—⋆˖⁺‧₊☽◯☾₊‧⁺˖⋆—
Издевательски лёгкий ветерок поднимает белоснежные занавески. Но жара беспощадна в своей экзекуции. Кажется, солнце просто заходится злорадным смехом, подвешенное высоко в лазурном небе без единого облачка. Годжо справедливо полагает, что мозги внутри его черепушки ни черта не варят, потому что сами уже давненько сварились. А он подобного терпеть не мог. Мозг Сатору Годжо всегда должен работать без перебоев — он главный генератор его силы. Фруктовый лёд, который Сатору ел уже третьей партией за раз, немного спасает положение. Но в исходную точку возвращает Мина. Они остановились в небольшой старенькой гостинке, которую держал пожилой монах, частенько привечавший у себя заклинателей на миссиях и после них. Мина не захотела селиться в отеле на берегу моря. Годжо, признаться, тоже не особо горел желанием проводить внезапные выходные в толпе туристов. Здесь гораздо уютнее, приятнее и спокойнее. Как во внутреннем дворе родового поместья, где сплошь сады и укрывистая тень раскидистых деревьев. Тут тоже есть тень. Но к полудню воздух так нагревается, что создаётся эффект парилки. И сдохнуть от духоты не составляет труда. Сатору слушает. Как жужжит вентилятор. Как прозрачные крылья стрекозы трепещут в воздухе. Как в саду шумят огромные цикады. Как старый, пропитанный памятью дом дышит прогретым солнечным днём. Пьёт его жадно. Есть в этом что-то мрачное. Древнее. Загадочное. Годжо снова проводит языком по холодной поверхности фруктового льда. Откусывает кусочек. Мозгу становится легче. Зубам больно. Все бы ничего, да вот только стоит посмотреть на Мину, как снова бросает в жар. И от злости, и от возбуждения. От злости потому, что Мина имела поразительный талант, который Сатору неимоверно бесил — она действительно умела его игнорировать. При этом сложно найти причины придраться к её манере отвечать односложно и оставаться абсолютно равнодушной к беспощадному флирту Годжо. Не тому дурашливому, на грани фола, а самому настоящему, бьющему по всем болевым точкам и превращающему болезненные ощущения в нечто близкое к получению удовольствия. Но Мина будто бы глуха и почти нема, как те рыбы, на которых они смотрели в океанариуме. Умудряется игнорировать даже то, что Годжо расхаживает без рубашки. В одних только шортах. Правда, только в одних шортах, потому что носить трусы в такую жару — преступление. А вот Сатору, как назло, нынче не мог похвастаться выдержкой. Хотя высокая температура должна напрочь убить в нём даже желание жить, не то, что принимать любые компрометирующие позы с другим человеком. Мина сидит на деревянной энгаве, скрестив ноги по-турецки. В коротких шортах, что совершенно не скрывают бёдер. Светлая полоска кожи видна между их тканью и тканью короткого белого топа. Судя по всему, не один Сатору считает, что бельё в такую жару под верхним слоем одежды, пусть её и мало, чистейшей воды безумие. Чтобы было легче, Мина собирает волосы в самурайский пучок, открывая плечи и шею пусть слабому, но всё же ветерку вентилятора. Годжо пялится на её шрам поперёк лопаток и с удивлением замечает, что не считает его уродством или изъяном. Мина берёт из глубокой фарфоровой миски глянцево-малахитового цвета один сахарно-розовый, нежный персик. Откусывает кусочек. Сок предательски брызгает на пальцы и подбородок. Мина вытирает его тыльной стороной ладони, ворча почти беззлобное: «вот чушка». Годжо тихо усмехается. Наблюдает, как одна упущенная капелька сока пробегает по шее вниз. Мина ловит её у самой кромки белой ткани топа, прикрывающей не скованную кружевом нижнего белья девичью грудь. Годжо знает, прекрасно ведь знает, что смотреть не стоит. Хотя бы ради сохранения собственного душевного равновесия и мнимого покоя в шортах. Но он смотрит. А Мина будто бы этого не замечает. Слизывает сок с пальцев. Забавно хмурится, оттого, что теперь вся липкая. И даже не смотрит в сторону Сатору. Сильнейший маг умеет не обращать внимания на многое, как и не предавать этому особого значения. Мало ли в жизни огорчений и вещей, на которые не стоит распыляться по-настоящему. Да, он действительно крут в этом деле, но только не когда его игнорируют те, кто игнорировать не должен. Безразличие к такого рода поведению он пока не осилил. Поэтому ещё раз откусив от мороженного небольшой кусочек и проглотив его, Годжо подаётся вперёд и проводит холодным языком Мине по тыльной стороне шеи. Та тихонько вскрикивает. И дрожит, как кошка, которую погладили против шерсти. Только ушей и вставшего трубой хвоста не хватает. Она резко поворачивается, хватаясь ладонью за шею. Прикрывает всё ещё хранящее холод местечко на коже. — Ты сдурел? — спрашивает гневно. — Да, — улыбается Годжо, довольный выходкой. — Мог бы и по-другому привлечь моё внимание, — зло фыркает Мина. — Ага, как же, — говорит Годжо. — Ты холоднее этой ледышки. — Ничего подобного, — уже спокойнее возражает Мина. Прядка светлых волос падает на её лицо. Годжо дико хочется её убрать назад и зарыться Мине в волосы сильной пятернёй, чуть сжав. — Ты выбрала очень детскую тактику — игнорировать меня, — упрекает её Годжо. — Я тебя не игнорирую, — снова возражает Мина. — Тогда поцелуй, — Годжо наклоняется вперёд, оставляя между их лицами всего несколько сантиметров. Мина смущённо поджимает губы, хлопает ресницами, похожая на фарфоровую куклу. Чуть приоткрытые губы пахнут персиком. Годжо сокращает расстояние между ними, но Мина в последний момент отворачивается. Так, что нос Сатору вместе с его губами упирается в её щёку. — Ты слишком горячий, — говорит Мина. — А я не хочу потеть ещё больше. — Врёшь, — говорит ей в щёку Сатору. Мина рвано выдыхает, но вовсе не от приступа раздражения. — Сатору, правда, очень жарко. Хуже, чем в Африке, когда тебя чуть не продали бедуинам. Годжо раздражённо фыркает, словно большой молодой кот, и отстраняется. — Нашла, что вспомнить, — ворчит он, а потом смотрит с прищуром. — Ты специально, да? — Специально, что? — у Мины плохо получается скрыть улыбку. — Вспомнила это? — хмурится Сатору По Мине видно, как она старается не засмеяться. Тот случай произошёл в одну из первых командировок Годжо в Африку. Тогда он ездил вместе со своими учениками к одному из кочующих по пустыне племён, которое держало у себя в распоряжении множество редких и интересных проклятий. В качестве гида и носителя языка с ними поехала сестра Куран. На радость Мине и на зло Годжо. Сакура была хорошо знакома с местным заклинателем — история утаивала причины столь доверительного общения с чужачкой из далёкой Японии. Жара стояла лютая. Годжо едва спасала его бесконечность. А верблюд ему достался максимально своенравный. Сакура шутила, что каков наездник, таков и скакун. Но Годжо было слишком жарко, чтобы с помощью проклятой энергии скинуть сестру Куран с седла на раскалённый песок. Да и ей это все равно, что комариный укус. В тот день она долго беседовала с одним из представителей того племени — рослым, очень смуглым мужчиной, худым и жилистым, но улыбчивым, с пронзительным взглядом чёрных, будто маслины, глаз. Заклинатели из страны восходящего солнца долго ждали под палящими лучами. В один прекрасный момент Сатору заметил, как мужчина кивает в их сторону и улыбается бесконечно белой улыбкой. Сакура что-то отвечает ему на их чужом языке и качает головой. Мужчина смеётся и что-то громко восклицает, Сакура смеётся в ответ и оборачивается на Сатору и учеников. Потом разговор продолжился в менее эмоциональном ключе. Только потом, сидя перед костром, умирающим под бескрайним диким звёздным небом, Мина всё-таки спросила у Сакуры, что именно было в разговоре с молодым заклинателем из племени. Сакура широко улыбнулась и сказала: — Не уверена, что вам стоит это знать. — Сестра Куран держит нас за неженок, по всей видимости, — заметил Годжо. Его ученики переглянулись. — Он сказал, — оскалилась Сакура. — Что отдаст всех проклятых духов, за которыми мы приехали... — Ага, чего и следовало ожидать, — Годжо делал глоток воды из фляги. — Если я продам ему тебя, — закончила Сакура, с удовольствием наблюдая, как подавился, а потом закашлялся Сатору. Мина и Мидзу прикрыли рты ладошками, чтобы не захихикать, хотя новость поразила их не меньше, чем сенсея. Харада оказался с учителем солидарен и тоже выпучил глаза. — Ты издеваешься? — спросил Годжо. — Нет. Ты показался ему божественно красивым. Сказал, что с ним ни в чём не будешь нуждаться, — ответила Сакура. — Не правда ли щедрое предложение? — Передай, что он не в моём вкусе, — поморщился Годжо. Не то чтобы тот случай сильно ударил по гордости Сатору, но вспоминать он его не любит по сей день. Мина предприняла хорошую попытку остудить и его, и себя заодно. Только сейчас работает она плохо. — Запрещённый приём, — говорит Годжо. — Зато охладил твой пыл, — замечает Мина. — Вовсе нет, — хмыкает Годжо. Мина смотрит на него какое-то время, а потом тяжело вздыхает. — Я не игнорировала тебя, — поясняет она. — Не похоже, — подмечает Годжо. — Я всё это время думала, — говорит Мина. — О чём? — Годжо приподнимает бровь. — О чём думаешь ты, когда устраиваешь мне подобные вещи, — поясняет Мина. На это раз Годжо приподнимает обе брови в немом вопросе. — Ты сомневаешься в людях. Не то чтобы у тебя нет на то оснований, — рассуждает Мина, глядя на двух стрекоз, что гоняются друг за другом в густом летнем воздухе. — А ещё я думаю, как ненависть к тебе переросла в… другое сильное чувство. Годжо мастерски делает вид, что его не удивляют слова Мины. — Ты так спокойно говоришь о своих чувствах, — тянет он. — Времена, когда они будоражили мою кровь своей тайной, уже давно прошли. И почему, собственно, я не могу говорить о вполне естественных и важных для себя вещах открыто? — спрашивает Мина. — Можешь… но… стоп… ненависти? Ты меня ненавидела? — теперь очередь Годжо спрашивать. — В самом начале — да. Винила, что так получилось. И что иной судьбы, кроме как стать твоей женой, у меня не будет, — поясняет Мина. — Ну, ещё ты показался мне напыщенным павлином. — Я польщён, — заявляет Годжо. — Вот, оказывается, что ты обо мне думала в свои двенадцать. Ненавидела меня, значит. — А ты как будто меня нет? — усмехается Мина. У Сатору вдоль позвоночника пробегает электрический разряд. Да, было. Но не ненависть. Годжо никогда не ненавидел свою юную невесту. Когда-то по глупой голубой юности было тяжело смириться с фактом, что ему, сильнейшему, способному мир на пальце крутить, против воли навязывают какую-то долговязую девчонку. Девчонку, присутствие которой сейчас он воспринимает как должное. И по-другому слабо представляет нынешнее течение дел. Мина всегда Мина. Всё, что она сказала, вылетело из её уст легко, сухой констатацией фактов. — А сейчас не ненавидишь? — решает сменить тему Годжо. Мина снова смотрит на него, как на откровенного идиота. Глупее вопроса он придумать не мог. — Временами очень даже, — говорит она. — Но в основном нет, не ненавижу. — Что же заставило тебя передумать? — ехидничает Годжо. — Стрела Амура в задницу попала, — раздражённо фыркает Мина. — Сам как думаешь? — Думаю, у тебя просто гормоны играли. А потом выбора не было, настолько я оказался шикарен, — отвечает Годжо. Он ожидает нахмуренных бровей или палец у виска. Но Мина вдруг смеётся. — Вот, значит, как мои чувства выглядят со стороны… — Я не о… — Сатору, я влюбилась в тебя не по банальным причинам, что очень странно на первый взгляд, — перебивает его Мина. — Не из-за внешности, силы или статуса. У тебя всё это было и в шестнадцать, в самый пик моей неприязни. Просто… Мина прикусывает губу, наклоняет голову вбок, не смотря на Сатору. — Просто что? — подталкивает он её, стараясь не обращать внимания на внезапно участившееся сердцебиение. Всему виной, безусловно, жара. У Годжо хорошо получается убедить себя в этом. — Просто я не питаю на счёт тебя иллюзий, вот и всё. Мне нравится видеть твои недостатки, пусть они иногда очень сильно бесят. Мне нравится видеть, что ты живой человек, из плоти и крови сотканный. Да, тебя сложнее убить, чем других. Но твоё человеческое в сочетании с заклинательским и дарит тот контраст, из-за которого я посмотрела на тебя… ну… как на мужчину. Мне понять тебя не суждено, да и вряд ли найдётся тот, кому это под силу. Но проникнуться к тебе настоящему сильными чувствами, думаю, смогу. Если не уже… Сатору, ты покраснел? Да быть не может? — Мне просто жарко, — Сатору сдувает со лба чёлку, прилипшую к потной коже. — Ну да, — усмехается Мина. Годжо теперь просто убеждён: во всём, безусловно, виновата жара, а не слова Мины.—⋆˖⁺‧₊☽◯☾₊‧⁺˖⋆—
— Сатору. Легкий щелчок по носу, чтобы привлечь внимание. Годжо хмурится, но не спешит открывать глаза. Тело ломит приятная истома, растекаясь по венам солнечным теплом. Только слышать от Мины непривычное, кокетливое, нараспев протянутое «Сатору» кажется диким и неестественным. Будто бы совсем не она его имя произносит. Её холодные пальцы касаются горячей кожи живота. Перебирают дорожкой лёгких прикосновений вверх до груди. Она переплетает их пальцы, крепко сжимая руку Годжо. — Помнишь, как здесь ломалось два раза. Первый раз: я приземлилась рёбрами на строительную балку. Чуть не зарезала себя собственными костями. А второй раз ты использовал Красный поблизости. От инерции я свалилась в кювет и не очень изящно прокатилась кубарем вниз. Потом лежала на холодной земле, изогнувшись как скорпион, не издавая ни звука, и панически думала: "а встану ли на ноги?". Мина берёт руку Сатору и прислоняет к своему обнажённому животу, ведёт его ладонь по коже туда, где начинается клетка из рёбер. Кончики пальцев Годжо чуть касаются девичьей груди. Он слышит, как бьётся её сердце, и мягко покачивается на волнах возбуждения. Колено Мины осторожно упирается в пах Сатору. Она сама приподнимается на вытянутых руках, нависая над ним изящной тенью. Сладко пахнет чем-то пряным, лёгким, без терпкого чувственного шлейфа на заднем фоне, которое обычно бывает у дорогой парфюмерной воды. Пепельные пряди волос щекочут щёки Годжо, чёрными змеями ложатся на его ключицы. Мина кладёт руку Годжо себе между ног. Шершавые подушечки пальцев чувствуют ткань нижнего белья и жгучее тепло девичьего тела. — Не удивлюсь, если бы ты вздохнул с облегчением, сдохни я тогда. Годжо резко вскидывается. Точнее пытается, но не может ни открыть глаз, ни что-нибудь сказать, ни выдернуть своей руки из хватки тонких, обманчиво слабых пальцев. Такая ненавистная беспомощность. Такая дикая и непривычная Мина, которая медленно возвращает его ладонь обратно, вверх по своему телу, к шее. Пальцы Годжо против воли ложатся на неё страшным ожерельем, чувствуют нежную тонкую кожу. — Как там обычно говорят влюблённые девочки? Ах, да, я исполню любое твоё желание, — пальцы Сатору против воли хозяина сильнее сжимаются на горле Мины, пока она тихо говорит ему страшные вещи. — Ты ведь когда-то хотел свернуть мне шею, вот, пожалуйста, любимый… …Годжо резко открывает глаза. По потолку комнаты плывут мрачные тени. Свет луны бьёт в окно матовыми полосами. Годжо лежит какое-то время на спине, откинув одеяло в сторону. Ему жарко и плохо. Тени сползают с потолка на стены. Они всё равно, что огромные рыбы, безразлично смотрящие на суетливость жизни под толщами воды. На соседнем футоне тихо сопит Мина. Годжо рад, что в него не вшили функцию просыпаться от кошмаров с криками. Вскакивать в постели. Его паника всегда тихая и только потом может перерасти в бурю. Но сейчас ведь ему снился не вещий сон? От дурного предчувствия почему-то сосёт под ложечкой. Годжо ненавидит ощущать нечто подобное. Осознание неизбежного, чего-то дурного мерзким ощущением покалывает на кончиках пальцев. Сатору медленно поворачивает голову в сторону Мины. Она спит блаженным сном младенца, по-кошачьи спрятав лицо в изгибе локтя. Дышит мерно, ровно. Годжо смотрит на изгиб её шеи, потом поднимает свою ладонь и внимательно разглядывает в свете луны. Он не причинит Мине вреда. Когда-то, возможно, мог. Но точно не сейчас. Жизнь ошибок сильнейшим не прощает. Может, Сатору зря сделал, что привёз Мину на Окинаву и остался с ней здесь на несколько дней. Подозрительное дежавю, которое он сам себе создал. Но на этот раз всё будет по-другому. Мина ему доверяет. Мина готова быть им спасена. И теперь Годжо не просто сильный, он сильнейший. Нет пределов совершенству. Сатору поворачивается набок, к Мине лицом. Успокоившийся и убеждённый в своих возможностях. Через месяц после коротких каникул на Окинаве госпожа Мина Амацуки становится сосудом для лисьего камня.