Невеста шестиглазого бога

      Иногда Мегуми снилось, как его пожирают тени. Не обволакивают плотным коконом, укутывая в непроглядную темноту, а раскрывают широкие бездонные пасти и захватывают его тело целиком. Это не было похоже на момент, когда резко выключается свет или крепко-крепко зажмуриваешь глаза, чтобы не видеть нечто ужасающее. Это не было похоже ни на внезапные объятия матери, ни на редкие удушающие объятия отца, ощущения от которых мальчик ещё очень смутно помнил. И если первое вспоминалось с тоской, то второе с глухой, тупой яростью, хотя должно было с безразличием.       Так было до гончих. После их появления кошмары сами оказывались растерзанными и съеденными. Но с недавних пор они снова вернулись. И Мегуми просыпался в горячке. Потный и злой — злее обычного — он, измотанным в погоне за нормальными снами разумом понимал, что происходит. Его силы множились и росли, как множатся и растут за окнами звёзды в ночном небе. Дурные сновидения были своего рода реакцией его организма потомственного заклинателя, как реагирует иммунная система на попавшую внутрь заразу или загнанный под кожу инородный предмет, со временем начинающий гноиться в ране.       Сегодня тьма только успела раскрыть беззубый рот, но не проглотила Мегуми. Он подскочил в кровати до уже привычного, но оттого не менее мерзкого завершения сна. И увидел в ногах Куроо. Кот смотрел на тяжело дышащего ребёнка невозмутимо.       — Ты в курсе, Куроо-сан, что человека нельзя пугать после пробуждения? — сказал Мегуми, поправляя футболку и морщась от ощущения прилипшей к коже ткани.       — Значит, я напугал тебя больше, чем дурной сон? — спросил кот, встав на четыре лапы и сладко потянувшись.       — С чего ты взял, что это был дурной сон? — сморщил нос Мегуми, понимая, что придётся переодеваться.       — Нетрудно догадаться, — промурлыкал Куроо, подойдя к Мегуми.       Кот потёрся о руку мальчика гладкой шерстью. Длинный крепкий хвост коснулся острого подбородка и худого плеча. Потом Куроо развернулся и уже лбом потёрся о руку мальчика, напрашиваясь на ласку. Мегуми не сразу ощутил разницу во внутреннем состоянии, но потом резко осознал, что привычного противного послевкусия после пробуждения нет. Да и кошмаром это было сложно назвать. Так, намёк на лёгкий триллер с элементами мистики. Словно кто-то вместо гончих съел всё, что мальчику полагалось увидеть этой ночью.       — Ты опять сидел у меня на груди? — спросил Мегуми.       — Разумеется, — ответил Куроо. — Я не хочу повторения того случая.       — Это было всего раз, — пробубнил Мегуми.       — Не раз, судя по тому, как среагировала Цумики-чан, — Куроо сел перед Мегуми. — Не пойми меня неправильно, я понимаю, что в твоём возрасте такую силу контролировать очень сложно.       — Ты говоришь так, будто знаешь, о чём идёт речь, — ершился Мегуми уже больше по привычке.       — Знаю, я ел кошмары и у других заклинателей*, — ответил кот.       — Ел? — удивился Мегуми.       — Да, мы, коты, на многое способны, чего вы, люди, не можете и не замечаете, — Куроо смотрел на мальчика, не отводя взгляд. — В таком юном возрасте у многих сильных заклинателей во время сна или другого бессознательного состояния силы могут, как бы это сказать поточнее, выплеснуться через край.       — Но не у многих адские гончие вырываются наружу и пытаются закусить всем, что движется, — сказал Мегуми, вспоминая случай накануне и то, как за несчастной Цумики с котом в руках гонялись два здоровых адских пса.       Да, когда он первый раз их призвал, гончие были именно такого исполинского размера. Но стоило их приручить, как псы стали не больше болонки. И Сатору сказал, что они будут расти по мере того, как взрослеет и становится сильнее сам Мегуми. Но той ночью каждая из собак вернулась к прежним размерам.       — Ну, почему же? У кого-то псы, а у кого-то мертвецы по ночам оживают, — проговорил Куроо, тоже вспоминая один случай, но уже со сроком давности в несколько лет и более ужасающими последствиями.       Если, разумеется, рассматривать категорию «менее ужасающих», как возможность быть съеденными адскими псами вместо голодных, пробудившихся от вечного сна по вине Мины трупов.       — Мертвецы?.. Погоди, кто-то мертвецов по ночам неосознанно оживлял? — спросил Мегуми.       В такие минуты в нём можно было разглядеть простого ребёнка с вполне здоровым любопытством, а не угрюмого взрослого, запертого в теле щуплого мальчишки, пусть и подростка.       — Давай опустим подробности столь непривлекательной сказки на ночь и поговорим о другом, — Куроо сделал вид, что рассматривает собственные когти, включив умудрённого опытом старца. — Давай лучше поучимся контролировать твои силы, чтобы все в доме спали нормально.       — Какой заботливый кот, — сказал Мегуми.       — Ну-ну, молодой человек, не показывайте зубки, — деловито заметил Куроо. — Удивительно, что этот умник Годжо не научил тебя такому важному для заклинателя трюку.       — Он меня учит, когда свободное время есть, — нахмурился Мегуми, ощутив в себе странный и, надо отметить, внезапный порыв защитить своего горе то ли родителя, то ли наставника, то ли головную боль.       — Да-да, я понял, — махнул хвостом Куроо. — Он занятой. Из-за чего голова у него износилась и продырявилась.       — Всё ещё дуешься за то, что он забыл тебя здесь? — догадался Мегуми.       — Не дуюсь, а периодически напоминаю причину, из-за которой моя совесть будет чиста перед хозяйкой, когда свершится сладкая месть, — пояснил Куроо.       — Тебе у нас не так уж и плохо, — сказал Мегуми.       — Да, когда не пытаются сожрать адские гончие, — усмехнулся Куроо, на что Мегуми снова насупился. — Ладно тебе, молодой человек, не думай, что я жалуюсь. Мне действительно у вас хорошо. По крайней мере, вы с Цумики мне нравитесь больше, чем остальные дети, которые таскают меня всюду, словно плюшевую игрушку; обнимают так, словно хотят придушить; дёргают за хвост, усы и уши; вырывают шерсть, пытаются во что-то нарядить или накормить куличиком из песка.       — А ты опытный, — усмехнулся Мегуми.       — К сожалению, — вздохнул Куроо. — Но я на человеческих детёнышей не сержусь.       — Не похоже, что по доброте душевной, — Мегуми слез с кровати и стянул футболку.       — Некоторые из них просто не знают, как выразить свою любовь по-другому, — сказал Куроо, спрыгнув на пол следом. — И поэтому берут в охапку и тискают.       — По твоим словам выходит, что Сатору большой ребёнок, — заметил Мегуми, отодвигая дверцу шкафа.       — А ты сомневался? — спросил Куроо.       — Нет, — сказал Мегуми и замер перед полками с одеждой, глядя в одну точку.       Куроо заметил перемену в настроении мальчика и сел рядом, обвив хвостом лапы. Тяжело, совсем по-человечески вздохнул.       С тех пор, как его оставили у немногочисленного семейства Фушигуро, от Мины и Годжо почти не было вестей. Не то чтобы Шестиглазый сильно волновал кота, но он был с его хозяйкой, а хозяйка для Куроо важнее прочих, если не всех. Годжо, разумеется, звонил два или три раза. Один, чтобы попросить Мегуми приглядеть за котом до утра. И второй раз попросил приглядеть, но на гораздо больший срок. А третий — уже на неопределённый срок, пока не решатся некоторые трудности. Какие именно, Годжо не сказал, как бы Куроо за спиной Мегуми не был изобретателен на ругательства и требования сообщить, что случилось и в порядке ли Мина. Сильнейший маг соизволил ответить только на последний вопрос, сказав, что госпожа Амацуки цела и невредима.       — Врёт, — переглянулись тогда Мегуми и Куроо, прекрасно понимая, что Годжо им что-то не договаривает.       Сейчас же, кроме перевода денег, от этого обалдуя не было вестей, что в конец подтверждало догадку: случилось что-то серьёзное. Но ни Мегуми, ни Куроо вмешаться не могли. Выяснить правду тоже было затруднительно, хотя чаша терпения, в коктейль к которому примешали равные доли неизвестности с ожиданием, уже была до краёв наполнена.       — Я надеюсь, у них всё хорошо, — сказал мальчик.       — Я тоже, — тяжело вздохнул чёрный кот.       Обоим в это почему-то слабо верилось.

—⋆˖⁺‧₊☽◯☾₊‧⁺˖⋆—

      Здешние места были пропитаны древностью. Но не той величественной, вызывающей уважение к местной истории и нынешним обитателям. Годжо чуял вонь старейшин отсюда. Её не перепутаешь ни с чем. И несло даже не старостью, затхлостью и снадобьями от артрита с какой-нибудь зверюшкой, которой не повезло оказаться на какую-то свою составляющую лечебной. В самой старости не было ничего, что бы могло вызывать то отвращение, которое испытывал Годжо при виде начальства. Тут вонь другая, состоящая из более резких смесей, годами киснувших в консервативных, забитых страхами, требухой и глупостью бочонках, которые почему-то называли головами мудрейших.        — Ты как? — спросила Сёко.       Её голос в трубке звучал устало.       — Ты обо мне беспокоишься? — ответил Годжо, шагая мимо сада, раскинувшегося на подступах к храму старейшин.       Сатору знал, что Сёко закатила глаза.        — Не от всего сердца, — хмыкнула она.       Годжо представил, как девушка сидит в рабочем кресле, закинув ногу на ногу, и курит. Наверняка, уже не первую за утро сигарету.       — Ты ведь не в курсе, по какому поводу внеплановое собрание? — уточнил Сатору, вспоминая, как до него пытались дозвониться ассистентов пять, пока не позвонил сам директор Яга.       Годжо было не до старейшин и их шавок в разгар поисков Мины. Да и его рабочие обязанности никто не отменял. Проклятые духи сами себя изгонять не собирались. Но на звонок Масамичи нельзя было не ответить.       Старик сказал, что дело срочное и в подробности вдаваться не стал. То ли не знал их сам, то ли не хотел говорить, чтобы Годжо не нашёл повод отвертеться. Любое пересечение с начальством для него большой напряг. А избегать их иногда было необходимостью, нежели прихотью. Хотя и прихотью тоже. Годжо для этих замаринованных змей, мнящих себя небесными драконами, сдерживающий фактор. Его бы на поводок взять. Да не находилось повода.       Совет действительно проводил совещания, на которых далеко не всегда требовался Годжо. Но сегодня его присутствие было крайней необходимостью. На этом сборище старинных артефактов из музея древностей.       — Нет. Мне директор тоже ничего не сказал, — ответила Сёко. — Ты проверил тот адрес, что дал тебе этот… как его там?        — Лин, — напомнил Годжо.       — Этот Лин, — повторила Сёко.       — Я отправил туда человека, но он скатается за зря. Наводка, что дал мне торгаш, пустышка, — сказал Годжо.       — С чего ты взял? — спросила Сёко.       — Это же очевидно, — усмехнулся Годжо.       — Не лопни от самодовольства, — буркнула в трубку Сёко.       — Постараюсь, — пообещал Сатору.       Сёко вздохнула.       — Совсем нет предположений, куда Мина могла податься? — спросила она.       — Я проверил все места, куда она могла пойти в тот же день, — ответил Годжо. — Её квартиру, подружку не-мага, бывших семпаев, одноклассницу и кохаев по колледжу, Моро, даже к Лину пошёл…       По черепице изогнутой крыши храма, в который вели ступени, бегали солнечные зайчики. День вообще выдался погожим для того, чтобы портить его неприятными встречами.       — А в ордене Кагэн-но-цуки был? — в голосе Сёко помимо вопросительных ноток слышалась ещё и уверенность, с которой взрослый говорит ребёнку прописные истины.       — Даже то, что Мину в ордене считают «сестрой», верхушка Кагэн-но-цуки не стала бы рисковать и укрывать у себя сосуд лисьего камня. Орден пусть и не подчиняется старейшинам, держась особняком от общего котла, но воевать ни с советом, ни с великими кланами в открытую не желают. Плюс, что там, что там есть старик Эномото. Он давно заинтересован в ослаблении ордена и подчинении его себе. Так что никто бы так рисковать не стал, — сказал Сатору.       — Даже сестра Куран? — спросила Сёко.       — Помяни чёрта, он и появится, — Годжо остановился.       — Что-что? — не поняла Сёко. — В чём дело?       — Я перезвоню, — сказал Годжо и нажал отбой.       У подножья широкой лестницы, ведущей к вратам тории, стояла Куран Сакура. Её высокая фигура в чёрном ярко выделялась в обилии зелени и серого камня, пропитанного древней магией и охрой дерева. И в то же время на удивление лаконично вписывалась в общую картину. Шинигами, пришедший по чью-то душу. Только адских бабочек с чёрными крыльями вокруг не хватает.       Годжо подошёл ближе. Сакура только кивнула в знак приветствия.       — Ты сюда навряд ли на солнышке греться приехала, — сказал маг вместо приветствия.       — Я здесь по делам, — ответила на подначку Сакура.       —Какие дела здесь могут быть у той, кого старейшины никогда не потерпят даже в качестве… а качестве кого ты, здесь, кстати?       — Сопровождающего, — ответила сестра Куран.       — И кого сопровождаем? — спросил Годжо.       Его и правда удивило присутствие адептки ордена, который совет старейшин совсем не жаловал, но с которым приходилось считаться. Тем более, что Сакура далеко не последнюю роль играет в иерархии сестёр, если не одну из ведущих. Серый кардинал матушки-настоятельницы. Огненную заклинательницу вообще здесь на дух не переваривают и не только из-за откровенно сучьего характера. Ей только и могли позволить находиться рядом со святилищем старейшин в качестве всего лишь сопровождающего. Но кого? Эномото? Да Куран скорее сама отсечёт ему голову, чем будет следить, чтобы это не сделал кто-то другой. Тогда кого необходимо было сопроводить? Какую-нибудь сестру из ордена охраняет? Вряд ли. Ни один из закостенелых консерваторы в стенах этого храма не позволит присутствовать на собрании женщине.       — Не трать время, Годжо-кун, тебя ждут, — Сакура не ответила на вопрос.       Годжо хмыкнул. Действительно. Зачем спрашивать то, на что сам вот-вот узнаешь ответ. Он ещё раз окинул взглядом Сакуру. Шесть глаз ничего подозрительного не увидели. Что удивительно, сестра Куран была безоружна. Но с другой стороны, зачем оружие той, кто может обратить окружающие их пейзажи в горстку пепла.       Годжо начал подниматься по ступеням наверх, но тут почувствовал острый, похожий по ощущениям на бритву, взгляд.       — Твоя спина всегда открыта для удара, Годжо-кун, — сказала Сакура.       — Кто осмелится меня в неё бить? — усмехнулся Сатору. — Это глупо, нападать на того, к кому даже приблизиться не сможешь.       — Глупцам везёт чаще всего.       — В любом случае, удар в спину для меня не страшен.       — Страшен может быть не сам удар, а философия, с которой ты его примешь. Либо как урок, либо как предупреждение. Либо как предательство.       — Если есть что сказать, говори прямо, — Сатору бросил взгляд на неё из-за плеча.       Сакура смотрела в ответ молча, с выверенным спокойствием буддистского монаха. Её слова насторожили, хотя должны были раздражать. Это будто хорошо запакованное гнилое пирожное по скидке. Хотя нет, таблетка от глистов, которой хозяин пытается накормить своенравного кота, запрятав горькую гадость в кошачье лакомство. Полезно и важно, но глотать всё равно никто не собирается. А надо бы.       Впереди показались врата тории, выкрашенные в насыщенно-охряный. Годжо прошёл через них по середине. Поднялся по ступенькам. Служащий монах почтительно поклонился и открыл храмовые двери. Уже отсюда, с порога, прежде, чем в поле зрения показались злосчастные ширмы старейшин, на душе заскребли кошки. Потому что Годжо ощутил слабую ауру знакомой проклятой энергии, исходившую от стройной фигурки в одеянии мико. Не стандартном бело-красном, а наряде, что носили лишь жрицы особого положения, служившие в ордене Каген-но-цуки, будущие матери-настоятельницы: красное, словно кровь, хаори и чёрные, как ночь, хакама.       «Да быть не может», — пронеслось в голове у Годжо, когда он увидел серебряные волосы, собранные в небрежную косу.       Из светлых прядок на боку выглядывала часть аккуратного уха с металлическими серёжками, ловившими скудный свет в храмовом зале. Хрящик Мина проколола, когда ей исполнилось четырнадцать. Проколы заживали бы долго, не примени она тогда манипуляцию живой плотью и не ускорь тем самым процесс восстановления. В кругу света стояла она. Та девчонка, что бегала от Годжо почти неделю, сейчас находилась на расстоянии вытянутой руки. Пришла сама. И к кому? К тем, кого так ненавидит и с чьим мнением едва ли готова считаться.       Сатору подошёл ближе, не сводя глаз с Мины. А она не взглянула в сторону жениха. Даже головы не повернула. Сатору всё смотрел и смотрел, то ли наплевав, то ли забыв, что сейчас находится в окружении старейшин. Поднёс руку к плечу, но девушка одёрнулась, не дав коснуться пальцами даже красной ткани.       — Не стоит, Годжо-сан. Это лишнее, — сказала Мина.       «Твоя спина открыта»— пронеслось в голове.       «Страшен может быть не сам удар, а философия, с которой ты его примешь»       «Либо как урок, либо как предупреждение. Либо как предательство»       Сознание Годжо, начавшее неметь от шока, дёрнулось, подобно псу, стряхивающему с себя воду. Мозг заработал быстро, не давая липкому непониманию расползтись в груди и сдавать горло. Отравить здравый рассудок. Шестерёнки в голове завертелись, заработали, выстраивая логические цепочки и предположения. Но звенья каждый раз либо лопались, либо вовсе не подходили друг другу.       — Раз уж все в сборе, полагаю, можем начинать собрание.       Сатору чувствовал, как взгляды впились в них, выискивая уязвимое, открытое для ножей место. Появилась ли брешь в доспехах его души. Творилось что-то совсем непонятное. Годжо не чувствовал в Мине мощи лисьего камня, будто того и не было никогда. Даже остатков его проклятой энергии, тянувшихся лёгким шлейфом за Миной, не наблюдалось. Но будто бы не было сил и самой Мины. Только лёгкий шлейф техник Четырёх проклятых лун. Как от аромата духов. Да, такие бы продавали в аду. И название подстать.       Если Годжо не чувствовал лисьего камня, то старейшины и подавно. Навряд ли она от него избавилась. Скорее нашла способ обхитрить их всех, а сейчас просто играет спектакль.       Спектакль. Выходит, это представление? Для выводов нужно больше информации. Поэтому придётся построить из себя вынужденно-заинтересованного слушателя. Да и не вынужденного вовсе, если посмотреть правде в глаза.       — И что, — начал Годжо серьёзным голосом, — здесь происходит.       — Что видите, — сказал один из старейшин.       — Я вижу только то, что моя невеста стоит в окружении ширм, за которыми сидите вы и пялитесь в ожидании. Как падальщики перед куском мяса.       — Каждый раз твои дерзкие речи переходят всякие границы! — это был другой старейшина.       Голос доносился справа. Годжо уже привык к обмену любезностями с начальством. Но в этом уравнении никогда не было переменной в лице Мины. У старейшин за ширмами действительно изменилась аура. В воздухе повисло предвкушение.       Слово взял настоятель Эномото.       — Сейчас не время препираться, почтенные. Мы собрались здесь, чтобы решить сложный вопрос.       — Какой? — спросил Сатору.       — Расторжение вашей помолвки и службы Амацуки-сан в храме Кагэн-но-цуки в качестве будущей матери-настоятельницы.       Годжо покосился в сторону Мины. Вот оно что. Она требовала такого же спектакля от него, но поскольку Сатору отказался, решила самостоятельно осуществить план. Понимать происходящее не стало проще, но зато картинка приобретала узнаваемые черты.       — Даже так, — его губы растянулись в злой полумесяц. — Это не должен решать совет.       — Почему же не должен. Ваш брак одобрился нами по просьбе глав ваших же кланов, — сказал другой старейшина. — Так что…       — Это было восемь лет назад. И мой отец никогда не был главой клана, он лишь замещал меня. Сейчас изменилось многое, — перебил старика Сатору.       — Да, это так, Годжо-кун, — вновь заговорил Эномото. — Сейчас действительно всё изменилось. Амацуки-сан поведала мне свои беды и то, как её угнетает положение твоей невесты. А расторгнуть помолвку заключённую вашими семьями сейчас весьма затруднительно. Со стороны клана Амацуки не осталось никого, кто бы мог разрешить эту проблему. Предыдущий глава мёртв, Амацуки Сеиджи мёртв, а нынешний глава Амацуки Тайра находится в душевном смятении и трауре, чтобы принимать столь серьёзные решения. Интересы Амацуки Мины на данный момент могу представлять только.       — И какие это интересы? — Годжо повернулся к Мине.       Он уж точно знал, что всё происходящее здесь одна большая игра. Но Мина вела себя так, будто нет. Холодно, с надменностью, но смирением благородной госпожи. Это была чужая, совершенно незнакомая Сатору молодая женщина.       — Я хочу служить в ордене Кагэн-но-цуки под началом старшей сестры Куран и настоятеля Эномото, — сказала Мина. — Хочу посвятить свою жизнь культу Растущих лун. А не быть обузой для сильнейшего.       — Это очень смелые слова для молодой барышни, — скрипучий голос раздался за ширмой слева. — Слишком умные и взвешенные. Хотя, мы понимаем. Годжо тяжело выносить. Тут даже обезьяна поумнеет. Так его тень давит на всех.       — Но вот почему-то когда требуется разобраться с тяжёлой проблемой, ни мой характер, ни моя «давящая тень» вам не мешает, — усмехнулся Годжо.       — Да приструните уже этого зарвавшегося мальчишку! — не выдержал кто-то.       — Тише-тише, почтенные, — поспешил успокоить всех Эномото. — Я предлагаю дать слово Амацуки-сан.       Послышалось раздражённое цоканье. Они скорее начнут подражать Уроборосу, поедая собственный хвост, что напоминало бы больше акт аутофелляции, чем походило на загадочный и символичный процесс вечного и бессмертного. Здесь сидели исключительно консерваторы, рассматривающие женщин в качестве инструмента. Они, разумеется, всех, кроме себя, воспринимали исключительно орудием, но к женщинам отношение было совсем примитивным. Им нельзя было участвовать в политике и делах совета. Что-то не меняется никогда. Их функции сводились либо к гибели на миссии, либо на родовом ложе.       И Мина пришла сюда, прекрасно понимая, что её здесь воспринимают как придаток? Придаток к нему, к семье, к клану, к Эномото. Но никак не самостоятельную личность.       — Я уже говорила, что желаю посвятить свою жизнь служению в храме Растущих лун во искупление вины за смерть отца. Мы с Годжо-саном были в тот день в поместье и ничего не смогли сделать.       Это ощущалось почти как тот день в Синдзюку, когда Годжо смотрел в спину Гето и понимал, что их пути отныне и впредь разошлись. И пересекутся лишь тогда, когда одному из них придёт время умереть. Слова Сугуру тоже звучали, как какой-то бред. Годжо тогда именно так и казалось. Оглушительный, не имеющий под собой никаких оснований, больно жалящий бред. Который в какой-то момент и самому Сатору начал казаться правдой.       — Сколько скорби о человеке, который… — Годжо едва не сказал «чуть не убил тебя». — Относился к собственной дочери хуже, чем к вещи.       — О почивших нельзя говорить в столь пренебрежительном тоне! — снова говорящая ширма.       От их количества у Годжо вот-вот заболит голова.       — О мёртвых либо хорошее, либо ничего… — заговорил кто-то.       — Ничего кроме правды, — вновь перебил Сатору. — А правда такова, что в глазах Амацуки Сеиджи родная дочь ничего не значила. Так что отдавать жизнь на алтарь скорби по нему она не обязана.       — Ты себе не изменяешь, — повернулась к нему Мина.       — А должен был? — хмыкнул Годжо.       — Тише, молодые люди, тише, — сказал Эномото.       — Что за бесстыдство, — послышалось надменное кряхтение.       — Это возмутительно! Не смог спасти будущего тестя, так ещё и грязью его поливает!       — Не стоит судить так строго. Молодая горячая кровь и боль утраты слишком сильны сейчас, — сказал старейшина Эномото. — Мы должны быть снисходительными к юному сердцу и принять решение в пользу обоих.       — Не лучше ли оставить Амацуки-сан Годжо, учитывая слухи о их неподобающем до брака поведении…       — Они не имеют к обсуждаемому вопросу никакого отношения, — перебила старейшину Мина.       — Не мешай им, дай посмаковать подробности. Ведь у стариков всего два развлечения: распоряжаться чужими жизнями и копаться в чужом грязном белье, — сказал Годжо.       За ширмами раздалось забавное разнообразие возмущений: от чопорного цоканья до кряхтящего осуждения.       — Действительно, стоящая друг друга парочка не знающих своё место. Не лучше ли будет и впрямь развести их по разным углам, чтобы было уроком?       — Я не дам согласие на расторжение договорённости, — спокойно произнёс Годжо.       Заметил, как Мина поджала губы. А на что она надеялась? Что он согласится и отдаст её на растерзание этим псам? Или подыграет?       — Раз жених не даёт согласия, я считаю, что дальнейший диалог смысла не имеет. Оставим молодых разбираться самостоятельно. Это ширма слева.       — Мы не можем игнорировать желание Амацуки-сан, — сказал Эномото. — Поэтому вопрос про брак стоит отложить до лучших времён, когда скорбь по Амацуки Сеиджи уляжется в наших сердцах. Но, почтенные, давайте позволим девочке служить в храме Каген-но-цуки в качестве жрицы, пока Годжо-кун не изменит своего решения?       Вот же старая вонючая лиса. Как вопрос-то поставил. Не Мина передумает, а Сатору. Будто по-другому и быть не может. Эномото в ордене нужен свой человек, чтобы полностью захватить там власть. Мина его родственница — лучший вариант. А сами старейшины не упустят возможности подмять под себя сестёр и храм. То, что Эномото стал настоятелем там, было для них подарком. Сантименты, редко проявляемые матушкой-настоятельницей, сыграли злую шутку. Она взяла на служение сына своей давней приятельницы. Поговаривали, что не просто приятельницы, а очень близкой для себя женщины. Но сейчас это роли не играло. Запустив лису в курятник, она обрекла всех. Чему поздно спохватилась.       Атмосфера изменилась. Все будто бы обратили свой взор на центральную ширму, старейшина за которой молчал.       — Значит, решено. Помолвка остаётся спорным вопросом, но ваше служение в ордене Каген-но-цуки одобрено.       — Вы позволите мне уйти? — спросила Мина.       — Ступай, дитя.       Мина почтительно поклонилась и, развернувшись, зашагала прочь. Годжо повернулся, чтобы тоже уйти.       — Куда вы собрались? — раздалось гневное.       — Раз вопрос решён, моего присутствия здесь не требуется, — сказал маг и направился к выходу.       — Несносный мальчишка!       Годжо не слушал. Он вышел на улицу и окликнул Мину на ступенях. Та замерла, пусть и не сразу, а потом повернулась. Сатору хотел спуститься ниже. Но Мина произнесла:       — Не подходи.       Годжо остановился.       — Не хочешь объясниться, что за представление ты сейчас устроила? — спросил он.       — То, которое не смог ты, — ответила девушка.       — Дешёвый спектакль?       — Именно.       — Оно наверняка того стоило.       Мина покачала головой.       — Я всего лишь вынужденно подталкиваю тебя выполнять свои обязанности.       — Ты опять о том плане? — внезапно разозлился Годжо.       — Потише, просветлённый, здесь больше глаз и ушей, чем у тебя, — спокойно сказала Мина.       — Решила поставить перед фактом, значит, — понял Сатору. — Думала, что не сделаю по-своему, раз припрут к стенке?       — Это уже не имеет значения. Ты как не слышал меня, так и не слышишь. Шанс переиграть их был и ты его упустил. Теперь тебя могут взять на поводок, решив, что ты и впрямь во мне заинтересован. Так что пока не поздно, вернись и скажи им, что даёшь согласие.       Что значит и впрямь? Будто до этого не было ясно, что он её не оставит.       Годжо спустился на ещё одну ступень. Мина сделала шаг назад, но не слишком удачно. Оступилась. Годжо схватил её за локоть, стоя на две ступени выше, потом крепко ухватил за талию, чтобы не дать упасть. Краем глаза заметил, как дёрнулась сестра Куран, но осталась стоять на месте. Решила предоставить Мине разобраться самой. Сатору потянул её на себя, из-за чего ворот красного хаори немного расползся в разные стороны на запахе и открыл то место, где должен был виднеться красными переливами лисий камень. Но показался только выцветавший ровный рубец шрама. Мина упёрлась руками ему в грудь.       — Отпусти.       — Ты расшибёшь свою и без того дурную голову, — проигнорировал её отпор Годжо.       — Не твоя забота, — произнесла Мина.       Сатору одной рукой держал её за талию, чтобы не свалилась вниз кубарем, хотя уже чувствовал, что ноги Мины уверенно стоят на камне лестницы. Второй же заклинатель стянул повязку, заглядывая девушке прямо в глаза. На мгновение, всего на какую-то жалкую секунду по её лицу промелькнула тень сожаления, но потом оно снова обросло ледяной маской спокойствия.       — Отпусти, — повторила.       — Или что? — спросил Сатору.       Мина улыбнулась печально.       — Эномото-сан был прав, любви одного на двоих всегда недостаточно. Моих чувств совсем не хватило, чтобы ты хотя бы смог мне довериться.       Сатору растерялся. Нахмурился. Мина рассмеялась ему прямо в лицо. Потом протянула руку и большим пальцем осторожно разгладила морщинку между бровей, которые Годжо свел к переносице. Потом провела ладонью по гладкой щеке.       — И ты тоже был прав, любовь — это проклятие.       — Жалеешь, что полюбила меня? — Годжо хотел спросить другое, но вопрос вырвался непроизвольно.       — Я прокляла сама себя, выходит. Полюбила ослеплённого собственной силой.       — Ты знаешь лучше других, что это не так, — уверенно заявил Годжо.       Его спокойствие Будды тесно переплеталась с огненным вихрем непонимания. У великого не может быть имени, не может быть формы. Великое не обременено человеческим, плотским, примитивным. Даосская концепция, чтоб её. Но Годжо чувствовал и чувствовал многое. У него было имя и была форма. А ещё Мина. Она должна знать, что лучше него никто не справится, что с ним она была и будет в безопасности.       — Это из-за тебя, Сатору, меня чуть не убил родной отец. Из-за тебя я стала Сосудом для лисьего камня. Из-за твоей самоуверенности и гордыни. Ты обещал, что они не причинят мне вреда. А в итоге вышло иначе.       Годжо словно звонкую пощёчину дали.       — Сегодняшний навряд ли спектакль исправит ситуацию.       — Доверие мне всегда давалось тебе непросто, проще было самому всё сделать, притворяясь, будто и правда ценишь мою свободу, — сказала девушка. — Если это по-прежнему так, то не причиняй мне больше боли, чем уже причинил.       Рука Годжо сжалась на талии Мины. Он долго смотрел на её бледное лицо. А потом поставил ровно, чтобы девушка не свалилась со ступенек. Когда спина перестала чувствовать тепло широкой ладони, Мина быстро сделала несколько шагов назад по ступеням. На этот раз осторожнее. Они ещё какое-то время молча смотрели друг на друга. А потом Мина медленно развернулась и зашагала прочь. Сатору провожал взглядом ровную спину в красных тканях, смотрел на блестящие в солнечном свете волосы. А потом повернул голову в сторону мирно стоящей у подножья лестницы сестры Куран. Мина молча прошла мимо. А Сакура, посмотрев Сатору в глаза, пошла вслед за ней.       Что эти двое задумали, только предстояло выяснить. Сестра Куран никогда бы не подставила под удар Мину. Сестра Куран одна из немногих людей, которым Годжо доверял безоговорочно. Но ещё сестра Куран безжалостнее самого прародителя их рода, великого бога Ачалы.       Пожалуй, вот и начался великий танец богов перед своим великим шествием забвения, о котором когда-то читала Мина.