Геройские монологи

      Глухой стон резко разбивает напряжённую тишину. Она взрывается, разлетаясь осколками, и начинает собой точку обратного отсчёта, остановившегося лишь ненадолго. Менан делает глубокий вдох, словно намеревается нырнуть в глубокое холодное озеро, и воздух застревает в лёгких, рваными кусками вылетая наружу. Дрожащими холодными пальцами он сжимает одежды на своей груди, царапая тканью бледную кожу, и чувствует, как ткань становится влажной и тяжёлой. Неприятно липнет к коже, и в нос бьёт приторный и сладкий, металлический запах. Или ему это лишь кажется?..       Менан знал, что этим всё и закончится. Богиня обидчива и не прощает пренебрежения; магия — дикий зверь и не прощает слабость. Отвлекись лишь на мгновение — и он вонзит свои клыки в мягкую плоть, разрывая мышцы и ломая кости. Менан знал, что именно это его и ждёт, но он добровольно сделал этот шаг.       Он пошёл за семьёй, хотя судьбой ему было предопределено другое будущее. Тихий и слабый Менан, о котором постоянно забывала даже мать — почему же сделал это? Зачем, если власть и ответственность претили ему, если семья забывала о нём, если Богиня звала его? Чего он пытался этим добиться?       У Менана нет ответов на эти вопросы. Они роятся в голове, бьют гномьими кузнечными молотами, и шум в ушах заглушает весь мир. Он снова и снова спрашивает у себя «почему» и тщетно пытается найти ответ. Ведь едва ли бы семья заметила его пропажу, едва ли бы обвинила и назвала предателем, если бы он остался. Так почему?..       Первыми страдают глаза. Реакция, через которую проходят все, кто ушёл под землю. Зрение должно адаптироваться к новым условиям, к вечному мраку и вечной тьме, к отсутствию солнца и дневного света. Теперь глаза должны различать оттенки тьмы и контуры теней, улавливать магический отблеск светящихся кристаллов да грибов. Зрение по-своему трансформируется и отмирает, и это то, что им уже не повернуть вспять и не восстановить.       Как только глаза отказывают, меняясь, ко многим приходит мучительная и невыносимая тоска. Чувства обостряются, и Зов сводит с ума. Он тянет обратно на поверхность, и сопротивляться ему сложнее, чем сопротивляться безумию. У кого-то воля достаточно крепка, чтобы подавить его; кто-то заглушает его алкоголем да наркотическим дурманом; кто-то ломается и возвращается туда, где их никто не ждёт, и судьбы таких принадлежат уже не Малассе и Силанне, но Асхе.       На этом мучения большинства заканчиваются. Переходной период едва ли у кого-то затягивается надолго, и переродившись, они учатся выживать в новых условиях. Но Менан...       Из друидов и жрецов Силанны за Туидханой не пошёл никто. Долг перед Богиней пересилил долг перед королевой, и Менан остался один на один с очередным испытанием, которое должен был пройти. Он знал, что именно этим всё и закончится.       Первой приходит тоска. Ядовитое уныние, парализующее мышцы и расслабляющее разум. Невыносимая, мучительная, медленно сводящая с ума — Менан слышит отголоски Зова, и он всё нарастал и нарастал внутри него. С каждым мгновением становился всё громче, и тоска стягивала, выкручивала мышцы. Зов заглушал все звуки извне, тысячей молотов ударяясь о металл в его затылке. Оглушительный и оглушающий — с ним пришла слепота.       Мир перед глазами расплывался и расходился кругами и точками, и цветной рябью. Белое и чёрное, а в ушах — настоящий грохот, заглушающий даже собственные мысли. Осуждение и суровое наказание — самое страшное ещё впереди. И навязчивый Зов, тянущий его обратно на поверхность, к Матери и Госпоже, — лишь начало агонии, на пороге которой Менан стоял. Шаг — и он сорвался в бездонную пропасть.       И следом за ним на него обрушилась лавина нестерпимой, невыносимой боли.       Силанна сурова, и как любая богиня, не прощает пренебрежения. В благосклонной щедрости своей она одарила Менана своей милостью, вложила в него свой дар и вдохнула магию. Он не имел права отказываться от столь дорогого подарка и отвергать такого высокого дарителя. Это оскорбление и обида, за которые Менан обязан заплатить сполна.       Боль не приходит тихо и вкрадчиво — она в одночасье обрушивается на Менана, забирая его в свой плен. Терзает и мучит, и не собирается отпускать до тех пор, пока он не сдастся и не сломается. Но Менан не бежит от неё, а принимает. Он знает, что заслужил; знает, что это должно свершиться.       Стиснув зубы, он терпит. Шрамы татуировок набухают и пульсируют тёмно-зелёным, нездоровым, ядовитым светом. Словно гниль в нарыве, ждущая своего часа, чтобы вырваться наружу — но Менан терпит. Скрывает одеждами своё тело как можно плотнее и отпускает волосы, чтобы закрыть шею. Сейчас на нём лежит слишком большая ответственность, и он не может позволить слабости сломить себя. В конце концов, тяжело не ему одному.       Раилаг замечает, что с младшим братом происходит что-то. Возможно, он смутно догадывается, и в его глазах Менан видит сочувствие вперемешку с уважением. Но Раилаг молчит, и Менан тоже ничего не говорит. Лишь сжимает челюсти, когда боль медленно и неспешно разбирает его на маленькие кусочки. Режет тупым кинжалом, отслаивая от костей кожу и мышцы — магия не прощает слабости, а Силанна не прощает пренебрежения. И если ты отрёкся от меня, то будь добр, заплати за это.       Трансформация ломает его образно и почти буквально. Боль становится невыносимой; грохот в ушах не перекрыть ничем; зрение отказывает, и глаза подводят его. Менан горит в лихорадке, пока его кости ломаются и крошатся, а суставы выворачиваются в противоположные стороны. Бесконечность боли, невыносимая тоска и Зов, тянущий обратно — отрекаясь от Силанны, Менан теряет её благосклонность и милосердие. Не смеет более взывать к ней и черпать силу от неё. И он трансформируется так же, как и другие, проходя своё собственное перерождение.       Магия сжигает его. Яд плавит сосуды, и чёрно-зелёная, бурая кровь течёт из шрамов-татуировок, прокладывая себе путь наружу. Менан терпит, сколько может терпит, скрывая ото всех свои мучения, но в конце концов боль побеждает его.       Её слишком много. Она заполняет собой всё пространство и самого Менана. И он кричит, пытаясь перекричать грохот в ушах; и тело его извивается, выкручивается, тщетно пытаясь сбежать от боли. Кости трещат, почти ломаясь, и Менан бьётся в агонии, не в силах её унять. Слёзы обжигают щёки, мешаясь с по́том, и ослеплённый, он широко распахнутыми глазами смотрит куда-то вперёд и вверх, пытаясь увидеть кого-нибудь. Боль достигает своего апогея, и сердце Менана с трудом выдерживает такое давление, лишь чудом не останавливаясь.       Но мокрый, взошедший кровью, сгоревший и сломавшийся, тем не менее он выжил и пережил ад, на который обрёк себя добровольно. И тогда Маласса единственный раз явилась ему. Укрыла своим тёмным крылом, забирая жар и боль, и Менан издал глухой стон, чувствуя, как расслабляется тело, затихает грохот в ушах, а перед глазами вновь проступают образы. Всхлипнув, он в мучительном облегчении прикрыл веки, впервые после побега под землю погружаясь в спокойный сон, чтобы проснуться уставшим, разбитым и обновлённым.       Тоска пожирает сердце. Связь оказывается столь сильна, что даже ярость Силанны не способна её разорвать. Жалобно тянет Зов, и лесная ночь становится мучительным и таким недосягаемым мечтанием. До конца своих дней Менан хранит в своём сердце боль утраты и горечь сожалений.       В боли, что длилась мучительные месяцы перерождения, он умер и родился вновь. Остался великим и сильным магом, но более никогда не смог воззвать к силе Земли. Остался мистиком, тонко чувствующим недосягаемое для многих искусство, но никогда не имел с Малассой той связи, что была с Силанной. Стал одним из немногих, кто никогда не слышал шёпот Матери Теней, недосягаемый для неё. До конца своих дней так и остался принадлежащим её сестре — так действительно стоило ли оно того?       Вздыхая, Менан рассматривает потускневшие шрамы татуировок. Проводит кончиками пальцев по контурам рисунков, и горькая уставшая улыбка ломает его губы. Он прикрывает глаза, игнорируя песнь Зова, раздающуюся из глубин его души, и отворачивается от зеркала, пряча сакральные символы, скрывая их одеждой.       Стоило ли оно того? Почему он избрал судьбу, что не предназначалась ему? Всегда был лишним в своей семье — зачем же пошёл за ней? У Менана до сих пор не было однозначного ответа на терзавшие его вопросы.       Но он хотел быть её частью. Хотел доказать братьям и матери, что достоин. Что тоже чего-то стоит и что-то может. Что он не слабак и не обуза, но силу иного толка можно обернуть себе на пользу и привлечь в качестве союзника. А может быть, он просто не хотел оставаться в одиночестве, пусть и отдав при этом всего себя Богине и Природе. Хотел быть частью целого, гораздо позже осознавая, что целого-то никогда и не было.       Жалел ли он, что всё сложилось именно так? Что выбрал семью, которой никогда не был нужен? Возможно да, а возможно и нет — Менан затруднялся ответить однозначно. Сожалел ли он, что при этом пришлось пожертвовать столь многим? Определённо, но сделанного было уже не вернуть. Он заплатил свою цену, отдал всё, сломался и умер — и родился опять. В боли, крови и слезах — он стал тем, кем был, и это была часть пути, что он должен был пройти.       И вот об этом Менан не пожалеет никогда.