В твоих объятьях очень тепло

Изуку ходит по квартире, шатается из комнаты в комнату. Душно. Воздух спертый, стоит открыть окно. Но он упорно его не открывает, совершенно не обращая внимания на собственное частое дыхание. Волнение. Или, скорее, страх. Тревога. Мидория беспокоится. Скоро Тодороки вернется домой, их ждет серьезный разговор. Омега пытается предугадать, что же альфа скажет. И как ему следует ответить. Слишком сложно. Голова пухнет от мыслей, хочется спать. Он уже четырежды перекусил, чтобы успокоиться. Не помогло. – Где он так долго ходит? – спрашивает вслух Изуку, бросив взгляд на часы. Ответом ему служит тишина. Уже довольно поздно. Может, в пробке стоит? Впрочем, удивляться нечему. У Шото нет какого-то определенного режима или расписания. Иногда клиенты отменяют сеансы или опаздывают. Так что у него очень плавающий график. – И что я должен сказать? – Мидория заваливается на кровать, гладит себя по животу, думает. Тодороки как-то поднимал разговор о том, что им нужно расстаться. Но Изуку тогда на него накричал, они забыли ту беседу. Но что, если он поднимет это вновь? Но это же глупо. Мидория беременный, вон какой у него большой живот. На УЗИ они даже слушали сердцебиение. Тот порой эхом отдается в головах обоих. – Мне страшно, – честно признается омега, обдумывая. Ему даже не страшно, а жутко. Ужасно жутко заводить серьезные разговоры. Это ведь обязательно доведет его до слез. Нервный ни к черту. А беременным стресс противопоказан. Изуку изучает взглядом потолок, тот кажется каким-то тусклым. Серым. Следует перекрасить. Когда только руки дойдут. – И что он хочет сказать? – спрашивает Мидория у комода. Тот стоит ровно, не качается. Даже и предположить нельзя, что он живой. Но омеге почему-то кажется, что это сейчас лучший собеседник. – Раскаиваться? Ну-у… зачем? Я этого слушать не хочу. Извиняться станет, что ли? Фу, не хочу! – Изуку, возмущенный до глубины души, садится, поднимается и проходит к окну, гневно топая ногами. Там… птицы. Они давно свили гнезда, давно зачали птенцов. Те уже вовсю летают и частенько кричат под утро. Красота. Деревья цветут, люди отчего-то жутко счастливые спешат по своим делам. Омега вздыхает, с тоской думая, что было бы здорово родить ребенка к лету. Но то, увы, уже подходит к завершению, а прошло лишь пол срока. Человеческая беременность такая длительная… Мысли Мидории улетают куда-то далеко, ему тяжело фокусировать внимание на чем-то одном. Он гладит себя по животу, надеется, что вот сейчас, именно прямо сейчас, он почувствует легкие шевеления и толчки. Но нет, малыш будто спит. И ленится двигаться. Изуку усмехается таким догадкам. Нет-нет, он просто слишком мал. Хотя порой омеге кажется, что он что-то чувствует. Каждый раз в такую секунду он замирает, прислушивается к ощущениям, но всё мгновенно заканчивается. Может, малыш стесняется. А, может, ему просто показалось. – К чему всё это? К чему? – Мидория опирается руками на подоконник и пристально смотрит на большого голубя, что присел на карниз его окна. Голубь смотрит в ответ своими странными круглыми глазами, явно ничего не понимает. Глупая птица. Но Изуку отчего-то улыбается, решив для себя, что птичка всё же лучший собеседник, нежели комод. Омега тянется, у него побаливает поясница. Не особо приятно. Он уже в который раз задает себе один и тот же вопрос, но ответа на него всё нет. Что скажет Шото? Они любят друг друга, живут очень мирно. Зачем это всё? – Или он думает, что я до сих пор боюсь его? – восклицает вдруг Мидория и смеется, отмахиваясь от своих же слов рукой. Но не помогают. Те застревают в голове, прокручиваются снова и снова. Он морщится, внутри что-то холодеет. В горле першит, Изуку спешит на кухню выпить стакан воды. Духота перестает ощущаться, по спине бежит дрожь, на лбу выступает пот. Что-то в желудке будто переворачивается, он вздрагивает и ежится. Не по себе, будто сейчас случится что-то ужасное. – Да ну, вздор! – Мидория возмущенно топает ногой. Пытается убедить… самого себя, кажется. Здесь нет ни комода, ни голубя, к которым это могло быть адресовано. – Я вовсе его не боюсь, – добавляет омега тише, будто старается оправдаться. – Он же хороший… Взгляд Изуку скользит по стенам, полкам и тут натыкается на старую семейную фотографию. Та давненько стоит здесь в рамочке. Он медленно подходит, открывает дверцу, берет её в руки. Разглядывает. Стекло пыльное, нужно протереть. Да и сама фотография какая старая, потрепанная. Потрепалась: они сделали её уже очень-очень давно. Задолго до того, как начали жить вместе. Фотография кочевала из дома Мидории в дом Тодороки, они постоянно брали её друг у друга, за неё шла целая война. Не удивительно, что она дважды рвалась. И дважды слишком неаккуратно они склеивали её скотчем. На фоне их старая школа. Зима, конец учебного года. Вроде как именно в этот момент они начали встречаться. Что-то теплое собирается в недрах души Изуку, он сглатывает, чувствуя, как к глазам подступают слезы. И не понятно отчего. От радости? От тоски? Просто на воспоминания пробила? Омега присаживается на стул, перед глазами всё плывет. Он закусывает губы, озираясь по сторонам в поисках кого-то. – Шото тогда был совершенно другим… – шепчет еле слышно Мидория, кивая сам себе головой. – Он здесь такой… такой… – в груди что-то щемит, он смахивает с глаз слезинки, но те всё равно усердно пробираются к веснушчатым щекам и стекают до подбородка. Раньше Шото был другим. И этот факт могли подтвердить многие. Прежде робкий и замкнутый. Изуку так нравилось отсутствие в росте, силе, взглядах на мир. Он часто думал, что они с Тодороки по всем законам жанра должны были быть просто самыми лучшими друзьями. Но гормоны оказались сильнее, вот они и влюбились. Мидория частенько делал первый шаг, альфа на это просто был не способен. Он тяжело открывался. Изуку понял причину этого, только когда узнал всю историю его жизни. Но и до этого ему не казалось это чем-то плохим. Шото был необычным. Немного странным, но по-своему милым. Он не умел делать подарки, хотя, это, наверное, не изменилось. Просто отдавал их часто без слов. Омеге приходилось клещами вытягивать из него слова, чтобы понять, что это. Шото показывал ему город, несмотря на то, что сам его почти не знал. Они часто прятались вместе от дождей и учителей, казалось, всё им было ни по чем. Подумаешь, экзамены завалил. Подумаешь, с матерью поссорился. Всегда был надежный человек, способный подставить плечо в нужную минуту. А теперь… – Он здесь такой счастливый, – заканчивает наконец мысль Мидория. Ему потребовалось чуть менее пяти минут, чтобы собраться с духом это выговорить. – Счастливый, просто невозможно счастливый. Солнечный, радостный. Он… такой особенный для меня человек. Я хочу, чтобы он был счастлив рядом со мной. Но... – Изуку вздыхает. Тодороки не улыбается по утрам. Отсутствие этой улыбки делает омегу жутко грустным. Шото, узнав об этом, наверняка пробормотал бы что-то по поводу нездоровой привязанности. Но разве не всякая любовь такая? Как можно быть счастливым, когда любимый человек несчастлив? Омега всхлипывает, слезы сдержать не получается. Стулья будто бы сами собой тактично отворачиваются, оставляют его одного. Или Мидория уже сходит с ума в одиночестве. Он сидит в тишине, за окном медленно-медленно темнеет. Соленая вода крупными каплями падает на пластиковую подложку рамки. Изуку слабо улыбается, все его тело сотрясает от беззвучного плача. Он не слышит, как в прихожей открывается дверь, как в неё входит человек и как там кричат что-то радостное. Мидория покачивается вперед-назад, будто пытается убаюкать сам себя. Но это явно плохо помогает. – Я его не боюсь. И Шото счастлив рядом со мной, – бормочет Изуку еле слышно, надеется заверить самого себя. – Эй, эй-эй! Ты чего в темноте сидишь? – его окликает спокойный голос. – А? – омега шмыгает носом и поднимает голову, удивленно уставившись на неизвестно откуда взявшегося Тодороки. – Ой, Изуку, чего ты плачешь? – альфа хватает стул, разворачивается и садится на него прям напротив Мидории. – Эй-эй, ты чего плачешь? – он тянет руку, наверное, хочет потрепать его по щеке, утереть слезы. Но почему-то передумывает, замирает. – Из-за меня? – со страхом уточняет он вдруг осипшим голосом. – М-н-м-н, – омега мотает головой. – Нет, – тихо выдавливает он. Шото забирает из его рук фотографию, задержав на ней взгляд лишь на несколько секунд, отставляет на стол. – Что тогда? Что-то случилось? – Ну-у… – Изуку неопределенно пожимает плечами. Мысли путаются, он не знает, то сказать. – Шото… – зовет альфу по имени, пристально смотрит ему в глаза. Тот с беспокойством смотрит в ответ. Так же пристально, но серьезно, а не плаксиво. – Ты… – Тодороки осматривается по сторонам в поисках какого-нибудь объяснения. Изуку слишком плохо себя чувствует, чтобы куда-нибудь ходить. Что же могло случиться внутри квартиры? – Ты смотрел грустный фильм? Или… – он теряется, идей нет. Мидория очень осторожен. Даже излишне. Он даже и не думает смотреть кино с высоким рейтингом. Тоже касается и книг. Так что такое предположение заранее ошибочное. – Не-ет, – омега закусывает изнутри щеку, смотрит на мужа с болью. А после прижимает его неожиданно к себе, сдавливает жутко сильно, словно хочет задушить. Шото шумно выдыхает и обнимает его в ответ, прижимается сам ближе, гладит Изуку по спине. Тот дрожит, продолжая плакать. Вид у него очень замученный. – Что случилось? – шепотом спрашивает Тодороки. Шепчет на ухо, обжигая кожу всегда горячим дыханием. – Расскажи мне, – просит он с мольбой. Мидория не отзывается. Он лоснится к альфе, прижимается носом к его плечу. Такой приятный родной запах. Любимый яркий, сильный. Слишком яркий, слишком особенный. – Я просто… – Изуку вздыхает, – та-ак, думал о прошлом, – неопределенно говорит он. Шото неопределенно кивает. Он отстраняется, оглядывает заплаканное раскрасневшееся от давления лицо. Берет его в ладони, целует. Сначала в лоб, после в щеки. Под конец в губы. Но омега этого почти не чувствует, внимательно на него глядя. – Ты ужинал? – в полголоса уточняет Тодороки. Мидория, пусть уже и не плачет, жутко кислый. Еда должна его растормошить. – Да-а, – отзывается Изуку грустно. Но тут его глаза загораются, и он с явным намеком спрашивает, – кормить меня будешь? Альфа, поняв, что его идея сработала, облегченно выдыхает. – Да, – кивает он и поднимается. – Что хочешь? – Спагетти, – мгновенно отзывается омега. Будто уже знал, что так будет. – С пастой, – добавляет он, подумав. – Нет пасты, – отвечает в такт его голосу Шото, заглянув в холодильник. Он осторожно оборачивается на Мидорию, уже представляя, как его отправят в магазин. И судя по лицу Изуку, тот так и собирается сделать. Но между его бровями появляется легкая складочка, он замирает и просить об этом пока не спешит. Думает, а через минуту выдает: – Можно и не пасту. Просто сметаны… – Сметаны? – скептически переспрашивает Тодороки. – Просто? – Ну-у… когда жарить будешь, намешай там специй. Карри, перчика… и побольше! – грозит омега пальчиком. – Ммм… соли, обязательно, может ещё… паприки, – добавляет он, подумав. Тодороки застывает, кастрюля выпадает из его рук на пол, громко звенит и крутится, но альфа не обращает на это не малейшего внимания. До этого кивавший в такт словам, сейчас он похож на мраморную статую. Шото медленно, словно с огромным усилием оборачивается, в шоке смотрит на Изуку. Тот, испугавшись звука удара металла о пол, стоит, схватив живот снизу руками. – Я-а… – Тодороки нервно дергается, его рука неопределенно взмахивается в воздух. – Паприка… – повторяет он тихо. – Да, – настороженно повторяет Мидория. – У нас её тоже нет, что ли? – спрашивает он неуверенно. Альфа не отзывается. Омега смотрит на него в ожидании, а после медленно подходит, становится рядом. Он и не думает поднимать кастрюлю. Для этого нужно нагнуться, а он боится, что если согнется, уже не разогнется. Изуку только лишь смотрит мужу в глаза, те сейчас кажутся совершенно пустыми. Он осторожно поглаживает Шото по спине, но тот никак не реагирует. Они стоят в молчании около двух минут. Оба смотрят в свои отражения на дне упавшей кастрюли. – Паприка, – вдруг жутко едко говорит Тодороки. И тут комнату заполняет его истерический смех. – Паприка-паприка! – повторяет он, глупо улыбаясь. – Шото-Шото! – Мидория трясет его за руку, пытается вернуть в прежнее состояние. – Прекрати! – требует он. – Шото, смотри на меня! – кричит, ведь волнуется. – Паприка, – альфа продолжает смеяться, а ведь никто из них не шутил. – Шото, ну-у… – Изуку толкает его в бок, – если не хочешь, не добавляй. Замени её на куркуму… – Нет, ты не понимаешь, – Тодороки оборачивается к нему, продолжая странно улыбаться. – Это всё из-за паприки! Из-за паприки! Если бы она не задержала нас тогда в магазине, мы бы перешли дорогу раньше, чем проедет та злополучная машина! – Что? – Мидория отодвигается, вдруг становится не по себе. – Меня бы не сбили! – восклицает альфа и хлопает в ладоши. Только не понятно, зачем. От радости или ужаса? – Ничего бы этого не было! Никакой комы, потери памяти… – и тут его голос резко затихает. Изуку в недоумении склоняет голову набок. Паприка, паприка. Ах, кажется, в тот самый страшный день они действительно её покупали… – Шото, – он протягивает руку, глядит мужа по плечу, – хватит, ты странно себя ведешь. Ну, да. Так обстоятельства сложились, – неопределенно говорит омега. – Изуку, – тот лишь машет рукой. – Ты меня пугаешь. Тодороки явно с его словами не согласен. Он, кажется, вообще готов преподносить этой паприке всякие почести. Но последняя фраза жутко напрягает его, возвращает в реальность, будто приводит в чувства. – Прости, – извиняется спешно он, чмокает мужа в щеку и сажает на стул. – Я сейчас всё приготовлю, – обещает альфа. Омега настороженно кивает. – Угу… – в комнате повисает неприятное молчание. – Как прошел твой рабочий день? – спрашивает Изуку, чтобы хоть как-то его замять. Шото не отвечает. Он о чем-то думает, лениво помешивая спагетти в кастрюле, и вдруг выдает: – Я думал, что… наш разговор доведет тебя до слез… Но не думал, что это произойдет до него! – восклицает альфа вдруг и резко оборачивается. Мидория аж вздрагивает. – Ох, – вздыхает он, – подумаешь, – и отмахивается, успокоившись. – Изуку, – Тодороки с тревогой на него поглядывает, – почему ты расплакался? – спрашивает со страхом. – Что случилось? Ты расскажешь? Я же волнуюсь… – Не волнуйся, – омега только улыбается. – Я… честно говоря, обдумывал наш… скорый разговор, – говорит он, сглатывая окончания слов. – Предполагал, что ты можешь сказать… Ходил-ходил, думал. Фотографию увидел… и так, воспоминания нахлынули… Это неважно, – Мидория чуть вздрагивает, – не волнуйся, – повторяет он. – Ну, как скажешь, – не решается сопротивляться Шото. Последнее время Изуку и без того жутко странный. Чего его зазря нервировать. – Так, получается, ты всё же готов поговорить? – осторожно уточняет он. Омега уже собирается это подтвердить, набирает в легкие побольше воздуха, но тут осознает, что… кажется, он может и отказаться. – Ну… – Изуку? – Готов-готов, – всё же кисло говорит он. – Отлично, – Тодороки кивает, снимает кастрюлю с плиты, сливает воду. Выкладывает спагетти в сковороду, включает огонь. Достает сметану, добавляет добрую ложку: Мидорию недавно пробило на молочные продукты. – Та-ак, сейчас? – уточняет он на всякий случай. Изуку кажется это странным. Если уж есть о чем поговорить, то надо говорить, а не тянуть. Но, вспоминая, сколько раз он умело отказывался от этого разговора… – Ну да. – Хорошо, – Шото достает приправы, высыпает прилично в сковороду. – Чувствую, тебе сказать особо нечего, – говорит он мягко. – Так что, лучше начать мне. – Угу, – омега кивает. – Мне, собственно, сказать нечего. Несколько минут они молчат. Кажется, альфа думает. – Ты… и так знаешь, – начинает он осторожно, собравшись с мыслями, – что… ум, я… так. В общем, ты и так знаешь, что я… считаю себя виноватым и всеми силами пытаюсь вымолить твое прощение. Я… столько раз извинялся, так что сейчас в этом уже нет нужды, – нервно усмехается он. Изуку кивает, не решаясь его перебивать. – Да-да. – Я… долго думал, искал причины в себе, копался в воспоминаниях… Я, но, я так ничего и не нашел. – В смысле? Что ты имеешь в виду? – Причину, – Тодороки резко разворачивается. – Её просто нет, я… сам по себе такой. – Что? – Как специалист могу сказать, что не нужно быть… ну… не нужно иметь каких-то глобальных объективных причин, чтобы… опуститься до такого. – … – Манипуляции, абьюз… Изуку, я бы хотел сказать, что у меня есть разумное объяснение всему этому, но это не так, – честно признается Шото. Мидория спокойно кивает. Он старается слушать внимательно, но всё близко к сердцу не принимать, чтобы не нервничать, не переживать. Не хватало ещё опять в слезы… – Угу… И что? – Я просто… неуверенный в себе, слишком зависимый от тебя. Просто жуткий человек, как оказывается. С гнильцой, – альфа усмехается. Хотя выражение лица всё такое же строгое. – Мм… С говницом даже. – Фу. – Ага, – Тодороки хмыкает. – Действительно, – соглашается он. – Изуку, ты был отчасти прав. – В чем? – прищуривается омега. – Ты мне рассказывал, что несколько лет назад мы с тобой крупно поскандалили. Именно в тот момент, наверное, самые гнусные потемки моей души вышли наружу… Именно в тот момент я остро почувствовал, что могу… тебя потерять. – Ммм… – Прошу, не делай такое лицо, – взмаливается вдруг Шото. – Изуку, это было, но прошло! Я клянусь! Сейчас я лишь придаю тем действиям… слова, описываю их словами. Тебе не стоит напрягаться. – Ага, – Мидория кивает, продолжая наглаживать свой круглый живот. Это его успокаивает. – И я… каюсь, пошел на это вполне осознанно, – Тодороки подпирает щеку рукой, облокотившись на столешницу. – Глупо было бы думать, что я это не нарочно. Нарочно, конечно. Но… Изуку, я… прости, я не думал, что… это так далеко зайдет. Я… – Шото, – омега прерывает этот сумбурный поток мыслей. Его голос звучит удивительно строго. – Шото, не надо… оправдываться, – с ноткой раздражения требует он. Альфа послушно кивает. – Прости-прости, конечно, – говорит он, даже и не думая говорить что-то в свою защиту. Это ведь тоже будут наивные оправдания. – Просто… очень сложно вот так вот признаваться в том, насколько моя душа грязная… – он вздыхает. – Я тебя понимаю, – тихо отзывается Мидория. Его всегда сияющие глаза как-то затухают. – Внутри меня… где-то там, всё такое… омерзительное, грязное. Бр-р-р! – Ох, – Тодороки лишь с болезненным вздохом отворачивается. – Я… эм… так, – он встряхивает головой, пытаясь вернуть мысль. – Я… ужасен, я… не буду пытаться оправдываться, только ты… не сильно расстраивайся. Хотя… думаю, твои слезы неизбежны, – Шото виновато опускает голову. Не просто так он это сказал. На ресницах Изуку что-то уже начинает поблескивать. Тот вздрагивает и жмурится, отгоняя непрошеные эмоции. – Я в норме. Говори. – М… ты выбрал плохого человека. Я – плохой человек. Я нарочно делал весь тот ужас, я… поначалу думал, что… вот-вот и я смогу остановиться. Но это затягивало… пучиной… – его передергивает. Мидория лишь кивает, показывая, что слушает. – Угу… – вздыхает он. Его это всё тоже затягивало. На дно. – Мне казалось, что нет ничего плохого в том, что… ты так привязан ко мне, что я… буду манипулировать, контролировать наши отношения. Твоё присутствие рядом было… намного важнее… – глухо рассказывает альфа. Омега кивает. – Стоп, – вдруг говорит он, выставив руку вперед. – Достаточно, Шото. Это лишь заставляет меня вновь прокручивать в голове произошедшее. Ты… будешь говорить что-то… другое… Может, что-то о будущем? А не о прошлом? – Э… – Тодороки вздыхает и кивает. – К-конечно, – чуть нервно говорит он. – Но, кажется, Изуку, я… был слишком самоуверен, – виновато протягивает он, – то есть… я не уверен, что готов… – Чего? – Мидория возмущенно поднимает на него глаза. – То есть, я… увидел тебя в слезах и сам сейчас от всего этого расчувствовался. Прости, – Шото подходит к нему, медленно приседает на корточки, кладет свою голову мужу на коленки. – Давай завтра, – просит он осторожно. Изуку согласно кивает. Его с лихвой хватило и того, что он услышал, чтобы выйти из положения равновесия, гармонии. Чтобы выйти из себя, встревожиться. – Завтра, так завтра, – соглашается он. Тодороки слегка улыбается. – Я тебя люблю, – легко говорит он и чмокает мужа в выпирающий животик.