***
Пёрплд моргнул. Оглянулся вокруг, раз, другой. Оценив открывшуюся картину, пнул камушек от досады. Банкетная зала Эггпайра. Он готов был её захватить. Досадно, но её, оказалось, уже захватили. — Ирис на месте, — прозвучал заговорщеский шёпот. Он кивнул, не оглядываясь. Зачем, если увидишь ты пустоту? — Ты не спешила, — буркнул наёмник. — Не хотелось попасть под горячую руку. Зато смотри, мой братишка ожил! Будет, кого тыкать вилкой! — Пёрплд не смог осознать, чего в звонком голосе было больше. Восторга ли? Радости? Эха непролитых слёз? В воздухе размылись две зелёные полосы, замерли в сантиметрах от его лица, скрытые невидимым капюшоном. На расстоянии полета стрелы, в темноте, он заметил, наконец, того самого «братишку», о котором Дриста шептала. Длинные волосы, непривычные цвета. Дрима сложно было узнать. Шорох одежды дал понять, что девчонка сменила позицию. Перплд увидел кинжал, замерший в воздухе чуть впереди него. Мазки невидимости на рукояти выделяли силуэт держащей его руки. Оружие указывало на Квакити. — Что твой друг делает? — спросила Дриста обеспокоенно. — Друг? — повторил он одними губами. По тому, как дёрнулись огоньки, Пёрплд предположил, что ему кивнули. — Перезарядка оружия. Арбалет, — тихо бросила девчушка. С каждым словом её голос становился нервознее. — Куда он целится? Что задумал? Брат что, заставил его выбрать вилку? Откуда в этом человеке такая ненависть? Он не успел ответить. Свист стрелы слился с девичьим возгласом. Раздался сдавленный стон. Огоньки в глазах Ирис стали ярче и даже, кажется, злее. С лёгким звоном разбился пузырёк зелья, окатив содержимым стрелка. По тому, как медленно Квакити сжал заострённые зубы, Пёрплд узнал действие зелья слабости. Нахмурился Техно, пригвоздив того к месту тяжёлой рукой. Подняла голову Немезис, готовая прийти на помощь товарищу по Синдикату. Бледный и решительный, от стены отошёл Томми. При всей любви Дристы к зельям, при слухах о совместных прогулках этих двоих, Пёрплд бы не удивился, узнав, что они союзники. Огромная мрачная комната, топор в руках Томаса, Дрим… Юноша даже подумал, что сейчас повторится история. Пёрплд слышал о том, что случилось в укрытии Дрима. Он знал, что Панз тогда сделал — нарушил договор со своим нанимателем. Дрим мог погибнуть тогда, под Топором Мира, собственностью Техноблейда. Пёрплд видел в руках Томми тот самый топор. Люди замерли. Услышав звон металла, настороженно уставились друг на друга, обнажая трофейное оружие. Атмосфера явно давила на них. Только Авсамдюд, бросив попытки найти переключатель, способный убрать стены лавы, хохотал, будто скорбный разумом, поглаживая обсидиановые блоки, которыми заставил Яйцо, непонятно, кого защищая. Сэм не сбежал с культистами. Не спешил присоединяться и к победителям. Крипер только смеялся, переводя взгляд между ним и Востейкеном. Пёрплд прищурился, сжав в руках меч.***
Говорят, совесть может звучать по-разному. Это может быть голос матери, отца и свой собственный. Голос родича, брата. Своей и чужой сестры. Совесть может говорить с тобой голосом любимого, учителя ли, наёмника. Порой, совесть шепчет голосом храмового жреца. Временами, даже Бога. Когда его внутренний голос изменился, Томми не знал. Он вообще не думал, что голос чуйки должен звучать как-то по-особенному. Обычно, задумываясь, Томми слышал Уилбура, но куда чаще — себя самого. Ни размышлений, ни отступлений, ни сожаления. Его голос был безликим и бесформенным. А вы смогли бы описать свой? Может, голос чуйки всегда таким был. Может, стараниями Востейкена получил своё воплощение. Что изменилось? О, ну, однажды Томми открыл глаза, и понял, что внутренний голос, будто в насмешку, наполнился ехидством. Налился злобой, отравленный интонациями Востейкена. Томми подумал: «Я ёбнулся». А что ему вообще оставалось думать? Голос интуиции, правды и собственной совести обязан быть понятным и близким. Дрим же… Мальчик скрипнул зубами, сжал кулаки. Это было выше его сил, слушать издевательские интонации масочника при каждом действии, которое его злейшество посчитает ошибкой. Иногда Томми серьёзно начинал размышлять, умеет ли Дрим лазить в голову. Даже подслушав Панза, Томми с трудом верил, насколько Дрим близко был всё это время. Дрим посеял в нём зерно сомнений, что проросло не в голове, но в самом сердце. Это Дрим был тем, кого Томми принял и полюбил. После всего, что зелёный ублюдок делал в изгнании, называя заботой, Томми устал. Послушать Дрима — у того было также... Ещё и поэтому, когда Джордж пытался расправиться с ним, Томми даже порадовался, но блять! Влез Ранбу. И Дрим. Чёртов Дрим. Томми Иннит ненавидел зеркала. У него в доме ни одного не было. Он ненавидел себя, когда лишался сна, улыбался и был, блять, похож на эту зелёную Чупакабру. Он часто бил стекла у Паффи и Эрета, потому что... Отвратительно. До безумия отвратительно, смотреть в зеркало, узнавая чужие черты. В последнее время, Томми нередко ловил себя на том, что зависает. Он продолжал действовать, как и планировал, мог даже отвечать на вопросы и поддерживать какой-никакой диалог, но понимание приходило позже. Много позже. Он не сразу осознавал себя в изменившихся условиях. Это не был амок, которым называется кровавая ярость. Нет, Томми оставался спокойным. Крови он не желал. То, что он чувствовал, мало походило на заболевание. Это не было и проклятием. Воздействием зелья — тоже. Он не испытывал депрессии, мании, мерзких навязчивых ощущений. Не было кратковременных вспышек удовольствия, которые сменялись беспросветными серыми буднями. Бывало с ним и такое, когда-то в прошлом, от обезболивающего, которое Уилбур себе приготовил, а его попросил не пить. Он не послушался, конечно. Выпил. В проблесках, когда получалось вспомнить произошедшее, он явно бредил. Он слышал звуки — цветными, ощущения — наполненными какой-то неясной формой, а свет — таким себе способом общения, оставленным древней инопланетной цивилизацией. Небо давило на него, вызывало панику. Томми вспоминал запахи, которых рядом не было — снег и металл, хвою и пепел. Центр тяжести как ходуном ходил. И это у него, Томми Иннита, с его-то опытом в бэдварс! Уилбур тогда испугался и отстранился. Ники выходила его. Несмотря на моменты бреда, Томми не мог позволить себе расслабиться. Не мог и раньше, месяцами до этого. Не смог в тюрьме, вместе с Паффи и Сапнапом, когда увидел Дрима мёртвым. Не смог и в отеле, совсем один, будто проклятый безумными снами. Туббо прогнал его. Эрет был добр к нему. Паффи пыталась лечить его, а Ранбу дарил цветы. Томми Иннит хотел лечь, нахрен, и умереть — всё лучше, чем терпеть доброту, которую предлагают из жалости. Легче, чем топтаться босым по осколкам былой дружбы. Томми не знал, зачем вышел вперёд, думая не мешаться. Не знал, нахрена подхватил Джорджа, закинув на плечо его руку. Томми не знал, почему так внимательно смотрит на Дрима, зачем ищет на том следы ран. Под знакомым взглядом, тяжёлым, внимательным, Томми не знал, куда себя деть. Он так привязался к Блэйду, своей собаке, что позабыл: взгляд, которым пёс вечно сверлил его, принадлежал Востейкенам. Дристе, малявке. И Дриму. За ворчанием внутреннего голоса, за воплями друзей, которые запоздали с порывом его спасти, Томми и не заметил, что Дрим всё время молчал. Секунды, пока он рылся в чужих карманах, затылок сверлил тот же внимательный взгляд. Когда сунул Дриму жемчужину и швырнул свою, закинув на плечо руку Джорджа, чужое недовольство переросло в недоумение и непонятную радость. Дрим подхватил Джорджа под другую руку, помогая тащить его, хотя сам, блять, едва стоял. Томми, поморщившись, отвернулся, не понимая, что грызет его изнутри. «Я ёбнулся» решил он. «Точно ёбнулся». А что ещё думать, когда спасаешь врагов ценой едва ли не собственной жизни? Вот и Томми притянул Джорджа к себе за плечи, не думая вообще ни о чём. Небо залило розовым и золотым, предваряя скорый закат солнца. За спиной осталось убежище Эггпайра, его отель и дом Туббо — там, под синевой небес, далеко за тёмным океаном. Он покосился на нежданного помощника. Выдохнул. Подхватил руку Джорджа удобнее, сильно задев Дрима локтем. Тот выглядел просто смешно. Патлы, цветочки в них, шмотки эти дурацкие: они походили на те, что Уилбур носил при Л’Манбурге. Своим пинком Томми надеялся разговорить масочника, но тот, явно растратив весь заряд бодрости, всё молчал, путаясь в собственных ногах. Вдалеке шумели птицы, приветствуя грядущий день. Следом за ними, тявкая, плелась собака, которую звали Фрэнсис.***
Цвета и звуки. Запахи. Ощущения. Всё казалось странным. Непривычным. Чужим. Другой спектр цвета: в нём куда больше глубины и оттенков. Другой спектр слуха: раньше он слышал, как будто бы, слишком много, а сейчас — сунул голову под одеяло и добровольно оглох. Обоняние доставило свою долю неприятных минут. Оно всегда было обострённым относительно других людей — да что уж там, оно было лучше, чем у Бэда. Лучше, даже, чем у Ранбу — впрочем, эндеры, при всей полезности, этот навык почти не используют, полагаясь на зрение, осязание и интуицию. В сравнении с обонянием животного, его собственное показалось Дриму неполноценным. Он ощущал своё тело, будто лежачий больной в процессе выздоровления. Всё казалось каким-то неправильным. Другим. Он знал, как открыть глаза, как дышать и как двигаться. Он ощущал свой центр тяжести, понимал, зачем на руках пять пальцев и почему рецепторы расположены точно там, где должны. Он понимал, почему болит голова, осознавал, отчего покалывает кончики пальцев, с трудом перебирал негнущимися ногами. Всё же, где-то внутри, Дрим не понимал, куда делся хвост и почему языком нельзя облизать свой собственный нос. У животных, кажется, куда больше ощущений: они чувствуют запахи, слышат звуки, испытывают опыт, который человек не способен даже осознать. Клэя оглушила полнота ощущений, которыми щедро делились рецепторы, плохо развитые у его прошлого воплощения. Тонкая, мягкая кожа, на которой так непривычно сидит одежда. Чувствительные подушечки пальцев — так и тянет коснуться всего вокруг. Непривычный угол обзора, другой спектр эмоций, совершенно иной гормональный фон! Дрим был ошарашен. Ошеломлён. С непривычки, пытаясь адаптироваться к изменившемуся обонянию, он расчихался, когда в нос попали частички пыльцы с цветов, к которым он наклонился слишком близко. Волосы дурацкой паклей лезли в его глаза, путались в траве и мели землю. Томми, что удивительно, молчал, никак всё это не комментируя. Звуки леса он услышал далеко не сразу. Недовольное сопение мальчишки — и того позже. Он был оглушён. Полнотой ощущений, с одной стороны. А с другой — их отсутствием. — Эй, Биг Ди, знаешь… Всё это как-то неправильно. Томми сел в стороне, у корней высокого дуба. Мальчишка влил в Джорджа зелье, сорвал с того плащ, достал спирт и бинты. Сломав древко стрелы, он крепко, но неумело перебинтовал Гоги грудь, вытащил остатки древесины, открыв ему спину. Ломкий голос был непривычно серьёзным. Томми словно бы повзрослел. Говорить Дрим пока не пытался. Фантомная боль после стычки с Сэмом не вовремя напомнила о себе. Язык послушно шевелился во рту, не было следов ран — но это было попросту непривычно, ощущать себя целым. Здоровым. Живым. — Знаешь, — продолжил Томми, — всё это как-то неправильно. Я... Ты. Мы порядочно дерьма натворили, знаешь? Дрим молчал. Было удивительно слышать это «мы» от Томми. Такое простое и естественное обращение, принятое среди друзей. Он покачал головой. Солнечный диск перевалил далеко за полдень, пока Дрим пытался взять под контроль собственное, так некстати предавшее тело. В один момент, он просто рухнул на землю под высоким деревом. Ноги подкосились и не держали его. Руки подрагивали. Томми, при всей своей худобе, был скорее жилистым, как он сам, чем слабым, но он не смог бы тащить двоих на себе. Дрим был удивлён уже тому, что Томмс помогает Гоги, стычка с которым оставила на нём след ярким ошейником синяков. Он думал остаться здесь, переждать очевидные поиски, добыть нужных ресурсов посреди ночи, но Томми не дал этой мысли оформиться, устроив привал. — Лови, придурок, — пробурчал тот, порывшись в своём рюкзаке. Дрим поймал. Яблоко. Сладкое, с привкусом карамели, оно переливалось блеском зачарования, кидая блики на его руки. С трудом контролируя эмоции, Дрим только поднял брови, пытаясь держать лицо. Выходило, судя по виду Томми, не очень хорошо. — Ещё один долбоёб на мою голову, — фыркнул тот, кося глазом в его сторону. — Божественные яблоки это редкость, вообще-то. Ешь быстрее, а то назад заберу! Его лицо вдруг стало горячим, будто кто сбрызнул его кипятком. Томми смутился, окончательно отвернулся. — Хули ты молчишь вообще, — буркнул тот. — Краснеешь ещё, придурок. И волосы у тебя, чуешь, совсем идиотские. Появление эндерчеста Дрим встретил с любопытством. Когда Томми стал вытряхивать содержимое сундука, оно резко сменилось недоумением. — Ножницы есть? Хн, у меня где-то были… Ага, вот они! Всё, бойся, ща стричь тебя будем, — выдал мальчишка, широко ухмыльнувшись. Дрим попытался фыркнуть. На удивление, звук получился вполне нормальным. Он свёл брови у переносицы, пытаясь проговаривать слоги, пока Томми хватал и резал длинные прядки, отчего голова становилась лёгкой и пустой. Рассыпались розы, когда мальчишка резанул стебелёк, который оплетал лоб и макушку, закреплённый за ухом. Дрим поднял лёгкий цветок, только сейчас осознав, что его что-то кололо. — Ай, чёрт возьми! — вскрикнул вдруг давний противник. Отбросив ножницы, тот плюхнулся рядом, засунув в рот пальцы. — Не шмотри тшак, поежалша, — смутился тот, шепелявя. Ощущать под боком чужое тепло было удивительно и даже опасно. Сидеть так, в тени, на земле, прогретой весенним солнцем, рядом с живым человеком, который не хочет его убить… Дрим знал, что лживая идиллия рано или поздно закончился. Его существование здесь и сейчас было, в общем-то, даже слишком комфортным. Он решил ранить первым, не желая терзаться разочарованием. Дрим коснулся эндерчеста. Откинул скрипучую крышку, чей звук отдался потусторонним эхом. Он достал единственный предмет, который сохранился целым с изгнания. По случайности оставленный в сундуке вне времени и пространства, диск был для него бесполезен тогда, в единственном полушутливом побеге, который Дрим провёл, доведя Сэма до паранойи. В его руках темнела очередная пластинка. «Вейт». Подарок Томми, от БэдБойХэло. Дрим хохотнул. Закашлялся. Выплюнул сгусток крови. В глазах потемнело, но он пересилил себя. Собственные пальцы на фоне глубокой черноты диска казались прозрачными от белизны. Мальчишка не смотрел. Пока что, Томми не видел, что держит в руках его заклятый друг. Дрим был уверен — конфликт начнётся сразу же, как только Томми поднимет взгляд… Но тот, вопреки ожиданиям, лишь бросил рядом снятую с Джорджа маску. — Гоги такой долбоеб, скажи? Носился всё в этой штуке. Неудивительно, что так себя вёл — спорим, получил мигрень, пережав ремнями сосуды? Вот я и снял. Хоть продышится, — Томми будто оправдывался, пока водил по маске пальцем, цепляя сколы и изломы керамики. Наконец, он что-то решил для себя. Полез в сундук, разбрасывая пергамент и стрелы. Томми достал смутно знакомый проигрыватель. С грустной нежностью погладил крышку, где, полустёртое, красовалось обозначение их нелепой страны. — Давай обменяемся, — нахмурившись, Томми Иннит протянул ему сжатый кулак. — Я верну твою маску. Целиком, правда. Гоги не брал осколков. Пожевав губами, Томми раскрыл ладонь. Отпустил три белые детали, уронив их перед собой. Будто перед прыжком, мальчишка резко выдохнул. — Я сломал её. И, знаешь, хотел убить тебя. Тебе уже было плевать, а мне... Мне не принесло утешения. Ожидая нового витка конфликта, Дрим подсел к эндерчесту, желая не дать им воспользоваться. Прикрыв глаза, Томми и не пытался. Расслабленно приникнув к шершавой древесной коре, тот замер с ним плечом к плечу — куда ближе, чем Дрим позволил бы даже другу. — Не дергайся. Я мог предать тебя куда раньше. Там, знаешь, было много ребят с топорами, — Томми фыркнул, почесал рану под пластырем на носу. Всё изменилось через пару секунд. Лопнула струна — это было самое близкое ощущение. Зелень стала вдруг неестественно яркой, отравив лес после долгой зимы. Свет душ, источник которого был чужд человеческого, стал вдруг плотным и явным, и треснул, оформившись призрачным коконом. Осыпались мириады осколков, выпуская на волю Что-то. Дрим знал... Нет. Знал? Нет! Не знал его. Томми вдруг с силой сжал его руку. Смех того, кто никогда не был живым, заставил мир дрогнуть, а прожитые мгновения — промелькнуть безумным слайд-шоу. Чудовищная для маленького мира, аккуратной эта сущность быть не могла. Дрим лишь сглотнул, когда Томми переплёл грубоватые пальцы с его — будто мать, не дающая сделать что-либо опрометчивое. Это создание, явление ли, стихия... Оно замерло над Джорджем, погладив того по волосам. Одной из ладоней, ИксДи дёрнул неправильную струну, осколком застывшую у виска Нотфаунда. Уставшие глаза Гоги покинула золотистая лента, став частью таких же во власти тысячи рук. Скорее, ощутив, чем увидев, Дрим понял, что нежданный гость... Меняется. Выцветают и распрямляются смоляные кудри, светлеют глаза. Уголки губ поднимаются, меняя привычную форму. Спустя бесконечно долгое мгновение, он будто смотрелся в зеркало, глядя в пустоту под привычным балахоном. Во тьме он сам — но выше ли, ниже? Без следа ран, наполненных золотом, перед ним — повелитель души и времени, чуждый разум с сотнями рук и тысячью глаз. Божество улыбнулось им, всем троим. С хозяйской небрежностью потрепав Джорджа по волосам, тот поцеловал Томми в лоб и хмыкнул, удовлетворённый непониманием в глазах Дрима. Напоследок, ИксДи приставил палец к губам, понятным жестом попросив их молчать и растворился в опавших сумерках. Его выдох стал дуновением ветра, который Гоги вдохнул, распахнув тёмные глаза. К старому другу прижалась Фран, пытаясь согреть человека своим теплом. Томми с присвистом втянул влздух, наполняя кислородом грудную клетку, с трудом расслабил напряжённые плечи. Сейчас, он как никогда был ребенком — пока смеялся, успокоенный, не успев толком испугаться. Новый порыв всколыхнул ветви, пустив по траве и людям россыпь последних закатных лучей. Дрим чихнул, когда один попал на веснушчатый нос. Томми не спешил отпускать его руку. — Знаешь, гремлин, — с трудом выдавил Дрим, приподняв уголки губ в намёке на улыбку, — таким ты мне больше нравишься. — Я знаю, Клэй, — выдохнул Томми, прикрыв глаза. Удивительно спокойный, умиротворённый, мальчик потёр переносицу, оставляя порезанными пальцами кровавый след. — Что ты придурок, я тоже знаю. Они сидели рядом — предвестники бед и горестей, объекты людской любви и неприязни, кривые отражения друг друга. Тишину разбавлял только ветер и звуки дыхания. Яркость исчезла, рассыпаясь вокруг мерцанием светлячков. В листве шумел ветер, поя небо своим дыханием. Подала голос случайная пичуга. Шорох листьев и глухой стук — наверняка, убегал от лисы отъевшийся заяц. Помалу, ожив после долгой зимы, лес наполнялся привычным многоголосием. Стихала мелодия, из-за которой войн не случалось.