Деталь альбедо

Зик специально пришёл в больницу пораньше, чтобы ни с кем не пересечься, но сегодня удача была не на его стороне. — Выглядишь просто ужасно. Он улыбнулся через силу — защитная реакция. Растянул губы, приподнял брови и закрыл усталые глаза, прекрасно зная, что Пик на это не купится. — И я рад тебя видеть, дорогая. Она смерила его долгим оценивающим взглядом и склонила голову набок, прищурившись. Обычно Зик находил её кошачьи повадки очаровательными, но сегодня у него не было сил на симуляцию нормального человеческого взаимодействия. Костыль, на который Пик опиралась, заново учась ходить на двух ногах, мозолил глаза. Хватит. — Ты же в курсе, что война кончилась? — медленно, почти серьёзно спросила Пик, садясь в кресло напротив и закатывая правый рукав. — Можно спать чаще, чем раз в трое суток. — Я уже сократил периоды бодрствования до двух, — ответил Зик, безучастно глядя на то, как толстая полая игла входит в его вену. — Но спасибо за заботу, малышка Пик. Она поджала губы, всем своим видом выражая что-то близкое к «я просто пыталась проявить участие», и Зик почувствовал себя ещё паршивее. То, как часто ему в последнее время приходилось напоминать себе, что люди вокруг не имели своей постоянной целью вывести его из себя, начинало немного напрягать. Отяжелевшие от недосыпа веки закрывались сами собой, но Зик заставил себя смотреть на то, как тёмная кровь медленно наполняет прозрачный сосуд. Почти гипнотический процесс: мерное сокращение-расслабление мышц в мучающей резиновый мячик левой руке, постепенно леденеющие кончики пальцев, пока что едва слышный шум в ушах и начинающая медленно расплываться картинка перед глазами. В военное время их никогда не тревожили со сдачей крови, поэтому за четыре года Зик успел немного отвыкнуть от этой рутины. Больницы нуждались в донорской крови постоянно, а население не спешило сдавать её в необходимых количествах, поэтому никто не мог сказать, что в этом деле Маре перегибает палку. Брать кровь титанов догадался кто-то из старых коллег Ксавьера, и Зик был странным образом ему благодарен. Это было по-своему приятно: знать, что его сила и способность к регенерации может спасти чью-то жизнь, а не только забрать. Зик знал, что надо придумать, что соврать Пик, пока он не впал в предобморочное состояние. Думал и чувствовал на себе её взгляд. Ничего нового, он чувствовал его уже давно: она умна, она внимательно следит за ним — думает, что он не замечает этого, но он знает, что она настороже даже тогда, когда расслабленно сидит рядом или сжимает его руку на прощание. Слушает. Смотрит. Делает выводы. Её проницательность действительно невероятна: именно она сделала Пик титаном — Пик, такую маленькую, худую и абсолютно равнодушную к наградам и почёту. Всегда способную мгновенно сложить два и два и действовать наиболее логичным образом даже в пылу сражения. Зик вздохнул и поёжился от подступающего холода. Раньше, когда казавшееся давно принятым одиночество вдруг скручивало его в неожиданный жгут, ему иногда казалось, что из всех, кто относился к нему как к равному, она единственная могла бы понять его мотивы. Сложить проклятие элдийцев и ненависть целого мира, проанализировать всё и увидеть единственный возможный способ положить всему этому конец. Понять его. Согласиться с ним. Разделить его ношу. Она видела достаточно чужих смертей, чтобы вместо них выбрать всего лишь отсутствие жизни. Но Зик так никогда и не решился даже на простой осторожный разговор. Слишком сильно было это смутное подсознательное ощущение: нет, Пик не пойдёт так далеко из-за одной лишь идеи. Она не видит в нём бога, как Елена, её нужно убедить. Но для неё важно то, что есть здесь и сейчас: её боевые товарищи, её друзья, её добрый и грустный больной отец. Борьба за идею, за жизни и смерти миллионов элдийцев для неё лишь пустой звук, поверь, шептало ему что-то огромное и проросшее в нём, как вековое дерево. Что-то, что удержало его руку, когда он… Нет. Как он мог. Не думай об этом. Но почему он так… Не смей. Не сейчас. Зик чувствовал, что Пик не поймёт его цели, и у этого лёгкого разочарования был привкус соли. Привкус тихих слёз после отцовских лекций из далёкого прошлого, пролитых в попытках его детского мозга понять, как можно было с радостью отдать жизнь за какую-то непонятную борьбу, за эфемерную идею. Как эта идея могла быть лучше простой жизни с простыми радостями, пусть в гетто — но ведь и в гетто можно было быть счастливыми, если бы Гриша только дал им шанс. Если бы он только позволил им хоть на секунду понять, что они имели. С годами Зик не стал меньше презирать отца, но теперь гораздо лучше понимал, что толкало его на всё это. Помнил, как выступал перед Еленой и другими добровольцами и краем уха слышал в своём собственном голосе так давно и хорошо знакомые стальные нотки и вдохновлённую фанатичную дрожь. Как потели от волнения ладони и чуть подрагивали пальцы. Как его начинало ознобно трясти, когда все расходились и афтершоки сказанного и решённого начинали гулять по его телу. Что ж, видимо, яблоко от яблони действительно… — Вы в порядке? Зик едва расслышал голос медсестры сквозь звон в ушах. Часто заморгал, но мир перед глазами поплыл только сильнее. Было очень холодно; он попытался поднять мелко дрожащую правую руку, но она сдвинулась только спустя секунду и показалось чужой, даже не пришитой к его плечу, а просто приложенной к нему. Левая продолжала остервенело сжимать-разжимать мячик, будто только это и удерживало его в сознании. — Кажется, — он почувствовал, как начинают закатываться глаза, — я сейчас отключусь. Женщина взглянула на наблюдавшего за ним доктора, но тот покачал головой. — Дай ему нашатырь, сегодня нам нужно минимум два литра. Зик резко втянул воздух рядом со смоченной марлей — он обжёг слизистую и прояснил мысли на пару мгновений, и Йегер увидел усталые глаза немолодого врача и густую сетку гусиных лапок вокруг них; морщины на лбу показались особенно глубокими, будто в них лежала грязь. — Выполняю свой гражданский долг, — с трудом выговорил Зик, едва ворочая непослушным языком, и вяло отдал честь. — Берите сразу три, раз нужно. Доктор нахмурился, и Зику вспомнилось скорбное лицо деда за позавчерашним ужином — он обязательно бывал у него хотя бы раз в неделю. Бабушка, будто иссохшая и истончившаяся за годы, тихо шепнула ему в коридоре, что руководство больницы хочет отправить его на заслуженный отдых, и ужин прошёл в почти поминальном молчании. Зик знал, что его приступы участились, и понимал, что это было закономерно, несмотря на весь его опыт. И всё же вид старика, у которого собирались отнять последнюю радость в жизни, не мог не удручать. Зик почти сожалел о том, что они оба обещали пережить его. Старался не думать о том, что им останется делать, когда он умрёт. Ещё отчаяннее старался не думать о том, что они наверняка задавались этим вопросом тоже. Он вообще о многом старался не думать в последнее время. Отвлекал себя единственным доступным образом: проводил долгие вечера в архиве, обложившись толстыми папками с экономической и военной статистикой, сопоставляя факты и стараясь понять, как лучше развить мысль о необходимости вторжения на Парадис в марейских умах, которые бы остались глухи к прямым словам элдийца, пусть тысячу раз и доказавшего свою преданность. Потом закрывавшая помещение уборщица выгоняла его прочь, и Зик шёл домой, где склонялся над планом города и по памяти расставлял точки дислокации военных частей, значившиеся в документах, к которым он не имел доступа, и пытался найти наиболее безопасный путь к отступлению. Он не имел права на ошибку и, следовательно, не имел права на сон. Самым худшим в его еженощной рутине было то, что он прекрасно знал, что этого пути не существовало. Едва выдав себя, демоны Парадиса оказывались в ловушке, не в силах сдержать силы перегруппировавшейся марейской армии. Подкрепление успевало подойти в течение максимум получаса, и тогда они были обречены. Выхода не было. Было забавно осознавать это сейчас, после стольких лет кропотливой работы и жертв. Всё было готово для решающего нападения — и оно было невозможно. Невозможно, потому что он не мог придумать надёжный план. Начал всё это, устроил всё это, а теперь горбился над равнодушной бумагой, чувствуя, как закипает мозг и лопаются внутри черепа раскалённые пузыри боли. Снимал очки, тёр налитые кровью глаза и был готов буквально заорать от холода новых глубин беспомощности, казавшейся ему уже исследованной вдоль и поперёк. Смотрел на стёкла очков и всем сердцем желал, чтобы рядом был хоть кто-то, кто мог выслушать и дать совет. Зачем было притаскивать сюда Эрена, если теперь он не имел представления, как им сбежать вдвоём? Почему он не продумал всё лучше? Неужели всё это время он действительно подсознательно не верил в то, что Эрен может согласиться с его планом и прийти сюда? Зачем было… Здесь Зик обычно от усталости позволял своей мысли сорваться и начать вырезать в себе глубокую кровоточащую спираль. Зачем было вообще ввязываться во всё это, если он с самого начала знал, что в итоге ему придётся полностью положиться на другого человека? Что он не сможет контролировать всё постоянно? Что ему придётся довериться хозяину прародителя и просто молиться, чтобы всё произошло так, как должно? Судьба была милостива к нему и из миллиарда возможных вариантов разыграла наилучший: прародитель достался его родному брату, его плоти и крови, такой же жертве их отца. Девятнадцатилетнему старику, уставшему от вечной борьбы и войны. Эрен хорошо знал чужую ненависть: рассказал о том, какие четыре года назад были лица у недавних товарищей по оружию, когда они увидели, что он может становиться титаном. «Если весь мир ненавидит элдийцев так же, как тогда ненавидели и боялись меня, — сказал Эрен, глядя на брата с болью. — То я пришёл к выводу, что никакого другого выхода быть не может». Зик тогда чуть не расплакался — слёзы сдавили горло неожиданно и резко, как приступ тошноты, и он едва сдержал их. Со смерти Тома прошло столько лет, что он почти забыл, каково было услышать свои собственные мысли из чужих уст. Слова Эрена вызвали у него такой невероятный душевный подъём, что сложно было предположить, что спустя лишь пару недель он обнаружил себя здесь, неспособным заснуть ночью из-за отравивших мысли сомнений. Даже если бы он и придумал безопасный способ покинуть Маре, какой во всём этом был смысл, если он не мог доверять Эрену? — Страшно подумать, что с нами будет, когда они научатся пересаживать органы, — протянула Пик, тяжело опершись о стену рядом с доставшим сигарету Зиком. — Хотя бы с антикоагулянтами стали реже нас дёргать. Вне стен больницы дышалось легче, несмотря невыносимую духоту; от статического электричества волосы Пик пушились ещё сильнее, чем обычно. Зик посмотрел на то, как она подставляет всё ещё нездорово белое лицо солнцу, и снова почувствовал себя виноватым. Усталость лежала в костях свинцом, а мир плыл и рябил на периферии. — Прости меня, — сказал он, делая первую затяжку, мгновенно сделавшую туман в голове гуще и легче. Пьянящее предобморочное ощущение снова сомкнулось вокруг него, как пыльная духота. — Я немного не в себе. — Что-то случилось? — спросила Пик, оттягивая ворот рубашки. Ей тоже было жарко. Все обострившиеся чувства обещали грозу. На секунду сознание царапнул соблазн рассказать ей всё и сразу, выложить как есть и посмотреть на реакцию. Что она скажет, если узнает, как он живёт? Узнает, что у него случилось? Случилось недавно, случилось давно, случилось много лет назад? Случилось… Лицо Эрена всё ещё стояло у него перед глазами. Когда столбцы цифр и план города начинали расплываться в цветные пятна, когда доклады информаторов сливались в нечитаемую вязь и не обретали смысл, сколько бы раз он их ни перечитывал; когда он смотрел на сгорбленного деда и других жителей гетто, несущих на себе свежий отпечаток недавних лишений войны, наложившихся на лишений вековые. Даже когда в глазах темнело от потери крови, он всё равно видел ту острую улыбку — облегчённую, почти радостную — и издевательски протянутую ладонь и знал, что заслужил всё это. Поклялся спасти, вытащить из ада — и не смог даже подать руку. Несчастный трус. Не будь так строг к себе, Зик. Помни, ради чего ты делаешь всё это. Наша цель гораздо важнее чувств Эрена. Необходимо действовать со всей возможной осторожностью, и Эрен должен понимать… О да, Эрен всё понимал. От того, как он посмотрел тогда на него, вдоль позвоночника продрало холодом, который не прошёл до сих пор: Эрен понимал, Эрен почти одобрял то, что Зик не доверял ему. Он ожидал этого. Он был готов к этому. Слишком много дерьма видел в жизни, чтобы теперь ожидать чего-то хорошего. И всё равно наверняка в глубине души был разочарован. Он заслуживал лучшего. Он уже сделал достаточно, чтобы заслужить что-то большее, чем вечная настороженность, и Зик ненавидел себя за то, что для его перепуганного подсознания это было недостаточным аргументом. — Проблемы в семье, — наконец ответил он, и это даже не было ложью. Пик понимающе хмыкнула. — Что-то такое, что нельзя решить разговором? Как будто впечатала пощёчину — нет. — Да, — соврал Зик, почему-то испугавшись. — Сочувствую, — тихо сказала Пик, и он кивнул, катая сигарету между подрагивающими пальцами. *** Зик не мог сосредоточиться вообще ни на чём. Даже когда головокружение и тошнота отступили и он оказался в знакомом и душном читальном зале архива, его разум продолжал бездумно шататься, ударяясь об углы неудобных мыслей. Он сбегал курить каждые полчаса, как какой-то несчастный студент посреди сессии, успокаиваясь от знакомого запаха и вкуса во рту. За двенадцать лет сигареты стали чуть хуже, но запах почти не изменился и неизменно вытягивал из его памяти чувство безопасности и защищённости и замыкал мозг на них. Он перечитал абзац в третий раз и не уловил смысла. Как же бесполезно. Одна, две, три — пачка опустела как-то неожиданно быстро и внезапно, а ведь он только этим утром купил её. Зик повертел последнюю сигарету в руках и сунул в рот. С досадой подумал о тех двух, что стрельнул знакомому у ворот больницы. В горячий наэлектризованный воздух вплелась неожиданная влажность — предвестник скорой грозы, — но Зик уже достаточно часов провёл в душном помещении, чтобы понимать, что больше не выдержит. Он не очень любил бродить по гетто: слишком много внимания привлекала красная повязка, но сейчас его вряд ли тронули бы любопытные взгляды и тихие перешёптывания. Поэтому он вернул документы на место и потянулся, хрустя спиной и радуясь тому, что снова оказался на улице. Ноги предсказуемо понесли его в сторону старого парка; было забавно то, что все его способы обрести подобие душевного покоя росли из детства и он не придумал ничего нового, когда стал старше. Прикладываться к бутылке помогало гораздо лучше, но она ослабляла самоконтроль, а он не мог позволить себе ещё одну оплошность. *** Наверное, семилетнему ему стоило всё же выбрать другую скамейку. Они все действительно были абсолютно одинаковыми, никаких отличий; много лет назад Зик упал конкретно на эту только потому, что именно на её уровне у него не осталось сил продолжать одновременно и плакать, и идти. Дорожка перед ней резко сворачивала влево, и за разросшимися деревьями и кустами нельзя было увидеть заранее, сидит ли там кто-то. Будь у него это преимущество, он бы наверняка трусливо сбежал, едва увидев тёмный затылок и силуэты двух костылей, прислонённых к краю сиденья. Даже не наверняка, а совершенно точно: сбежал бы, как ребёнок, вдруг увидевший, как не покидавший его мысли ночной кошмар вдруг обрёл плоть и взглянул на него и — Эрен, — произнёс он удивлённо, почти с упрёком. Попытался улыбнуться, но углы рта только дёрнулись вверх и сразу же упали. Развалившийся на лавке брат на мгновение поджал губы и стиснул пальцы на костыле. Зику почудилась какая-то враждебность в его взгляде, будто он застал его за чем-то компрометирующим, почти незаконным. Он почувствовал себя самозванцем и тут же с досадой напомнил себе, что это Эрен пришёл в его убежище, а не наоборот. — Привет. Эрен кивнул ему и переставил костыли, прислоняя их к боку со своей стороны. Приглашение присесть. Зик принял его — подошёл к скамейке на нетвёрдых ногах и медленно опустился на противоположный край, будто боялся спугнуть кого-то из них. Они ещё ни разу не виделись с тех пор, как уличный воришка случайно толкнул Эрена и невольно вскрыл болезненный нарыв, который они оба пытались игнорировать. Не было резонного повода (конечно не было Зик ты ничтожество весь твой план в шаге от того чтобы накрыться медным тазом а ты гуляешь в ёбаном парке молодец так держать Ксавьер точно именно этого от тебя ожидал неужели ты забыл как…), а прийти просто так Зик боялся. Он был уверен, что вид Эрена загонит его ещё глубже в отчаяние, но теперь, сидя рядом с ним, чувствовал себя странным образом лучше. Как будто он… — …скучал. Зик моргнул, оглянулся на брата и чуть не вздрогнул, вдруг встретив его взгляд. Эрен впервые подставил ему свою зрячую сторону и усмехнулся его короткой реакции. — Что? — собственный голос показался Зику чужим. Возможно, он действительно выкурил слишком много. — Соскучился, говорю, — протянул Эрен, глядя ему в глаза, и Зик увидел прожилки красного в его белке. — Что-то ты совсем перестал заходить. Я тебе разонравился? Зик нахмурился, пытаясь понять, сколько в его словах было издёвки, почему-то уколовшей сильнее, чем он ожидал. За бесконечные дни препарирования собственного мозга тупой пилой самокопания он практически привык к её зубьям, но теперь какая-то маленькая, слабо теплившаяся внутри него надежда погасла окончательно. Эрен не собирался делать вид, будто ничего не произошло. И имел полное на это право. — Я был занят. Эрен склонил голову набок. — Работа? — Можно и так сказать, — медленно ответил Зик и рефлекторным движением оттянул влажный воротник рубашки; в воздухе было слишком много водяного пара и слишком мало кислорода. Небо постепенно затягивали тучи, усилившийся ветер трепал волосы Эрена. Всё такие же грязные. — Как интересно… Только сейчас Зик понял, как прозвучали его слова, и похолодел. «Можно и так сказать» — отмахнулся, как будто действительно скрывал то, чем занимался, как будто Эрен не имел права это знать. Хотя на самом деле Зик не ответил из-за стыда за то, что у него не было никаких достойных результатов. Он опять выбрал не те слова, кто бы сомневался. Наверное, стоило всё же больше поспать сегодня, а теперь нужно было… Но Эрен не дал ему оправдаться: молча поднёс ладонь к лицу, тронув обветренные губы указательным и средним пальцем, и Зик со странным облегчением протянул ему купленную полчаса назад пачку. Тот вытащил сигарету, и взгляд Зика зацепился за те несколько сантиметров, что на мгновение разделили их пальцы. Какая крошечная и какая непреодолимая бездна. Эрен сунул сигарету в рот и выразительно посмотрел на него, будто чего-то ожидая. — Что? — растерялся Зик, и Эрен закатил глаз. — В моей кончился бензин. — А. Зик достал зажигалку из нагрудного кармана и хотел было передать её Эрену (подавил короткий малодушный порыв положить её на скамейку между ними), но по привычке сначала откинул крышку. Вспыхнуло пламя, и Эрен мгновенно подался вперёд, как будто только этого и ждал. Левой рукой прикрыл огонёк от ветра, затянулся — и кончик сигареты вспыхнул жёлтым, как раскалённые угли. Зик перестал дышать: стиснул зубы, почувствовав, как волосы брата невесомо задели его костяшки. Эрен поймал его испуганный взгляд, и уголок его рта дёрнулся. Зик выругался про себя. Посмотрел на то, как Эрен легко откинулся назад и выдохнул дым, неотрывно глядя ему в глаза, и почувствовал непреодолимое желание схватить его за грудки и наорать, заставить объяснить, чего он добивается этими издевательствами. Неужели он не видит, что Зик и так ненавидит себя за малодушие? Неужели ему мало было того подтверждения? Неужели он получает какое-то… — Помнится, брат, — сбил его мысленную тираду Эрен, — ты обещал мне ответ на любой вопрос. — Что? — Зик нахмурился, а потом в памяти вспыхнуло его собственное щедрое обещание. — А, конечно. Спрашивай. Он даже не успел придумать наихудший вариант: Эрен задал вопрос мгновенно, как будто бросился на него змеёй. — Почему ты донёс на отца? Вопрос показался каким-то странным, неуместным, будто инородным здесь и сейчас. Он повис в воздухе, как тяжёлое облако, игнорирующее ветер; пронесённый сюда сквозь множество событий и лет, он притащил за собой ворох ответов и их причин. Зик открыл было рот и тут же закрыл его, подбирая слова. Пытаясь понять, как много Эрену могло быть известно. — Я подслушал разговор в штабе, — сказал он наконец. — Жандармы говорили о том, что раскрыли уже почти все явки организации, называющей себя Реставраторами Элдии, и что их уничтожение теперь точно вопрос времени. Упомянули Филина. В голове вдруг стрельнуло болью, и Зик поморщился, вжав пальцы в переносицу под очками; дали о себе знать то ли воспоминания, то ли пренебрежение сном. — Я сложил это с тем, что подслушал из разговоров родителей и их товарищей, и понял, что ошибки быть не могло. Я попытался вразумить их, но… — горькая усмешка сама вырвалась из его рта вместе со словами. — Но что я мог сделать с двумя взрослыми фанатиками? Эрен внимательно следил за его лицом, и Зик старался не встречаться с ним взглядом, пялясь в деревья за его плечом. Пруд был пуст, все утки разлетелись. — И ты… донёс на них? — Да, — Зик сглотнул, едва не поморщившись. — Я рассказал об этом Ксавьеру, и он… Тогдашний хозяин Звероподобного, он был мне как отец, и… он выслушал меня и сказал, что есть только один способ спасти хотя бы меня и дедушку с бабушкой. Эрен медленно кивнул, будто делая какие-то выводы, и сбил пепел. — Значит, это придумал не ты. Зик прерывисто вздохнул и невесело усмехнулся, чувствуя, как от горечи сводит скулы. — Эрен, я… — опять не те слова, но сейчас ему было плевать. — Я понимаю, что ты наверняка не лучшего мнения обо мне, но всё же не делай из меня чудовище. Пусть они и превратили моё детство в небольшой филиал ада, но они были моими родителями, и других у меня не было и быть не могло. Ветер усилился, и Зик с тревогой взглянул на потемневшее небо, но Эрен снова отвлёк его от новых мыслей. — Прости меня, — неожиданно искренне сказал он, задумчиво глядя на тлеющую сигарету. — Я не мог не спросить, потому что Зик, предающий Маре ради лучшей цели, и Зик, доносящий на родителей властям, никак не желали сойтись на одном человеке в моей голове. Теперь всё встало на место. Зик чуть улыбнулся, расслабляясь. Всё оказалось не так уж и страшно: он, как обычно, слишком сильно замкнулся на себе и своих подозрениях и забыл о том, что Эрен тоже очень мало знал о нём. Простой разговор не мог навредить никому из них. Пик была права. Пик всегда была права. — Понимаю, — наконец сказал Зик. — Мне стоило догадаться, что ты не мог знать всей истории, потому что её не знал Гриша. — Он был уверен, — медленно, почти осторожно произнёс Эрен и замолчал на пару секунд, а потом, будто подобрав слова, продолжил: — Он был уверен, что ты сломавшийся слабак, не выдержавший возложенной на тебя ноши. Постоянно повторял мне, что я не имею права сдаваться, что лучше тогда я умру. Знакомые речи разворошили давно опустевшее осиное гнездо в его сердце, и Зик скривился. — Очень на него похоже, — он поймал взгляд Эрена и кивнул ему. — Чёртов папенька, а? Всё в итоге всё равно сходится к нему. — Мне кажется, всё в итоге сходится к Фэй, — задумчиво протянул Эрен. — Не погибни она так, отец был бы совсем другим человеком. — Вини тогда уж тот дирижабль, — пожал плечами Зик. — Не будь его, они бы не вышли за пределы гетто. — Или стены, — подхватил Эрен. — Не будь их, Фэй бы не захотелось улететь прочь от них на дирижабле. — Тогда уж… — начал было Зик и вдруг осёкся. Что-то в его голове пока что неосознанно щёлкнуло, и слова брата пронеслись в ней снова и на этот раз показались ему криком из рупора. — Что ты сказал? — А? Ну, что ей бы не захотелось улететь на дирижабле, если бы… Зик едва не вскрикнул — мысль, яркая и неожиданная, как вспышка молнии, пронеслась в его мозгу, и что-то внутри него, казавшееся давно потухшим, вспыхнуло с новой силой. — Дирижабль! Он повернулся к Эрену, весь подался вперёд, вне себя от радости, и схватил его за плечи обеими руками, сжав их до впившихся в пальцы костей. Эрен вздрогнул, и на его лице промелькнуло что-то, отдалённо напомнившее ужас. Дотлевшая до фильтра сигарета упала на скамейку. — Мы улетим на дирижабле, Эрен! — одним словом выпалил Зик, чувствуя, как лицо буквально разрывает радостная улыбка, а сердце бешено бьётся в груди. Дыхание сбилось — страшно подумать, столько бессонных ночей, столько выкуренных пачек, столько ударов головой об стол и стену, а нужно было всего лишь… Господи, неужели всё было так просто, так понятно, так очевидно, так гениально и — Зик, — очень спокойно позвал его Эрен, но тот был слишком взбудоражен, чтобы отвечать. Внезапное озарение запустило цепную реакцию: так долго казавшийся мёртвым мозг заработал с новой силой, и мысли вспыхивали одна за другой, выстраиваясь в дёрганую, но стройную логическую цепочку. — У Азумабито должен быть дирижабль, я завтра же напишу ей, надо немедленно доставить его на Парадис, а инженеры… — Зик, — снова позвал его Эрен, чуть громче на этот раз, и закусил губу, когда тот только сильнее сжал его плечи, не в силах выразить свои эмоции одними лишь словами. Ему хотелось как-то передать Эрену всю радость этого открытия, чтобы он понял, какое чудо только что сотворил. Казалось, будто одних только слов не хватает, ему всегда не хватало слов, особенно когда такие сильные эмоции вдруг захватывали его. — Они точно не ожидают этого, они ничего не успеют сделать, и мы сможем… — Зик! Эрен повысил голос, и Зик захлопнул рот, клацнув зубами. Будто только сейчас увидел почти испуганное лицо брата и — его прошило запоздалым осознанием — свои руки на его плечах. Сглотнул. Что? Ещё раз. Он сильно, наверняка до боли, сжимал плечи Эрена. Истёртая ткань старого военного кителя оказалась неожиданно мягкой, и сквозь слои одежды Зик смутно чувствовал выступающую кости ключицы под большими пальцами и оси лопаток под указательными и средними. Качнувшиеся концы каштановых волос снова задели костяшки, но в этот раз ужас всё никак не мог догнать его. Эрен поймал его осмысленный взгляд и сглотнул, сжав губы. Они побелели. Зик длинно выдохнул и осторожно убрал руки, тут же принявшись заламывать пальцы. Несмотря на внезапное осознание, вместо ожидаемого страха его всё ещё переполняла энергия: хотелось тут же сорваться с места и телеграфировать Азумабито, но умом он понимал, что это нужно делать на холодную голову. И всё же это всё было невероятной удачей, он бы… — Начался дождь, — сказал Эрен, наконец заполучив его внимание. Первая холодная капля упала Зику на щёку, будто только этих слов и ждала, и тот машинально вытер её рукой; кожа под ней возбуждённо горела. — Да, — ответил он сам себе. — Мне нужно возвращаться в больницу, — сказал Эрен медленно, будто ребёнку что-то объяснял. Но Зик не успел разозлиться из-за этого: интонация отошла на второй план, едва до него дошёл смысл сказанных слов. Он как-то осел, будто лёгкость мгновенно покинула тело. Возникшее желание было таким естественным, будто больше ему ничего не могло сейчас хотеться — только продолжать разговаривать с Эреном. Позволить разговору длиться и длиться: спросить у него что-нибудь о его прежней жизни или просто взглядах на мир, узнать, какие книги и какие блюда ему нравятся; рассказать ему о чём-нибудь, рассказать ему о Ксавьере и о том, что они с Эреном наверняка бы поняли друг друга и подружились. Возможно, даже рассказать ему о Саре — почему-то Зику казалось, что Эрен обязательно понял бы его. Он чувствовал это впервые и не знал, что обвинить в этих эмоциях. Впервые за долгие годы тема была не так уж важна. Это был не военный совет, не рапорт, не вдохновляющая речь, не идеалогическая проверка, а лишь простой разговор. Простой разговор, уже разрешивший дилемму, мучившую его столько дней — ради этого вполне можно было терпеть издевательства и стрелять сигареты, к тому же… — Точно нужно? — решил на всякий случай уточнить Зик, и Эрен нахмурился. — Мне не хотелось бы промокнуть, — опять как-то осторожно, будто не понимая, шутит ли собеседник, проговорил он. Зик почувствовал, как мазнули лицо и одежду новые капли, падая всё чаще. Ветер стал сильнее и пронизал влажным холодом, а горизонт размыло: к ним приближалась стена дождя. Где-то за пределами его зрения ударила молния, и дошедший раскат грома окончательно убедил, что соображать надо быстро. Эрен смотрел на него молча, будто чего-то ждал. Идея промелькнула в голове просто и быстро и поразила своей естественностью. — Мой дом ближе, — соврал Зик и почувствовал странное волнение, будто ему почему-то было очень важно, чтобы брат поверил ему сейчас. — Но в другой стороне. Пойдём ко мне. Эрен нахмурился и пару раз моргнул, обрабатывая его слова. Зик знал, что он плохо знал город и выучил всего пару адресов, поэтому ему оставалось либо отказаться, либо… — Мой кофе наверняка лучше, чем в лечебнице. …либо поверить Зику и пойти с ним. Эрен облизал потрескавшиеся губы и подтянул к себе костыли. Зик внимательно следил за ним, ожидая ответа, и заметил, что что-то в его взгляде неуловимо изменилось: лёгкое замешательство полностью уступило место странному заговорщическому прищуру. — Хорошо, — легко согласился Эрен, едва заметно улыбаясь, будто это было какой-то шуткой, понятной только ему одному, и поднялся. Зик просиял в ответ, и Эрен как-то странно двинул рукой, будто на секунду хотел потрепать его по волосам, но вместо этого только удобнее перехватил костыль и отвернулся.