Геройские монологи

      Взгляды, полные пренебрежения и высокомерия, скользят по его спине. Некоторые бросают их исподтишка, когда вождь отворачивается и не видит; некоторые же того вовсе не стесняются демонстрировать ему своё презрение. Они считают Менана слабым, недалёким и глупым, отвратительным правителем, а значит, также совершенно недальновидной личностью. Считают, что он не видит, не чувствует и не понимает, но Менан вовсе не глуп, и уж тем более он не слепой идиот, чтобы не замечать очевидного.       Его не любят. Даже собственный клан медленно отворачивается от него. Что бы он ни делал, как бы ни старался — тёмные эльфы чувствуют его сомнения, чувствуют, что он не дотягивает. Хаотичные, подозрительные и эгоистичные, они привыкли рассчитывать только на самих себя, и власть сама по себе была ненавидима ими вне зависимости от того, кто занимал высокий почётный пост. И даже если бы на его месте был Силсай, сильный, упрямый, властный Силсай, его бы тоже ненавидели и презирали, называя тираном, ущемляющим свободу своего народа, а Менан...       Его считают слабым и не воспринимают всерьёз. Двойственная природа тёмных эльфов, лукавая, как сам народ, и противоречащая сама себе, играет с ним злую шутку. Кланы томятся в мире и благополучии, не умея жить в них и ценить так, как это делают другие народы, а оттого обвиняют Менана в мягкотелости; но будь они раздроблены и сами по себе, они бы обвиняли его в бездействии и эгоизме. Также дела обстояли и с перемирием с гномами — не заключи его, Менан обрёк бы народ на бойню и смерть, и его прокляли бы за это. Но он заключил его, и кланы озлобились, называя его безвольным слабаком. И так плохо было, и эдак — и вождь тёмных эльфов в любом случае был жертвой, а не хищником, уж тем более Менан, и вправду слишком мягкий и не предназначенный для правления.       Конечно, он знал, что народ недоволен им. Слишком долгая мирная жизнь наскучила горячим головам очень быстро, а теперь к ним медленно начали присоединяться и другие. Им было нужно движение и потрясения, и война с гномами худо-бедно, но скрашивала эту необходимость, отвлекая внимание. Теперь же, когда было провозглашено перемирие, хаотичная природа обратила своё внимание на своего ближнего, начиная опасные брожения и поиск внутреннего врага. И кто, как не вождь, лучше всего подходил на эту роль?       Народ делегирует правителю власть, и именно с него он спросит, если ему что-то не понравится. Что Менан мог сделать, если на любой его шаг и аргумент у недовольных, ищущих лишь искру, чтобы разжечь пожар, найдётся десять контраргументов? В их глазах судьба вождя была предрешена, и возможно, лишь вмешательство Богини могло что-то изменить. Богини — но не Менана, у которого было лишь три пути: бороться, бежать или покориться. Но за что ему, младшему принцу, что никогда не должен был занять это место, было бороться? Да и, откровенно говоря, зачем?       Менан никогда не стремился к власти, всегда осознавая, что она слишком велика для него одного. И пусть когда она свалилась на его плечи, он делал всё, что мог и даже больше, чтобы вытянуть её, его всё равно не хватило. Власть претила ему и утомляла, и он никогда не стал бы за неё бороться, втайне мечтая безвозмездно отдать её кому-нибудь. Но это значило верную смерть — и в конце концов Менан смирился с этим.       Он не был глуп, как считали многие, и он был намного сильнее, чем они думали. И пусть это было отчасти глупо и так по-рыцарски благородно, но Менан не собирался бежать, словно трус. Спасать ему было нечего так же, как и терять, и если ему суждено умереть волей народа — да будет так. В любом случае никто не позволит ему просто взять и уйти, так пусть же его честь и достоинство будут сохранены до самого конца.       Это был лишь вопрос времени, когда они решатся. Что станет искрой, которая разожжёт пожар братоубийства и хаоса. Такова натура тёмных эльфов, и Менан едва ли мог повлиять на неё и изменить. Он пытался, подарив народу мир и процветание, но они наскучили ему, словно игрушка ребёнку. Тёмные эльфы не были приспособлены к спокойствию и стабильности, томились в них, как в клетке, а оттого карали за них ничуть не менее жестоко, чем за деспотию и страдания — в глубине души Менан знал, что именно этим всё и закончится, ещё в тот самый миг, когда только возглавил разрозненные несчастные кланы. Что ж, пришло время судьбе наконец-то воплотиться в реальность.       Недовольство народа нарастает, как снежный ком, закипает в груди и вот-вот взорвётся — Менан не идиот, и он видит всё это и понимает. Его дни сочтены, и горькая тоска сдавливает изнутри — это его вина? Мог ли он в действительности что-либо изменить? Слабый и лишённый амбиций, влачащий свой долг как самое тяжкое бремя? Едва ли...       Он сломал свою жизнь и положил её на алтарь тех, кому никогда не был нужен, посвящая её тому, что всегда ненавидел и к чему никогда не был приспособлен. Неудивительно, что всё получилось в итоге так изломанно и неправильно, и всё, что в конце пути у Менана было — усталость, разочарование и опустошённость. Он прожил словно бы чужую жизнь, и неудивительно, что по себе он не оставил ничего и никого. Смерть станет для него уроком и долгожданным избавлением, и Менан на самом деле вовсе не против. Его судьба предопределена, и он не станет спорить с ней, принимая её со смирением.