Little Queen

Наступал конец каникул, Хогвартс вновь должен был наполниться студентами, а Дженна всё ещё наблюдала на загадку перед её глазами и никак не могла решить её. Кем был Натаниэль Гамильтон и как он мог оказаться связанным с домом Эйвери? Поведение Дженны было подобно на манию, которая не отпускала ведьму, как бы та не старалась. Пока, разумеется, Дженна не поняла. Она ходила на ужины, чтобы Слизнорт видел её и убеждался: любимая студентка жива. Обычно мысли Дженны были заняты либо Гамильтоном, либо книгами. Написанные на бумаге строчки помогали не думать о реальности или обо снах на какое-то время, поэтому Дженна стала читать так часто и долго, как вообще могла. Но слова простых магов оказались куда полезнее, чем мысли погибших мудрецов. На выходе из Большого зала одна пуффендуйка сказала другой: «Поверь, в этой школе чем страшнее нарушение, тем милосерднее наказание». И Дженна застыла, наконец найдя тот мельчайший кусочек, который она не усмотрела: Дамблдор бы никогда не обратился к мракоборцам. Эйвери напал на Дженну, как и на многих студентов — ничего, но с письмом — сразу к Министерству. Тогда ведьма была слишком занята преодолением собственного стресса, чтобы обратить внимание, а затем и вовсе забыла, посчитав подобное стечение обстоятельств логичным. В оригинальном плане Дженны всё было просто: она создаёт письмо, Дамблдор и Волан-де-Морт решают за неё проблему. Только вот последним, что Дженна ожидала, были мракоборцы в Хогвартсе. Только она это не признает никогда, рассказывая всем, что таков был её гениальный план, тем самым убеждая саму себя в абсолютной последовательности и логичности идеи. А главное: в лице Эйвери Дженна была виновна, что было бы идеальным прикрытием для кого-то другого. Только никто не мог догадаться, что не Эйвери был автором — работа Дженны была превосходна. Если только кто-то не увидел шанс навредить Эйдварду Эйвери или его семье и воспользовался им незамедлительно. Вот это походило на правду и сочеталось с теорией двойного предательства некого друга Эйвери. И Дженна построила простую схему в своей голове, пытаясь вспомнить детали последних месяцев и не упустить ни единой мелочи. Гамильтон получает письмо, проходит несколько часов: обсуждения в кабинете директора, но Слизнорта можно было так легко уговорить исключить Эйвери и забыть о происшествии, что напрашивался только один вопрос: «Почему Гамильтон так хотел навредить Эдварду Эйвери?» Тому самому магу, который написал Дженне: «Гамильтон — Эйвери». Гамильтон должен был быть тем, кто помог Эйвери отправить первое письмо, тем самым становясь тройным предателем: Тёмный Лорд, Орден Феникса и семья Эйвери. А у Дженны не было доказательств, кроме внутреннего ощущения правильности рассуждений. Гамильтон был не просто шпионом и правой рукой Дамблдора, он работал там, где мог получить желаемое: шанс выжить и месть. Дженна вернула книгу (одну, остальные она оставила для коллекции) на её место уже второго января ночью, проверив на секретные послания и прочтя от корки до корки — ничего. Только ту цитату о семье ведьма отчётливо помнила. И она всплыла в голове в самый необходимый момент. — Во имя Мерлина, — прошептала Дженна, — пусть это будет моей величайшей ошибкой. Многие места в Хогвартсе помнятся студентам сказочными. Древний замок заставлял верить, что вот-вот они отправятся защищать принца Артура в поединке против колдунов и спасать Камелот от разрушительной мощи Морганы. Таким Хогвартс и был в глазах Дженны Поттер, пока она не повзрослела и осознала, что замок никогда не сможет быть её маленьким королевством. Особенно ярко об этом напоминал один тёмный коридор, который Дженна избегала в своих ночных прогулках: воспоминания едва ли растворились во времени. Но сегодня волшебница стояла на том самом месте, где похоронила веру в справедливость. Так иронично для кого-то, названного Афиной. Отчётливо Дженна помнила лунный свет из окна, размытые стены и отсутствие картин. Ни звука, кроме тяжёлых вздохов и тихих стонов волшебницы от боли в животе, сравнимой с жжением пламени. Дженна помнила соль на губах от слёз, запах железа от крови и страх от мысли, что её не найдут. Ей едва удалось шевельнуть пальцами, и она ощутила, как красная жидкость окрашивает её кожу, но не было прилива адреналина, только большая тяжесть и желание немного поспать, будто Дженна проснётся и боль пройдёт следом. Ещё Дженна помнила звон в ушах, невыносимый, от удара о каменный пол. К огромному везению, всё обошлось только ушибами по всему телу. И раной на животе, от которой, благодаря магии, сейчас осталась только едва заметная белая полоса. Дженна положила руку на свой живот, как только она вспомнила лица волшебников и Снейпа, произнёсшего с таким отчаянным удовольствием: «Сектумсемпра», — что ведьма не желала ничего большего, чем отправить в него темнейшее проклятие. Конечно, другим тоже досталось: Дженна помнила, что ей сказал Эван. Дружки Снейпа опирались друг на друга, а некоторых вовсе уносили с поля боя. Их было семеро, Дженна была одна и совершенно не готова. Слёзы агонии и ярости скатились по щекам ведьмы от жутких воспоминаний. Дженна могла погибнуть. Она верила, что истечёт кровью прямо в этом коридоре, не будь боги милосердны. Иного объяснения появления Джеймса не было. Хотя найти родную сестру в луже крови и слёз не лучшее воспоминание. Оно стало причиной особой ненависти Джеймса к компании Пожирателей Смерти, его шутки над ними стали более жестокими, а гриффиндорский огонь горел ярче лесных пожаров. «Всё будет хорошо, я держу тебя», — сказал ей Джеймс. Он сдержал обещание в ту ночь, без него Дженна бы погибла, не в силах подняться или двинуться. Джеймс унёс её в Больничное крыло, слушая стоны и плач, пока Дженна не заснула у него на руках, пугая молчанием. Наверняка, Джеймсу пришлось выбросить одежду, не желая вспоминать, как почти потерял сестру, так и не помирившись. А что будет, когда Дженна потеряет брата, так и не приняв его извинений? Из мыслей волшебницу вырвали чужие шаги и силуэт в конце коридора, угрожающе приближавшийся к ней. Высокий волшебник держал руки в карманах и ступал неспешно, напоминая Дженне Эйвери своей непринуждённостью, но этот страх порождало место, а не волшебник, постепенно выступивший из тени к лунному свету. Сердце Дженны стучало в бешеном ритме, а к горлу подступил комок, запрещая кричать. Пальцы потянулись к одной из волшебных палочек в кармане, пока она не заметила длинные чёрные косы и сиявшие перстни на руках, поднимавшихся вверх. Гамильтон усмехался встревоженному настроению Дженны. — Мисс Поттер, ожидали увидеть кого-то другого? — Нет, профессор, — произнесла Дженна, выпрямившись. — Вы понимаете, что я должен отнять у Вас очки факультета? — Да, профессор. Гамильтон повернулся к окну, а Дженна продолжила рассматривать профессора в ожидании своего выговора. Вместе с тем любопытство пожирало Дженну сотней вопросов. Она была заинтригована попыткой Гамильтона ответить на них, не выдавая своей тайны. — Мисс Поттер, я прошу Вас быть честной со мной. Тогда Вам удастся избежать наказания за ночную прогулку, ведь я прекрасно понимаю, какая сегодня чудная ночь. Невозможно устоять против небольшого нарушения правил, не так ли? Гамильтон не обернулся — Дженне пришлось вновь ограничиться коротким: «Да, профессор». Волшебница следила за магом внимательно, оценивая его внешний вид иначе: всё так удачно совпадало с теорией, что теперь Дженна не сомневалась в своей правоте. Гамильтон одевался просто, но использовал дорогие материалы, его волосы всегда были заплетены в стиле аристократов, но как-то неумело, и эти перстни не были семейной реликвией, но профессор надевал их как таковые. Гамильтон пытался выдать себя за того, кем хотел быть. — Вы взяли у меня книгу? Дженна взяла несколько, но он заметил пропажу только одной. — Да, она вернулась на месте, как только я её прочла, профессор. Тогда Гамильтон отошёл от окна и указал вперёд, предлагая Дженне прогуляться. Отказывать было не вариантом: он отнимет несколько очков, и Дженна ничего не узнает, а у неё были все козыри в рукаве, главным из которых стала неосведомлённость Гамильтона в знаниях и догадках Дженны. Так пара магов двинулась по коридору, сохраняя идеальную дистанцию и напряжение между ними. Луна сопровождала каждое движение Дженны светом, не позволяя потерять волшебную палочку Гамильтона из виду. Тени следовали за магами, и Дженне показалось, будто те сгущались, нависая над ней с раскрытой пастью, готовые уничтожить волшебницу в любой миг. Сложно было держаться спокойно, игнорируя борьбу инстинктов самосохранения и детского любопытства, но Дженна держала голову высоко, а спину прямо, идя шаг в шаг с расслабленным профессором ЗОТИ. — Я не могла не заметить, что это ваша семейная реликвия, — с опаской начала Дженна. — Прошу прощения, если обидела Вас, взяв её. Страх скользнул по лицу Гамильтона с упоминанием семьи. «В яблочко», — похвалила себя Дженна, стараясь скрыть закрадывавшуюся ухмылку. — Ничего, я рад, что Вы были осторожны с книгой, пока наслаждались чтением. Она весьма любопытна, я прав? Древняя магия, я имею в виду. Утраченные знания. — Да, правда, редко найдёшь настолько полный сборник. — Я буду рад одолжить ещё несколько сборников, пока нахожусь в Хогвартсе, если Вам будет интересно, мисс Поттер. Дженна благодарно улыбнулась, совершенно не получая удовольствия от приятного общения с Гамильтоном: он старательно пытался переместить Дженну на свою сторону, сделать её лояльной волшебницей в Хогвартсе или получить знания об Эйвери, что тоже имело смысл, зная, что Гамильтон прислал ей первую записку и теперь мечтал узнать о тайнах другого Пожирателя Смерти. — Спасибо, профессор. Я воспользуюсь предложением. — Конечно, мисс Поттер, заходите в любое время. Дженна осознала, что на этом, вероятно, Гамильтон захочет проститься и отпустит Дженну, совсем не утолив её любопытства. Шанс узнать был один, и она возьмёт его, пока Гамильтон думал, что побеждает, и пока маги оставались одни в коридоре без шанса удара сплетен о похождениях Дженны в кабинет профессора. — Профессор, а можно личный вопрос? — Разумеется, мисс Поттер, — с удивлением подтвердил Гамильтон. — Почему Вы так ненавидите свою семью? Гамильтон застыл на месте, опуская глаза на Дженну, хладнокровную, как подобает змее. Профессор был поражён и напуган одновременно, нервно сглатывая, прежде чем произнести не своим голосом: — Что? — Ну, отправить родственника мракоборцам не лучший способ служить семье, так? Просто подумала, что не похоже на проявление любви и преданности. Гамильтон молчал, рассуждая, стоит ли ему отступить или сыграть против Дженны, не подозревая, что перед ним шахматная доска с фигурами, застывшими в положении цугцванг. Как бы он не походил дальше, Дженна победит. — Если вы так хотите моей преданности, профессор, я хотела бы знать, что мы на одной стороне. По крайней мере, пока, — солгала Дженна. — Это было бы справедливо, но Вы можете не отвечать. Ведьме нужно было сделать вид, что она не опасна, а, наоборот, полезна. Умная, сильная, она ненавидела Эйвери и желала уничтожить его, как и Гамильтон. По крайней мере, так это увидел он. Дженна же не планировала становиться его марионеткой, зная, что Гамильтон долго не протянет в войне, играя сразу против всех и считая, что выйдет победителем. Мужское эго действительно навредит ему в будущем. Гамильтон заметно успокоился, но часть его всё ещё тревожно смотрела на Дженну, протягивавшую ему руку в знак мира и согласия. Профессор принял её, сжав ладонь Дженны угрожающе крепко, как будто силы были на его стороне. — Думаю, Вы догадаетесь сами, мисс Поттер, но я рад, что мы можем доверять друг другу. — Конечно, профессор. Я буду рада одолжить у Вас пару книг в понедельник, если Вы не против. В ту ночь Дженна впервые за несколько недель спала спокойно. Регулус мечтал поскорее вернуться в Хогвартс. Дом Блэков становился всё менее родным, если он таким был хоть когда-то. Матушка скорбела по брату, став больше курить и чаще плакать по ночам, пока Кричер не приносил ей чай с зельем для сна. Отец пропадал, появляясь только на балах. Совсем недавно Регулус слушал, как родители ругались по поводу новой женщины, но не потому, что это была супружеская измена (Вальбурга Блэк перестала переживать об этом лет десять назад), а из-за денег, которые Орион решил потратить на молоденькую ведьму. На балах Вальбурга пыталась свести Регулуса с дюжиной чистокровных леди, но он только танцевал с ними, не желая ни флиртовать, ни выслушивать о богатстве и величии их семей. Вальбурга теряла терпение, а вместе с ней и дедушка Поллукс, которому нужно было убедиться, что род продолжиться. Именно поэтому Вальбурга и вызвала Регулуса в гостиную для серьёзного разговора. Сын повиновался и морально приготовил себя к тому, что ему скажут: «Ты заставил меня выбрать за тебя». Регулус знал, что оттягивает обручение по глупости, но как он мог назвать имя, когда в его голове сердце кричало: «Джеймс!» И ничего больше. Ни единой мысли. Под ногами лежал знакомый толстый ковёр, перед глазами висел семейный гобелен, за спиной в приоткрытых дверях стояла Вальбурга, размышляя о том, кто достоин появится на гобелене рядом с именем Регулуса. Он не мог дать на это ответа, как и сама колдунья. — Матушка, — позвал её Регулус, — ты когда-нибудь любила? Он подозревал, что вопрос застанет Вальбургу врасплох, но та подошла к дивану, на котором удобно расположился Регулус, и села рядом, направив свой взгляд только на сына, её единственного возможного наследника. Регулус не был создан для этой роли. Оба знали и не могли ничего поделать, кроме как принять ношу прошлого. Как же Регулус хотел узнать, о чём думает его мать, прочесть каждую мысль и попытаться понять её как личность. Будь здесь Дженна, она бы объяснила ему, что Вальбурга просто женщина, которая потеряла всякую надежду поступить правильно. Для неё свадьба с кузеном была концом жизни, и даже рождение двух прелестных детей не смогло дать ей смысл, цель или значение, ведь не в этот мир Вальбурга хотела привести детей. Если она вообще их хотела, а не мечтала быть свободной и одиноко бороздить просторы океанов. — А ты влюблён? — с усмешкой спросила Вальбурга. — Да, — честно признался Регулус. — Любовь не живёт вечность. Женись и встречайся хоть со всеми женщинами мира. Твоя задача привести в мир наследника, а остальное падёт на плечи избранной тобой женщины. — Я не отец, матушка. Регулус повернулся к матери и увидел годы печали и усталости на её лице — она постарела и теперь живёт из дня в день, не замечая красоты мира, не зная наслаждений и любви. Одинокая, брошенная семьёй и мужем с сыном, который вырос слишком похожим на неё. Печаль в глазах у них была одна, как шторм слёз, отчаяния, серой слабости и мрака. Не тот бушующий ураган, как у Эвана, сметающий крыши с домов и вырывающий деревья с корнями. И не тот, полный пламени, как у Сириуса. Вальбурга и Регулус не боролись, они просто опускались ветром и дождём на землю и завывали за стенами домов. Вальбурга кивнула и отвернулась, пытаясь смотреть только на гобелен, отказываясь ощущать материнскую слабость и напоминая себе, что у неё есть долг: связать сына узами брака с прелестной леди. — Ты понимаешь, что мне придётся найти тебе невесту в ближайшие месяцы? — Я всё равно умру на войне, зачем ставить на ком-то клеймо вдовы из-за меня? Вальбурга выдохнула, будто сын дал ей пощёчину одной фразой, но промолчала, глубоко задумавшись. Регулус вернулся к своим же словам, находя в них самую горькую из истин: ему не суждено прожить долго, найти счастливый конец истории или умереть, заверив себя, что успел сделать всё, о чём мечтал. Регулус так и не написал свою величайшую поэму, не побывал у моря, не ощутил себя счастливым до слёз, не понял, в чём суть свободы и не отплатил всем тем, кто любил его. Регулус не сделал ничего, а время уже заканчивалось. — Я любила однажды, — неожиданно призналась Вальбурга, шокируя сына. — Ты спросил меня, и вот ответ. Он не был чистокровным, обычный полукровка, но он был хорошим, а такое редко встретишь в наших жизнях. Вальбурга нервно посмеялась, сжимая ткань своей юбки, сама не веря, что рассказывает нечто, забытое в день её свадьбы навеки, но вместе с тем к старой ведьме вернулась жизнь: её глаза засияла, и пелена слёз накрыла их, заставив увидеть свою жизнь в том грустном виде, в каком она была. Регулус никогда раньше не видел мать такой, как будто никогда её и не знал до этого. — Буду кратка и честна: твой дедушка узнал, женил меня на Орионе через месяц и приказал никогда не видеться с единственным, кто когда-либо сказал, что любит меня. Но любовь ушла, он встретил другую, как и твоя милая ведьмочка найдёт себе другого. Долг превыше чувств, Реджи. Я исполнила свой, и ты сделаешь то же. Регулус кивнул, и Вальбурга молча удалилась, оставляя его наедине с историей. Неужели не было шанса избежать судьбы и прожить остаток дней красиво? Неужели так и закончится книга Регулуса Блэка: «Жалкий мальчишка умер»? Неужели не было в целом мире способа помочь ему? Неужели Регулус закончит, как его мать? Тогда он просто хотел обратно в Уэльс, к Джеймсу. Красный поезд прибыл в Хогсмид вечером, и студенты начали выбегать на станцию, толкая друг друга и теснясь в коридоре, пока слизеринская компания тихо ожидала в своём купе, обсуждая намечавшуюся вечеринку. Слизеринцы устраивали её только для своих, так что можно было расслабиться как следует, не боясь запачкать имени факультета. А завтра вновь учёба, ко всеобщему сожалению. Профессора начнут напоминать, как скоро СОВ, задавать больше внеклассных работ и устраивать тесты для студентов. Дженна и Эван не планировали делать ничего, насколько понял Регулус, а он не знал, как собирается сочетать свидания, учёбу и обязанности старосты. Регулус вполне мог снова упасть в обморок от усталости. — У нас игра, Дио, готовиться надо серьёзно: мы придём вторыми в этом году, если не третьими! — Очень жаль, но я не могу пропустить так много зимних вечеринок из-за твоего квиддича! — Это наш квиддич теперь. Ты часть команды! — Ты слышала про коммунизм, Мида? Регулус, Мари и Беатрис слушали этот разговор уже десять минут, закатывая глаза и хихикая с перепалки двух волшебников о назначенных тренировках в честь второго этапа школьного чемпионата по квиддичу. Эван спорил, что больше всего вечеринок зимой (до приближения сезона экзаменов), и до игры против Когтеврана оставалось целых шесть недель. Элен же отвечала, что он успеет «и погулять, и потренироваться». Казалось, что если Мари, Беатрис и Регулус уйдут, дуэт ничего не заметит и продолжит спорить до наступления весны. Пятёрка приехала в Хогвартс на последней карете, разделив её с Сюзанной Эш, которая всю дорогу смотрела в окно, укутавшись в роскошное замшевое пальто с позолоченными пуговицами. Элен и Эван продолжали спорить, но уже о том, кто получит Кубок. Мари и Регулус говорили о гаданиях и небесных явлениях этого года, которые повлияют на будущее. Беатрис слушала их, постепенно вникая в суть астрологии, что закончилась с троицей, обсуждавшей лунные знаки Эвана и Элен как причину их вечных споров. Как и ожидалось, Дженна ждала их у входа в Большой зал, выглядя так, будто у неё были новости столетия и ей не терпелось поделиться ими. Выяснять чужие тайны Дженна умела хорошо, и обсуждать их с Эваном тоже. Но стоило ей заметить друзей — она побежала обнимать их всех, расцветая после воссоединения с семьёй спустя две недели тоски по громким и весёлым слизеринцам. А Регулус болезненно осознал, что после Нового года почти не думал о Дженне, занимая себя мечтами о Джеймсе. Гриффиндорец дарил ему комфорт и счастье, но душа Регулуса больше не томилась, не было тех безумных опьяняющих чувств, искр, фейерверков, какие ему дарил один взгляд на Дженну Поттер меньше месяца назад. Регулус обнял её и не ощутил ничего, кроме дружеского тепла. Вместо агонии невзаимной любви теперь волшебник сражался с желанием найти Джеймса в танце запретных чувств.