В твоих объятьях очень тепло

– Руку не тревожить в течение месяца, – наставительно говорит врач после операции. Разрез пришлось зашить, уж слишком глубокий. Под местным наркозом, ничего ужасного. Изуку реагировал на всё с искренним равнодушием, а вот Шото, напротив, знатно перепугался. Он внимательно слушал все рекомендации, даже что-то записывал. – Ясно, – кивает альфа, поднимается, берет Мидорию за свободную руку, тянет за собой. Тот послушно встает, идет следом. Врач удивленно на них смотрит. – Нужно будет остаться в больнице! – заявляет он уверенно. – Зачем? – хмуро спрашивает Тодороки, и по тону его голоса становится понятно, что какой бы ответ он не получил, Изуку всё равно здесь не останется. – Рана зашита? Обеззаражена? Вот и всё. – Но швы ведь могут разойтись! – всплескивает руками доктор, хмурится. – У меня есть медицинское образование, – лениво откликается Шото. – И да-да, мы берем всё под свою ответственность, можем подписать все бумаги… Они выходят из больницы, быстро направляются домой. Мидория равнодушно смотрит по сторонам. – Прости меня… – говорит он тихо. – За что? – За… все эти неудобства, – горько усмехается Изуку. – Чего? – Тодороки оборачивается на него удивленно. – Ты совсем, что ли? – А? – омега пожимает плечами. – Нет, я не совсем, я случайно. Просто рукой напоролся на гвоздь… – Да я не об этом! Ты нормальный, зачем извиняешься? – альфа восклицает, похоже, его это шокирует. – Ну… – Мидория опускает голову, не отвечает. Он и сам не знает. Просто всегда извиняется. Потому что боится, что Шото затаит зло или обиду. Больше всего на свете боится его разочаровать, обидеть, потерять… Они молча возвращаются домой, заходят в пустую квартиру, переодеваются. Уже вечер. Завтра вновь на работу. Выходные так бездарно потрачены. Изуку молчит, смотрит равнодушно по сторонам, Тодороки готовит. Они ничего не говорят, на кухне царит тишина. – Как твоя работа? – спрашивает тихо Мидория, чтобы хоть как-то скрасить происходящее. – Как клиенты? Не утомляют? – Нет, – мгновенно отзывается Шото и усмехается. – Скорее уж я их утомляю. – Да? Я думал, что психолог должен помогать людям, а не напрягать их лишний раз… – Во-первых, я не психолог, а психотерапевт, Изуку, когда ты уже запомнишь? Это разные вещи! – альфа вздыхает, добродушно покачивает головой. – А в чем разница? – равнодушно уточняет омега. Эта тема очень странная. Порой ему кажется, что самому стоит сходить к психологу. Ведь он часто чувствует себя обессиленным, истощенным. Но он всегда отказывается от этой затеи. Поскольку будь с ним что-то не так, Тодороки бы заметил это! У него уже очень большой опыт. – В том, что психолог помогает только словами. А психотерапевт имеет компетенцию использовать медикаменты. – О-о… – Я уже столько раз это говорил! И нет, психотерапевты и психологи людей вовсе не жалеют. А дают им пинок под зад. Так что да, я сильно утомляю всех своих клиентов, – смеется альфа. Мидория кивает. На самом деле ему всё равно. Шото не соврал, у него действительно есть медицинское образование. И, думая об этом, Изуку не может расслабляться. Если что случится, Тодороки сможет помочь. Спасет его. Обязательно. Омега уверен. Их аптечка раза в три больше, чем у всех нормальных людей. Так что за свою руку он не переживает совершенно. «Я ему доверяю. Если что случится… Шото всё разрешит. Заметит, если с моей психикой будет что-то не так. И со здоровьем. Я ему доверяю….» Мидория смотрит на бинты на своей руке, чуть усмехается. Рука пульсирует, всё ещё болит. Но он этого совсем не чувствует. Не замечает, потому что боль для него нечто привычное. Тодороки ставит перед ним тарелку с едой. Пахнет вкусно. Очень. Тодороки – прекрасный повар! – Спасибо, – тихо шепчет Изуку и поднимается, качает головой. – Но я не хочу есть, – говорит он тихо, направляется к дверям, собирается уйти с кухни прочь. Но его не пускают. Шото останавливает, перехватывает поперек живота. – Сядь, – говорит он строго. Омега послушно садится. – И ешь! – альфа дает ему приборы и садится на соседний стул, ждет. – Я не хочу, – Мидория мягко улыбается и тянется, хочет поцеловать Тодороки. Тот морщится, отодвигается и вновь говорит: – Ешь. Я для кого готовил? – Ну… – Хочешь, чтобы все мои усилия сошли на нет? – хмуро спрашивает Шото, давит на его чувство вины. – Ешь! – Прости… к-конечно, ты не зря готовил! – Изуку больше не готов сопротивляться. Он послушно принимается за еду, не чувствует вкуса. Они молчат, Тодороки тоже приступает к еде. Друг на друга не смотрят, словно не замечают. – Что случилось? – спросил вдруг альфа, посмотрев на него скоро. – Ты грустный, – констатирует он факт. – Из-за чего? – требует ответа. – А? – Мидория оборачивается на него, пожимает плечами. – Всё хорошо, – улыбается. – Ложь, – альфа качает головой. Он не понимает. Когда? Все ведь было хорошо. Изуку должен радоваться сейчас, должен быть счастлив. Что происходит? – Просто… на руке, боюсь, шрам останется, – отзывается омега равнодушно. Ему плевать на это. – Нет, – Шото подсаживается к нему ближе, берет за подбородок, поворачивает грустное лицо к себе. – Шрама не будет, – уверяет он. – И ты явно расстроен не этим. – Шото, – омега улыбается, тянется к нему, нежно целует в щеку. Тодороки морщится. – Я просто… видел, пока мы шли, на площадке детки резвились, – врет Изуку, прекрасно знает, что в это Тодороки поверит. Альфа отпрянул, поднявшись. Он хмурится, поджимает губы. Сказать ему нечего. Нужно успокоить Мидорию, сейчас он должен быть счастлив! Но… что сказать? – Изуку, ты… порезал руку сегодня! Хотя прекрасно знал, что там этот гвоздь. Уверен, что справишься с ребенком? – Конечно! – омега оживает, улыбается. – Там же… там же малыш, хорошенький, тепленький, свой. О нём не получится не заботиться. – Твоя уверенность пугает меня. – А меня пугает твоё равнодушие, – Мидория поднимается и выходит с кухни, ему нехорошо. Он сам не знает отчего. Так иногда бывает. Ни с того, ни с сего Изуку начинает чувствовать себя нехорошо. Время от времени. Просто так. Нечто неприятное замирает внутри, время будто останавливается, он начинает понимать, что его жизнь… бессмысленна. Тодороки по пятам идет за ним, ничего не говорит. Омега ложится на кровать, закрывает глаза. Альфа присаживается рядышком, растерянно на него смотрит. – Шото, – Изуку подает голос, но глаз не открывает. – Скажи, ты меня любишь? – спрашивает он негромко. Тодороки не отзывается сразу. Он молчит, думает, что сказать. – Ты опять? – произносит в итоге. – Почему постоянно это спрашиваешь? – Потому что… ты этого никогда не говоришь, – Мидория садится, берет его за руку, покусывает от тревоги губы. – Шото, пожалуйста, – смотрит с мольбой в глаза, – пожалуйста, я вот… тебя очень люблю, – его голос дрожит, практически надрывается. Альфа смотрит растерянно, удивленно. Очевидно, не понимает, почему омегу доводит это до такого состояния. – Что за глупый вопрос? – как обычно, говорит он. – Почему глупый? – Потому что ты и так знаешь ответ. – Шото! Раз это не тайна, почему ты не скажешь мне? Почему? – Изуку кусает губы, дрожит. Ему нужно. Нужно услышать это, нужно обязательно. Как воздух, как вода и солнце, эти слова необходимы ему. – Кажется, ты очень устал, – тихо отзывается Тодороки, поднимается. – Лучше ляг пораньше спать, – и выходит из спальни. Мидория вздрагивает, внутри всё сжимается. На глаза наворачиваются слезы, но он смахивает их, понимая, что у него нет причин расстраиваться. Все ведь хорошо. Но почему тогда так больно? Легкая трель звонка вдруг прорезает тишину; Изуку испуганно подскакивает, устремляясь к мобильному. Но его останавливают. Шото, что каким-то чудом оказывается рядом, хватает его, оттягивает в сторонку и сам берет в руки телефон. Омега мнется, растерянно хмурится. Это его мобильный. Но, наверное, нет ничего плохого в том, что Тодороки поднимет трубку. – Что это? – спрашивает хмуро альфа, обернувшись на него. – Там не написано? – Мидория удивленно подходит. Ему никогда не звонят с незнакомых номеров. Только очень-очень редко какие-то случайные люди из редакций, желающие купить у него статью. – Написано, – Шото разворачивает к нему телефон экраном. – «Хитоши Шинсо», – цитирует он. – О… – Изуку растерянно пожимает плечами, – ну… это Хитоши-сан, с которым я познакомился сегодня на аукционе. Твой друг! – Я понял, – буркает Тодороки, шипит, зло смотрит на него. – А чего он тебе звонит? Это меня интересует! – Ну… – Мидория качает головой, он не знает. – Мы обменялись телефонами, просто по случаю знакомства, – признается он. Альфа хмурится ещё пуще, ему такое не нравится. – Но в этом же нет ничего такого! – омега всплескивает руками. – Нет, – соглашается Шото. – Хотя… – он задумывается. – Я ещё могу терпеть это. Наличие номера… Но зачем он звонит тебе! – Тодороки гневно топает ногой, Изуку аж подпрыгивает. Мобильный всё ещё продолжает весело трезвонить и тут замолкает. На экране высвечивается пропущенный вызов. – Я… я не знаю, – омега пожимает плечами. – Может, он хотел позвонить тебе? – предполагает он. – А ты не берешь… – Он не звонил мне. – Ну… может, у тебя беззвучный режим? – продолжает раздумывать вслух Мидория, истерично пытается найти объяснение, чтобы Шото не кипятился. – Или… выключен? Тодороки закатывает на это глаза. Он достает из кармана телефон, включает, демонстрируя омеге отсутствие всяких оповещений о пропущенных. – Нет, – едко говорит он. – Шинсо звонил тебе. Зачем? – его голос спокоен. Тих. Не жесток, не зол. Но… опасен. Пугает. Изуку напрягается, сжимается, виновато опускает голову. Он не знает. Понятия не имеет. С Хитоши они обменялись лишь парой фраз, не более. Может, что-то произошло? – Я не знаю, – говорит тихо. – Прости меня, пожалуйста… – Знаешь, – Шото задумывается, щурится, а после кивает сам себе, – думаю, тебе не стоило добавлять его номер. – Почему? – А зачем? – альфа качает головой, вводит пароль, открывает приложение «Контакты». – Бесполезный номер, смысла в нем нет. Значит, надо удалить. – Но… – Мидория тянется к его руке, но замирает на полпути: злой взгляд осаждает его порыв. – Это ведь не будет лишним? – тихо спрашивает он. – Заставляет меня думать что-то не то, – уверенно заявляет Тодороки. – Или ты нарочно хочешь, чтобы я чувствовал себя неспокойно? – хмуро спрашивает он, притворно в ужасе ахает. Изуку мотает головой, волнуется. Одна лишь мысль о том, чтобы расстроить Шото очень пугает его. А думать о том, что они могут поссориться, он вообще не может. Слишком страшно, жутко. – Если тебе так будет спокойнее, – он пожимает плечами. – Удаляй. Ты прав, его номер мне совсем не нужен, – улыбается. Альфа кивает, он доволен. Удаляет спокойно номер, откладывает телефон Мидории на тумбочку. Оборачивается к нему, берет за руку, смотрит в глаза. – И не надо больше записывать номера всяких там, – говорит хмуро. – О… – Изуку думает, – хорошо-хорошо, – и быстро соглашается, улыбается. Тодороки тоже улыбается, притягивает его к себе, целует в лоб. – Ну молодец, – тихо шепчет. Омега млеет, прикрывает глаза, осторожно, боясь сделать травмированной руке больно, обнимает Шото за шею, прижимаясь к нему изо всех сил. – Я тебя очень люблю, – говорит слабо. – Угу, – альфа мычит что-то согласное, поглаживает его по спине, но ничего конкретного не говорит. А у Мидории в надежде замирает сердце. Он ждет-ждет, когда же Тодороки скажет хоть что-то в ответ. «Что с ним? Так сложно произнести в ответ «Я тоже»? Или… может, он уже не любит меня?» – Изуку нервно усмехается, мотая головой. Любит, конечно, любит. Глупо в этом сомневаться. – Шото, – омега смотрит ему в глаза, слабо улыбается. Притягивает к себе, целует в губы. Тот лениво отвечает, слегка морща нос. – Ложись спать, – говорит альфа сипло, отворачивается. Мидория растерянно отходит, садится на кровать, удивленно на него смотрит. А после резко поднимается, вспоминая, что нужно ещё зубы почистить. Направляется к двери, где его вновь перехватывает Тодороки, повторяющий свои слова. Изуку объясняет ему ситуацию, альфа думает мгновение и отпускает его, направляясь следом. Они стоят рядышком около умывальника с щетками и пеной во рту. Омега заканчивает первый, но не спешит уходить, внимательно смотрит, ждет. Шото полощет рот, а затем оборачивается к нему, удивленно приподнимая брови. – Чего? Иди спать ложись. – Вместе, – Мидория тянет его за руку, но Тодороки качает головой. – Сам, – улыбается он. – Я в душ, – объясняет альфа, поймав его растерянный взгляд. – О… – Изуку оглядывается на ванну, закусывает пошло губу, оборачивается обратно на Шото. Тот мгновенно улавливает его настроение. Он стягивает свою футболку, медленно подходит к омеге, вынуждает его отступить назад, прижавшись бедрами к стиральной машинке. Мидория вспыхивает, весь краснея, и глупо улыбается, наклоняя голову набок. – Нет, – вдруг отказывается Тодороки, отвечает на его незаданный вопрос. Скидывает шорты с нижним бельем и забирается в ванну, задергивая шторку. Мидория растерянно моргает, покусывает от тревоги губы. – Чего? – спрашивает он удивленно. В их сексуальной жизни проблем нет. И не было. Никогда. Говорят, если у пар по этой части какие-то сложности, то отношения портятся. Им это никогда не грозило. А тут… Изуку присаживается на крышку унитаза, обдумывает. Что происходит? «Я не симпатичным вдруг стал? – думает он, оборачивается на себя в зеркало. – Да нет, с чего бы вдруг… Может, он из-за чего-то обиделся? Может, потому что мне позвонил Хитоши-сан? Нет-нет, причина вдруг… Но в чем? Я просто себя накручиваю?» – Иди спать, – донесся из-за шторки требовательный голос. – Шото, – Мидория поднимается, направляется к двери, думает. – Что-то случилось? – спрашивает на всякий случай. – А что-то случилось? Вроде нет. Сегодня даже праздников никаких нет, – усмехается альфа. Они редко что-то празднуют. А если уж празднуют, то обычно именно омега не знает, что подарить, и забывает вообще о празднике. – Ну… нет, ничего, – Изуку пожимает плечами и бредет в спальню, отдаленно думая, что он просто паникер. Наверное, Шото просто хочет принять душ. Мидория заворачивается в одеяло, закрывает глаза, собирается спать. Есть у него такая плохая черта. Без причин себя накручивать. Обычно как раз по поводу мужа. Хотя причин на это объективных никогда не было. Изуку не хочет в этом признаваться, но он боится… боится потерять Тодороки. Потерять его, потерять его любовь, потерять его заботу, его интерес. Часто омега ловит себя на мысли, что подозревает Шото в том, чего тот никогда не делал. В изменах, например. Казалось бы, с чего? Мидория и сам не знает… Просто страшно. Это словно навязчивая мысль. Он уверен, что всегда должен быть наилучшей версией себя, чтобы Тодороки оставался рядом. Если ему не удастся удержать Шото подле себя, то… всё. Жизнь будет пустой, жизнь просто кончится. Омега чувствует, что засыпает, но сопротивляется, ждет. И вот, минут через пятнадцать в комнате появляется альфа, медленно проходящий к шкафу. Переодевается в пижаму, присаживается на край кровати. Изуку садится и подползает к нему на четвереньках, кладет голову Тодороки на плечо. – Ух! – тот вздрагивает, испуганно оборачивается, хмуро смотрит. – Чего пугаешь? – спрашивает, насупившись. – Ой, – Мидория виновато улыбается, – прости, – говорит тихо. – Чего ты ещё не спишь? – Шото оборачивается к нему, тянет руку, гладит по голове. – Тебе следует заснуть пораньше, – заявляет он. – Почему? – глупо спрашивает Изуку. Альфа закатывает глаза и многозначительно смотрит на его руку. Омега удивленно следит за его взглядом, шумно выдыхает, теряется. Он и забыл… повязка, море крови… – Ты не забывай, что по-хорошему тебе в больнице лежать и лежать! – напоминает Тодороки. – Я просто этим врачам не доверяю, – фыркает он, – лучше уж дома. Но осторожней надо себя вести. – О… ты прав, – Мидория кивает, поглаживает себя по больному месту, чуть морщится от неприятных ощущений, но не более. Шото растерянно наблюдает за этим, слегка покачивает головой. – Тебе не больно? – уточняет он удивленно. – Рука должна саднить ещё недельку минимум! – Да? – удивляется Изуку. – Не знаю, – пожимает плечами. – Я… просто… – он кусает губы, пытается сообразить, как это объяснить. – Наверное, много обезболивающего вкололи. – Нет, – Тодороки строго отрезает, – обезболивающее не действует так долго. У тебя был местный наркоз, но его действие уже должно было пройти. Изуку, может… – в его взгляде проскальзывает еле уловимое беспокойство, а у Мидории счастливо екает сердце, – может, рука онемела? – Нет, – омега нервно усмехается, спокойно ей двигает, демонстрирует всю подвижность и работоспособность. – Всё в порядке, не волнуйся, – добавляет с легкой заминкой. – Хм… – альфа хватает его руку, бережно ощупывает пальцами. – Больно? – спрашивает, слегка надавливая на тугие повязки. Изуку морщится, неприятно. Саднит, но… он словно этого не замечает. Смотрит в сейчас такие добрые глаза Шото, что светятся любовью, и ничего больше не замечает. Это действует, словно наркотик. Он закусывает губы, обдирает на них кожу, но не чувствует и этого. Внутри… пусто. Странное ощущение. Всё поглощающее, затмевающая. И эта легкая физическая боль ничего для него не значит. Где-то внутри Мидория понимает, что что-то неуловимое не так. Но что это именно, догадаться не может. – Ммм… – Так больно или нет? – начинает постепенно сердиться Тодороки, сдавливая сильнее. – Ой, – омега морщится, рефлекторно отдергивая руку. – Да-да, больно. Не беспокойся, я не потерял чувствительность, – говорит он тихо. Шото кивает и забирается на кровать, ложится на бок, накрывается одеялом, закрывает глаза. Изуку удивленно на это смотрит. – Спокойной ночи, – буркает альфа, натягивает одеяло на голову. – Эй! – Мидория одергивает его, напугано нависает сверху. – Не думай спать, – говорит он, волнуется. – А что делать-то? – удивляется Тодороки, по-доброму смеется. – Мне завтра на работу рано вставать, – сонно зевает. – Клиент наутро назначен один… такой, неприятный. Садист просто, очень сложно с ним работать. Мне лучше выспаться. – О… – Изуку удивленно кивает. Шото не любит говорить о работе, якобы, её в его жизни и так достаточно. А Мидории всегда интересно послушать о психически нездоровых людях. Ведь многие из них так же спокойно живут вокруг. – Ну… я… – Чего? Говори скорее, а то спать так хочется, – альфа потянулся, перевернувшись на живот. Омега склонил голову набок, заправил прядь за ухо, глупо улыбнулся, покусывая губы. Но на сей раз не от тревоги, а пытаясь выглядеть привлекательнее. – М… ну… мне кое-что нужно от тебя, – Изуку ведет пальчиком по его груди, опускается к животу, всё ниже и ниже. – Это не займет много времени, – шепчет он тихо. – Минут десять от силы, – и усмехается. До Тодороки смысл его слов доходит не сразу. Но, как доходит, он тут же начинает злиться. – Эй! – резко садится, возмущенно хмурится. – И как это понимать? Ты, вроде как, меня оскорбляешь, да? Якобы я долго продержаться не могу?! – Пф, – Мидория начинает весело хихикать, прикрывает рот ладонями. – Ну что ты! – отмахивает он рукой. – Конечно, нет! – Смотри мне! – Главное ведь, не продолжительность, – мягко говорит омега, – а качество, – протягивает он задумчиво. – Изуку! – Тодороки шипит, скалится. Но Мидория, вопреки обычному поведению, лишь весело смеется, покачивает головой. – Так что, Шото, – зовет он тихо, – займемся сексом? – Нет, – альфа возмущенно отрезает, ложится, закрывает глаза. – Почему же? – омега с беспокойством смотрит на него, ждет ответа. Для него такие вещи важны. Очень. Важно знать, что он любим. Важно знать, что желанен. Важно знать, что Шото никогда не будет смотреть ни на кого другого, кроме него. Что будет восхищаться только им, спать только с ним, быть только с ним. Для Изуку это важно. Необходимо. Как воздух. Как солнце. Как вода и пища. Возможно, потому, что только это может заполнить пустоту внутри, неизвестно откуда взявшуюся уже очень давно. Но Тодороки не любит сантименты. Он скуп на нежности и ласку. – Изуку, – альфа недовольно цокает языком. – Ты нарочно меня провоцируешь, да? – Что? – Я бы переспал с тобой, как всегда. Чтоб расслабиться, – Шото усмехается. – Если бы ты, дурак, руку не травмировал! – Я не дурак! – возмущенно заявляет Изуку, глупо хихикая. – Ага, конечно… Ты так, мелкий дурачок, – фыркает альфа, улыбается уголками губ. – Ну… – омега надувает щеки, показывает своё недовольство. Но он вовсе не злится. – А при чем тут рука? – Мидория в недоумении хмурится. – Я могу ей и не делать ничего. – Ага. Организму вредно напрягаться, – закатывает Тодороки глаза. – Спи давай, – бросает он недовольно и отворачивается. И омега ложится. Прижимается к нему со спины и с улыбкой на губах закрывает глаза. Ну, он хоть желанный. Этого мало, но этого достаточно, чтобы выжить.