I miss you, my friend (оригинальная версия)

Томми вдохнул. Выдохнул. Покосился на Джорджа, который не менее красноречиво глянул на него единственным видимым глазом. Сплюнул в хрустящий снег. Идти к вот этой двери ему было откровенно стрёмно. Этот дом, дом Туббо, он ведь… Он большой. Даже слишком большой, и такой пустой, что можно услышать эхо от малейшего шага. Больше всего этот дом был похож на поместье разбойников, которое ему как-то показывал Фил. Да, Томми бывал в доме Туббо раньше. Он был здесь. И нравилось ему это место раньше… Вот как сейчас. Ужасная, стрёмная хуёвина. Он слабо её запомнил и с трудом узнал сейчас. Не узнавать что-то всегда было страшно. Признавать страх — отвратительно. Много думать — стыдно… Словом, шуметь он начал нарочно. Это ведь просто. Шаркнуть, запыхтеть, как чёртов чайник, громыхнуть незеритом топора о тонкую пластину брони. Он быстро пожалел о последнем и вернул крепкую рукоять в ремни. Замедлил шаг, прислушался. Он ничего не услышал. А вход был всё ближе. Шаг. И ещё один. И ещё. И дверь. Обычная такая дверь из полированного тёмного дерева. Обозначенные перила, ступеньки из камня. И снег. Снег, которого на них не было. Он осмотрелся и увидел метлу, небрежно отставленную к стене. Её рукоять на ощупь показалась парнишке тёплой, хотя, возможно, его руки просто слишком замёрзли в этом арктическом биоме. Томми вздохнул, подышал в ладони, вернув инструмент на место. Не то чтобы он не любил убираться, но взгляд единственного зрителя чересчур уж красноречиво прожигал его спину. Томми потянул за ручку. За металлическую ледяную ручку. Её холод прокатился по его руке, и будто бы достиг сердца. Он сглотнул от давящего чувства потери, которое вдруг ощутил. Мальчику вдруг показалось, что он видит невысокий силуэт в панорамном окне, а, оглянувшись, он понял, что придурошный очкарик исчез из виду. Невольно он вздрогнул. Томми не боялся привидений, но… Это всё сон, да? Он не пришёл к Туббо. Просто видит ещё один сон, где идиотский бог с лицом чёртового Джорджа забирает себе его трофеи. Забирает вещи Дрима из его окоченевших ладоней, и смеётся, как последняя сука.

***

— Что заставило тебя думать о том, что задерживаться здесь — хорошая идея? Ты говорил, что вернёшься скоро. Мы не дождались, Лете, — Джордж прошёлся по комнате, наблюдая, как Ранбу путается в ночной сорочке, не зная, куда девать руки. Хвост мальчишки яростно бился из стороны в сторону, ни на секунду не замирая в покое, а спутанные вьющиеся пряди накрыли половину лица, вызывая чувство какой-то неправильности. Он не сразу понял, в чём дело, но, когда эндермен начал рыться в шкафу, повернувшись к нему спиной, Джордж вдруг осознал, что волосы у того короткие. Ровно обрезаны, прямо по линии роста. Он промолчал, только нахмурился, отмечая странность в своей голове. — Эй, ты… Ты же не плачешь? Плечи парня закаменели, хотя до того тряслись. Тот перестал едва заметно подрагивать, вытянулся в струнку, как будто подвешенный на невидимой ниточке. Ранбу потряс головой, явно не привыкшей к такой лёгкости, хлестнул хвостом по спинке кровати. Затем всё же нашёл, что искал, сунул ногу в штанину, торопливо начиная одеваться. Джордж отвернулся. Полуголых придурков, учитывая Квакити, в его жизни было более, чем достаточно. — Поторопись, — только и сказал он, услышав в ответ неопределенное мычание. И да, это определённо стоило отнести к числу странностей… Но Джордж молчал. Пока что. В глаза бросилась фотография на столике. Тот самый Ранбу, дружок Томми, Таббо… И мелкий одноглазый свинёныш на их руках. Ранбу дёрнул его за полу плаща, промычал что-то — уже утвердительно. Он только кивнул, кидая бумажку обратно, и указал эндермену на выход. — Броня, Ранбу. Ты помнишь. У нас уговор. Тот отвёл взгляд, но кивнул утвердительно, что было уже хорошо. Джорджу не хотелось принуждать того силой. А он бы определённо принудил. Гоги знал это. Чувствовал. Близость цели грела ему сердце, но она же делала его нетерпеливым. А нетерпение… Нетерпение приводит к ошибкам. Ошибки… Хах. Можно ли назвать ошибкой собственный эгоизм и желание поступиться чужими желаниями для исполнения собственных? Он усмехнулся, поправил маску на своём лице. Думать об эгоизме было даже смешно, ведь Джордж никогда не мог назвать себя хорошим человеком. Про кого вообще можно такое сказать, не покривив душой? Кого можно назвать таким? Он не знал. Не узнал бы, кажется, прожив и десять тысячелетий. Сложно ответить на этот вопрос, когда говоришь с Богом, пускай тот и является лишь образом в собственной голове. Боги вне категории добра и зла. Им чуждо понятие хорошего и плохого. Боги сильны, потому что в них верят. Боги творят, потому что в них верят. Боги имеют влияние на своих последователей… Вполне очевидно, почему. Образ Бога в сознании — это просто вера, порождённая воспалённым воображением. Но детали общения с Богом, как ни смешно, действенны в отношениях с людьми. Человек силён, пока верит в собственные убеждения. Человек может судить о правильном, обладая связью с чужими сердцами. Человек влияет на друзей и врагов, заставляя их чувствовать. Ненависть и любовь, тепло и холод, обожание и презрение. Невероятное множество связей, сплетающееся в безумный клубок эмоций… Тот самый клубок, дающий влияние. Дающий власть, о которой Дрим говорил. То самое влияние, те связи, которые порождают истории, провоцируют трагедии и переплетают судьбы. Те связи, которые порождают бесконечный круг боли, но, вместе с тем, любви. Эти связи ноют, они несовершенны и болезненны в своей сути. Их невозможно оборвать никаким иным способом, кроме смерти. И всё же, может ли что-то в мире быть притягательней, чем они? Эндермен вдруг цапнул его за руку своими когтистыми лапами. Джордж опустил взгляд на неё. Его рука. Правая. Один из символов его несовершенства. Странность, не порицаемая, но и не принимаемая людьми. Эта рука — символ его слабости. Перебинтованная конечность, перманентно пропустившая удар. Он постарался минимизировать эффект, хорошо управляясь с луком и стрелами, но не всегда же есть возможность использовать именно их. Порой не обойтись без кинжала или щита, без необходимости держать под рукой аптечку или портальный жемчуг. В такие моменты рука всегда подводила его. Ведущая, вроде бы, для каждого, рука. Левая крепче сжимала рукоять клинка, аккуратнее выводила чёрточки букв и чаровательных знаков. Левой можно было легко помочь упавшему с обрыва другу, достать воды из колодца, направить инструмент под нужным углом. Левой рукой можно было неприятно удивить врага, а ещё… Левая рука объединяла их с Томми, вот только мальчишка переучил себя, чтобы быть как все. Джордж не сразу понял, почему Ранбу обратил на всё это внимание, пока не проследил, куда направлен тоскливый взгляд его проводника. Ранбу не смотрел на него. Этот рогатый мальчишка, шмыгнув носом, остановился перед обжитой комнатой, не давая ему привлечь внимания, но, вместе с тем, болезненно желая привлечь его самому. Напротив них была приоткрытая дверь. Из щёлки пробивались пятна тёплого света. В щёлку был виден невысокий силуэт, сидящий в кресле у масляной лампы. Был слышен мягкий девичий смех. Послышалось шуршание страницы. Прозвучал возглас ребёнка. Мелькнула в проёме фигурка в платьице, фигурка с явно нечеловеческими чертами, чёткая, как в театре теней. А за ней и вторая, ближе к двери. Джордж узнал того. Видел на фотографии. Маленький пиглин в полосатой рубашке с пчёлами. С тотемом бессмертия в роли игрушки. Держится за хвостик каштановых волос, рассыпанных по спине незнакомой девушки. Человека. У него не было вариантов: «Кого?» А важно ли это? Важна ли для него связь Ранбу? Личность этой незнакомки, виденной в первый раз? Важен ли для него бесполезный немёртвый ребёнок? Ответ прост. Нет. Но он не говорит так. Он шепчет… — Заберём того пиглина, который твой, позже. … а Ранбу вздрагивает и покорно кивает, увлекая его за собой по коридорам, погруженным в полумрак. Когтистая лапа всё ещё сжимает его ладонь. Даже, скорее, цепляется до синяков. Хищная тварюшка цепляется за эту слабую руку. За ту, что объединяет их с Томми… Вот только противостоять Дриму, богу в человеческом обличье, глупый мальчишка пытался правой рукой. Сила правой руки заключается, скорее, в предрассудке. В культурной традиции. Даже термин «правда» говорит о том, что считалось истинно верным в историческом контексте. Сила правой руки заключается именно в предрассудке. В достаточно смешном предрассудке, ведь тот же Дрим в равной степени владел обоими руками, а вот Томми был полностью этим предрассудком поглощён. Томми хотел верить в то, что является хорошим человеком. Томми жаждал верить, что является правым. И да, в определённой степени мальчишка им был. Мальчишка был. А Джордж не был. Он не сдержал усмешки, касаясь избитой текстуры доспеха, ровно сияющего синим цветом. В его груди зрело чувство восторга. Ранбу пытается что-то сказать ему, но, не издав ни звука, опускает голову. — Возьми мои вещи. Я надену Найтмеры, — приказ получился до смешного легко. Ранбу снова кивнул, с какой-то обречённостью посматривая наверх. Это молчание начинало уже раздражать. Повозившись с ремешками, Джордж закрепил нагрудник, сменил пластины наплечников, закрепил металл на сапогах. Эндермен, как оруженосец-недоучка, сжимал его старую броню в руках. — Открой рот? — лениво бросил Джордж, помогая тому экипироваться, и, на удивление, Ранбу послушался. Нет, все зубы у нелюди были на месте, и даже язык отрезан не был, хотя чего-то подобного странно было бы ожидать. Впрочем, что-то Джордж сомневался, что следы на языке и глубоко в горле, похожие на кислотные ожоги, являются нормой. Он покопался в сумке и довольно улыбнулся, обнаружив, что искал. Сковырнув зубами крышку, Гоги открыл флакончик с бурым зельем, с интересом естествоиспытателя осмотрев товарища по Синдикату. — Сам выпьешь, или помочь? Оно сладкое. Вероятно. Тот почти умоляюще распахнул разноцветные глаза, затряс головой, его хвост ходуном заходил из стороны в сторону. Джордж хмыкнул, крепко перехватил чужой подбородок и вылил зелье тому в рот. Жидкость зашипела и слегка запенилась. Мальчишка поморщился от горечи и щёлкнул зубами, едва не задев его пальцы. Наконец, он сглотнул. — Ну как? — хмыкнул Джордж, с интересом погладив уменьшающиеся шрамы на щеках и в уголках рта эндермена. — Не стоило помогать, Гиацинт, — хрипло ответил Ранбу, отпрянув. — Что ж, отлично. Не буду спрашивать, что ты здесь делал — я понимаю, мне следовало изначально быть рядом. Ты всегда боялся Дрима и его вещей. Но сейчас я здесь. Синдикат, семья, как ты говорил — здесь. Мы снова вместе. Нам пора идти. Тот не ответил. Просто вдруг повёл ушами, и, изменившись в лице, кинулся по лестнице, возвращаясь к дому. Джордж недоуменно посмотрел вслед, столкнулся с таким же непонимающим взглядом золотистых волчьих глаз. — И вот так каждый раз. Делай добро после этого… Собака фыркнула и сочувственно покивала, оглушив его громким воем.