Очищение сердца

Клинки скрестились со скрежетом, слышным даже у края тренировочного поля, и сабля вылетела из руки Не Хуайсана. Тот только жалобно вскрикнул и плюхнулся на колени, хватаясь за пронзенное болью запястье. Что говорил брату Не Минцзюэ, Цзинь Гуанъяо не слышал, тот стоял спиной к нему и слишком далеко. Но догадаться можно было. Кончик Бася метнулся в сторону упавшей в пыль сабли с явным повелением: подними! — Да чтоб тебя… — прочитал Цзинь Гуанъяо по губам младшего Не и усмехнулся. Вставая, Не Хуайсан увидел его, и на измученном перепачканном лице расцвела радостная улыбка. Уже собираясь было подчиниться приказу брата, он снова решительно уселся на землю и в знак сопротивления скрестил руки на груди, вдохновленный нежданной поддержкой. Не Минцзюэ обернулся и замер в замешательстве. Уж он-то точно не ожидал увидеть Цзинь Гуанъяо. Было занятно смотреть, как удивление на его лице сменяется болезненной растерянностью, и потом все поспешно прячется за мрачным взглядом, сдвинутыми бровями и упрямо сжатыми губами. Цзинь Гуанъяо не спеша шел к нему, улыбаясь и глядя прямо в глаза. Ему было проще — к этой встрече он готовился, Не Минцзюэ же она застала врасплох. И тот не выдержал, отвел взгляд первым. — Вот уж не думал, что ты явишься, — проговорил он. — Зачем ты здесь? — Как, ты разве забыл? — изобразил недоумение Цзинь Гуанъяо. — Сегодня я должен играть тебе на гуцине. Не Минцзюэ раздраженно поморщился. — Не надо. Пора заканчивать с этой ерундой. Крепче сжав рукоять сабли, он обернулся к брату, собираясь заставить его продолжить тренировку. — Я пришел, чтобы сказать тебе, что осознал свои ошибки, — сказал, глядя ему в спину Цзинь Гуанъяо. — Я поступал неправильно. Все это время. Не хотел тебя слушать, думал, все как-то устроится само собой. Но выходит, что так не бывает. Теперь я это понимаю. Ты был прав, ответственность приходится нести за все, что делаешь. И я к этому готов. Не Минцзюэ медленно к нему повернулся. Цзинь Гуанъяо выглядел задумчивым и серьезным, он едва заметно улыбнулся, глядя на Не Минцзюэ ясным, приправленным лишь небольшой толикой грусти взглядом. — Ты согласишься выслушать меня? — спросил он. — Только если ты не начнешь свои обычные песни… — буркнул Не Минцзюэ, отворачиваясь, словно смотреть на Цзинь Гуанъяо ему было тяжело и неприятно. — Нет, — поспешно сказал Цзинь Гуанъяо. — Не начну. Теперь все будет иначе. Не Минцзюэ резким движением отправил Бася в ножны. — Ладно. Идем… Только имей ввиду: времени на разговоры у меня немного. Цзинь Гуанъяо слегка поклонился и опустил взгляд. Не Хуайсан, все еще сидя на земле, смотрел на них ошеломленно, переводя взгляд с одного на другого и силясь понять, что происходит. Цзинь Гуанъяо вел себя странно. Не Минцзюэ вел себя странно. Учитывая события последних дней, удивляться ничему уже не приходилось. Но все же… — Ты! Подбери саблю и как следует вычисти! — велел ему брат и отправился в сторону Крепости. Цзинь Гуанъяо поспешил за ним следом, на Не Хуайсана даже не взглянув, будто того вовсе не существовало. Это тоже было странно. И обидно. Он-то в чем виноват?! Хорошо одно — должно быть, хотя бы на сегодня он избавлен от занятий с саблей... Последние дни Не Хуайсану пришлось непросто. Не Минцзюэ будто решил наверстать все упущенное время и взялся заниматься с ним сам. Сабля, сабля, сабля… утром, днем и вечером, по несколько часов в день... Ничего хуже и вообразить себе было невозможно. Не Хуайсан поступал так, как когда-то давно они решили вместе с Цзинь Гуанъяо, всячески стараясь изображать слабость, неумение и тупость. Не пускать в себя дух сабли, не позволять ей вести свою руку, не сливаться с ней силой. Надо сказать, что стараться особо и не пришлось. Под свирепым взглядом Не Минцзюэ сосредоточиться было невозможно, и даже те немногие навыки боя, что у Не Хуайсана имелись, вылетели у него из головы, он не мог ни запомнить последовательность движений, ни собраться с силами. Сабля была тяжелой и непослушной. И она оставалась чужой. Не Хуайсан не нравился ей точно так же, как и она не нравилась ему. Не Минцзюэ давно просил его дать сабле имя, но Не Хуайсан никак не мог его придумать. Не хотел. Он опасался: дашь сабле имя — и она обретет душу, перестанет быть просто нескладным куском железа, и тогда уже никуда от нее не деться. Так ведь обычно бывает? Он со вздохом подобрал саблю с земли и, словно младенца взяв на руки, побрел в сторону жилых покоев. Несчастье… Погибель... Разочарование... Убийца надежд... Какое имя тебе нравится больше? На глазах привычно уже вскипали слезы. Ничего, все еще будет хорошо… Цзинь Гуанъяо приехал. Он что-нибудь придумает. Он всегда находит способ помочь. Не Минцзюэ стремительно шел через поле к воротам Крепости, но где-то ближе к краю все-таки умерил шаг, позволяя Цзинь Гуанъяо догнать его и идти рядом. — Как только в клане Не могло родиться такое никчемное ничтожество, — проговорил он угрюмо. — Занимаюсь с Хуайсаном уже несколько дней. Он не может освоить даже самый простой прием. Руки слабые. Медлительный, как овца на сносях. И, главное, никакого желания что-то делать. — Пройдет время и Хуайсан поймет, что ты стараешься для его блага, — сказал Цзинь Гуанъяо. Не Минцзюэ кинул на него короткий взгляд, словно хотел убедиться, что не увидит на его губах усмешку. Цзинь Гуанъяо смотрел куда-то перед собой, и лицо его было спокойно и безмятежно, как гладь лесного озера в погожий день. — Для его блага и для блага клана, — продолжил он. — Хуайсан привык прятаться у тебя за спиной. Ему нравится быть избалованным маленьким мальчиком, которому все позволено. Который считает, что может жить так, как ему нравится. Но до бесконечности это продолжаться не может. Когда-то приходится взрослеть. Некоторое время Не Минцзюэ ничего не отвечал, пытаясь найти в словах Цзинь Гуанъяо скрытый смысл, услышать упрек или хотя бы каплю горечи в голосе. Но тот как будто бы говорил искренне и вполне серьёзно. — С чего это ты перестал его защищать? — спросил Не Минцзюэ. — Я был неправ и в этом тоже. Нельзя потворствовать чьим-то слабостям. Особенно слабостям тех, кого любишь. Иначе все кончится плохо. Для них же в первую очередь. Слушать такие слова было до крайности удивительно. Верить им — невозможно. Но найти причину, зачем Цзинь Гуанъяо все это говорит, Не Минцзюэ не мог. Должно быть, вскоре все прояснится. А если нет?.. Что если случилось чудо, и в нем в самом деле что-то переменилось?.. Нет, невозможно… Глупо даже предполагать. — Я вижу, ты и правда о многом думал, — сказал Не Минцзюэ. — Да, — улыбнулся Цзинь Гуанъяо, — о многом. Они вошли в Крепость через задний двор и сразу отправились к жилым покоям. Там к ним тотчас подбежал слуга, предлагая главе клана воду для умывания и чай. От чая Не Минцзюэ отказался, но потом обернулся к Цзинь Гуанъяо. — Может быть... ты хочешь? — Нет, благодарю, — поклонился Цзинь Гуанъяо. — Не хочу отнимать у тебя больше времени, чем необходимо. Не став дожидаться, пока Не Минцзюэ умоется и переоденется, он неспешно отправился в церемониальный зал, попросив по пути кого-то из слуг принести туда гуцинь. Остаться на время одному было большим облегчением. Впервые с тех пор, как он ступил на тренировочное поле, Цзинь Гуанъяо перевёл дух. Он вынул платок и вытер капли пота со лба. Убедился, что пальцы не дрожат. Как только Не Минцзюэ не замечает его жуткого напряжения? Наверное, потому что старается на него не смотреть. Раньше заметил бы. На столике, куда ляжет гуцинь, сейчас стояли ваза с фруктами и кувшинчик с водой. Цзинь Гуанъяо налил воду в чашку и выпил медленно, маленькими глотками, стараясь успокоить дыхание и пульс. Пока все идет в точности как задумано, но самое важное выяснится, только когда он начнет играть... Получится или нет... Как все будет?.. Мысль об этом будоражила необычайно. Пришел слуга и принес гуцинь, осведомился, не нужно ли чего-то еще. Цзинь Гуанъяо ответил, что ничего не нужно, кроме того, чтобы их с главой клана не беспокоили, пока будет звучать «Песнь очищения сердца». Потом появился Не Минцзюэ. С сомнением посмотрел на гуцинь, но не стал ничего говорить, уселся на свое место, как обычно. — Что ты хотел сказать мне? — спросил он. Садясь напротив, Цзинь Гуанъяо смущенно улыбнулся и задумчиво коснулся кончиками пальцев струн. — Это касается Сюэ Яна. Я хотел... Не Минцзюэ не дал ему договорить. — Не надо. Я понимаю, что ты над его участью не властен, и я не должен был требовать от тебя принятия решений. О Сюэ Яне я буду сам говорить с главой Цзинь. Он увидел, как Цзинь Гуанъяо нахмурился и озабоченно закусил губу. — Ты что, снова собрался возражать?! — удивился он. — Нет, я хотел просить тебя... — проговорил Цзинь Гуанъяо, поднимая взгляд. — Позволь мне сделать все самому. Я принесу тебе голову Сюэ Яна, обещаю. Мне нужно лишь немного времени. Пару месяцев, может быть, даже меньше. Пожалуйста, дай мне последнюю возможность все исправить... В одно мгновение на лице Не Минцзюэ промелькнуло сонмище привычных чувств: от раздражения из-за того, что все снова повторяется по кругу, до презрительной снисходительности из-за того, что он ничуть в этом и не сомневался. Ожидая ответ, Цзинь Гуанъяо смотрел на него спокойно и кротко, под столом не было видно, с какой силой он вцепился в подол клановой накидки, воображая, как точно так же сжал бы пальцы на горле Не Минцзюэ. — И что будет, если ты снова обещание не исполнишь? — усмехнулся тот. — В таком случае — сделаешь то, что считаешь нужным, — тихо сказал Цзинь Гуанъяо. — И я не буду вмешиваться. Не Минцзюэ удобнее уселся в позу для медитации и закрыл глаза — Хорошо, как скажешь… — устало вздохнул он. — Два месяца. — Спасибо, дагэ… — губы Цзинь Гуанъяо растянулись в усмешке. Мелькнувшую во взгляде злость можно было уже не скрывать: Не Минцзюэ приготовился слушать музыку и не станет смотреть на него. При всем своем недоверии он удивительно доверчив. Сидит расслабленно и закрыв глаза, какой соблазн накинуть струну ему на шею. И затянуть покрепче. Все будет проще и быстрее, чем то, что задумано. Жаль, что так нельзя… И поддаваться чувствам не стоит. Нужно быть спокойным и сосредоточенным — сейчас нельзя ошибиться ни в единой ноте. О секретных боевых техниках клана Гусу Лань Цзинь Гуанъяо узнал давно, ещё в ту пору, когда они прятались с Лань Сичэнем от Вэней, бесконечно перебираясь с места на место, меняя постоялые дворы на крестьянские хижины, а то и вовсе на лесные пещеры: надолго оставаться на одном месте было опасно. Хэцзян и его окрестности Цзинь Гуанъяо знал хорошо, они были исхожены вдоль и поперек с отрядами Цинхэ Не, ему были известны такие укрытия, которые ни за что не нашли бы Вэни, о которых и местные не всегда подозревали. Жить в лесу было спокойнее и проще, хотя, конечно, гораздо менее удобно, чем под чьим-нибудь кровом. Но люди могли выдать. Вэни сулили за голову главы Лань немалые деньги, и не все понимали, что те скорее убьют, чем заплатят вознаграждение. Цзинь Гуанъяо был привычен к разному, — а уж в ту пору тем более, — он умел приспособиться к любым жизненным обстоятельствам, ему доводилось спать и во дворце, и в канаве, но он ужасно переживал, вынуждая бродить по лесам Первого Нефрита, выросшего в сияющей белизне Облачных Глубин. Лань Сичэнь казался ему божеством, утонченным и возвышенным, случайно упавшим с небес в мир смертных и обреченным принимать его неуклюжую помощь. Все лишения тот сносил стойко и смиренно, но в глубине души определенно очень страдал. Лань Сичэнь, конечно, страдал, но менее всего из-за невозможности спать в мягкой постели и необходимости носить простую грубую одежду. Облачные Глубины были сожжены, он не знал ничего о судьбе клана, дяди и брата. Мэн Яо приносил ему новости, вернее, — отсутствие новостей, и это за неимением лучшего решено было считать благом. Еще Лань Сичэнь страдал из-за того, что подвергает опасности милого Мэн Яо, является для него обузой и заставляет терпеть лишения, вынуждая скитаться по лесам, поэтому всячески порывался хоть в чем-то ему помочь. Выходило не очень, взаимное чувство вины становилось все больше, пока не закончилось разорванными во время стирки рубашками, горячими извинениями с обеих сторон, долгим разговором, объяснением в любви Лань Сичэня, изумленным принятием этого Мэн Яо и в конечном итоге поцелуем, очень нежным и почти невинным, перевернувшим мир с ног на голову. Лань Сичэнь с удовольствием предоставил в пользование Мэн Яо все книги, которые унес из Облачных Глубин, не задумавшись о том, что, может быть, какие-то знания окажутся для него излишними. Он был готов отдать ему вообще все: и звезды с неба, и душу, и клановую ленту, так чего уж говорить о книгах. Мэн Яо читал жадно и все подряд, времени на это у него было предостаточно, ему все казалось интересным, он задавал множество вопросов, и Лань Сичэнь с удовольствием рассказывал ему то, что знал, и учил всему, чему мог. Использование музыки в качестве заклинательской техники казалось Мэн Яо ошеломительным и захватывающим. Раньше его знания об этом были поверхностными, теперь он начал постигать суть. Добавляя в музыку некоторое количество духовных сил Лани общались с призраками, сражались с нечистью, поднимали и упокаивали мертвых, умели вмешиваться в погодные условия и менять состояние стихий. Музыка была одним из элементов медитации. Музыка могла способствовать покою, чувственному возбуждению, бодрости. Музыка могла убивать. Это называлось «Песнью смятения». И во вступлении, перед тем как были записаны ноты, приводился целый трактат о том, с какой осторожностью следует использовать данную технику, в каких случаях она уместна и какого уровня духовных сил, мудрости и просветления должен достичь заклинатель, прежде чем ему будет позволено читать дальше, не говоря уж о том, чтобы пробовать играть. После столь строгого предупреждения Мэн Яо, разумеется, тотчас же выучил «Песнь смятения» наизусть. Хотя не вполне понимал зачем. У него было мало духовных сил, его игра на музыкальных инструментах оставляла желать лучшего. Но и в том, и другом он собирался совершенствоваться и верил, что сможет достичь успеха. Когда-то Не Минцзюэ и теперь Лань Сичэнь говорили, что у него сильное золотое ядро и он сможет все. Только времени, ввиду известных причин, ему понадобится больше. Возможность убить заклинателя несколькими аккордами выглядела очень соблазнительно. Мало ли когда это знание сможет пригодиться… Вот и правда пригодилось. «Песнь смятения» искажала ци. Превращала жизненную энергию в смертельный яд. Как именно это работает, Цзинь Гуанъяо и Сюэ Ян несколько дней проверяли на заклинателях разного уровня силы, используя узников, приговоренных к смерти: это было удобнее и проще всего. Выяснилось, что здесь так же, как и всегда, все зависело от силы воли человека и его способности к сопротивлению. Слабым заклинателям хватало однократного исполнения «Песни смятения», чтобы они умирали в муках, истекая кровью из цицяо. Сильные держались дольше, им следовало играть несколько раз и вкладывать в музыку больше духовной силы. Если подопытный не ожидал опасности, воздействие было быстрее и разрушительней. Если был предупрежден заранее и пытался сам воздействовать на свою ци, усмиряя ее и очищая, это превращалось в нешуточное противостояние с не сразу понятным исходом. Для того, чтобы влияние яда было медленным и незаметным, следовало соблюдать осторожность, вливая его в живительный эликсир по капле. Вероятно, достаточным будет заменить всего один отрывок в «Песне очищения сердца»... Времени на то, чтобы все основательно изучить не было, да и все равно ни в одной из тюрем Ланьлина не нашлось бы заклинателя подходящего уровня, поэтому Цзинь Гуанъяо решил, что ничего иного не остается, кроме как подстраиваться на ходу. Учитывая расположенность Не Минцзюэ к искажению ци, слабых вливаний должно быть достаточно. Ему будет становиться хуже раз от раза, но не слишком быстро, и если все пойдет как надо, пары месяцев хватит, чтобы достичь успеха. Сюэ Ян слушал, глядя на Цзинь Гуанъяо блестящими от возбуждения глазами. От слов его, от того, как спокойно и равнодушно он расписывал план убийства человека, который еще совсем недавно был для него центром мира, веяло волнующей сладкой жутью. Сюэ Ян постарался поймать и сохранить в себе это чувство, чтобы подумать о нем на досуге. В этом было что-то особенное, необычное и завораживающее: убивать не от скуки, не от злости, не из желания отомстить, — медленно уничтожать того, кто ближе, чем собственная кровь и плоть. Остро кольнула зависть: какая жалость, что у него самого ничего такого быть не может! Музыка лилась легко и свободно, Цзинь Гуанъяо боялся, что от волнения будет фальшивить, но нет, все получалось отлично, хотя в общем-то учитывая, сколько раз он уже играл «Песнь очищения сердца», его руки должны были помнить последовательность действий сами собой, без его участия. Цзинь Гуанъяо пристально смотрел на Не Минцзюэ, готовясь ловить каждое изменение на его лице. Лишь перед тем, как вставить в музыку диссонирующий аккорд, он кинул быстрый взгляд на струны. Ему самому внезапное звучание новой мелодии резануло слух, но Не Минцзюэ, как и ожидалось, ничего не заметил. «Песнь смятения» текла плавно и нежно и казалась такой же умиротворяющей, как и «Песнь очищения сердца». Она не била наотмашь, как другие боевые мелодии Гусу Лань, а вкрадчиво и осторожно проникала внутрь, медленно растекалась по меридианам, проникала ядовитой гнилью в сердцевину золотого ядра, разрушала и искажала что-то самое глубинное и важное. Цзинь Гуанъяо видел, как это происходит, и с мучительным любопытством ждал, что же будет теперь… Не с незнакомыми людьми, к которым он был равнодушен. С ним… Он хотел удовлетворения и темной радости, приятного чувства совершающейся справедливости и восторга от своего тайного могущества. Но почему-то чувствовал только беспокойство. И еще пожалуй… страх? Он помнил волнующее ощущение, когда клал руку на нижнюю часть живота Не Минцзюэ, туда, где под кожей горел этот неукротимый живой огонь. Возможно, он все выдумал, но ему казалось, что он чувствует жар, сияющую светлую силу, которая отзывалась напряжением внутри его собственного золотого ядра, заставляла сердце биться быстрее. Цзинь Гуанъяо представлял себе, что ласковым поглаживанием гасит пламя и заставляет силу течь размеренней и спокойней, а Не Минцзюэ смеялся и говорил, что такой способ усмирения ци нравится ему больше, чем треньканье на гуцине. Это было… было совсем еще недавно. И одна только мысль о том, что тот может умереть, казалась невыносимой. Цзинь Гуанъяо вздрогнул, когда увидел, как лицо Не Минцзюэ вдруг побледнело, как испарина выступила у него на лбу, и он поморщился, словно прислушиваясь к чему-то внутри. Это было еще совсем незаметно, но «Песнь смятения» уже начинала свое пагубное воздействие, хаос поселился в нем, яд потек по меридианам. И Цзинь Гуанъяо с ослепительной ясностью представил себе все, что произойдет дальше. Он будет играть испорченную «Песнь очищения сердца» раз за разом, и Не Минцзюэ постепенно будет становиться все хуже, а ему придется за этим наблюдать. Потом — взрывающееся безумие, помрачение рассудка, кровь изо рта и из глаз, невыносимая боль, пока злая сила разрывает золотое ядро на части. Потом — он умрет. Остекленевшим взглядом Цзинь Гуанъяо смотрел на Не Минцзюэ и видел, как западают его глаза, как ложится вокруг них густая глубокая тьма, как синеют и потом становятся серыми его губы. Он смотрел на него с изумлением и все нарастающим ужасом — ему показалось, что все это происходит уже прямо сейчас! Не Минцзюэ сидел неподвижно, будто каменное изваяние, и не дышал. Щеки его ввалились, натянулась кожа, лопаясь, меняя цвет с болезненно бледного на маслянистый желтый. Ссохлись губы, обнажая полоску зубов, изо рта полезли, извиваясь и падая ему на колени, крупные жирные черви. Цзинь Гуанъяо испуганно всхлипнул и отшатнулся. Пальцы свело судорогой, струны гуциня отчаянно взвизгнули, и музыка оборвалась. Не Минцзюэ открыл глаза, мутные, подернутые сизой пленкой, и Цзинь Гуанъяо застыл, леденея. С лица Не Минцзюэ на него с жестокой усмешкой смотрела смерть. И ничего страшнее ему не доводилось видеть никогда. Он едва не вскрикнул, когда Не Минцзюэ упал навзничь, в подставленный ему за спину гроб, и с грохотом над ним захлопнулась крышка. От этого резкого звука наваждение исчезло. Цзинь Гуанъяо потрясенно смотрел на Не Минцзюэ, растерянный и бледный, а тот удивленно смотрел на него, не понимая, что происходит, почему так резко прекратилась музыка, и отчего у Цзинь Гуанъяо такое лицо, будто он увидел самый жуткий кошмар в своей жизни. Не говоря ни слова, Цзинь Гуанъяо медленно поднялся и отправился прочь. Он вышел из церемониального зала во внутренний двор, с отвращением поморщившись от ударившего в глаза солнца. На душе было тошно донельзя. Он прошел вглубь сада и уселся на первую попавшуюся скамейку, прислоняясь спиной к раскидистой сливе и закрывая глаза. Следовало обдумать, что делать, учитывая изменившееся положение вещей, но все было скучно и безразлично. Такой отличный, хорошо продуманный замысел и столь старательно выстроенное прекрасное будущее — все полетело к гуям из-за того, что он слабое и ни на что не годное ничтожество. Нет, конечно, он придумает что-нибудь еще, но… но как же все будет сложно и отвратительно, и снова придется выкручиваться, и он каждый день постоянно, неизменно, бесконечно, будет помнить о том, как могло бы быть все хорошо, если бы… Почему все теряет смысл, если Не Минцзюэ умрет? Он перестал на него злиться? Нет. Перестал ненавидеть? Ну уж нет, теперь он ненавидит его еще больше. Единственная гребаная польза от того, что он не может его убить: больше не придется прилетать сюда и играть на гуцине. Не придется притворяться и врать. Не придется вообще никогда с ним видеться и говорить. Цзинь Гуанъяо вообразил себе, какое будет лицо у Сюэ Яна, когда он все ему расскажет. Он будет разочарован. Будет презирать его. И поделом. Не обещай, чего не можешь исполнить... Поразительно здравое суждение для воплощения хаоса... Ну и — к гуям Сюэ Яна тоже! Вообще все из-за него! Хотя, пожалуй, нет… Из-за Сяо Синчэня. И из-за демона. Цзинь Гуанъяо услышал тихий шорох одежды и открыл глаза. Рядом с ним на скамейку уселся Не Хуайсан. Грустный и какой-то съежившийся. — Сегодня ты быстро закончил. Все хорошо?.. Нет, я знаю, что все нехорошо… Но никто ничего мне не говорит. И я не могу понять, что случилось. Не Хуайсан помолчал какое-то время, но не дождался ответа. — После того, как они прилетели с эргэ, брат сам не свой, — проговорил он бесцветным голосом. — Сначала заперся у себя в спальне. Приказал принести вина. Я никогда еще не видел, чтобы он столько пил… А через два дня он явился ко мне, сгреб в кучу все, что смог: книги, веера, бумагу, кисти… мою… — голос Не Хуайсана дрогнул, и он с усилием заставил его звучать ровно, — почти дописанную поэму… И все сжег... Приказал взять саблю и идти на тренировочное поле. Мне кажется, ему очень плохо, А-Яо. Не Хуайсан еще помолчал и горестно вздохнул. — И тебе тоже. Скажи мне, что произошло? Цзинь Гуанъяо ничего не отвечал, глядя застывшим взглядом перед собой. Он не особенно слушал, что говорил ему Не Хуайсан, все это было неинтересно. — Я больше не приеду, — наконец, сказал он. — Играть «Песнь очищения сердца» теперь будет Лань Хуань. Он поднялся и ушел не оглядываясь.