«Похоже, быть сильным одному недостаточно.
Я лишь могу спасти тех, кто готов быть спасённым другими»
© Годжо Сатору v.8-ch.78
Годжо Сатору драгоценный ребёнок. Дитя, поцелованное свыше в тонкие веки, под которыми пёстрыми самоцветами растекалась сила по радужке нечеловеческих глаз. В них бушевали волны океана и пестрело небо перевёрнутой голубой чашей. В них ломались льды, рождались и умирали звёзды. Годжо Сатору благословенный ребёнок. Это знают все. Слава побежала вперёд него ещё до дня, когда Сатору явился этому миру из измученной материнской утробы, тёплой и безопасной. Его оберегали руки. Держали крепко. Не давали упасть. Ему с малых лет предрекали быть великим. Сильнейшим. Пестовали. Взращивали. Маленького бога среди человеческих головешек. Если бы не его шесть глаз, люди вокруг выказывали свои эмоции куда охотнее, не таясь. Да и так с мальчиком получилось скверно. Он видел всё, пусть и не всё понимал. Но фальшь и лицемерие различал по малейшему их оттенку. Сложно не вырасти на такой благодатной почве не убеждённым в собственной силе. Величии. Не обманка. Не преувеличение. Сила соответствовала самомнению. Но в один прекрасный момент они срослись на глазах в толстую плёнку и ослепили. Да, Годжо остался сильнейшим, резко и болезненно повзрослев. Но мощь текла по венам. Сердце вторило мозгу, показывая весь спектр лежащих у ног Годжо перспектив. Так почему же сейчас Сатору не в состоянии спасти одного из немногих близких его сердцу людей? По весне школьный двор усыпан лепестками цветущей вишни. Нежные розовые пальцы, прогретые апрельским солнцем. Они с Гето стояли на балконе и махали находящейся внизу Сёко. Годжо почти перегнулся через деревянные перила в жадном желании подурачиться и перепугать Гето. А если и не перепугать, то хотя бы заставить закатить глаза и пообещать столкнуть его вниз, если не прекратит валять дурака. Тогда было солнечно, тепло. Янтарь смешивался с розовым, нежным и живым. Сейчас же Сатору открыл глаза и упёрся взглядом в пасмурное матовое небо. Зима. Пар изо рта выходил полупрозрачными, нагроможденными друг на друга облачками. Парень вышел на балкон, остудить голову. Всего каких-то пятнадцать минут назад Сугуру попытался потушить о его глаз сигарету. Всего каких-то пятнадцать минут назад что-то лопнуло и оборвалось внутри. Всё началось с попытки разобраться, почему Сугуру себя запустил. Откуда такие большие синяки под глазами и впалые щёки — бледная кожа обтягивала скулы острее, опаснее. Глаза блестели не лисьей хитростью или спокойствием Будды, а смешливо и холодно, как декабрьское утро. Почему Гето начал курить? Навряд ли понабрался от Сёко. Курением вообще можно заразиться? Дурным примером — да. Но Гето ведь столько времени провёл рядом с Годжо и не одной дурной привычки от него не перенял, не взял, не отзеркалил. Годжо – самый дурной пример из всех дурных примеров. — Ты выглядишь хреново, — сморщил нос Сатору. Он только что выдул газировку. Её сладость неприятно скрипела на зубах и чуть сжала сухие губы. — Спасибо за комплимент, — Сугуру среагировал насмешкой. Почти снисходительной, будто других слов от друга и не ожидал. — Я серьёзно, — кинул Годжо. — Да и я не шучу, — перевёл на него взгляд Сугуру. — Тебе не до кого докопаться? — Чего ядом брызжешь? — Сатору ещё не понимал, как близко находился к раскрытой волчьей пасти. — Не-а, не брызжу, просто спрашиваю, — сказал Сугуру. — Просто спрашиваю, — зачем-то повторил Сатору. Последнее время их общение стало напоминать попытку поговорить друг с другом через толщу воды. Ты видишь, как губы шевелятся, рот открывается, но не слышишь, что говорят. Приходится додумывать. И это самая худшая часть. Сатору сидел на скамейке, вытянув длиннющие ноги. Сугуру стоял в двух шагах, курил. Смотрел в окно. Холод снаружи напитан угрозой снега. Очертания внутреннего двора техникума таяли, растворялись в молочных сумерках. — Ты взвинченный. Сахара переел? — спросил Гето. Сатору не взвинченный. Сатору раздражённый. Ещё бы. Сегодня старейшины лично вызвали его на ковёр по делу об изгнании проклятия особого уровня. Особый уровень — громко сказано. На уничтожение проклятого духа сил у Годжо ушло меньше, чем на попытку вытерпеть бессмысленное, не наполненное хоть каплей веса брюзжание древних стариков. Они будто термиты, медленно точили свою бытность и мозги Годжо. Бесцельно, но с удовольствием. С тех пор, как Годжо вошёл в зенит силы, старейшины ищут способы укоротить поводок и затянуть ошейник потуже. Вынюхивали его слабые места, простукивали броню, нащупывали уязвимость. Ждали его ошибки, как религиозные люди ждут пришествия мессии. Годжо чувствовал это. Знал. Каждым глазом видел. Их цепкие пальцы хватались за любую возможность приучить его к команде «на место, шелудивый пёс, к ноге». Спасло лишь то, что каждая из этих дряхлых душонок боялась его, как звери боятся огня. — Я нормальный, — отозвался Сатору. — В отличие от некоторых. — Даже так? — хмыкнул Гето. — Да, так, — сказал Сатору. Посмотрел с вызовом. Гето усмехнулся в ответ. Не будет сейчас словесной перепалки или предложения подраться. Вообще ничего не будет. Хорошо, если этот разговор, диалог, скорее больше походивший на вялое перебрасывание словами, не закончится вот прямо так — бессмыслено. — Ты хоть раз думал снести им всем бошки, когда стоишь там? — спросил Гето. — Кому? — Сатору от неожиданности не сразу понял, про что друг говорил. — Старейшинам, — пояснил Гето. — Естественно, — фыркнул Сатору. — Так почему не снесёшь? — Гето сделал затяжку. Его глаза на мгновение вспыхнули оранжевым. Вязкий, густой дёготь, в котором легко застрять. — И что мне даст их смерть? — Годжо поднял на него взгляд. — То есть ты не отрицаешь, что можешь их убить? — Могу. — Но не будешь? — Не буду. — Даже если ненавидишь? — Это не имеет смысла. Я просто буду убийцей, который поможет сменить одних идиотов на других, — Годжо не понимал, зачем отвечает. Зачем вообще Гето поднял эту тему. — Хм, ты поумнел, как я погляжу, — сказал он. — Да пошёл ты, — раздражённо фыркнул Сатору. — Ты при них тоже бесконечность снимаешь? Они от тебя хоть раз это требовали? — проигнорировал его слова Гето. — Нет, — на все вопросы сразу. — Я им не доверяю. — Ты никому не доверяешь, — сказал Сугуру. — Тебе, — Сатору почти обидел тот факт, что Гето мог считать иначе. — Нет, не доверяешь, — Сугуру подошёл чуть ближе. — И я могу это доказать. — Ты прекрасно знаешь, что д… — Сатору повернулся к нему и едва успел активировать бесконечность вокруг тела. Сигарета с тлеющим фильтром упиралась в пустоту. Её от правого глаза Сатору отделяла пара жалких сантиметров. В зрачке можно было увидеть отражение чуть склонившегося Гето, застывшего над ним с совершенно мертвым выражением лица. — Хороший способ потушить сигарету, — Гето выпрямился и брезгливо отправил окурок в урну щелчком пальцев. С без того бледного лица Годжо будто окончательно сошла вся краска. Как с полинялой ткани. Только голубые глаза болезненно засверкали, выдавая в нём живое. Он вскочил, уставившись на Гето. — Что это, мать твою, было? — на злого и растерянного Годжо жутко смотреть. — Проверял, доверяешь ты мне или нет, — спокойно ответил Гето. — Точнее, доказывал тебе, что не доверяешь. — Да иди ты к чёрту, придурок! — Годжо развернулся резко. Непонятно откуда взявшаяся дрожь била тело. Таким уязвимым он себя уже давно не чувствовал. Тем более перед Сугуру. Тем более перед ним! Лучшим другом, которого он считал себе равным. И дело тут не в силе. Далеко не в ней. Ноги сами принесли его на балкон. Тот самый балкон, на котором они каких-то полгода назад любовались цветущей сакурой, валяли дурака и махали Сёко, прося подняться и спасти их от компании друг друга. Теперь же Сугуру выходил сюда только покурить. Или побыть в гордом одиночестве. У него депрессия. Так говорила Иери. Но Гето отмахивался. Иногда становился почти прежним, почти нормальным. Будто кто-то тёмный и израненный, долго варившийся в котле собственного воспалённого сознания, натянул на себя кожу Сугуру, надел на лицо маску, точь-в-точь слепок с его черт. Годжо снова раскрыл рот и выдохнул. Как делал маленький в детстве, чтобы посмотреть, как тепло его дыхания становится сизой змейкой, а то и многоголовой гидрой, постепенно растворяясь в холодном прозрачном воздухе. — Что надо? — спросил он лениво, не поворачиваясь в сторону. Гето вышел тихо, как тень. Он и не пытался скрывать своего присутствия или как-то прятаться. Он просто так двигался. Будто что-то невесомое, неживое. Сгорбленный, уставший, виноватый. — Извини, — произнёс тихо, но отчётливо. — Проехали, — отозвался Сатору. — Я не хотел… тебя… пугать или… — Гето говорил, запинаясь. Слова подбирал. Вот уж нет уж. Сугуру никогда не лез за ними в карман и всегда знал, что сказать. А от такого поведения у Сатору засосало под ложечкой. — Я же сказал, проехали, — Годжо повернулся, посмотрел на друга пусть хмуро, но спокойно. — Никогда не делай так больше. Я правда тебе доверяю. — Даже после этого? — Гето невесело усмехается. — Да, к моему удивлению, — ответил Годжо. И отвернулся, чтобы старательно проигнорировать в глазах напротив насмешливое, горькое и болезненное «зря». Сатору приоткрыл глаза. Комнату заливал свет луны, что матовыми полосами широко ложился на пол и на откинутое в сторону покрывало. Мина лежала к нему спиной. Дышала глубоко и размеренно. На бледной спине молодые камешки позвонков, прямой змейкой выходящие из-под хлопковой ткани топа. Перепачканную в собственной крови толстовку Мина сбросила прямо у порога. Годжо поднял её, когда вошёл, и бросил на стул. Мина к тому времени уже дремала, отвернувшись к стене и поджав под себя ноги. Не разделась, упала поверх покрывала, чуть смяв его неровными складками. Годжо лёг рядом. Уговорить Мину поехать в Магический техникум и переночевать там, а утром во всём разобраться, оказалось проще простого. Дважды повторять пришлось, но Мина не упрямилась долго. Все силы ушли на злость, боль и непонимание. Нападавших тоже скрутили и отвезли в техникум. С лёгкой руки директора Яги было решено допросить их утром, когда Сёко немного подлатает их, ослабит боль и последствия встречи с сильнейшим среди магов. Чтобы они могли говорить или кричать, тут как разговор пойдёт. Иэири не привыкать. Она и Мину была готова в божеский вид привести. Ещё бы: лоб рассечён, лицо в крови и опухло, зубы шатаются из-за разбитых дёсен. Но Мина справилась сама. Она давно не давала себя исцелять кому-то другому. Вмешиваться обратной проклятой энергией в свою проклятую. Годжо попытался поболтать по душам с одним из нападавших, не дожидаясь рассвета. Мужик наотрез отказывался говорить, даже предпринял попытку плюнуть в лицо Сатору. Смелый и тупой. Разговор закончился сразу после угрозы мага вывернуть нерадивому налётчику каждый палец по очереди, а потом и настойчивой просьбы, попахивающей едва ли не приказом, директора Яги идти и отдыхать. Оставить всё на утро. Всего пара часов дремоты рядом с Миной могли продлиться и чуть подольше. Но назойливые воспоминания вклинились в плотный сон без картинок и сюжета. Годжо больше нравилось без сновидений, когда под закрытыми веками уставший мозг не берётся рисовать сюрреалистичную чушь или подкидывать поленья в огонь старательно отодвинутого в сторону прошлого. Годжо привык думать о себе, как о человеке, сделанном из более прочного теста, нежели все остальные. По-другому ведь и быть не могло. Оказалось наоборот. Вспоминать и хорошее, и плохое, связанное с дорогим сердцу человеком, оказалось больно до тугого спазма в горле. И это только один из множества неприятных симптомов. Проще сердце вырвать, чем попытаться всё преодолеть и перестать винить себя. Они спали в старой общажной комнате Мины. Она съехала отсюда не так давно, а никого из первогодок ещё не заселили в эту часть корпуса. Годжо мог бы пойти к себе. Мог, но не пошёл. Белые ресницы неприятно мазнули по подушке, цепляя ткань. Годжо смотрел на спину Мины, на то, как острое плечо огибал приглушённый свет луны, стекая вниз по руке. Взгляд невольно выхватил тонкую полоску шрама, пресекающую лопатки наискось. Задание, после которого Мина получила второй ранг, оставило на девичьем теле памятную зарубку. Желание протянуть руку, провести подушечкой большого пальца по зарубцевавшейся коже, начало попахивать навязчивостью. — Долго пялиться будешь? — раздался тихий голос. — А ты что предлагаешь? — Годжо сморгнул оставшийся сон. — Не сверлить мою спину взглядом, — Мина не поворачивалась к нему. Годжо поймал себя на неприятном осознании: он не понял, как давно Мина проснулась. — Извини, но она мне чертовски нравится, — фыркнул он, всё-таки протянув руку. Его широкая ладонь легла между лопаток. Мина вздрогнула, когда на прохладную, ничем не прикрытую кожу опустилось невыносимое тепло. Пальцы Годжо перебрали по дорожке шрама. Вверх, по плечу. Чуть сжались на руке, вынуждая Мину повернуться на другой бок. Лицом к Годжо. — Надо же, идеально, и без обратной проклятой энергии, — он провёл пальцами по месту, где недавно была рассечённая ранка на лбу, потом по щеке. На которой ни намёка на отёчность. — Естественно, — тихо фыркнула Мина. — И очень скромно, — хмыкнул Годжо, убирая пепельную прядь за ухо девушки. — С тебя пример беру, — прошептала она. — Я польщён, — сказал он. — Зря, — выдохнула Мина. — Как ты это делаешь? — спросил Годжо. Всё также тихо. — Что именно? Исцеляю себя без помощи обратной проклятой энергии? — Мина посмотрела на парня и получила утвердительный кивок. — Только маги клана Амацуки способны преобразовывать жизненную энергию в проклятую. И только маги клана Амацуки способны исцелять с её помощью. Это наша некромантия, высеченная в теле проклятая особенность. Так что я просто такой родилась. — Всё равно не понимаю, как можно исцелять без обратной. Это ведь закон магии. А по твоим словам получается, что клан Амацуки этот закон на хую вертел, — пальцы Годжо переместились на тонкую шею, нащупали пульс, погладили чуть влажную горячую кожу. — Ну, фактически так и есть. Наша, в данном случае моя, проклятая энергия помогает оживлять трупы. Превращать их в послушных зомби, — Мина поморщилась. — Чтобы это произошло, нужно знать, сколько в тело вливать проклятой энергии. Она запускает определённые физиологические процессы в теле. А если мы способны повлиять на плоть мёртвую, значит, и на плоть живую тоже. Для этого нам не нужна обратная проклятая энергия. Но с целительством всё очень сложно. Если я исцеляю себя, то это не трудно, если другого, то тут раз на раз не приходится. Очень много энергии уходит. С мертвецами легче. — А сколько трупов за раз способна оживить? — Это и правда волнует тебя в четыре утра? — В полтретьего, — поправил её Годжо. Мина вздохнула, ощущая как палец Сатору поглаживает её под линией челюсти. У него такие большие руки с широкими ладонями и длинными пальцами, что если бы захотел, накрыл бы одной всё лицо Мины. — Заполненный морг Иэири-сан, — сказала Мина. — Все холодильники и секционные столы включительно. — И в кому не впадёшь? — вопрос в лоб. Мина медленно подняла на него прямой взгляд. В угол загнали. — Тебе Иэири-сан сказала? — тихо спросила она. — Случайно проболталась, — ответил Годжо. — Вот только почему я от неё услышал, а не от тебя? — А разница? — Мина попыталась уйти от прикосновений Годжо, как кошка из-под руки хозяина. — Не веди себя как ребёнок, — сказал тихо. — Это не только твоя привилегия, — выдавила из себя Мина, когда Годжо притянул её ближе. — Ты слишком жестока, — в голосе Сатору звучала наигранная обида. Мина в его руках вся напряглась, по-детски возмущённо засопела. Вот-вот, и начнёт выкручиваться и вырываться, как котёнок из слишком настойчивой хватки умиляющегося ребёнка. — Почему я узнаю, что ты чуть не умерла, последним? — улыбался, чувствуя тёплое сопение на груди. — Несколько раз, между прочим. — Всё же обошлось, — фыркнула недовольно. — Может, бросишь это дело? — Годжо знал, что после таких слов его попытаются стукнуть или окончательно от себя отпихнуть. Но Мина затихла. Даже напряжение в её теле спало. — Возможно, ты прав, — протянула она. У Годжо мурашки по коже побежали. Мерзкие, липкие, неприятные. — А-а-а-а? Тебе все мозги выбили сегодня? — наигранность тона не спасла от проскользнувшей в голосе опаски. — Что тебя так удивляет? Что я согласилась? — усмехнулась Мина. — Меня периодически пытается кто-то убить. И этот кто-то чаще человек, чем проклятый дух. А уж про силы проклятых лун я вообще молчу. — Ну, тогда точно пора остепениться, — сказал Годжо. — Выйти замуж, стать госпожой Годжо. — Нарожать детей, погрязнуть в быте и клановых интрижках, — продолжила за него Мина. — Мерзость, — в один голос протянули они, представив все сомнительные прелести такой перспективы. — Я слишком молод для всего этого дерьма, — заявил Годжо. Посмотрел на Мину. Та лежала молча, уткнувшись носом в его рубашку. Колючая, уставшая, вымотанная, слишком взрослая для своих почти двадцати. Недолюбленная и брошенная, отчаянно жаждущая тепла, но так его боящаяся, оттого сама готовая любить преданной собакой, если позволят. В её семье, по сути, никто никому нужен не был, за редким исключением. Держались стаей, побитой и обглоданной, только ради выживания. Подобие заботы выполнялось на уровне вшитой во внутреннюю начинку программы. Как у роботов. А Мина, будто бельмо на глазу, другой ребёнок — живой, из плоти и крови сотканный. Готовый быть любимым и любить в ответ. — Я не хотела говорить, потому что это значения не имело, — сказала Мина. Тихо-тихо. — Не ври. — Тогда слишком много всего свалилось на твои плечи, чтобы ещё и моими… проблемами нагружать. И вообще… — Ты побоялась, что я отмахнусь? — догадался Сатору. Мина шумно втянула воздух. Откровенничать сейчас ей не нравилось, хотя честность и прямолинейность в разговорах с ней никогда не заставляли себя ждать. — Дурная семейная привычка, — ответила она после долгой паузы. — Глупая госпожа Амацуки, — сказал Сатору. — А чего ещё ты ждал от влюблённой идиотки? — спросила Мина, подняв на него взгляд. — Ничего хорошего, конечно, — пожал плечами он. Неопределённость — поганое чувство подвешенности. Раньше Годжо мог легко расставлять приоритеты по полочкам. Чёрный и белый для него существовал в ограниченной, исключительно своей палитре, местами отличной от понимания других. Из-за чего они с Гето часто сталкивались лбами. Но чем старше Годжо становился, чем болезненнее происходил процесс взросления — который, на самом деле, случился резко, но осознание его приходило постепенно, — тем отчётливее понимал, насколько эмоции и чувства до безобразия сложный механизм, не ограничивающийся двумя крайностями одной сущности. Полными противоположностями, что больше две стороны одной монеты, нежели стоящие друг напротив друга дуэлянты. Мина — неопределённость в жизни Годжо. Сёко сказала правильно: он к ней эмоционально привязан, но не так, как она к нему. Когда эмоциональная привязка тянется нитями от мозга, ещё можно как-то соображать и разделять всё чётко. Обрезать, когда надо и как надо. Когда нить превращается в переплетение проводов, берущих дополнительным источником питания ещё и сердце, оборвать связь становится болезненно даже под анестезией. Сейчас Мина нуждалась в помощи. Тонула в дёгте. Перепачканный, неоперившийся птенец, резко повзрослевший. Годжо чувствовал, неприятно так чувствовал что-то знакомое в её ситуации, смутно похожее, не один в один, а скорее частично скопированное с вечно повторяющегося сюжета. Не хотелось бы видеть аналогичный конец на последнем листке сценария. — Мина, — позвал Годжо. — Что? — Ты жалеешь, что родилась магом? — Да. Временами. — Хотела бы родиться в обычной семье и никогда не встречать меня? Удивление на выдохе. Резкое и болезненное. — Что за тупые вопросы? — пробубнила ему в грудь. — Какие есть, — протянул Сатору. — Ты ведь понимаешь, что спасти можно лишь тех, кто хочет быть спасённым? — Полежи молча пять минут. — Только пять минут? Мина несильно пихнула его ногой в бедро. Годжо тихо рассмеялся. Первые лучи золотого солнца поползли по линии горизонта янтарным отблеском зари. — Понимаю, — ответила Мина через тонкий кокон минутной тишины.