Невеста шестиглазого бога

      — Я тебе не нравлюсь?       Хаос, порождённый короткой бойней, перепачкал стены оружейной в грязно-алый. Пахло свежей кровью. Среди разнесённых в щепки полок и переломанных деревянных подставок для оружия, среди сметённых под их грудой проклятых предметов и старых свитков в искусственном свете лампы выделялся островок, в центре которого стоял старый стул на колченогих ножках. Границы островка отсекал кровавый узор, лёгший на пол багровым широким полумесяцем.       На стуле сидело, вальяжно развалившись, наглое хищное существо, наделённое необыкновенной красотой Амацуки Мины. Только внешняя оболочка от неё и осталась. Перепачканное кровью прекрасное лицо, белёсые пряди волос прилипшие к щекам. Некогда зелёные глаза благородного малахитового оттенка теперь сменил рубиново-кровавый свет. Она скалилась диким хищным ртом. Кривила пухлые губы в надменной улыбке превосходства.       Годжо с совершенно каменным выражением лица смотрел то на существо перед собой, то на лежащего у его ног мёртвого господина Амацуки Сеиджи, глаза которого остекленели, затянулись плотной плёнкой неживого блеска. Беднягу Ёндэмэ, чтобы похоронить, нужно было соскребать со стен. Точнее то, что от него осталось.       — Хочешь меня убить? — спросило существо голосом Мины. — За эти отнятые жизни?       Она голой ступнёй прижалась к холодной щеке господина Амацуки и чуть надавила, боднула, из-за чего голова трупа безвольно проехалась по полу.       — Зря, — рассмеялась звонко, а потом посмотрела исподлобья. — Этот кусок тупого дерьма сунул в эту девицу камень против её воли. Взял, разрезал вот здесь по живому…       Лжемина оттянула хлопковую ткань серой майки и продемонстрировала ровный вертикальный надрез от впадины на сходе ключиц до нежного места между упругими грудями, в котором сиял, сумрачно переливаясь, красный камень. Молодая кожа обросла вокруг него идеальной овальной оправой. Выглядело почти красиво, по-извращённому драгоценно.       Существо продолжило, щёлкнув зубами, как ухвативший добычу волк:       — Его жизнь и грязи под ногтями не стоит. Так что мне было ни капельки не жаль перемалывать его лёгкие и печень в труху.       Девушка брезгливо пнула мёртвое тело.       — Мне? Это кому? — спросил Годжо.       Он стоял у массивных дверей в оружейную, где каких-то пять часов назад был вместе с Миной. Настоящей Миной. Они разошлись поздно вечером под пение неумолкающих цикад. По распоряжению Сеиджи, комната, в которую определили Годжо на ночь, находилась в противоположном конце коридора от комнаты Мины. Старик туп до безобразия, если решил таким образом устроить демонстративную порку и наказать их с Миной, прикрывая вредность приверженностью приличиям. Будто не он говорил про дочь, как про вещь. Как про испорченный товар.       — А ты угадай, — фыркнуло то, что сейчас сидело в теле Мины.       Годжо молчал. Глаза ярко светились в полумраке оружейной. Его нутро было на грани того, чтобы отключиться и действовать исключительно на инстинктах заклинателя — если перед тобой проклятый дух, то изгнать. Если враг, то убить. Если нуждающийся в помощи — помочь. Проблема заключалась в том, что Сатору не знал, что из всех возможных вариантов применимо к сущности перед ним. Разум его, обычно холодный, готовый к любым неожиданностям и быстро находящий решения даже из самой сложной ситуации, метался в тесной клетке черепной коробки, не находя выхода из внезапно расцветающего красным ада. Последний раз Годжо чувствовал себя подобным образом, смотря на удаляющуюся спину Гето Сугуру, постепенно теряющегося в шумном море людской толпы.       Но воспоминания о прошлом сейчас делу не помогут.       Холодная ярость, что нахлынула на Годжо сильной волной, тут же отпрянула назад, будто испугавшаяся огня волчица, но не затихла. Заклинатель задвинул её на задний план, на потом. Эмоции выключить. Голову включить и во всём разобраться. Шаг за шагом. Эта тварь всё равно никуда не денется. Годжо просто не позволит.       — Не хочу, — сказал Сатору.       Лжемина раздражённо щёлкнула языком. Ей не понравилось явное намерение не начинать игру.       — О, великая праматерь, да ты скучен! А мне казалось, будет весело, — надулась она. — Твои кишки наматывать на кулак будет совсем неинтересно.       Драться с ней нет никакого смысла. Сатору может её заломать, но перебудит всё поместье. В таком случае, то, что Амацуки Мина больше не являлась собой, а стала сосудом для древней сущности, станет известно не только обитателям родового, отнюдь не птичьего гнёздышка Мины, но и старейшинам. Система оповещения работала быстро. Один звонок и всё, не будет времени, чтобы выяснить, находится ли душа Мины в её собственном теле. Отправят в техникум под замки и печати, прикидывая, когда лучше устроить казнь.       Годжо ведь обещал, что ничего не случится. А сам проснулся лишь тогда, когда перестал чувствовать проклятую энергию невесты. Каких-то десять минут. И вот результат.       Годжо пригляделся. Кровавый узор под стулом напоминал те печати, что были на талисманах наёмников, попытавшихся похитить Мину. Значит, она не могла применить технику Лун, когда всё произошло? Понимала ли Мина вообще, что творится? И как господин Амацуки Сеиджи выманил дочь сюда? Вопросы важные, но сейчас не имевшие никакого значения. Годжо нельзя было расслабляться. И отпускать Мину от себя тоже. Ошибка, которую он непременно исправит.       Но как?       — Чего же ты на меня не кидаешься, чтобы выпустить эти самые кишки? — спросил Годжо, улыбнувшись. — Ты же древнее зло. Сильное и желающее повеселиться.       Девица сверкнула на него глазами.       — Сказала же, будет скучно.       — Или сложно? — приподнял бровь Годжо. — Ты ведь и днём, пока была камнем, не могла до меня достучаться, преодолеть бесконечность. Неужели думаешь, что обретя тело, сможешь? Учти, Мина уступает мне во многом, пусть и сильная.       — Как трогательно, ты в неё веришь. Я сейчас заплачу, — оскалилось существо и провело по щекам указательными пальцами, имитируя дорожки слёз. — Такая драма, она в плену чудовища, а он могучий воин… что не смог её спасти. Неужели всё, что говорили про шестиглазых, ложь? И отпрыск клана Годжо — слабак?       — Так ты поняла, кто я, поэтому даже не пытаешься вступить в бой.       Провокации засевшей в теле Мины сущности, выглядели дешёвыми. Пусть забавляется, если хочет. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не пыталось навредить Мине. А эта тварь пока не пыталась. Она была осторожной. Но лишь потому, что знала — соотношение сил не в её пользу.       — Не обольщайся. Трудно не понять, кто ты, — фыркнула Лжемина. — Даже при всём своём желании убить тебя, я не настолько безумна, чтобы нападать на потомка великого Сугавары-но Митидзанэ. Заклинателей с его кровью трогать опасно. Моя мать была свидетельницей его изгнания. А ещё бесславной кончины, после которой на землю обрушились страшные несчастья.       Годжо мысленно отметил слово «мать». Заклинатель уже понимал, что имеет дело с сущностью лисьего камня, для которого стала сосудом Мина. Но вот с кем связан сам кицунейши, только предстояло выяснить.       — Как тебя зовут? — спросил Годжо.       Сущность удивилась. Нахмурилась озадаченно.       — Я Юность, Зрелость и Старость. Рождение, Жизнь и Смерть.       — Какое длинное имя, а покороче есть? — спросил Годжо, а сам уже нащупал догадку.        В пафосе фразы крылось зерно. Его постоянно работающий мозг подкинул сумбурно и быстро оформленную в куцую, но значимую на фоне происходящего зацепку. В теле Мины засел один из тёмных ликов падшей триединой богини. Божество в трёх воплощениях, будь то мужское или женское, встречалось в культурах разных народов. Каждый носил эти мифы и предания либо как достойный опоры камень, либо как выжженное на коже клеймо. Дева, жена и старуха. Дочь, мать и прамать. Юность, Зрелость и Старость. Рождение, Жизнь и Смерть.       Поговаривали, что у великого бога луны Цукиёми-но Ками была дочь, дева, что воплощала в себе цикл жизни небесного светила до трёх стадий: рождение, процветание и увядание. Но о том, что она пала, в священных текстах и в Кодзики упоминалось лишь мельком.       — Ты слишком спокоен для того, у чьей девки могут вырвать сердце, — бросила Шики.       Она вела себя, как ребёнок. Да, с некоторыми оговорками и поправкой на демоническую сущность утратившего своё благородство божества, но всё равно было в поведении Шики что-то непосредственное, детское, присущее юности, но никак не древней, прожжённой тяжестью вековой жизнью и навидавшейся человеческой глупости высшей сущности. Капризная, любящая играть, не терпящая отказов химэ, наделённая силой и идущая на поводу только у своих прихотей.       Подобных людей ему приходилось наблюдать довольно часто — дети, запертые в телах взрослых. Их развитое тело, даже развитый ум мог превосходить любого человека старшего возраста. Однако, эмоциональный интеллект оставался на уровне либо маленького дитяти, либо подростка. Несмотря на взрослые речи Шики и попытки казаться древней опасной сущностью, искушённой и всезнающей, она, по сути, именно злой подросток.       Годжо против воли расплылся в улыбке. Он ведь сенсей, он с такими детьми работает. И они не шибко-то отличаются от злобных демонов и демониц, особенно по утрам, в дождливую морось, на изгнании проклятых духов высокого ранга где-нибудь у чёрта на рогах в пригороде Токио.       — Так что, есть покороче?       — Шики, — представилось оно.       — Предыдущее было получше, а эта как у псины.       Губы изогнулись в злой полумесяц. Та, что назвалась Шики, громко, даже капризно фыркнула.       — Какой идиот будет называть пса в честь смерти?       — Ну, тебя же кто-то назвал.       Шики вспыхнула жгучей яростью, как мгновенно зажжённая спичка. Осмотрелась бегло. Годжо не сразу понял, что она собралась делать. У босых ног валялся ритуальный кинжал пхурба. Видимо им и делали надрез на теле Мины, чтобы вставить туда лисий камень. Шики ловко подхватила его. У неё было гибкое и проворное тело, как у куницы. И невероятная скорость. Не удивительно, почему опытный заклинатель Сеиджи так быстро отбросил коньки. Просто не успел среагировать. Не увидел молниеносных движений.       Но Годжо видел всё.       Бледные пальцы взметнулись вверх, и кинжал едва не вонзился в бедро Мины. От колотой раны спасла реакция Годжо. Он перехватил руку с пхурбой, оказавшись рядом с Шики в один широкий бросок. Та от разницы в росте и силе дёрнулась шарнирной марионеткой, поднятой за прозрачные нити. И, злобно шипя, не удержалась на ногах. Упала на пол, неловко потащив за собой Годжо. Тот успел выставить руку вперёд. Ладонь, окутанная в бесконечность, упёрлась в окровавленный пол. Шики оскалилась и резко подняла руку, а потом согнула указательный палец, положив на него большой.       И прежде чем Годжо сообразил, что она собралась делать, послышался хруст ломающейся кости.       Сатору перехватил её за второе запястье, сжав руку так, чтобы кисть не могла двигаться. Он давно начал замечать, что абсолютно не выносит, когда Мине больно и плохо. Будь тут замешана хоть физиология, хоть эмоции. Особенно в последнее время, когда Сатору не мог ей помочь при всех своих талантах — выдернуть с корнем мучительные полгода с момента смерти дедушки и конфликта с семьёй.       Но ведь его невеста — заклинательница. Заклинатели сталкиваются с болью любой масти каждый день. Это их неизбежная рутина, испытание на прочность и тренажер для силы духа, пока он в теле. Чтобы пройти все уровни до конца, надо быть разумным безумцем. Иначе бесконечное число схваток быстро прекратится, а запасных жизней магам никто не завёз. Мина была настоящей заклинательницей, сильной, разумной безумицей. Но Годжо видимо что-то упустил. Что-то, что привело к событиям сегодняшней ночи. Возможно, переоценил Мину? И сейчас…       — Вот это взгляд, — присвистнула Шики. — Как ещё прикажешь развлекаться? Не на твои же скучные вопросы отвечать? Буду бесконечно ломать ей пальцы один за одним, чтобы она чувствовала каждый перелом, каждое смещение косточки.       Шики заметила тень, промелькнувшую на лице Годжо. Запрокинула голову и расхохоталась. Но зловещий смех, отдающийся от стен оружейной, быстро прервался. Стоило Сатору тихо позвать:       — Мина…       Шики вздрогнула. Глаза её распахнулись.       — Что ты делаешь? — бросила она свирепо.       — Мина, я знаю, что ты там, что ты меня слышишь, — Годжо проигнорировал Шики.       Та забрыкалась, завозилась сильнее.       — Не смей. Нет там никого! Её душа умерла, умерла!       Сатору пришлось сдавить запястья сильнее и подмять тело Мины под себя, чтобы лишить Шики возможности двигаться. Надо было, чтобы Мина его услышала. Её душа ещё там, внутри тела, захваченного древней сущностью. Годжо понял это, когда Шики произнесла на первый взгляд маловажную фразу «чтобы она чувствовала каждый перелом, каждое смещение косточки». Какой резон Шики ломать себе пальцы, если боль будет чувствовать лишь она? Значит есть кто-то ещё, кому будет больно и плохо от действий Шики. И она навряд ли блефовала. Эта сущность и правда подросток, пубертатная язва, но боится Годжо, как дикий зверь боится огня. Поэтому так быстро выдумать уловку не смогла бы.       — Мина, ты сильная. Неужели дашь какой-то твари занять тело, принадлежащее только тебе? — спросил Годжо.       Душа Мины сильная. Маг, овладевший расширением территории, не мог быть слабым. Он познал себя. Это есть высшая ступень магии. Вершина, которую дано увидеть далеко не всем заклинателем. Мина недавно овладела ею. Как раз в период злополучного полугода, будто пропустившего их отношения и саму девушку через мясорубку.       — Столь убогие речи, ты серьёзно? Звучишь как наивный мальчишка! Это так нынче оскудел род великого Сугавары-но Митидзанэ?       — Ты столько прошла. И ради чего? Чтобы всё именно так закончилось?       Шики почти выбилась из сил, пытаясь освободиться. Она злилась. Но не могла извернуться и укусить. Не было козыря в рукаве, чтобы применить против шестиглазого носителя техники клана Годжо.       — Если ты вернёшь её, то я изведу паршивку. Она не сможет ни есть, ни спать, в итоге сама взмолится, чтобы ты её убил. Не смог уберечь! Так хоть облегчишь страдания.       — Мина, возвращайся ко мне.       Глаза Шики испуганно распахнулись. Наполненные внезапностью кошмарного осознания — над ней берут верх, вытесняют. С губ сорвался короткий, сложно различимый крик. И тело Мины выгнулось. Голову запрокинуло назад, открывая бледную тонкую шею. Годжо с отстранённым ужасом заметил, что кожа совершенно белая, бледнее самой дорогой рисовой бумаги. И тонкие синие вены под ней смотрелись почти чёрными. Но потом шесть глаз перестали чувствовать сущность, назвавшую себя Шики. А затем и сам Сатору увидел, что вместо карминовых глаз в потолок устремили растерянный взгляд зелёные, полные благородного малахита и слёз. Ресницы быстро затрепетали. Мина заморгала, не понимая, где она находится и что происходит. А потом посмотрела на Годжо.       — Сатору… что… — прошептала она удивленно и тут же скривилась, простонав:       — Больно…       — Где? — Годжо отпустил её запястья, заметив, как распух сломанный палец.       Оглядел Мину бегло. Он не причинил ей сильного вреда в короткой потасовке. Не придавил, навалившись сверху, потому что их тела разделяла бесконечность тонким слоем. Только измотал. И на запястьях останутся синяки, которые Мина легко залечит с помощью своей проклятой техники. Но сейчас надо было не об этом думать.       — Везде, — задышала она тяжело. — В груди… особенно… будто… осколок…       Она потянулась рукой к грудной клетке. К лисьему камню. Но Годжо мягко отстранил девичью ладонь своей, не дав коснуться мерцающего осколка чужой души.       — Что… Сатору, что… случилось? Почему мне так больно? Почему в груди жжёт?       На лице вмиг застыла маска осознания. Мина прошептала одними губами с тихим ужасом «я её слышу», заставив Годжо напрячься.       — Я убила… отца… Я убила… папу…       Дрянь Шики показала ей то, что она сделала с Сеиджи и Ёндеме.       Годжо бы остановить Мину от зарождающейся внутри отчаянной скорби. Особенно по отцу, сотворившему с ней такое. Он есть ракшаса, истинный демон в обличии человека. Такие не заслуживают, чтобы по ним лили слёзы. И даже Победоносный не смог бы его простить, потому что прощает лишь дважды. А Сеиджи свой лимит исчерпал уже давно.       Раздался рваный выдох Мины. Тихо, захлёбываясь в собственном бессилии, она сжала кулаки, будто пытаясь зацепиться хотя бы за что-то. И плевать на сломанный палец и плохо шевелившиеся запястья. Годжо замер в растерянности. Он никогда не видел, чтобы Мина плакала. Никогда. При нём такого точно не случалось. А Мина не лила слёз и без него. Потому что с детства привыкла: заплачешь — получишь оплеуху. И никакое заступничество не спасёт. У Сеиджи тонкая, аристократичная рука была не по-аристократичному тяжёлой и била больно, наотмашь. Да, была.       — Мина…       — Нет-нет-нет, не говори ничего, не говори ничего, — шептала она беззвучно, словно лишилась голоса.       — Это не ты убила отца. Его смерть не твоя вина, как и то, что с тобой случилось, — попытался успокоить Годжо.       «Это моя вина» — осталось не произнесённым.       Мина зарыдала в голос.