Осколки

«…И если правда всё же когда-то узнаете, что меня больше нет, принесите на мою могилу веточку плакучей ивы, должен же кто-то оплакивать совершено одиноких людей» Они сидели у камина. Треск поленьев превращал неловкую тишину во что-то более уютное и домашнее. Молчание становилось не таким уж и давящим, а наоборот — уместным. Они сидели у камина. Маленькая масляная лампа стояла на журнальном столике, высеченном из старого-старого дуба, что раньше рос на территории поместья. В комнате пахло деревом и сладкими папиросами, которые курил Кейа. Запах табака наполнил всю комнату, а дым, разлетающийся причудливыми белыми клубами придавал комнате ещё больший шарм, окутывая её таинственным уютом. Они сидели у камина. И ночь была тихой. Через распахнутые настежь окна, можно было услышать особую «музыку» сверчков, которая так приятно сливалась с треском поленьев в камине и собственным дыханием. Прохладный ветер то и дело залетал в комнату, но тут же успокаивался, будто понимал, что является незваным гостем на этом празднике спокойствия. Они сидели у камина и понимали, как сильно изменились за все эти годы, как сильно они были измучены и как сильно хотели сбежать. Сидя в той самой гостиной, на тех же самых местах рядом друг с другом также, как и много лет назад, слушая трель сверчков, исполняющих «Четыре Сезона» Вивальди, они утопали в этом чувстве непринуждённости. Том самом дивном чувстве, которое они не испытывали уже очень давно и которого им так сильно не хватало. Казалось, что всё должно быть именно так, будто и не было этих долгих лет разлуки вовсе. — Я принесу нам чего-нибудь выпить. — Кейа поднялся с кресла и нервно улыбнулся. Идея принести напитки была хорошей, но кто он такой, чтобы без разрешения расхаживать по поместью. Осознание сделанной им ошибки, пришло уже после того, как он озвучил своё предложение вслух. — Да, конечно. Надеюсь ты всё ещё помнишь, где тут что находится? — Дилюк испытывающее посмотрел на Кейю. — Или мне стоит попросить Адалинду сопроводить тебя? — Не стоит. Я не думаю, что могу заблудиться здесь. Тут же практически ничего не изменилось. — Кейа хмыкнул. — Ты даже оставил эту идиотскую вазу. Твоё чувство прекрасного, кажется, вот-вот откажет. Дилюк почему-то не оценил такого рода каламбур и лишь тяжело вздохнул. Снова глупая улыбка, которая совершенно неуместна в данной ситуации. Только он не может иначе. Эта чёртова улыбка въелась настолько, что стала частью его жизни. Без улыбки, заранее отрепетированной и по несколько раз отыгранной, он не может выйти из дома. Иногда он нервно хмыкает, осознавая, что без неё он словно гадкий утёнок в стае прекраснейших лебедей. Нет, маска, годами служащая, дабы скрыть своё изнеможенное, болезненное и безжизненное лицо — это поистине отличная маскировка, однако, как и любой другой грим её следует снимать, чтобы не привыкать к ней и уж тем более не испортить кожу. Привыкнув к своему другому образу, тяжело вернуться назад. Особенно тяжело тем, кто нашёл в этом своё спасение, ведь куда проще избавиться от своей истинной личности, дабы не смотреть на неё: не видеть это скорчившееся в агонии лицо, молящее о помощи. Главное, не смотреть в глаза, иначе можно увидеть всю правду. А правда чаще всего заключается в том, что глаза эти — посмотрят в ответ. На кухне было тихо. Все слуги спали, только Адалинда иногда выходила из своей комнаты и проверяла: все ли в порядке. Эту женщину чуть не хватил инфаркт, когда она увидела Кейю в этом поместье. Оно и понятно: женщина была свидетелем их скандала, да и в целом она знала практически все детали их с Дилюком конфликта, поэтому ничего удивительного в её реакции нет. Альберих достал с полки две кружки: одна была совершенно обычная — белая, и она точно принадлежит Дилюку, а вторая…Кейа помедлил и невольно дрогнув, чуть не выронил кружку, которая была расписана вручную. На ней было нарисовано звездное небо. Эту кружку Дилюк подарил Кейе, когда они были еще так юны. Вроде бы, он подарил её на следующий день после их странного диалога на крыше. Кейа был сильно удивлён, но глаза его сверкали в тысячу раз ярче этих неприметных, по сравнению с ним, звёзд. <Звёзды, одна за другой стали появляться на небе и глаза Кейи заблестели. — Когда я был маленьким, то постоянно воображал о том, какие они...— Кейа протянул руку к небу и улыбнулся. — звёзды. Дилюк удивился такому откровению. Кейа никогда не говорил о прошлом, тем более о детстве, а Дилюк и не начинал, думая, что скорее всего это больная тема. — Ты не видел звёзд? — Из Ада звёзд не видно. — Шепотом произносит Кейа и снова подносит бутылку к губам. — Надо же…даже сохранил её. А я думал, что он выкинул все связанные со мной вещи. — Кейа улыбнулся. Вспоминая юность, молодой человек решил, что лучшим решением будет приготовить его фирменное какао. Когда они ещё жили в одном поместье, Дилюк частенько перед сном просил сделать его. Засуетившись на кухне, Альберих и сам не заметил насколько ему было комфортно в этом месте. Порой он забывался и ему казалось, будто так всё и было, будто он не покидал это место на долгие годы. Закончив с приготовлениями, Кейа аккуратно дошёл до гостиной и поставил две горячих кружки какао на столик. — Я думал, ты снова решишь стащить что-то из моего погреба. — Пробубнил Рагнвиндр не отрываясь от книги. — Ну если ты так настаиваешь… — Угомонись. В воздухе снова витала некая атмосфера напряжения и неловкости. Конечно, за последнее время между ними многое случилось, однако, это совершенно не играет никакой роли. Альбериху было тяжело. Голова начала болеть ещё с начала их спонтанной прогулки. Сейчас ему хотелось одного: напиться до беспамятства и вспоминая минувшие счастливые деньки заснуть в каком-нибудь трактире, как он делал на протяжение всех этих лет, либо запереться в своей крошечной квартирке вместе с Розарией и жаловаться ей на жизнь. Глаза Кейи расширились. Он забыл про Розарию. Парень вспомнил, что сильно обидел её, но из-за всех навалившихся на него проблем, он так и не успел извиниться. Скорее всего он получит несколько ударов по лицу, когда встретится с ней. Отложив книгу и взяв в руки ещё дымящуюся кружку, Дилюк глянул на своего гостя. Тот о чём-то глубоко задумался и даже не заметил, что на него откровенно пялятся. Рагнвиндру всегда было интересно, что творится в этой голове. Ещё в детстве он пытался понять ход мыслей Кейи, однако, у него никогда это не выходило. Каждый раз, думая, что разгадка уже близко, Альберих выкидывал что-то совершенно невообразимое и Дилюк снова оставался ни с чем. Он поднёс кружку к губам и почувствовал пряный запах. Улыбка заиграла на его лице, а взгляд наполнился теплотой и удовлетворением. «Удивительно, что он ещё помнит.» Если бы в этот момент Кейа посмотрел на него, то понял бы, что ещё не всё потеряно. Напиток обжигал. Его запах был невообразимо манящим, однако, на вкус он немного горчил, собственно, как и тот, кто его приготовил. Дилюк делал маленькие осторожные глотки и вскользь посматривал на своего ночного гостя. Действительно, он действительно не изменился. Только стал выглядеть немного постарше и волосы стали длиннее, а вот цвет глаз потускнел и улыбается он только уголками губ, будто устал притворяться, но не может закончить всё это. Живя в иллюзиях, впоследствии, можно перепутать их с реальностью. Чуть позднее, узнав правду, Разочарование не заставит себя долго ждать. — Если ты хочешь что-то сказать, то я весь во внимании. — Кейа сделал глоток и прикрыл глаза. — Ты действительно чуть не прожёг во мне дыру. — Я не понимаю о чем ты. — Ты правда ничуть не изменился с нашей последней встречи в этом поместье. — Альберих тяжело вздохнул. — Я правда надеялся, что когда-нибудь мы сможем поставить точку в наших недопониманиях. — Тебе не кажется, что все точки за нас расставило время? — Дилюк погрел руки о тёплый стакан и стараясь не смотреть на Кейю неторопливо встал с кресла и собирался покинуть гостиную. Этот поступок может показаться трусливым, но Дилюк не готов. Кажется, он совсем не готов к разговору, который прокручивал в своей голове десятки, нет, сотни или даже тысячи раз. — Снова пытаешься избавиться от меня? — Кейа хмыкнул и громко стукнул чашкой о стол. — Ненавижу это. — Чего ты хочешь, Кейа? — Дилюк устало потёр переносицу. — Я хочу, — в его голове мгновенно пронеслись тысячи воспоминаний об их давнем прошлом. Он вспомнил их разговоры поздней ночью, посиделки на крыше и данную много лет назад клятву защищать друг друга. — чтобы всё было, как раньше. Я устал быть для тебя незнакомцем. — Ты никогда им не был. — Что? — Я никогда не считал тебя чужим. И тем более никогда не презирал тебя. — Дилюк пронзительностью посмотрел на «брата». — Я был зол, да, ненавидел тебя, хотел, чтобы ты исчез и не появлялся больше в моей жизни, но никогда не считал тебя незнакомцем. Ты всегда оставался единственным близким для меня человеком. Альберих тяжело дышал, слушая эти слова. Он не ожидал, что Дилюк решит сказать так много. Если говорить честно, то он вообще ничего не ждал. Его боль усилилась. Словно каждое слово оставляло на нём мелкий порез, но это ничто, в сравнении с долгим ожиданием. В голове крутился лишь один вопрос. — А что ты чувствуешь сейчас? Кейа сам не понял, как то, что он никогда бы не решился спросить, действительно спросилось. В прямом, чёрт его возьми, смысле — просто взялось и само спросилось! — Что за детские игры? — Рагнвиндр нахмурился. — Извини, я…эм, ну я не подумал. Не обращай внимания, ха-ха. Идиотская улыбка во все тридцать два зуба. Казалось, ещё чуть-чуть и его щёки лопнут. — Пффт… Дилюк прикрыл лицо рукой, а его тело начало несильно подрагивать. Альберих остолбенел и смотрел на него, полным непонимания и даже ужаса взглядом. — Тебе нехорошо? — Единственное, что пришло в голову Кейе. Тогда Дилюк не выдержал и засмеялся по весь голос. Боже, он впервые видит его таким. Наверное, будь у него камера, он бы запечатлел это растерянное и глупое лицо, затем вставил бы его в рамку и повесил у себя в кабинете. — Никогда бы не подумал, что твоё глупое лицо будет таким милым. — М-милым..? Моё лицо? Кажется, у него перестала работать область Брока, а может быть и вовсе отказало всё левое полушарие, отвечающее за воспроизведение и понимание речи. Он бы сморозил сейчас какую-нибудь глупость или начал бы флиртовать, но боль, окутывающая его тело, не собиралась отступать вовсе. На какое-то время Альберих позабыл о своих приступах, но сейчас они вернулись и причём с новой силой. — Тебе не кажется, что у нас выходит странный диалог? — Дилюк, наконец, перестал смеяться. — Думаю, нам взаправду есть, что обсудить. У меня тоже немало вопросов. — Например? Дилюк на секунду оторопел. Он много раз продумывал вопросы, на которые хотел бы получить ответ от Кейи, но прямо сейчас, стоя перед ним и смотря прямо в глаза ничего не приходит на ум. — Я не предавал вас. — Тихое признание. — Я никогда бы этого не сделал. И я не манипулировал твоим отцом, чтобы узнать больше о своей стране. Те документы, что ты нашёл тогда у меня в комнате, были нужны просто для того, чтобы понять, как пала моя страна. Однако я не нашёл никакой нужной информации. Да, мой родной отец, действительно, сказал мне шпионить, но я не делал этого. Я был лишь ребёнком, Дилюк. — Его глаза заслезились. — Но те письма и нападение дракона… — Твой отец был слишком добрым человеком. Он вызвался помочь мне узнать ответы на все мои вопросы, но за это жестоко расплатился. Мне жаль. Я правда виноват, что не остановил всё это, когда была возможность. Дилюк не знал, что и сказать. Все его чувства смешались и он не мог вымолвить ни слова. Всё то, что сейчас сказал Кейа — правда? Тогда, кто виновен? Варка? Нет, исключено. Они были друзьями с Крепусом, он бы никогда так не поступил. У него, конечно, жуткий характер и он иногда бывает подонком, но не настолько. — Я понимаю твоё замешательство. — У меня к тебе ещё уйма вопросов, Кейа. Однако сейчас я пытаюсь переварить хотя бы это и понять, кому отец перешёл дорогу. — Дилюк тяжело вздохнул. — Все три года я искал зацепки и ничего. Только я начинаю распутывать этот клубок нитей, как он запутывается ещё сильнее, словно специально. Кейа прикрыл глаза. Он понимал, что Фатуи сдерживают Дилюка и что Снежная готовит заговор, но говорить об этом не стал. Ещё рано. Они засиделись. Тело Кейи начало трястись. Начинается. Альберих хотел бы много чего обсудить с Дилюком, ответить на все его вопросы — это чистая правда, но сейчас он просто не мог этого сделать. Его состояние рядом с Дилюком ухудшалось. Чем больше он проводил с ним времени, тем хуже ему становилось. Оно и понятно: хоть Рагнвиндр и сказал, что не призирает его и не считает чужим человеком, но на этом всё. Слова сказанные Дайнслейфом — правдивы. Сейчас по его сосудам будто текла не кровь, а ледяные осколки, его начинало бросать то ли в жар, то ли в холод, перед глазами всё плыло. «— Нет, только не сейчас. Я порчу такой момент.» В глазу нарастающая, пульсирующая боль. Сейчас он действительно может потерять контроль над собой. — Я устал, Дилюк. — Глаза Кейи бегали, словно ища за что зацепится, придумать любое оправдание. — Адалинда же позаботилась о моей комнате? Расслабленное выражение лица Дилюка мгновенно стёрлось, взгляд стал твёрже. Будто он, наконец, очнулся. — Приготовила. — Отлично. Я уйду на рассвете. Доброй ночи. — Ты снова сбегаешь посреди разговора. Это был не упрёк или что-то ему подобное, совсем нет. Это была сухая констатация факта, которую Рагнвиндр произнёс понизив свой голос на полтона и с некой ноткой разочарования. — Да. Кажется, так и есть. Кейа слабо улыбнулся и скрылся где-то в полумраке коридора. Этот кабинет, как и всегда, казался неприступной крепостью, огромной скалой, где каждый на неё взбирающийся сходил с ума или же расставался с жизнью. Внутри было мрачно и тихо. Одинокое пламя свечи практически ничего не освещало кроме нескольких клочков бумаги, небрежно брошенных на столе, и худощавого лица с полуприкрытыми веками. В руке его была трубка, а клубы дыма извивались в причудливом танце. Освещаемые свечой, они будто превращались в тончайшие нити паутины, что оплетала всё пространство этой комнаты. Каждый, кто заходил сюда — всегда попадался в эти невидимые сети. Обычно, пауки плетут свою паутину, чтобы поймать добычу, а затем полакомиться ею. Ничего сверхъестественного, лишь обычные способы выживания. Пищевая цепочка, естественный отбор, где сильный поедает слабого — всё это было не интересно Варке. Он плёл эти сети не для того, чтобы утолить свои потребности, нет. Он играл со своими жертвами, отрывая конечность за конечностью, нежно поглаживая по голове и шепча ласковые слова на ухо. Он был тем, кто любил наблюдать за грехопадением его чистой и невинной добычи, что когда-то была верна своим идеалам и богам. Как же весело было наблюдать за тем, как вкусив запретный плод они извивались в агонии и молили о смерти. Эмоции — единственное, чего он действительно жаждал. — Я действительно превратился в чудовище, дорогая? — Он бросил взгляд куда-то на стену. Утонченные черты лица и золотые кудри, спадающие на оголенные плечи, покрытые голубыми похожими на кружева венами, тонкая шея, будто надавив пальцами на которую — легко можно сломать, острые, будто бритва скулы и выпирающие ключицы, которые она пыталась прикрыть волосами. Она держалась до последнего. До последнего была непреклонна и вела себя, как подобает благородной и сильной женщине. До последнего оставалась на его стороне. До последнего сохраняла видимость их счастливой семьи. Но время нещадно. Она умерла во сне. Самая безболезненная смерть, будто Архонты сжалились над ней, воздав за тяжкие труды. Её руки тогда были очень холодными, Варка до сих пор помнит, как сжимал эту маленькую, ледяную ладошку в своей, пытаясь согреть — дать немного тепла этому бездыханному телу. Он надеялся на чудо, надеялся, что она откроет глаза, улыбнётся и потреплет его по голове, как делала каждый раз. Однако чудес не бывает. Жизнь жестока и совершенно безжалостна. Даже самые сильные люди ломаются без права на починку или второй шанс. Она лежала в белоснежных одеждах, а её бледная кожа будто светилась изнутри, когда солнечные лучи просачивались сквозь витражи на окнах. Белые лилии были аккуратно сложены рядом с ней. Варке до сих пор казалось, что она просто спит и скоро очнётся, но… Она также безмятежно лежала в своих невесомых белоснежных одеждах, держа в руках большой бутон белоснежной лилии, а её золотистые волосы струились по плечам, прикрывая выступающую и пугающую худобу, пока в лакированный и тёмный гроб вколачивали гвозди. Она также безмятежно лежала, когда его опустили в только что вырытую яму. Она всё также лежала, когда последняя горсть земли упала на её могилу, а присутствующие гости разошлись, желая пройти на банкет и выпить за «поминовение усопшей». «— Ах, мы вам так соболезнуем. Потерять любимую жену…» «— У вас же осталось ещё двое детей?» «— Кажется, она так и не смогла прийти в себя после родов второго ребёнка. Ох, а ведь была такая молодая.» «— Господин Варка, примите наши искренние соболезнования. Если вам понадобится помощь…» «— Положитесь на нас.» «— Мы с вами близкие друзья.» «— Думаю, им не стоило заводить второго ребёнка, если она была так слаба.» «— Дети без матери — всё равно, что сироты.» Он слышал их. Слышал всё, что они говорили. Мужчина до сих пор не понимал, что произошло и почему здесь так много людей. Не понимал, зачем они все здесь собрались и почему обсуждают его жену. — Папочка, — Маленькая светловолосая девочка подбежала к нему и ухватилась за штанину. — когда мама вернётся? Глаза ребёнка сияли точно также, как и у неё. Этот ребёнок…это дитя, что забрало жизнь его любимой. Невыносимо. Почему она оставила ему «это» вместо себя? — Папочка? — Девочка удивлённо уставилась на своего отца. Кровь закипала. Волосы, глаза, губы — этот ребёнок отнял у неё всё. — Иди и поищи Джинн. Не видишь, я занят. — Он развернулся и ушёл прочь, сжимая кулаки до боли в костяшках и стискивая зубы до жуткого скрежета. Маленькой Барбаре оставалось лишь смотреть ему в спину. Большими голубыми глазами она смотрела на него прямо с полотна картины, висящей напротив его рабочего стола. Когда-то до боли родные и тёплые глаза стали лишь безжизненным мазком художника на холсте. — Не смотри на меня так. Это ты во всем виновата, ты бросила меня, поэтому не вини меня. Мужчина подошёл к картине и последний раз взглянул в её глаза. Глаза, которые уже стали ему ненавистны. — Мне не за что извиняться. Он дернул штору и полотно скрылось за плотной бархатной тканью. Теперь она не посмотрит на него этим взглядом. Не увидит. Она больше не осудит его. Осколки, уже не соберутся воедино. Он ввалился в комнату и трясущимися руками схватился за голову. Боль, окутывающая всё его тело — парализовывала. Причём настолько сильно, что больно было даже дышать. Кейа упал на пол и трясущимися руками сжимал, как ему казалось, пульсирующую голову. Может быть он заслужил всю эту боль за свои грехи. Может ли быть это гневом богов, что узнали о его происхождении — о том, что он фактически последний выживший из Каэнри’ах. Кейа тонул. Боль поглотила его с головой, а из ужасной боли рождался гнев, а затем и ненависть, которая прожигала всё на своём пути. Он чувствовал на себе чей-то взгляд — липкий, пристальный. Словно кто-то наслаждался его страданиями и тем, как он трясётся, а его лицо уже непроизвольно корчится в муках и искажено жуткими гримасами. Но его крики стихают и резкая тишина пронзает воздух. В этой безжалостной тишине, которая была страшнее любого крика — он лежал на полу, свернувшись калачиком и корчился от боли. — Ничего-ничего, ха-ха, заслужил. Черт… Воздуха не хватает. Он слышит смех. Задыхается, но ему не страшно. Альберих не боится смерти, уже нет. Он услышал, что не ненавистен человеку, которого любил всю жизнь, поэтому сейчас он действительно может умереть спокойно. Она присела рядом с ним и улыбнулась своей жуткой улыбкой. Её длинные, когтистые пальцы тянулись прямо к его лицу. Бежать. Единственная мысль. Он дергается, но мышцы судорожно выворачиваются и адская боль снова проходит через него электрическим током. Он пытается выкрутить свои руки из её цепкой хватки — бесполезно, он обречён. Она улыбается. Её белая кожа блестит в свете полной Луны. Красота граничащая с мерзостью. Жуткое творение бездны или создание тьмы. Уродство, что можно считать до омерзения великолепным и величественными. Она кладёт руку ему на шею, пытаясь нащупать пульсирующую артерию. Кейа чувствует запах гнили, улыбка не сходит с её лица. Это она? Или это его тело уже начало источать этот гниющий запах. — Мерзость к мерзости. — Прошипел Кейа прежде, чем она обвила его своими жуткими костлявыми руками и он провалился в сон. Дайнслейф сидел за маленьким столиком и что-то писал. Он много времени наблюдал за жизнью в Мондштадте, поэтому пора было уже записать некоторые свои мысли по поводу этого города. — Вы всё ещё заняты работой, сэр? — Роллан подал своему господину чашку чая. — Да. Осталось недолго, скоро закончу. — Вы слышали новости? — Новости? — Дайнслейф оторвался от своего занятия и внимательно посмотрел на помощника. — Говорят, в город вернулся главный магистр — Варка. Дайнслейф сначала удивлённо поднял брови, а затем засмеялся во весь голос. — Кажется, у меня всё меньше времени, да? — Может нам стоит отступить, пока ещё не поздно? Я понимаю, вы хотите отомстить, но… — Роллан внутренне сжался, ожидая гнева своего господина. Но худшие опасения помощника не были оправданы. Дайнслейф лишь тяжело вздохнул и изнеможённая улыбка коснулась его губ. — Я бы хотел, Роллан. Действительно хотел бы. — В его глазах отражалась вселенская боль. Роллан лишь вздохнул, понимая, что ответ господина будет всё тот же, что он слышал много лет назад. — Ты же знаешь, я обещал. Это моя дорога, я сам выбрал стать тем, кем являюсь сейчас и ты совершенно не обязан за мной следовать, если не хочешь. Роллан смотрел на Дайнслейфа и видел, на плечах этого человека непосильную ношу, которую он взвалил на свои плечи много-много лет назад. Он несёт этот груз не только на своих плечах, но и в своём сердце. Его господина все называли бессердечным, не знающим жалости монстром, но только один Роллан знал, что по вечерам этот «монстр» сидит у окна и смотря на Луну напевает уже давно забытую народную песню. Он пел её на неизвестном Роллану языке, но это не мешало ей быть безумно умиротворяющей и мелодичной, однако, её будто целиком и полностью пронизывало отчаяние, словно это был крик о помощи. Когда Роллан однажды спросил, что это за песня, Дайнслейф замолчал на несколько минут, а затем сказал: — Это колыбельная, которую я каждый вечер напевал своей дочурке. На последнем слове его голос оборвался и дорожки из слёз украсили его прекрасное лицо. Глаза — сияющие звёзды, а слёзы — звездопад. Его грусть была настолько глубокой и отчаянной, что одновременно казалась прекрасной. Дрожащим голосом он продолжил напевать эту мелодию уже без слов, смотря на ночной небосвод, а слёзы всё продолжали стекать по его щекам и разбиваться где-то внизу, как разбивается и душа, смотря на этого человека. — Я много раз говорил, что не оставлю вас. — Роллан поклонился. — Обещай мне, что когда всё закончится ты забудешь моё имя и заживешь полной жизнью, которую я у тебя отобрал. Роллан зажмурился. Он предполагал, что господин заведёт этот разговор, но не думал, что его время уже настало. — Господин… — Я дал тебе указание, а ты должен его выполнить. — Его голос пронизывала сталь. Тяжелый вздох. Он опустил голову. — Я сделаю так, как вы сказали. — Подготовься к завтрашней встрече с Варкой. — Но с чего вы взяли…? Дайнслейф усмехнулся и Роллан всё понял. Его господин никогда не ошибается. — Будет сделано. — Молодец, а теперь можешь идти. Роллан покинул покои своего господина. С неба падали звёзды и улыбка появилась на лице мужчины. — Интересно, она уже успела навестить малыша Кейю. Думаю, он испугался её внешнего вида. Дайнслейф подошёл к окну, держа в руке ещё дымящуюся чашечку чая. — Интересно, сможешь ли ты справиться с ней? И убережешь ли ты того, кем дорожишь или оставишь его? — Он сделал маленький глоток и прикрыл глаза. — Я буду ждать, потому что я — выбрал неверный путь, посмотрим же, что выберешь ты. Стоявший на столе алкоголь не сулил ничего хорошего. Джинн знала это, как никто другой, а трубка, из которой шёл странный запах и вовсе кричала об опасности. — Это опиум? Отец, ты понимаешь насколько это отвратительно! Варка лениво повернул голову в её сторону и зло сверкнул глазами. Клубы едкого дыма поднимались всё выше, а паутина всё плотнее оплетала шею девушки. — Я разве давал тебе слово? — Прошу прощения. — Она опустила взгляд в пол. — Как думаешь, что скажут люди на то, что великий магистр вернувшись спустя столько времени даже не поприветствовал их? — Наверное, расстроятся? — Правильно. Они будут опечалены и станут считать, что мне совершенно плевать на них. «Но так и есть.» — Промелькнуло в голове Джинн, но она тут же закопала эту мысль глубоко в себе. — И что ты решил делать? — Мы устроим приём в нашем поместье примерно через четыре дня. Я уже почти всем разослал приглашения, осталась всего-то пара штук. Джинн с ужасом смотрела на приглашения для тех, кто остался. Это значит, что он заинтересован в этих людях. Плохо. — Это приглашение для сэра Дайнслейфа. Однако завтра я вручу его ему при личной встрече, кстати, устрой нам её. — Варка затянулся и его легкие наполнились едким дымом, а на губах по прежнему играла ухмылка, то и дело перерастающая в подобие оскала. — А что делать с этими? — Она указала на ещё два оставшихся пригласительных. — Ах, это…они для моего дорогого Кейи Альбериха и Дилюка Рагнвиндра. Джинн затрясло, но она старалась не подавать виду. Она всё равно ничего не сможет сделать. Не сможет противостоять отцу. — Значит, одно отправляю на Винокурню, а второе занесу к Кейе в его служебную квартиру. Всё равно за этим засранцем нужно следить. — Джинн неловко хохотнула и сжала пригласительные. — Нет-нет, дорогая. Эти пригласительные нужно отправлять вместе. — Что? — Глаза девушки округлились, а тело забила мелкая дрожь от пронзительного взгляда Варки. — Оба пригласительных должны быть доставлены на Винокурню «Рассвет». — Варка, кажется, улыбнулся ещё шире. — Этот ребёнок решил, что я слеп или же беспросветно туп. Мужчина громко засмеялся и клацнул зубами. — Близится день охоты. «Я всегда твердил, что судьба — игра. Что зачем нам рыба, раз есть икра. Что готический стиль победит, как школа, как способность торчать, избежав укола. Я сижу у окна. За окном осина. Я любил немногих. Однако — сильно. Я считал, что лес — только часть полена. Что зачем вся дева, раз есть колено. Что, устав от поднятой веком пыли, русский глаз отдохнет на эстонском шпиле. Я сижу у окна. Я помыл посуду. Я был счастлив здесь, и уже не буду.» И. А Бродский