Деталь альбедо

Тишина повисла надолго. Осколки давно звякнули по кафелю, вода давно разлилась с тихим плеском, даже дождь за окном затих. Кровь из порезанной ладони капала на пол почти беззвучно, расплываясь в воде розовыми пятнами. Зик не пошевелился. Всё так же стоял с согнутой в локте рукой, будто мог своей неподвижностью остановить время — нет, даже отмотать его назад. Никогда не слышать того, что сказал Эрен. Никогда не думать об этом. Никогда получать подтверждения смутным, будто не своим, опасениям, обманывать себя, думая, что он предвзят, потому что не в состоянии оценить ситуацию со стороны, и потому не должен зацикливаться на ней. Не должен. Не должен. Не думай. Ты не такой, Зик. Ты не Гриша. Ты лучше: ты понял то, что не сумел понять он. Не смей сомневаться в этом. Боль в руке продолжала пульсировать в такт его сердцебиению. Зик сжал кулак и почувствовал в ладони осколок, но даже не взглянул на него. Он всё ещё смотрел на брата в ожидании продолжения — нервного смеха или очередной странной выходки, — но Эрен молчал. Гипнотизировал его взглядом, чуть приоткрыв рот и широко распахнув и без того огромный глаз, будто боялся пропустить мельчайшую деталь его реакции. Провоцировал его. Зик посмотрел вниз. Усеянный осколками мокрый пол не предлагал никаких ответов. — Я не знаю, — ответил он наконец. Эрен опустил голову и спрятал лицо за волосами, и Зик был отчасти рад тому, что не мог увидеть его, потому что в следующее мгновение Эрен вдруг рассмеялся, как умалишённый. Это был неприятный, скрежещущий смех, как будто давно искавший выход из горла, в котором першил и резал, как сдерживаемый кашель. От него хотелось сбежать, как от скрипа ногтя по стеклу. От мыслей о том, как недалеко он ушёл от отца, хотелось сбежать ещё сильнее. В этом была своя извращённая логика. Если он был готов всю жизнь лгать, предавать, манипулировать и убивать, то почему он не был готов признать, что их с Гришей роднило нечто большее, чем просто кровь? Почему это было так сложно? Почему он так и не смог с этим смириться? Дело было в мысли, вросшей в его голову с детства. Мысли каменной и мёртвой, неизменной. Оно того не стоило. Это всё того не стоило. Ты не такой, Зик. У тебя получится. У нас получится. Цель оправдывает средства, верно? Господи, скорее бы всё это закончилось. — Я соберу осколки, — почти неслышно прошептал Зик и сбежал в коридор, не взглянув на брата. (Если бы он увидел, как исказилось его лицо, он бы не сдвинулся с места. Возможно, тогда они просто поговорили бы. Возможно, тогда ничего бы не произошло.) Его чуть пошатывало, как пьяного. Эта странная провокация задела его сильнее, чем он сам ожидал: Зик ощутил на лице ледяное дыхание давно оставившей его сны паники, почувствовал, как холодеют руки. Он хотел на ходу вытащить из ладони осколок, но пальцы подрагивали и никак не могли схватить острый край, только вгоняя его глубже. В носу почему-то стоял стойкий запах сигаретного дымы и старой, пыльной кожи бейсбольных перчаток. ты совсем как он даже эрен это понял ты ничем не лучше ты совсем совсем совсем как он как ты мог обманывать себя все эти годы ты Мысль вертелась по спирали, врезаясь в мозг, не желающий переключаться ни на что другое. Только посреди гостинной Зик вспомнил, что… — Опять? Эрен сказал это тихо, но его голос ударил, как пощёчина. Зик обернулся и увидел в дверном проёме косой, как висящая на одной петле дверь, силуэт брата. И как только он поспел за ним. — Опять сбегаешь от меня? Из этой комнаты был только один выход. За закрытым окном снова глухо и редко стучал вернувшийся дождь. — Никогда, — дрогнувшим голосом ответил Зик и пожалел, что не промолчал. Пальцы были липкие и скользкие от крови, пара капель упала на пол. Эрен качнулся и шагнул вперёд, будто загоняя его в угол. — Значит, сбегаешь от ответа? Онемевшие пальцы наконец ухватили осколок, и Зик вынул его, поморщившись от нового укола боли. Попытался успокоиться. Слишком сильная реакция — сказался стресс последних дней. Недель. Месяцев. Лет. Стресс всей его чёртовой жизни. Вдох, выдох. — Что ты хочешь услышать? — Тебе честно ответить? — Эрен презрительно оскалился, будто собирался плюнуть, но сдержался. — Ёбаную правду, Зик. Просто правду. Это всё, чего я хочу. В висках шибануло болью, как будто у него уже развилась необъяснимая смертельная аллергия на это слово. Самое ненавистное. (Причина была глубоко внутри — глубже, чем шрапнель с его второй войны, засевшая где-то в слишком быстро отрегенерировавшем животе. Иногда она впивалась в его внутренности, и он буднично сплёвыл кровь в платок.) — О чём? — Зик попытался найти в себе силы улыбнуться, но мышцы лица были как каменные, и у него получился лишь жалкий кривой оскал. Эрен открыл рот и тут же закрыл его, будто не в силах подобрать слова. Мотнул головой и вцепился свободной рукой в волосы. Почему-то казалось, что он был готов закричать, но каким-то невероятным усилием воли сдержался. Зик не видел его таким взбешённым с их самой первой встречи на крыше Шиганшины, когда он едва не пустил Бертольду кровь. — О том, — медленно, сквозь сжатые зубы, процедил Эрен, — чего ты, сука, от меня хочешь. Зик молчал, даже не дыша. Казалось, что мир сжался до крошечной монетки, вертящейся в воздухе и дразнящей тем, что он понятия не имеет, какой стороной она упадёт, когда от этого зависит вся его жизнь. — Слушай, — продолжил Эрен уже спокойнее. — Я бы не устраивал здесь сцен, если бы ты с самого начала не вёл себя так, блять, странно. Если бы мы заключили простую сделку — мы единомышленники, это известно, твоя сила в обмен на мою, без лишних попыток влезть в мою голову. — Эрен развёл руки в стороны, опираясь плечом на костыль, как бы показывая, как всё могло быть просто и прекрасно. Зик нервно сглотнул. — Но тебе этого оказалось недостаточно. Чистая правда. Ему было мало. Ему было мало простого союзника, ему нужен был… — Тебе нужен был братик. Зик выдохнул. Ему будто удалили голосовые связки. Почему-то вспомнился тот случай из глубокого детства, когда его поймали на краже хлеба с кухни. Как именно в этот момент оказавшийся в части Магат смотрел на него. В его взгляде было такое тяжёлое обещание наказания, что оно оказалось хуже всего десятка ударов, обрушившихся на его спину. — Или в этом ты хотел убедить меня. Зик заморгал, как оглушённый. В голове не возникло никаких возражений — только кристально чистое удивление. Он яростно стиснул пальцы раненой руки, надеясь, что вспышка боли выведет его из ступора, но она лишь загнала его глубже. Рука была горячая от запустившейся регенерации. — Ты пел мне такие прекрасные песни, — тихо продолжил Эрен, глядя брату под ноги, будто не веря в то, что тот мог так с ним поступить. — Ты так хотел, блять, дружить. Стать моим другом. Стать моим братом. Я сначала даже поверил тебе. — Горькая усмешка разрезала его скорбно поджатые губы. — Я, блять, реально поверил тебе. Подумал: хер с ним, все мои старые товарищи уже ненавидят меня за то, какой путь я выбрал, так что пусть у меня будет хоть один человек, которому я смогу довериться, который меня поймёт. Ему не было так больно, даже когда Леви отрубил ему руки и ноги и вогнал клинок в щёку. Когда лопнувшая где-то справа колючая проволока обвилась вокруг него, как воплощение чистой боли. Когда он смотрел в глаза отца и матери в последний раз. Когда Том сказал, что вверяет ему всё, и закрыл глаза. Я тоже, хотел сказать Зик. Я тоже так сильно этого хочу. Пожалуйста, просто позволь мне доказать тебе. Себе. Кому-то из нас. Нам обоим. — И что в итоге? — Эрен поднял голову. Его глаз блестел сильнее, чем за минуту до этого. — Это оказались просто слова. — Нет! Хриплый выкрик вырвался у Зика против его воли. Он весь подался вперёд, будто мог дотянуться до Эрена через полкомнаты, но тут же замер и лишь бессильно сжал в кулак протянутые пальцы. Пусть говорит, сказало что-то в его голове. Пусть всё выскажет. Ты это заслужил. — Что — нет? — Эрен усмехнулся и нервно дёрнул плечом. — Не просто слова? Да уж, ты слишком хотел заставить меня поверить тебе, это наверняка были очень сильные просто слова. Я только не понимаю, чего ты хотел добиться? Думаешь, если бы я вдруг хотел тебя предать, то пара недель игры в любящих братьев заставила бы меня передумать? Зачем ты пытался запудрить мне мозги? Зик бессильно качал головой, не в силах прервать его. Эрену едва хватало дыхания, его щёки пылали. — Чего ты хотел добиться? Так долго и упорно выводил меня на откровенность, но всегда психовал и закрывался, стоило мне лишь попытаться добиться чего-то в ответ. И твоё нежелание касаться меня, как будто я в ту же секунду превращу всех элдийцев в титанов или чего похуже, — что это, блять, такое? Ты знаешь наш план и знаешь, что я согласен с ним, так почему бы просто не пожать мне руку и не сотрудничать спокойно дальше? Не доверяешь, да? — Рот Эрена на секунду сверкнул оскалом чистого титана. — Ждёшь, пока я подвергну всех своих друзей смертельной опасности, чтобы вытащить нас отсюда? А я ведь сделаю это. Всё уже готово, надо лишь дождаться. Эрен посмотрел ему в глаза с такой горечью, что Зика затошнило от себя. — Когда все мои друзья придут за мной, чтобы умереть здесь, ты наконец поверишь мне и протянешь мне руку? Зик молчал, едва находя в себе силы дышать ровно. У него кружилась голова — весь мир колебался и плыл вокруг одной-единственной константы: лица Эрена и разочарования и обиды, врезанной в него будто бы навсегда. Всё разваливалось на куски, и он боялся даже дышать на руины, чтобы они не обратились окончательно в пыль. Эрен мотнул головой. — Ты всё молчишь. Так ничего и не скажешь? Я думал, ты затащил меня сюда, чтобы наконец поговорить. Ты как будто этого хотел — даже наплёл, что твой дом ближе, чем больница, как будто я ребëнок какой-то. Чего ты хотел? Подготовил какой-то финальный пиздёж, чтобы я тебе наверняка поверил, но мои слова об отце слишком сильно тебя задели, и теперь ты всё забыл? Зик закрыл лицо руками и глубоко вздохнул. Щёки горели, а сердце стучало где-то в горле. Он понятия не имел. Понятия не имел, что всё, что он делал, выглядело со стороны именно так. Понятия не имел, что сказать. Понятия не имел, что можно было возненавидеть себя ещё сильнее. — Эрен, — наконец сказал он сиплым, будто сорванным голосом, и опустил руки. — Ты ошибаешься. Ты так сильно ошибаешься. Эрен приподнял бровь и задрал подбородок, подначивая его. Будто не веря, что он найдёт в себе силы продолжить. Зику хотелось упасть на пол и умереть. Просочиться кровавой массой сквозь поры напольного покрытия и кирпичей и никогда больше не существовать. Никогда никого не разочаровывать и никогда не ошибаться так жестоко. — Я не врал тебе, — сказал Зик вместо этого. — Я не врал тебе ни разу с нашей первой встречи. Как редко он мог сказать подобное хоть кому-то за всю свою жизнь. Неудобные и лишние слова подворачивались ему, как блёклая галька на пляже гетто, и он с раздражением отбрасывал их, ища острые и яркие кусочки бутылочного стекла. Снова вспомнились слова Пик о том, как неожиданно и больно режет правда, и Зик подумал, что в первую очередь она всегда режет рот того, кто говорит её. Особенно того, кто врал всю осознанную жизнь, — его рот мягок и беззащитен, как моллюск без раковины. Эрен прислонился спиной к косяку двери и наклонил голову, как пытающаяся что-то рассмотреть птица. Как волнистый попугайчик Ксавьера, который улетел, когда Зик забыл плотно закрыть окно. (Интересно: его, как и тётю Фэй, съели псы?) Глаз Эрена был неподвижен, как стеклянный. Особенно выпуклый и блестящий рядом со впавшей глазницей. — Я не врал тебе, — сказал Зик ещё раз. — В тот самый момент, когда я узнал о тебе, я понял, что обязан сделать всё, чтобы помочь тебе. Что я обязательно помогу. Издевательский смешок. — Поможешь мне? — произнёс Эрен как будто бесстрастно, но по его лицу пробежала лёгкая тень отвращения. Или того, что могло бы им быть, знай Зик его чуть лучше, но нет. Это лицо было знакомо ему слишком хорошо. — Да, — он сглотнул. — Я знал, через что отец заставил тебя пройти, потому что сам был на твоём месте. Даже если бы всё вдруг не сошлось так удачно, даже если бы твои взгляды на мир кардинально отличались от моих, я всё равно сделал бы всё возможное, чтобы спасти тебя из того ада, в который нас обоих загнал Гриша. — Даже так? — Эрен прищурил глаз. — Даже если бы я хотел стереть с лица целый мир, ты бы всё равно хотел спасти меня? Зик улыбнулся про себя. Ты не мог бы хотеть этого ни при каких обстоятельствах, чуть было не сказал он. Я просто знаю это, Эрен, как знаю, что ты мой брат. Никто бы не захотел этого. Нет такого чудовища. Просто нет. — Я бы хотел спасти тебя только сильнее, — сказал он вместо этого, чувствуя, как сердце наполняется теплом. — Когда-то я не знал иного пути, кроме того, что предлагал мне отец. Он был мне отвратителен, но я просто не знал ничего другого. До тех пор, пока… — Да-да, Ксавьер, — резко, будто плюнув, выпалил Эрен. Он чуть сгорбился, устав стоять. — Да, — кивнул Зик, ощущая прилив спокойствия от одной мысли о Томе. Хотелось курить и поправить очки, но они остались в нагрудном кармане его кителя. — Пока Ксавьер не спас меня. Благодаря ему я понял, что в мире есть что-то помимо амбиций Гриши и бесконечных страданий ради непонятных целей. Том стал для меня отцом, в котором я нуждался. Подарил мне достойную мечту. Когда Зик на мгновение замешкался, подбирая слова, Эрен вдруг усмехнулся. Тряхнул головой и засмеялся громче — он уже не выглядел разочарованным, скорее даже довольным. — И тебе безумно хотелось тоже кого-нибудь так «спасти», — сказал Эрен со снисходительной улыбкой. — Кого-нибудь такого же заблудшего, как ты в свои… сколько тебе было? Впрочем, неважно. Вытащить кого-то из пучин мрака, бла-бла-бла, помочь осознать его истинное предназначение — это всё, конечно, очень благородно. — Эрен чуть подался вперёд, будто отвешивая поклон. — Вот только мне это не нужно. Я сам понял, зачем живу и чего хочу, иначе меня бы сейчас здесь не было, и мне не понадобился ни ты, ни аналог Ксавьера, — поэтому, пожалуйста, перестань вести себя так, будто я нуждаюсь в спасении. Последние слова Эрен снова будто выплюнул, и Зик отчасти понимал его. Такому своенравному человеку, как его брат, было бы искренне отвратительно что-то подобное — чувствовать себя слабым, нуждающимся в помощи, быть объектом чьего-то эгоистичного порыва милосердия. А ведь он действительно был уверен, что всё так и есть, что Зик просто тешит своё самолюбие, примеряя на себя роль кумира, пытаясь направить неразумного младшего брата. Всё было совершенно наоборот, но Зик не мог подобрать нужных слов. Не мог выразить то, как сильно он уважал брата за то, что он преодолел всё сам, без его помощи, как сильно был благодарен ему за то, что он сейчас здесь, с ним, рискует своей жизнью и жизнями своих товарищей. — Эрен, я… я так сильно тебя люблю спасибо что ты со мной пожалуйста прости меня за всё я так хочу пожать тебе руку обнять тебя ты всё что мне дорого я больше не могу так продолжать Эрен вздохнул и устало провëл по лицу рукой. Снова закрылся. Снова. — Тебе не нужно выстраивать со мной трогательные взаимоотношения, чтобы заманить на свою сторону, потому что я уже на твоей стороне. Давай отбросим этот фарс, хорошо? Он слишком меня нервирует. Зик чуть качнулся, будто это у него здесь не хватало ноги. Выдавил какое-то подобие улыбки в тупой надежде на то, что это всё затянувшаяся шутка. — Почему ты так уверен, что это фарс? — тихо спросил он, глядя на клочок сложенной бумаги, подпирающий ножку стола, будто это он хранил все ответы. Пальцы чуть дёргались, хотели вцепиться в сигарету и поднести её ко рту. Снова снисходительная улыбка. — Потому что на самом деле ему это не нужно. — Ему? Эрен поджал губы, будто ему было немного жаль говорить это. — Твоему дорогому Ксавьеру. Зик заморгал. Ему хотелось ухватиться за стену или присесть, хоть как-то заземлить бушевавший в его голове шторм, но он стоял посреди комнаты, как на допросе, и сделать что-то подобное было хуже, чем признаться. Признаться? — Будь добр, — медленно произнёс он и облизал губы, — немного пояснить, я не совсем… Эрен странно дëрнул рукой, будто стряхивая с неë воду. — Ты же всё ещё чувствуешь его волю? Чувствуешь, чего он хотел бы? Чего он хочет? — Эрен, я… — Разумеется, чувствуешь. — Эрен покачал головой, отметая разом все возражения Зика. — Я знаю это, потому что Гриша тоже у меня в голове — можешь себе представить? Вся его жизнь, все его желания, все его амбиции, всё умещается вот здесь, — два удара указательным и средним пальцем по левому виску там, где раньше были бинты, — и я ничего не могу с этим сделать. Живу с паразитом в моей голове, на одной ноте орущем, чтобы я перестал делать то, что делаю. Перестал хотеть того, чего хочу. Зик почувствовал, как от слов Эрена подступает тошнота. Голову расколола внезапно вернувшаяся боль. Пусть он замолчит. — Эрен, я… Но брат снова завёлся и не думал останавливаться. — Поэтому я знаю, что это такое. Этот твой Ксавьер, которого ты так боготворишь… Даже на мир смотришь через его уродские очки, какая ирония. Знаешь, даже слушать противно — говоришь, он относился к тебе, как к родному сыну? Не знаю, как ты, но будь у меня ребёнок, я бы сделал всё, чтобы он никогда, никогда, блять, не стал воином. Я бы сказал ему бросить всё это дерьмо, раз больше нет Гриши, чтобы его заставлять, и жить в своё удовольствие. Никаких изнуряющих тренировок, никаких войн и убийств, никакой смертельной опасности — зато неплохие шансы хотя бы дожить до тридцати, как думаешь? Зику безумно хотелось зажать уши руками. Пусть он замолчит. Не говорит ни слова. ПУСТЬ ЗАКРОЕТ СВОЙ ПОГАНЫЙ РОТ, ЗАСТАВЬ ЕГО ЗАМОЛЧАТЬ. — Ты говоришь, что он спас тебя от Гриши, да? — Эрен горько усмехнулся; Зик не мог отвести глаз от его лица. — Он тебя им, блять, сделал. Лишил тебя нормальной жизни, заразив своей мечтой, вынудил вечно лгать и притворяться, никому не доверять, не иметь возможности завести семью и воспитывать своего ребёнка — ты так уверен, что сам замучил себя чувством вины, а не кто-то нашептал тебе, что ты охуеть как отклонился от курса? А, Зик? На секунду его глаза заволокло кровавой пеленой — Зик понял, что его тело двинулось, но ему было всё равно, как именно. Секундную тишину разорвал оглушительный удар, руку пробило тупой болью — он ударил по столу с такой силой, что у того подкосилась ножка. Эрен наблюдал за ним, стараясь не упустить ни движения. — Зачем ты мне это говоришь? — процедил Зик, хотя на глаза наворачивались слёзы. Он знал, что это всё ложь, он знал, что хотел всего этого сам, но… но. (Возможно, он помнил слишком много. Забывал слишком много. Заставлял себя забывать. То, сколько раз его останавливала невидимая рука, сколько раз чужеродные мысли роились у него в голове. «Чувство долга», говорил он себе. «Ага, как же», смеялся ему в лицо брат.) Он был в ярости. Давно не чувствовал ничего подобного — всегда спокоен, собран, сдержан. Чтобы не поняли, чтобы не раскололи. Нужно всегда контролировать себя, потому что ты никогда не знаешь, кто наблюдает за тобой, кто делает выводы, кто ищет в тебе брешь. Но сейчас, о, сейчас он был чертовски зол — но почему-то не на Эрена, просто не мог злиться на него. Он был в ярости из-за него. Из-за того, что не понимал, чего тот хочет добиться этими словами, зачем сеет в нём эти странные, неуместные сомнения. В глазах плыло от подступивших слёз. (Так вот что он чувствовал. Вот что. Так вот что. Вот как это бывает.) Эрен изменился в лице. Все острые углы вдруг ступились, сгладились, как у ребёнка, который получил желаемое после долгой надрывной истерики, и теперь бережно держит это в руках, боясь разбить. — Затем, что я хочу понять тебя. — Эрен попытался заглянуть ему в глаза, и Зик сморгнул слёзы, чтобы встретить его взгляд. В нём была жалость, и его опять затошнило. — Я хочу понять, где кончается он и начинаешься ты. Я хочу понять: это ты не доверяешь мне или он тебя держит. Хочу понять, сколько правды во всём, что ты сказал мне до этого. — Я никогда не врал тебе, — снова прошептал Зик, как будто заклинание. — Тогда почему ты не доверяешь мне? У Эрена было такое грустное лицо, что Зику снова стало мучительно стыдно. От злости не осталось ничего, один холодный пепел, только слёзы всё ещё склеивали ресницы. Его снова скрутило в жгут это непреодолимое желание подойти и сжать брата в объятиях, сжать и разрыдаться от того, как это всё отвратительно и несправедливо, как сильно бы он хотел, чтобы всё было иначе. В другое время и в другом месте. Возможно, с другими людьми. — Я люблю тебя, Эрен. Это был не его голос, не были его голосовые связки и не было его горло — это вырвалось из него, как из лопнувшего зловонного нарыва. Их разделяло едва ли четыре шага. Эрен качнулся, выпрямляясь. Его спина наконец отлипла от дверного косяка, и он сделал неловкий шаг вперёд, неустойчиво поставив костыль. — Если это правда, — тихо сказал он, но потом в его голосе снова прорезалась злость: — то почему ты не доверяешь мне? подумай ещё раз действительно ли ты хочешь этого готов ли ты поставить всё на эту чёртову пороховую бочку мы же всё ещё не можем знать наверняка потому что он Зик молчал. Снова видел это — знал, что видит что-то, но не мог понять ничего больше. Деталь альбедо, бельмо на глазу. Нестабильное равновесие нарушается при сколь угодно маленьких смещениях, а он чувствует в себе слишком много сил всё изменить. Эрен опустил голову и обречённо пожал плечами, признавая поражение. — Впрочем, чего я вообще ожидал? Честное слово, лучше бы он пристрелил его. Вышиб бы ему мозги из дробовика, а он бы просто… просто отпустил всё это. В нём давно не было жажды жизни, каждый раз ему приходилось заставлять себя хотеть жить, чтобы отрастали оторванные конечности, чтобы затягивались рваные раны и восстанавливались повреждённые нервы, чтобы он мог снова чувствовать ненавистную боль и двигаться дальше. Двигаться дальше, чтобы наконец обрести покой. Чтобы сказать: я сделал достаточно, пожалуйста. Пожалуйста, отпусти меня. Тело снова двинулось само — проглотило три длинных шага и просто преподнесло ему результат. Послушно размозжило его голову об него. Эрен моргнул. Зик почувствовал, как ресницы невесомо задели большой палец его левой руки. Чужие ресницы. Ресницы Эрена. Эрен смотрел в пустоту где-то на его левой скуле. У него были тёплые сухие щёки; кожа на них шелушилась. Зик держал его лицо в своих ладонях. Его руки казались слишком большими — они всегда были такими огромными? Пустая глазница смотрела на него впавшим веком. В голове было оглушительно тихо. Разом смолкли все шёпоты и крики. Ничего не произошло. Простое ощущение чужой кожи под его руками — такое привычно-непривычное, давно забытое. Они были действительно одного роста. Это Зик поднял его лицо или Эрен сам поднял его в последний момент? От него пахло его пеной для бритья. Правая щека была влажной от крови Зика. Было оглушительно тихо. Эрен не дышал, иначе бы Зик почувствовал. Почувствовал бы, как он дышит. Впервые был достаточно близко для того, чтобы почувствовать, как он дышит. Впервые в целой жизни. Зику казалось, что у него не бьётся сердце — на его месте осталась сосущая пустота, жадно впитывающая ощущения: теплая кожа под его ладонями и пальцами, всё ещё чуть влажные холодные волосы у костяшек. Полный ужаса глаз Эрена, чей взгляд наконец-то дополз до глаз Зика, как медлительное оглушённое насекомое. Странное движение его правой руки и плеча, будто Эрен зачем-то потянулся себе за спину. А? А в следующее мгновение — удар невероятной силы и разорвавшийся в его правой скуле фейерверк боли. Лицо Эрена выскользнуло из его рук — Зика отбросило влево и назад, он потерял равновесие и влетел поясницей в стол, в который вцепился и едва устоял на ногах. В ухе звенело, и он схватился за голову свободной рукой, переживая приступ боли и пытаясь понять, что произошло. Во рту стоял привкус крови, и Зик чисто машинально провёл языком по зубам. Эрен полусидел на полу и смотрел на свою левую руку. На пальцах было что-то тёмное — кровь, которую он вытер со своей щеки. Его лицо ничего не выражало. Костыль валялся рядом. Эрен упал, понял Зик запоздало. Эрен потерял равновесие и упал. Эрен ударил его и не справился с инерцией. Эрен ударил его слишком сильно. Эрен ударил его. — Эрен, что… Эрен схватился за голову обеими руками и закричал.