В твоих объятьях очень тепло

Тишина. В квартире висит молчание. Обитатели боятся проронить хоть звук. Мало ли это станет спусковым крючком для стен и те вмиг обрушатся. Изуку смотрит на пол, не поднимает глаз. У него не хватало духу рассказать. Вот он и решил выпалить самое главное сразу же. А после тут же об этом пожалел. Шото смотрит на него, в его глазах застыл страх. Или ужас, понять сложно. Альфа нервно вздрагивает, чуть хмурится и переспрашивает: – Что ты сделал? – его голос дрожит. – Аборт, – через с силу с легкой заминкой выдает омега. И мгновенно покрывается мурашками. Воздух в комнате будто пронизан напряжением, ему трудно дышать. Слизкая дрянь, лежащая на дне его пустоты, начинает жать, гореть, давить. – Н-но… – Тодороки растерян. И он, очевидно, даже не знает, что сказать. – Зачем?! – переходит на крик. Это происходит случайно, он этого не хотел. Мидория испуганно вздрагивает, вскакивает и отбегает подальше. Ему отчего-то становится очень-очень холодно. Так что, долго не думая, омега утягивает за собой одеяло, заворачивается в него, весь сжимается. – Я-я… – Изуку покусывает губы, не знает, чего бы сказать. Как оправдаться. А стоит ли вообще оправдываться? Ведь изначальная цель была вовсе не в том, чтобы рассказать об аборте. Нет. А лишь в том, чтобы поведать Шото о его «подвигах» в прошлом. – Так получилось… – шепчет он. Альфа смотрит на него в растерянности. Его ладони сами собой сжимаются в кулаки, воздух застревает в легких. Ноздри раздуваются от учащенного дыхания, а зрачки глаз сужаются. Или это Мидории только кажется. – Изуку, – Тодороки вздыхает. Медленно, настороженно. Его голос кажется слишком спокойным. – Разве… ты не хотел детей? – спрашивает он с беспокойством. – Хотел, – отзывается омега, от воспоминаний на глаза вновь наворачиваются слезы. – И сейчас хочу, – он слегка улыбается, поглаживает себя по животу. Мысль о том, что у них всё же будет ребенок, его немного успокаивает. – Э… – Шото смотрит удивленно. Брови болезненно хмурятся. – Почему ты не предупредил меня? – с тяжелым вздохом уточняет он. – Предупредил? – переспрашивает Изуку. Усмехается. – Не-ет, – он качает головой, – ты всё знал. – Знал? – Тодороки растерянно на него глядит. – Что? Изуку, о чем ты говоришь? Я ничего не знал! Я думал, ты будешь рад этому ребенку! – он волнуется, о чем явственно свидетельствуют напрягающееся на спине мышцы. – Что? – Мидория хмурится. Теперь и он не понимает. – Ну да, – он кивает, – этому, – выделяет голосом, – ребенку я очень рад. Впрочем, я и тому был рад очень… но ты не дал мне толком порадоваться… – тихо признается омега. Альфу передергивает. Он открывает рот, закрывает его и снова открывает. – Чего? – спрашивает удивленно. – Ох… ну… – Изуку смущенно поджимает губы. – Ты не хотел заводить детей… – начинает он осторожно. – Что? – Шото вдруг подскакивает, подбегает к нему, хватает за руку, сжимает. Сильно. – Ай! – Мидория дергается. – Прекрати, больно! – шипит он. Тодороки отшатывается. Его лицо болезненно искажается. – Изуку, – он вздыхает. – Я знаю, ты сам в праве решать, что… делать с зародышем, но зачем ты так резко… почему даже не предупредил меня? – спрашивает с болью в голосе. Омега хмурится. – Ты меня послушай! – тоже взрывается он, переходит на крик. Они оба очень напряжены. – Я… ну… – морщится, – понимаешь, нет, нет, не этот ребенок… – лепечет невнятно. Шото встряхивает головой, Изуку никогда не был хорош в объяснениях. Он присаживается обратно на кровать, хватается руками за голову. – Я слушаю, – серьезно говорит он. – Объясни всё, я не понимаю. Что за «этот» ребенок? Был ещё другой? – его голос от волнения становится выше. Мидория из-за этого усмехается, редко увидишь этого альфу в таком состоянии. – Ммм… да, – он кивает. – До того, как ты потерял память, за несколько… недель, наверное… – Изуку неопределенно жмет плечами, – я не очень помню, – признается он. – Я… ну… – омега смолкает. – Изуку, – Тодороки одергивает его, призывает продолжать. Вид у него очень сосредоточенный. – Да-да, вот… Ну… ты не хотел детей, – робко говорит Мидория, – ты… меня предупреждал, что, если… если я вдруг… ну… – вся его уверенность мгновенно куда-то улетучивается, язык просто заплетается. – Что? Изуку, не молчи! Ты меня пугаешь! – Шото насторожен. Он сильно волнуется, хотя и старается жутко усердно этого не показывать. – Ты сказал, что, если я… залечу… – Чего? – лицо альфы морщится, как засохший финик, – чего-чего? – повторяет он чуть истеричным голосом. Мидория оглядывается на него, пожимает плечами. – Ты использовал именно такую формулировку, – с легкой усмешкой говорит он. – В общем, ладно, – отмахивается слабой рукой. – Ты сказал, что, если я забеременею, то… – он закусывает губы, не может этого сказать. – То? – Шото подается в его сторону, у него внутри всё замирает. – И когда я говорил такое? Совсем не помню… – бурчит он вполголоса. – Да-да, конечно, ты не помнишь, – Изуку хихикает. – Не увиливай. Скажи, что я тогда сказал! – взмаливается Тодороки чуть грубо. Хотя по его ошалелым глазам и так понятно, что он знает. – Ты сказал, что мы не оставим ребенка, – признается Мидория и сразу же отворачивается, почему-то думая, что за такие слова он получит. Но ничего. Молчание. Шото никак не реагирует. Изуку боится обернуться, не хочет смотреть, как болезненно вытянулось его лицо. – Я… это сказал? – мертвым голосом переспрашивает альфа. – Д-да, – тихо отзывается омега, кивает. Глаз на него всё так же не поднимает. – Я тогда почему-то подумал, что ты несерьезно, – усмехается горько Изуку. – Нет, – Тодороки вдруг вздрагивает, его глаза мгновенно переполняются слезами, – нет, – повторяет он. – Нет, я не мог этого сказать, – шепчет еле слышно. – Не мог, – голос хрипит. – Шото, – Мидория подбегает к нему, берет за руку, гладит по спине. – Не переживай, это не страшно совсем. Теперь-то всё будет хорошо, – улыбается омега. – Нет, – альфа, как заведенный, продолжает повторять это, на его лице застыл ужас. – Как я мог? Как я мог?! Изуку, как я мог?! – восклицает он и поднимается. – Этого не могло произойти, не может быть. Не скажешь же ты, что я был… таким ужасным человеком? – гулко спрашивает он и тихо всхлипывает. Мидория подпрыгивает на месте, подскакивает к нему, хочет как-то утешить. Но не знает как. Его альфа редко плачет. Очень-очень редко. А в последние годы вообще никогда. А тут! – Шото, не надо, всё хорошо, – Изуку вновь подходит к нему, берет чужое лицо ладонями, притягивает к себе, нежно целует. – Всё хорошо, – шепчет еле слышно. Тодороки шумно вздыхает и чуть успокаивается. – И что? – уже серьезнее говорит он. Голос почти спокойный. – Что потом? – А потом… я… – Мидория отходит, настал черед его сердцу сжиматься от боли. – Ну… в какой-то момент на меня напало жуткое недомогание… Ты волновался, повез меня в поликлинику. А там по результатам крови выяснили, что я… беременный, – удивительно сухо сказал омега. У него уже нет сил вкладывать в такие беседы свои душевные силы. – И? – Ну… срок около семь недель вроде… Но это неважно. Ты… ты мне сразу сказал, что… – Изуку вздыхает, поднимает голову к потолку, слегка жмурится. – Ты мне сказал, что нужно сделать аборт, – признается он. Шото медленно выдыхает. – Нет, – говорит он с невериям. – Разве я мог? – голос донельзя удивленный. – А что? Почему не… плюнул на моё мнение? – грустно поинтересовался альфа. – Хотя нет, не отвечай. Кажется, я уже знаю, – усмехается он. – Что? – Мидория оборачивается, с тревогой покусывая губы. – Что? Что ты знаешь? – Твоё поведение… было таким странным… в тот момент, когда я вернулся из больницы. Я долго не мог понять, в чем дело. Казалось, что у тебя… – Тодороки замолкает на мгновение, осторожно подбирает слова. – Будто у тебя не всё в порядке с головой. Будто ты… не знаю, одержим. – Шото! – Изуку нервно смеется. – Скажешь тоже, одержим, – фыркает он. – Ну… – Шото тоже усмехается, – не подходящее слово, ты прав, – печально соглашается он. – Больше подходит… ммм… загипнотизирован. Или… нет, зависим. – Чего? – Мидория болезненно морщится. – Ну… ты постоянно искал поддержки своих действий у меня. Чтобы что-то сделать, Изуку, тебе буквально нужно было мое согласие! – восклицает альфа. – Прости, я долго не мог понять. Но сейчас, кажется, понял. Если я… так изменился, что… перехотел детей, значит, это неспроста. Наверное, со мной было что-то далеко не так, – хихикает весело он. – Если я заставил тебя сделать аборт. Если даже смел говорить об этом, прекрасно зная, как ты хочешь ребенка, то… я не удивлен, что… ты такой… странный. – В смысле? – Ну… я же психотерапевт, Изуку. Если бы у меня была цель… как бы это сказать, загнобить человека, привязать его к себе, убить его самооценку в себя. Думаешь, я бы не смог? – Тодороки склоняет голову набок и усмехается. Мидория передергивает. – Нет, ты не такой! – встряхивает он руками. – Сейчас – нет. Но… честно, чем дольше смотрю на тебя, тем больше убеждаюсь в своей догадке. То, что мои знакомые и коллеги говорили… обо мне, о наших отношениях. Изуку, я… зачем я так гнусно с тобой обходился?! – восклицает альфа, в его голосе звучит искренний ужас и удивление. Омега лишь слегка жмет плечами. – Не знаю, – бурчит он тихо. – Мм, ну конечно, – Тодороки кивает. – Откуда бы тебе знать, – он покачивает головой со странным выражением на лице и заваливается на кровать. – Так, хорошо, – вздыхает. – А зачем ты вообще решил это вдруг рассказать? – Ну-у… – Мидория неопределенно надул губы и отвернулся, смутившись. – Просто… ты просил меня как можно больше рассказывать о тебе, о том, что происходило… Вот. – Угу, – Шото фыркает. – Если все воспоминания такие, то я предпочел бы не вспоминать. – Извини, – Изуку виновато жмет плечами и отворачивается. – Нет-нет, всё хорошо, – альфа натянуто улыбается. – Ты не виноват, всё хорошо. – Ммм… – Так, – Тодороки всё же садится, потирает виски. – Получается, с нашим нынешним… зародышем всё в норме? – Шото! – омега недовольно морщит носик. – Не говори так о нашем ребенке, – просит он и, надувшись, отворачивается. Альфа прыскает, его искрящийся смех мгновенно разряжает грустную атмосферу в комнате. – Извини, – он подходит, обнимает омегу со спины. – Прости меня, – говорит тихо, целуя мужа в щеку. И не совсем понятно, за что именно сейчас он извиняется. – Это неважно, – отзывается Мидория. И так же не ясно, что именно он имеет в виду. Они стоят в молчании несколько секунд, а затем Тодороки с болью в голосе просит: – Ты не мог бы мне рассказать, что ещё происходило в нашей жизни? – В смысле? – Изуку оборачивается в кольце его рук, смотрит недоверчиво. – Что ты хочешь услышать? – Ах, Изуку, – альфа смеется. – Легче сказать, чего я не хочу услышать. Точнее, чего я боюсь услышать, – признаются он печально. – Но, так или иначе, мне лучше знать. Что ещё я делал? Мидория пожимает плечами. Он тянет Шото на кровать, они садятся. Тяжело говорить. В горле от этого застревает ком. На их щеках подсыхают слезы, а горла болят. Изуку молчит довольно долго. Не знает, с чего начать. Он привык относиться ко всему тому, что было, нормально. И только вчера Юга прозрачно объяснил ему, что это ненормально. – Ну… ты… был… другим, – тихо начинает омега свой рассказ. Он говорит медленно, спокойно. С трудом подбирает слова. Те рьяно не хотят складываться в предложения. Язык заплетается, а мозг отказывается работать. Ему больно. Всё внутри сжимается, пережитую когда-то боль он должен пропустить через себя вновь. Только всю в один миг. Раньше часто Изуку чувствовал себя… пустым и ненужным. Всё было серым, жизнь – неинтересной. Страх – единственное чувство, что постоянно его преследовало. Страх потерять любимого человека, страх потерять в этой пучине самого себя. Что-то на подкорке сознание долбило молоточком по его сознанию, намекая на себя. Заставляло обратить внимание, задуматься, что происходит с его жизнью. Но Мидория всегда слишком доверял Шото, чтобы начать заниматься этим. Чтобы усомниться в своём альфе. И только буквально вчера Юга, накричав на него, что-то всколыхнул. Изуку не хватало лишь толчка, чтобы оглянуться по сторонам и понять, что он уже утонул. Омега говорит, а глаза альфы в ужасе округляются. Они оба дрожат, а Мидория ещё и задыхается. Его голос дрожит, некоторые звуки западают. Но Тодороки всё равно понимает всё. Впитывает каждое слово, не отводит от него глаз. Кажется, даже не моргает. Минуты тянутся бесконечно долго. Солнце уже не стоит в зените, хотя на улице всё так же солнечно. – И… я… никогда не мог понять, – Изуку шумно вздыхает, задыхается, – не мог понять, что же происходит! – восклицает он с какой-то паникой. Волнуется просто. – Чувствовал, что что-то не так. Порой мне казалось, что ты вовсе… вовсе меня не любишь, – тихонечко признается он. – Ну же, дыши глубже, – просит его Шото, держа крепко за руку. От каждого слова ему страшно. Страшно за Изуку. Страшно от самого себя. Мидория кивает с благодарностью, продолжает. Он боялся всегда даже думать об этом. Боялся. Сильно. И сейчас, говоря всё это для Тодороки, он чувствует, что ему всё сильнее и сильнее хочется вспоминать это просто так. Кажется, люди о таких ситуациях говорят «выговориться». Хочется поделиться своим горем, своей болью, своей печалью. Своим страхом, что преследовал его долгие годы. Омега начинает кашлять, воздуха не хватает. Он сгибается в три погибели и чувствует, как со дна его пустоты поднимается та склизкая жуткая пакость. Царапает стенки души, оставляет глубокие порезы. Хочется плакать. С такой же болью он засовывал её туда. Теперь пришло время вытаскивать. – И я, и я… – Мидория всхлипывает, всё его лицо красное от перенапряжения и слез. – Шото, я волновался, – признается он, давно переходя с рассказа о поступках альфы на рассказ о своих чувствах. – Волновался, что ты… меня не любишь… – тихонечко признается он. Тодороки с сочувствием на него смотрит. Он поглаживает омегу по спине, на дне его разноцветных глаз плещется скорбь, сожаление. – Изуку, – он медленно вздыхает, – Изуку, прошу… пожалуйста, пожалуйста, прости меня, – его голос глух, слаб. – Прости, мне кажется, я… прости, я… и не думал никогда, что… стану таким уродом, – он морщится и тянет омегу на себя, крепко его обнимает. – Ммм, – Мидория мычит через плотно сжатые губы, сердце содрогается, – Шото, – он бурчит что-то нечленораздельное, беспокоится. – Шото, – обнимает альфу руками, жмется к нему изо всех сил. – Я… я так боялся, что потеряю тебя однажды, – признается он, продолжая плакать. – Не знаю почему, казалось, что ты можешь исчезнуть, развеется, как туман. Я просто не верил, что ты… дорожишь мной. Что я нужен тебе… – Прости. – Что ты меня любишь, – омега закусывает губы, с трепетом в изумрудных глазах смотрит на него. – Я люблю тебя, – Тодороки обнимает его крепче, – очень люблю, очень-очень, – повторяет он. – Пожалуйста, Изуку, никогда не забывай об этом, – на его лице расплывается слабая улыбка. – Ты… мой единственный, я никуда никогда не уйду, – обещает альфа. – Ну, только если ты сам меня выгонишь, – смеется он горько. – Не выгоню, – бурчит Мидория, потираясь носом о его шею. – Шото, я… так нуждался в твоей… любви, но… не мог её получить. Ты был таким пресным. А порой и нежным, но пресным. Это делало мне так больно. Я… думал, проблема во мне, – он дрожит, глаза намокают вновь, слезы с новой силой бегут по щекам. – После всего того, что я… оказывается, сделал, я заслуживаю того, чтобы ты меня выгнал, – продолжает шутить Тодороки. – Но сам я, знай, никогда не уйду! – буквально клянется. – Ммм… – Изуку продолжает плакать. Душу рвет на части, больно. Ему сложно дышать, горло горит, а внутри всё отчего-то сжимается. Ему кажется, вот-вот и сердце остановится. Вот, чем была эта склизкая пакость. Вот чем! Непомерным для человека грузом, грузом воспоминаний, событий, что ранят в самое сердце. Мидория нес всё это с собой долгие годы, оно обрастало желчью и черной слизью, приживалось на дне пустоты его души, постепенно отравляло организм, убивало. И теперь, пытаясь пересилить время, Изуку выталкивает дрянь из себя. – Я люблю тебя, – тихо шепчет Тодороки, вовсе не для того, чтобы успокоить разрыдавшегося омегу, нет. А лишь для того, чтобы убедить его. Дать почувствовать своё тепло, свою любовь, нежность. – Я здесь, я рядом. Я очень тебя люблю, – он целует Мидорию в лоб. Тот мычит что-то одобрительное, скулит. От боли, наверное. Пытается что-то говорить, но слов уже совсем не разобрать. – Мнм, – плачет. Дыхания не хватает, он жмется к альфе сильнее, пытается удушить его в объятьях, наверное. Но Шото, если уж выбирал смерть, то выбрал бы именно такую. – И мне бесконечно жаль, Изуку. Я не могу поверить, что творил всё это, я… я не знаю, прости меня. Что могло случиться? Разве я не доверяю тебе? – Тодороки шумно вздыхает, сам усердно пытаясь не расплакаться. – Не знаю, зачем я пал низко… – шипит он уже больше для самого себя. Изуку не отзывается. Лишь бьется в его руках, мечется. Душу раздирает, ему хочется блевать. – Шото, – он отстраняется от альфы, убирает его руки к себе, – я не хочу… – нервно вздрагивает, – не хочу… – за окном вдруг начинает дуть холодный, ледяной ветер. – Я не хочу, чтобы ты корил себя за это, – сквозь слезы бурчит Мидория. Альфа мотает головой. – Но я виноват, – тихо бормочет он. – Нет, ну… да, но нет, не надо, – просит Изуку. – Ты делаешь мне тем самым больно! – восклицает он, покусывая от тревоги губы. – Я лишь хочу, чтобы ты любил меня… и чтобы был счастлив! – признается он и отчего-то краснеет. Хотя это далеко не тайная информация. – А если ты будешь… себя винить, то… я не смогу быть до конца счастливым и радостным. Разве… ты этого для меня хочешь? – строго спрашивает Мидория. Лицо Тодороки удивленно вытягивается. – Изуку, – усмехается он, – вижу, ты всё-таки перенял кое-что от меня, – смеется альфа. – Чего? – омега дрожит, утирая рукой слезы и сопли. – Чего? – Манипуляции, – Шото отчего-то неожиданно весело хихикает. – И я рад поддаться на них, – обещает он, целует мужа в лоб. – Правда? – страшно удивляется тот. – Разве ты не будешь… винить себя? – Не могу тебя обманывать, – альфа пожимает плечами, – буду, – честно признается он. – Но… ради тебя… я буду усердно делать вид самого счастливого, – обещает Тодороки. Мидория возмущенно толкает его и отворачивается. У него больше нет сил плакать, но внутри всё так же больно. Всё горит, под ребрами что-то мечется. – Не надо… – просит тихонечко омега. – Изуку, – Шото грустно вздыхает, – ты рассказал достаточно. И моё образование… всё говорит о том, что… оказывается, я – ужасный манипулятор! – альфа шумно вздыхает. – Черт, поверить не могу! – он хватается за голову, буквально пытается вырвать себе волосы. – Ну… нет-нет, – омега дергает его за руки, трясет, – не надо так говорить. Ты лишь делаешь мне больно! – Изуку, но… это ведь правда! Я так ужасен! Я… вынуждал тебя делать такие жуткие вещи! – Тодороки качает в страхе головой. – Изуку, я… правда не знаю, что со мной было. Правда! Не знаю, я ведь… тебе полностью доверяю и… как так получилось?! – спрашивает он, в голосе страх. Альфа смотрит на мужа выжидающе, волнуется. – М… не знаю, – шепотом отзывается Мидория. – Не знаю, – повторяет он. – Правда, не знаю, – громкий вздох. – Ах, Шото, я даже… не помню точно, когда всё это началось, – усмехается омега. И тут его передергивает. Яркие воспоминания всплывают в голове, давят на стенки черепа, заполоняют собой весь мозг. – Ох… – Понимаю, – Тодороки поднимается, открывает окно. – Я… – он вздыхает, голос становится абсолютно обычным, спокойным. – Теперь я понимаю, почему ты молчал об этом. Такое лучше и не вспоминать, – альфа усмехается. – Как считаешь, может, мне стоит прекратить принимать свои таблетки? – с улыбкой спрашивает он, оборачивается. – Такое уж лучше не помнить. Но Изуку не отвечает. Он молчит, смотрит куда-то перед собой, его взгляд совершенно пустой. Мысли быстро-быстро проносятся в голове. Он морщится, сердце болезненно екает. Был один случай. Особый. Даже странно, что он забыл. Очень странно. – Шото, что за глупости, – Мидория нервно смеется, отмахивается. – Хотя… может, – он покачивает головой, – я не знаю, но… наверное, да, такое лучше и не вспоминать, – натянуто улыбается он. Тодороки растерянно на него смотрит, чувствуя что-то неладное.