Интересно, Цзинь Гуанъяо в самом деле думает, что он проникнется его невинным взглядом? Да ну, вряд ли… — Обойдемся без этой глупости, — сказал Не Минцзюэ. — Нам достаточно того, что раз в несколько лет напоминает о себе Сын Неба. К счастью, его голос не слишком громок. Знаешь что, пожалуй, я не поеду на Совет кланов в этот раз. Займусь своими делами. Ничтожными и мелкопоместными. — Конечно, — легко согласился Цзинь Гуанъяо. — Будет что-то важное, я потом тебе расскажу. Прощальный поцелуй был долог и сладок.