Геройские монологи

      Неисповедимы пути Малассы. Безумец, погрязший в своей боли, отчаянии и безграничной вине, — он превращается в пророка, в истинного спасителя погибающего народа. Пьяный и наркотический бред воплощается осязаемой реальностью, и Соршану страшно и радостно от того, что это происходит.       Раилаг — глоток воздуха. Благословение сжалившейся над ним Богини. Попытка искупления и исцеления, хотя бы слабого и недолгого. Странным образом он прогоняет прочь голоса из чужой головы, и они уходят в тёмную глубину сознания, шипя и обещая вернуться. Напоминают о себе, но гораздо реже и тише, и Соршан выдыхает с явным облегчением.       Впрочем, он не спешит сближаться с Раилагом слишком быстро. Он всё ещё боится всё испортить, хотя без постоянного гнёта голосов ему думается значительно легче и спокойнее. Но он всё ещё чувствует груз вины; он всё ещё опасается стать разочарованием. Превратиться в заносчивого ублюдка и потерять всё — голоса питаются этим страхом и временами становятся громче, и Соршан снова чувствует себя уязвимым и беззащитным.       Раилаг не знает об этом. Раилаг не замечает этого. Раилаг сам держится на дистанции, и Соршан не тот, кто смеет нарушать границы, выстроенные другим. Даже если очень хочется. Даже если манит почти как дурман, обещая избавление и облегчение. Соршан не повторит дважды ту же ошибку, о нет.       Стоит ли говорить, как сильно он заблуждается?..       Менан всегда в тени своего брата. Он наблюдает, анализирует, собирает информацию. За тихим нравом и вежливой улыбкой кроется опасный блеск в глазах и пугающая проницательность. Вот, кто видит Соршана насквозь. Читает все его пороки, страхи, слабости и безумие — Менана лучше держать в союзниках, а не врагах, определённо. Соршан опасается его, стараясь держаться от него подальше, но у Малассы воистину непостижимое чувство юмора.       Соршан сам не понимает, как и в какой момент они сближаются. Просто однажды Менан проявляет участие и сочувствие, предлагает выпить и поговорить. Его негромкий мягкий голос успокаивающим бальзамом обволакивает больное страдающее сознание, и голоса покорно уходят, не в силах бороться с ним. Его внимательный взгляд кажется слишком понимающим, а лёгкая улыбка ободряет и будто вселяет надежду. Соршан несмело улыбается ему в ответ и фигурально подаётся ближе к теплу, чувствуя, как он самом деле устал.       Менан не отталкивает его, но принимает. Отдаёт своё тепло и дарует облегчение. Он открыт к Соршану, и он готов впустить всех его демонов и безумие. Он обещает искупление, и даже страх на какое-то время притупляется. И Соршан предсказуемо сдаётся. Ломается, нарушая данное самому себе обещание, и в отчаянии тянется к теплу и утешению, которых ему так долго не хватало. И Менан по-прежнему не отказывает ему.       Они сближаются, и отчаяние вперемешку с одержимостью овладевают Соршаном. Всё внутри вопит от бесконтрольного ужаса: что же ты делаешь, глупец?! Ты ведь снова всё испортишь! Ты потеряешь Менана! Ты сломаешь ему жизнь! Ты не предназначен для любви и сострадания! Ты заслуживаешь лишь одиночества и вечных страданий!       В то же время другая часть души задыхается в крике и рыданиях и молит Соршана не убегать. Возьми то, что тебе дают, и будь благодарен! Отдай в ответ всё и даже больше, но только не теряй эту связь! Одиночество невыносимо; одиночество мучительно. Не оставляй меня — себя — на растерзание тёмным тварям собственного разума!       И Соршан сдаётся. Истинное страдание отражается на его лице, когда он проигрывает борьбу. Они с Менаном сближаются непозволительно сильно, и Соршан не настолько слепой безумец, чтобы не заметить и не понять.       Странная спонтанная дружба перерастает в нечто большее, в то, чего Соршан никогда не имел, а после считал, что не заслуживал. Менан полюбил его, и это осознание одновременно ломает преграды и доставляет невыносимые муки.       Он не может ответить взаимностью, но и отвергнуть Менана тоже не может. У него больше нет никого, и израненная часть него корчится в агонии, не давая жизни. И Соршан принимает решение, о котором будет жалеть до самого своего конца.       Он принимает чужие чувства и клянётся самому себе сделать всё, что угодно, пойти на какую угодно ложь, лишь бы только не потерять эту связь и эту нить; не потерять тепло и Менана. Соршан ненавидит себя за это, ненавидит за эгоизм, который в нём побеждает, но он всегда был слишком слаб и также слишком труслив.       Он искренне не хочет стать разочарованием. Он искренне пытается достойно отвечать на всё, что делает Менан. Он искренне надеется на то, что сможет рано или поздно полюбить его в ответ, но сейчас он просто поддаётся, изо всех сил поддерживая иллюзию. И чувства Менана крепнут; и чувства Менана расцветают. Он искренне любит Соршана и в конце концов набирается смелости признаться ему в этом.       И Соршан знает, что этим всё закончится и начнётся. Он знает, что это неизбежно. Лишь вопрос времени и терпения Менана — и он всеми силами пытается убедить себя, что готов.       Менан тянется к нему, и его губы мягко накрывают губы Соршана. Ненавязчиво, но в то же время настойчиво он подаётся к нему, кончиком языка проводя по зубам и вынуждая Соршана ещё больше приоткрыть рот. Действует осторожно, почти робко, но в то же время умело и решительно — о Менане ходит много слухов как о прекрасном любовнике.       Соршан не оказывается удивлён или застигнут врасплох его порывом. Он знал, что к этому всё идёт и этим всё закончится, а потому был готов.       Он мешкает едва ли одно мгновение и разбивает мимолётную неуверенность и боязнь Менана, уверенно подаваясь вперёд, ему навстречу, и подхватывая его игру, проникая языком в чужой рот, отвечая на поцелуй.       Тёплые пальцы мягко обхватили худые скулы, и Менан прижался всем телом к телу Соршана, гладя бледную кожу и продолжая целовать так чувственно и умело, что Соршан в конце концов сдался. Во вполне искреннем порыве обхватил руками талию Менана и притянул его к себе ещё ближе, обнимая крепко и как-то отчаянно-аккуратно. Он знал, что будет дальше, и он был готов играть по чужим правилам столько, сколько понадобится. — Я люблю тебя, — Менан выдохнул негромко, разорвав поцелуй. Бросил быстрый взгляд на лицо Соршана из-под полуприкрытых век и снова подался к нему, целуя в губы, в уголок губ и покрывая короткими хаотичными поцелуями его лицо. — Лишь одной Малассе ведомо, как сильно я люблю тебя! — Соршан ткнулся лбом в его плечо, и Менан обнял его, прижимая к себе и прижимаясь к нему. Не видя, как возлюбленный закусил губу, тщетно пытаясь скрыть бездну отчаяния и страха в собственных глазах.       Он должен бежать. Бежать как можно дальше. Он погубит Менана, так опрометчиво доверившегося ему. Но он не может. Он слишком слаб — ничтожно слаб, так же как и в тот день, когда его отец был убит его же руками. И он не может оттолкнуть Менана — ни буквально, ни фигурально. И в конце концов он просто сдаётся без борьбы, принимая своё поражение.       Потому что одиночество невыносимо. Потому что Менан стал слишком дорог. Единственное существо, которое принимает его — и Соршан, словно побитый пёс, шёл за лаской, не смея и мечтать о большем. Униженный и разбитый, он был противен сам себе, но он не мог отказать себе в милосердии, которое дарило слишком доброе и мягкое сердце Менана. И в извращённой благодарности, утоляя собственное стремление, он был готов на всё, что угодно: на любое убийство и любую ложь. Даже такую, что разбивала им обоим сердце. — Чего ты хочешь? — в отчаянии Соршан подаётся вперёд. Ловит запястье Менана и сжимает его, словно утопающий. Сам тянется за поцелуями, сухими губами касаясь чужих губ и кожи. — Я сделаю всё, что ты хочешь... — поцелуи смещаются в сторону, и он оставляет хаотичные горящие метки на линии челюсти. Понимает, чем всё должно закончиться, и пытается скорее убедить себя, что тоже желает этого. — Нет, — Менан выдыхает горячо и тяжело, мягко, но настойчиво пресекая чужие попытки. Заглядывает в глаза и смотрит своим невозможно проницательным взглядом, кажется, в саму душу. — Ты не хочешь, — он улыбается нежно, и сердце Соршана сжимается от щемящей боли. Мягко гладит свободной рукой его щёку и тянется к нему, оставляя поцелуй в уголке губ. — Но ты ведь желаешь этого, — отчего-то Соршан чувствует себя смущённым ребёнком, и Менан негромко смеётся в ответ, обнимая его и утешающе гладя по плечам. — Конечно, желаю, — признаётся легко. — Желаю чувствовать тебя всего, быть единым с тобой... Но не только телом, понимаешь? — снова заглядывает в глаза, и Соршан теряется ещё больше под полным любви взглядом, которым Менан смотрит на него. — Найти любовника или любовницу на одну ночь я могу в любое время. Но с тобой я хочу заниматься любовью, Соршан. И я хочу, чтобы ты тоже хотел нашей близости и она приносила тебе удовольствие.       Соршан смотрит в ответ с трогательной растерянностью, а после на его глаза даже неожиданно для него самого набегают слёзы. Менан улыбается мягко, понимающе, и утешающе гладит его по голове, прижимая к себе, позволяя спрятать на плече лицо и скрыть на нём позорные слёзы.       Он всхлипывает глухо и рвано, в отчаянии обнимая Менана. Тот мягко гладит его по волосам и подрагивающим плечам, целует в макушку и дотягивается до виска. И Соршану так тошно, так мерзко от самого себя, что хочется удавиться прямо здесь и прямо сейчас. Он омерзителен сам себе. Менан заслуживает лучшего возлюбленного, чем он. Ведь он никогда не сможет дать ему того, что Менан отдаёт безвозмездно. Он никогда не сможет дать ответ на его чувства. Израненная, искалеченная душа и искажённый разум — он просто понятия не имеет, как это любить кого-то. Может ли он вообще это? И заслуживает ли, в таком случае, любви к себе?       Но Менан всё ещё здесь, рядом. Его гибкое, обманчиво хрупкое тело, его тёплые руки, его утешающие объятия. Он готов ждать, готов отдавать, ничего не прося взамен. Он просто любит Соршана, несмотря ни на что, и принимает его всего, со всеми страхами и демонами. Зажигает огонь в его душе, сознании и сердце, и Соршан ступает на исцеляющий путь успокоения и облегчения. И предсказуемо сдаётся, следуя за ним столько, сколько он горит ярким рыжим пламенем.