Невеста шестиглазого бога

      На её лице кровь — следы от перепачканных красным узких ладоней Мины.       Этого не может быть.       На лице Мины тоже кровь. Всё её красное хаори в пятнах и разводах ещё темнее алого. Глаза наполнились слезами. Смотрели умоляюще. Боль и отчаяние плескались в них, наполняли, переливаясь через край. Она будто вот-вот закричит, зайдётся в истерике, в безумстве начнёт на себе волосы рвать.       Дождь входил в полную силу. Его капли грязно смешивались с кровью и падали вниз, скатываясь по бледному лицу. Сакура смотрела неотрывно, как кровь Годжо вместе с дождевой водой падали на траву, впитывались в землю. И чувствовала лишь эмоциональное отупение. Сам Сатору едва дышал. Обескровленные губы. Лицо белее меловой бумаги. Белее снега, на котором маковым цветом распускались кровавые следы.       — Я должна… — говорила Мина, вновь положив окровавленные ладони на щёки Сакуры. — Я должна спасти его. Даже если не поможешь, даже если мир полетит к чертям… я это сделаю. А есть ли смысл?       А ведь все могло быть иначе. Сработай Сакура на опережение. Каких-то три часа назад ничего не предвещало беды. Каких-то три часа назад Сильнейший маг из ныне живущих не истекал бы кровью, раненный Убийцей богов.       Всего каких-то три часа назад...       Белые лилии — благословение. Чёрные — проклятие. Они зацвели этим утром, распустились одна за другой. На нежных лепестках покоилась роса, когда Мина сказала Сакуре о дурном предчувствии. А потом одна из учениц принесла сорванный цветок, чтобы показать сестре Куран.       Стоило бы сразу что-то предпринять. В мире магии не бывает пустых знаков и необоснованных совпадений. В мире магии всё едино, пусть и не всегда логично на первый взгляд, а иногда и вовсе трудно объяснимо. Магия — это хаос, но хаос рождается из порядка и имеет взаимосвязь с каждой своей частью.       Хаос сейчас творился у Сакуры в голове. Она понимала всё и не понимала ровным счётом ничего. Пульс зашкаливал. Пришлось вспомнить тренировки ныне покойной Аматераши-сан, которая учила контролировать все процессы в теле, даже самые микроскопические, неподвластные, казалось, никому.       Сакура стояла, окружённая магами, отправленными по её душу. Посланные старейшинами маги во главе с настоятелем Эномото застали Сакуру на тренировочном полигоне, гладко выстланном серым камнем. В это время дня у младших сестёр проходили тренировки по совершенствованию боевых навыков. Пришлось их отпустить, как только Сакура почувствовала, а потом и увидела приближающуюся к ней группу магов. Она насчитала пятерых ранга третьего-второго и это её почти обидело. Очевидно же, что не чаёвничать пришли, а драться, тогда почему такие слабые?       Сакура стояла, окружённая магами, прижимала к себе спиной поганую шкуру Эномото, которого всего пару секунд назад ранила. Вонзила кинжал — всегда хранила в портупее за спиной — в плечо так, что настоятель едва ли быстро мог залечить полученную рану даже с помощью техник манипуляции живой плотью. Острие уперлось ему в горло. А тонкие, сильные пальцы Сакуры в глубокий след от ножа, не давая коже и мышцам регенирировать.       — Не делайте себе хуже, госпожа Куран. Идёмте с ними, — сказал один из заклинателей.       — Куда уж хуже? — она зло усмехнулась. — А, настоятель Эномото? Учти, если они подойдут ближе, я спалю тебя, как ты сделал это с Цубасой-саном!       — Это сделала ты, — сказал Эномото и едва заметно усмехнулся.       Сакура сильнее впилась в рану, будто птица острыми когтями. Ей было плевать на мерзость процесса, на ощущение горячего мяса у себя под пальцами и струящейся липкой крови. Потому что сознание её, несмотря на всё хладнокровие, балансировало на грани отчаяния. Ей сказали, что Цубаса Юдай сгорел. Нет, не так — ей сказали, что она убила его.       — Вы все там с ума посходили разом? — спросила она, как только это услышала.       — На месте были обнаружены следы вашей проклятой энергии. А тело старейшины Цубасы Юдая сожжено особым пламенем, порождённым проклятой клановой техникой. В живых из представителей клана Куран остались только вы. Так что нет, сестра, мы как раз в своём уме.       Услышанное было сродни удару молнии в высоковольтные линии. В голове Сакуры тут же пронеслось столько всего и упёрлось в одну точку — виноват Эномото. Но как ему удалось добыть пламя самого Фудо-Мёо? Это технически просто невозможно. И если следы её проклятой энергии ещё можно объяснить тем, что Сакура нанесла визит бывшему старейшине, то понять, откуда у Эномото сила, способная породить божественное пламя, не получалось. Никто Сакуру сейчас слушать не станет, потому что улики прямые и громко кричат о её виновности. Нужно найти другие доказательства, которые перекроют уже имеющиеся, совершенно ложные, но вместе с тем до невозможного правдивые. Сакура знала — она не убивала Цубасу-сана. Рука бы не поднялась. Он доживал свой век тихо и мирно, никому не мешая. Он был другом дедушки. Он был той немногой крупицей разума и рассудительности в их безумном мире. Он так ей помог. И в итоге всё, чего заслужил, стать обугленной головешкой? Пешкой в игре ублюдка?       Да, у Сакуры есть доказательства, что рыльце Эномото в пушку. Их достаточно для простых заклинателей, но недостаточно для старейшин. Поэтому они с Окитой тянули время, чтобы собрать как можно больше свидетельств преступлений настоятеля. И у ублюдка не было бы шансов. Но судьба сыграла с Сакурой и её союзниками злую шутку. Всё, что она сделает, обнародовав собранные материалы сейчас, это всколыхнёт магическое сообщество. Тогда, вполне возможно, получится приподнять старое дерево, под которым окажется гнездо мерзких сколопендр. Но для начала она должна добраться до старейшин, что теперь с клеймом убийцы одного из них, пусть и бывшего, не просто невозможно, а приравнивается к самоубийству.       Если сейчас Сакура сбежит, тогда что будет с сёстрами? Эномото захватит власть. Умертвит тело матушки или вообще откроет факт, что внутри её тела сидел паразит. Тогда плюс один в копилку, но не в пользу беглой преступнице, приговорённой к казни. И можно будет пить на брудершафт с красавцем Гето. Если Эномото захватит власть в храме, то сначала уберёт всех лояльных к Сакуре сестёр, приведёт в храм своих последователей и будет иметь доступ в скрытые архивы. Что станет с сёстрами, Сакура не могла думать. Физически становилось больно. Она многое повидала, изгнала невероятное количество проклятий, видела людскую подлость и мерзость. Но всякий раз, когда дело касалось юных сестёр, не вошедших в силу, или адепток, которым попросту некуда больше идти, сердце заклинательницы окутывалось болью и страхом. Да, наличие подобных чувств доказывало, что в Сакуре по-прежнему оставалось нечто человеческое. Но легче от этого не становилось.       А главное, никто не помешает Эномото отправить Мину на досмотр или провести его лично, не погружая старейшин в подробности, сказать, что ничего не обнаружено, но при этом оставить сосуд Лисьего камня при себе. И…       Именно эта новость взбесила Сакуру — волчицу, увидевшую мёртвым выводок своих щенков. Она была сильной. Очень сильной, а ещё разъярённой. Магам надо было схватить её сразу. Надо было послать первый ранг и выше. В противном случае Сакура бы не взяла в заложники Эномото, не ранила бы его, диким ловким зверем проскочив мимо незадачливого конвоя. Сакура тренировалась годами — её рефлексы совершенны. И как тот же дикий зверь, она сейчас жаждала крови. А как наследница пламени Фудо-Мёо — справедливости. Поэтому Эномото ещё жив. Убить его — перспектива заманчивая. Но на глазах у посланных старейшинами людей — окончательно подписать себе смертный приговор в лице уже в нескольких свидетелей хладнокровного убийства.       — Какого чёрта ты устроил, старик? — прошипела Сакура Эномото на ухо, сверкая глазами на заклинателей, принявших боевые стойки.       — И это всё, что тебя сейчас волнует? — спросил Эномото, с трудом терпя боль. — Хотя, не удивительно. Тебе ведь говорили, что драконы в своём пламени не горят. А уж тем более боги, вырывающие лжецам языки.       — Я отпущу его только тогда, когда выйду отсюда и доберусь до одной из машин, на которой вы приехали. Будет хвост, настоятель умрёт, — сказала Сакура другим магам.       Она проигнорировала слова настоятеля, хотя те отозвались знакомым эхом в голове. О том же ей говорил накануне трагичной гибели Цубаса-сан. Говорил об её отце…       — Госпожа Куран, просим вас не делать глупостей и добровольно сдаться на суд старейшинам, — сказал один из магов.       — Не трать слова, мальчик мой, она не отступит.       Эномото строил из себя великого мученика и умудрённого старца, снисходительного, терпеливого и всезнающего.       — Отвинтить бы тебе башку прямо сейчас.       — Так чего ждёшь? А, понял: годы идут, а ты так и не научилась жертвовать многим, чтобы получить ещё больше, да, девочка? Посмотри туда.       Сакура заметила, как впереди замаячили две фигуры. Одна держала другую, брыкающуюся и извивающуюся, будто кошку, что старается выбраться из чужих назойливых рук, причиняющих боль. Выбраться и расцарапать лицо в диком порыве защититься и вместе с тем отомстить за то, что вообще посмел прикоснуться. В этой кошке Сакура узнала Мину, а в держащем её за локти в мёртвой хватке и подталкивающем впереди себя — Орочи. Руки его теперь будто бы у огромной рептилии, костистые и большие. Мина казалась крошкой по сравнению с почти двухметровым Орочи. Но не так нежно и правильно, как было рядом с Годжо.       Чёрт, как же его сейчас не хватает.       — Отпусти! Отпусти, сукин сын! — вырывалась Мина.       Лицо её раскраснелось от усиленных попыток выбраться. Она запыхалась, будто бы отбивалась слишком долго и много. При её-то силе и выносливости это было как минимум странно. Не говоря уже о перепачканных в крови белых рукавах хаори. Сакура поняла: ублюдок Орочи царапал когтями Мину при каждой попытке вырваться и вдыхал аромат свежей крови.       — Ты не представляешь, как сейчас права, сестра Мина, — сказал он слишком плотоядно.       Как Сакура раньше не заметила, что он сосуд для проклятия? Маги тоже тревожно переглянулись. Они уже не были уверены, кого боятся больше — знакомого дьявола или новообретённого. Сакура бы не применила пламя против них, хотя могла. Безусловно, так было бы проще, чем брать в заложники старейшину, тем самым ухудшив своё и без того до невозможности шаткое положение.       — Я привёл нашу пташку полюбоваться на представление, — сказал Орочи.       — Я же сказал, быть в храме! Держать её там с другими сёстрами и не высовываться! — заорал Эномото.       Он вышел из себя, чем ещё больше напряг окружающих. Маска слетела. Она и так держалась непрочно из-за невыносимой боли, причиняемой сильными пальцами. А тут ещё и непослушный мальчишка, восторженного говорящий о каком-то представлении.       Представлении?       Сакура не успела. Она почувствовала, но не смогла даже рта раскрыть и предупредить магов, которых буквально через секунду объял мощный огонь. Дальность и радиус его поражения контролировались идеально. Пламя, будто дикий цветок, быстро распустилось завиткам и поглотило всех в жаркой пасти. Крики, запах жжёной плоти Сакура осознать не успела, объятая диком ужасом догадки. Нет. Нет. Нет. Нет.       Дочь, ты бодаешь меня лбом как кот. Странное проявление любви. Нет. Нет. Нет. Нет Нет.       Огромная ладонь на макушке и жар, как от печи. Он всегда её согревал. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет.       Дочь, я бы хотел, чтобы ты унаследовала мамино благословение, а не моё проклятие. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет.       Удар держать учил её он. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет.       Крик застрял в глотке. Его запер ужас. Сакура едва ли успела отскочить от Эномото, чтобы не получить мощный удар в челюсть пудовым кулаком. Он всегда был быстр. Сакура ещё в детстве не могла за ним уследить, не могла его прочитать, не могла его превзойти. Во вспышке его гнева были и моменты небывалой отцовской любви, что заставляли Сакуру верить, будто её действительно любят. Сакура сама не умела его любить и показывать дочерние чувства, поэтому бодала лбом, напрашиваясь на ласку, как наглый котёнок. Она знала, что огромная сильная рука, ложившаяся на макушку, могла сдавить её голову, будто спелый плод сливы. Сдавить так, что брызнет сок и порвётся нежная кожица. Но она так хотела родительского тепла.       От второго удара Сакура тоже увернулась. Но вот третий, в который было вложено больше мощи, пропустила. Удар на развороте, быстрый и свирепый. К тому же усиленный проклятой энергией. Ступня прилетела точно в солнечное сплетение Сакуры. Её, как пушинку, оторвало от земли. Потом та же ладонь, что нежно гладила волосы матери в порыве искренней любви, схватила её за лицо, чуть сдавила и со всей силы, с оттягом в локте швырнула в стену. Спина больно врезалась в камень, по которому тут же пошли глубокие трещины. Всё пронзило болью, а за ней тупым онемением. Сакура даже не поняла, сломалось ли у неё что-нибудь, цел ли остался череп. Изо рта и носа брызнула кровь. Сакура видела её будто в замедленной съёмке. Вообще всё происходящее казалось ей неспешным, застывшим в толще прозрачного масла.       — Вырви ей сердце и принеси мне! — орал Эномото.       Сакура рухнула на землю, скорее на инстинктах осознавая, что нужно встать. Нужно защититься. Закрыться. Вступить в бой. Но силы покинули её. Эти руки, что подкидывали её маленькую вверх и нежно обнимали мать, сейчас и впрямь вырвут сердце из её груди.       Сакура приподнялась на руках, но тут же рухнула обратно. Её естество, сросшееся с сущностью дракона и свирепого божества, вопило: вставай, дерись, убей, разорви на куски того, кто покусился на твою жизнь. Но маленькая девочка внутри исходилась рёвом. Жутким плачем вперемешку с причитаниями «папочка, папочка, папочка. Ты ведь хороший, ты ведь меня не обидишь, ты ведь обещал».       Сакура вновь приподнялась на локтях.       — Ты никогда ничего подобного не обещал, — сказала она, выдавливая каждое слово. — Я никогда не звала тебя папочкой, даже папой язык не поворачивался. Только «отец».       И никак иначе.       Сплюнула кровь и с трудом поднялась на ноги. Выпрямилась. И посмотрела в лицо человеку, которого всегда называла отцом. Лицо — громко сказано. Скорее маска демона. Тело дрожало, но Сакура стояла. Демон смотрел на неё. А потом резко метнулся вперёд. Сакура вскинула руки, чтобы перекрыть грудную клетку. Пламенем блудного папашу не возьмёшь. Кто она такая, чтобы тягаться с ожившим Фудо-Мёо? Кто?       Ноги предали её. Сакура начала заваливаться вперёд. Вспышка чужой проклятой энергии. Пугающей и восхищающей. Сакуру подхватили, чтобы она не свалилась на землю.       — Вот… так… сюрприз. Годжо Сатору спас меня по доброй воле… — Сакура улыбнулась, с каким-то диким восторгом ощущая во рту металлический привкус.       А ещё, что процесс регенерации в теле пошёл. Только надо время, чтобы полностью восстановиться.       — Будешь отмечать этот день, как праздник, — сказал Годжо.       Он выставил руку вперёд. И Хидеки Куран тут же пробил противоположную стену. Годжо надеялся, что мощный выброс его проклятой энергии разорвёт чужое тело пополам. Но нет, его только отбросило. Значит, надо будет применить Красный. А то и Пурпурный. Он придерживал Сакуру одной рукой, как будто хотел увести бойца с ринга. Повернулся к Орочи и увидел Мину. Она растрёпанная, рвалась, как птица из силков. Её руки и бока исцарапаны. Порезы кровоточили. На глазах навернулись слёзы. Годжо ненавидел их, ещё с тех пор, как солёная влага обожгла тело, а казалось и душу, через ткань футболки одной злополучной ночью.       — Отпусти её.       Орочи заметно вздрогнул.       — Нет.       Он впился в Мину сильнее. В те же раны, что нанёс. Мина зажмурилась от боли. Слеза всё-таки покатилась по щеке. И второго предупреждение Орочи больше не делалось. Он отлетел в сторону со скрученными в спирали конечностями. Мина упала на землю, но тут же вскочила на ноги и бросилась к Годжо. Осторожно протянула руки к Сакуре. И переглянулась с Годжо. В его глазах блестели холодные звёзды и с гулом ломались льды. Мине хотелось верить в эту силу сейчас. Мине хотелось этой силы всегда.       Пространство вокруг резко объял огонь. Пробиться пламени не давали силы Годжо. Он актировал пустоту. Но жар чувствовался и через её плотный щит.       Годжо никогда не сходился в поединке с заклинателем особого ранга — Хидеки Куран. Потому, что тот «умер» до вхождения Сатору в полную силу. Хотя мальчишке всегда было интересно узнать, кто был бы сильнее. Он как-то поделился мыслями с Миной. Что ж, сейчас появилась возможность проверить. И едва ли ей стоит радоваться.       Пламя спало так же неожиданно, как и появилось.       — Это его не возьмёт! — закричал Эномото. — Пускай в ход меч!       И только сейчас Мина заметила, что за спиной у Хидеки находились закреплённые ножны. Ножны Ками-но-Гороши — Убийцы богов. Сакура всегда оставляла меч на специальной подставке, с которой могла взять оружие только сама. Как и вынуть из ножен. Но Цубаса-сан чётко сказал, кто ещё способен на такое. Сакура никогда не брала меч на тренировки. Для юных учениц, с которыми приходилось пока драться вполсилы, присутствие Ками-но-Гороши было бы слишком тяжким бременем, не говоря уже о попытках выстоять против него.       Хидеки выхватил меч из ножен и кинулся вперёд с такой поразительной скоростью, что Сатору едва успел укрепить барьер. Да, пустота выдержала. Лезвие Убийцы богов замедлялось по мере приближения к цели. Но барьер шёл сильными вибрациями, волновался, сопротивлялся напору яростнее, чем обычно. Годжо чувствовал, как меч режет пустоту. Это немыслимо, такого быть не может!       Годжо собрался применить Фиолетовый, но на него тут же пришелся град колющих ударов. Атака за атакой. Острие не могло пробить пустоту, но с каждым разом будто бы продвигалось все дальше и дальше через барьер. Двое магов особого ранга сошлись в поединке не техниками, но в рукопашной. Сатору умело парировал. Ему не давали передышки, и чем дальше он отскакивал, чем шустрее он это делал, тем быстрее нападал Хидеки. Огненный маг распалялся всё сильнее от драки с равным противником. Будто бы он наконец ощутил вкус истинной жизни.       Даже в глазах появился… живой блеск осознанности?       Чёрт возьми!       — Годжо надо уходить… нам всем надо уходить, — прохрипела Сакура. — Хидеки почувствовал равного по силе и теперь ни за что не отступит. Такова наша природа.       — Но Сатору ведь сильнее, — сказала Мина. — Он ведь не может проиграть.       Сакура усмехнулась, а потом закашляла. Выплюнула сгусток крови.       — Я освобожу…       — А силы-то накопила? — спросила Сакура.       Чтобы освободить лисий камень самостоятельно, Мине необходимо собрать определённое количество проклятой энергии с помощью незапечатанных каналов. Они работали слабо, но эффективно. А учитывая, что заклинательница долго боролась с Орочи и его братьями, прежде чем змей её схватил, сконцентрировать в одной точке ничего не вышло.       Мина видела, что с каждым разом удары меча становились всё быстрее, сильнее и яростнее. И как бы Годжо ни парировал, ни уворачивался и ни отвечал на выпады, всё равно атаковать первым не получалось. У него. Не получалось. Атаковать.       Мина смотрела то на танцующих в воздухе под свинцовым небом дракона и бога, то на жалкого лиса, что стоял в стороне и улыбался. Мерзко, как африканская маска уродливого демонического существа из лютых кошмаров. Он держался за раненое плечо и скалился. Но постепенно уголки губ начали опускаться. Глаза медленно расширились. Мина, осевшая с Сакурой на землю, чтобы та тратила силы на регенерацию, а не попытки удержаться на ногах, сама заметила изменения. Концентрация проклятой энергии в воздухе зашкаливала. Её колебания были такими чёткими и ясными, что можно было хорошо отличить, какая кому принадлежит. Всё дело в храме — в священной земле. Атмосфера особенная, способная вместить энергию и распределить равномерно, чтобы не было давления и перегрузки. Но в один прекрасный момент воздух задрожал, а сверху Мину придавило немыслимой силой. Это была не просто тяжесть, а невыносимая мощь.       Баланс сместился.       Вместе с Хидеки Куран от битвы распалялся и Годжо.       Между небом и землёй лишь он один достоин?       Но безумие Хидеки не перекрыть. Со стороны это увидела Мина. Напрямую почувствовал Годжо. Мужчина перед ним в один прекрасный момент перестал действовать обдумано и взбесился. Вошёл в режим берсерка, носившего шкуру убитого медведя, и остановиться уже не мог. Плясал в танце безумия.       — Перестань! — завопил Эномото во всё горло. — Немедленно успокойся!       Контроль потерян. Это было заметно по охваченному паникой лицу старика. Всё происходящее походило на сюрреалистичный сон, транслируемый в мозг пребывающему в долгой коме человеку. Хидеки Куран стоял перед Годжо, но через секунду будто бы исчез. Сатору успел обернуться, чтобы увидеть, как обезумевший заклинатель рванул с мечом в сторону Мины. Что именно двигало Куран: желание добить дочь, просто потребность убивать или логики в его действиях просто не было, лишь кровавая пелена сумасшествия?       Поток огня, направленный в сторону девушек — жаль, что не Эномото — Годжо сдержал без проблем.       Как только Годжо ринулся наперерез, подняв руку со скрещенными в мудру пальцами, пламя схлынуло, и из него, будто лев, выпрыгнул Хидеки Куран.       Боль не сразу пронзила тело яркой вспышкой. Она растеклась по телу потом острыми осколками битого стекла. А сейчас нутро разорвал дикий крик Мины, который и человеческим не назовёшь. Что-то вопил Эномото. А Годжо будто в прострации почувствовал, как по подбородку стекала кровь. Взгляд медленно опустился на лезвие меча, торчащее из его груди. Оно обжигало. Кровь сочилась из раны, змеилась по лезвию к гарде, пачкая руки огненного заклинателя красным.       У Годжо дежавю?       Нет, это совсем не то. Фушигуро-старшим двигал мотив корысти, а этим — чистое безумие и жажда крови, которой сейчас жадно упивалась сталь Убийцы Богов. Меча, что пронзил тело сильнейшего из ныне живущих магов.       Хидеки резко вынул лезвие из груди Сатору и оттолкнул молодого заклинателя. Взмахнул мечом, чтобы капли крови слетели со стали и обагрили каменную кладку. Годжо пошатнулся. Его не могла вывести из строя такая рана, пусть и сквозная. Меч будто бы запаял возможности использовать обратную проклятую технику. Годжо не мог. Не мог и чувствовал, как вместе с кровью его покидает и сознание.       Больно.       И темно.       Вдалеке шумел ручей — приток горной реки. Деревья оделись в наряды, пошитые багрянцем и янтарём. Тепло. Солнце нагрело плоский камень, на котором пристроились Мина и Сатору неподалёку от храма Убывающих лун. Они оба подставили тёплым лучам лица, будто ящерки, застывшие на каменном настиле горы в погожий денёк. Очки Годжо убирали светлую чёлку ободком назад, открывая высокий чистый лоб. Парень зажмурил глаза и едва ли не заурчал от удовольствия — очень нравилось, как солнечные лучи целовали кожу. От пребывания в нирване Сатору отвлекли колебания проклятой энергии Мины. Пришлось приоткрыть один глаз.       Внимание девушки привлекла бабочка, которую несли быстрые воды ручья. У насекомого оказались лазурного цвета крылья с чёрными прожилками. Узоры напоминали глаза. Мина наклонилась и зачерпнула воды, большая часть которой тут же вытекла сквозь пальцы. Бабочка мертва.       Мина закрыла глаза. Лёгкое колебание магии в воздухе, концентрируемое в одной точке. Бабочка вдруг отряхнулась. Соединила красивые крылья, сидя на девичьей ладони. Потом переползла по указательному пальцу и вспорхнула в воздух.       — Только не говори, что ты применила эту жуткую технику, отдав насекомому часть жизни?       Он чувствовал, что ворчит, как ворчат старики. И стало вдруг противно. Будто попробовать тухлое пирожное по скидке. Хуже и быть не может.       — Это бабочка. На неё ушёл в лучшем случае месяц, — сказала Мина. — Техника «Переливание жизни» много у меня не забрала.       — Мина-чан такая добрая, — усмехнулся Годжо. — Говорят же, доброта — хуже воровства.       — Так говорят про простоту, — вздохнула Мина. — Бабочки — это чьи-то души, спешащие переродиться.       — Ты в это веришь?       — Да.       — Да ладно?!       — Если есть проклятия, маги и люди, почему не может быть и перерождения?       Мина повернула к нему лицо. Бледная, как смерть. Только глаза ярко блестели на обескровленном лице. Белые руки с холодными тонкими пальцами вдруг потянулись к Годжо. И вмиг стало холодно. А потом резко тепло. И солнечный свет больно ударил по глазам.       Годжо тяжело разлепил веки, вырванный из небытия сном, где смешались не переросшая в кошмар выдумка и реальное воспоминание. Взгляд упёрся в потолок и видел лишь общие очертания, прежде чем проясниться. Пробуждаться оказалось труднее обычного. До затуманенного долгим сном разума Сатору не сразу дошли отголоски событий накануне. А когда в голову влились постепенно становящиеся всё насыщеннее и мрачнее воспоминания о битве в храме Растущих лун, тело само дёрнуло Годжо вверх. Он сел в кровати. Судорожно зашарил рукой по груди, откуда совсем недавно торчал меч. Под пальцами не обнаружилось даже рубца. Только гладкая чистая кожа, а чуть ниже уже старый шрам, оставленный Фушигуро Тоджи.       — Какого…       И память тут же обрушила на него поток информации. Убийство старейшины. Храм. Возможная казнь Мины. Сорванный арест полуживой Сакуры. Внезапное появление её папаши. Ублюдок Эномото. Драка. Пламя. Боль. Лицо Мины, влажное от дождевой воды и перепачканное в крови. Холод. Лязг железа. Снова боль. Хмурое небо над головой. И дыхание смерти рядом. Смрадное, как вонь из пасти проклятого духа.       И как он оказался здесь? В чистой светлой комнате. Солнечные лучи мягко ложились на деревянный пол. В окне виднелся лес и кусочек лазурного неба. Деревья перешёптывались лёгким ветерком.       Здесь было слишком спокойно.       В углу что-то зашевелилось. Годжо резко обернулся на звук и увидел кокон из толстого клетчатого пледа. Выбеленное усталостью лицо Мины заметил практически сразу. Точь-в-точь как во сне. Девушка спала, зажав пальцами мягкую полинялую ткань в попытке запахнуться плотнее и согреться. Какой же тонкой и маленькой она казалась в этот момент. Беззащитнее неё только новорождённый младенец. Но выражение лица слишком умиротворенное, а дыхание ровное.       Годжо откинул одеяло в сторону. Опустил ноги на пол. На пробу поднялся, не делая резких движений. Головокружение отозвалось неприятным эхом, но быстро пропало. Теперь в теле Годжо всё работало нормально. Хотя проклятая энергия Убийцы Богов должна была проникнуть внутрь и оборвать все каналы, благодаря которым запускалась регенерация. Меч пробыл в груди Годжо достаточно времени, чтобы их энергии смешались.       Ладонь снова легла на то место, где недавно кровью сочилась рана. Мина шевельнулась и забавно причмокнула губами. Глаз не открыла. Годжо протянул к ней руку.       — Не буди, — раздалось тихое у дверей.       Чужое присутствие мягко скрывала аура дома. Будто любовно обнимала за плечи дорогого человека. Мина тоже была окутана этим блаженным спокойствием. Поэтому Годжо не сразу ощутил сквозь него мерцающую во мраке силу… лисьего камня. Мина его распечатала?       Сатору передёрнуто невольно. Захотелось проверить, разбудить, прижать крепко, расспросить, что произошло. Годжо не любил, когда что-то не понимал или не знал. Он терпеть не мог чувство неизвестности, потому что оно подталкивало в пропасть беспомощности.       Но Сатору не решился. Он сжал и разжал кулаки. Не в порыве гнева, а скорее в попытке успокоиться. А потом, наконец, повернулся к человеку, подпирающему дверной косяк плечом.       На него смотрел Амацуки Рюу. Хладнокровие, концентрация и покой исходили от мужчины. Но на дне его зрячего глаза плескалась тихая злость. Злость на Годжо.       — Идём.       Сухой кивок себе за спину. Годжо ещё раз посмотрел на Мину, а потом шагнул к Рюу-сану. Тот повёл его на кухню. На кухню старенького дома простой планировки. Светлого и уютного, будто сотканного из солнечного света. Здесь вообще всё было пропитано союзом солнца и луны. Годжо почему-то вспомнил мать Мины, которую видел на тех немногих фотографиях, которые невеста показывала. Яркие рыжие волосы и лучистые янтарные глаза.       — Что это за место?       Годжо чуть не вздрогнул, услышав собственный, до неприятного хриплый голос.       — Тихая гавань. Место, которое никто не найдёт, даже если очень захочет. Её рук дело, — ответил Рую.       — Её?       — Саяры, матери Мины.       Сухость ответов Рюу-сана раздражала, но он хотя бы говорил с Годжо. Они прошли на кухню. Рюу указал на старый деревянный стул. Сам встал у плиты. Он что-то готовил. Аромат был приятным, но у Сатору не вызвал никакого желания поесть. Аппетита не было совсем. Только жажда. Будто прочитав его мысли, а может просто руководствуясь опытом, Рюу поставил перед Годжо стакан воды.       — У тебя много вопросов, да?       — Да.       — Я не буду говорить по порядку. Отвечу на те, что волнуют тебя в первую очередь.       — Что с Миной?       Рюу удивился. Но потом удивление быстро сменилось усмешкой.       — Думал, ты спросишь в первую очередь о себе. Думал, спросишь, почему ты жив.       — Я точно знаю, что причина, по которой я жив, и состояние Мины неразрывно связаны, — сказал Годжо. — И ваше желание свернуть мне шею тоже.       Рюу не стал ничего отрицать. Оба напряжённо молчали, не отводя пытливых взглядов друг от друга.       — Знаешь, что моя дочь сказала, когда я попытался остановить её от… от фактически самоубийства…       «Всё-таки дочь» — пронеслось в голове у Сатору, а потом резкое…       — Самоубийства?       Рюу-сан поднял ладонь вверх, призывая дослушать.       — Она сказала «ты не спас своего любимого человека, так дай спасти мне своего». Жестокая. Это от меня. Уж лучше бы что хорошее унаследовала, — Рюу развернулся к плите и снял небольшую кастрюлю с кипящим содержимым.       — Она…       — Она применила технику «Переливания жизни», Годжо, — сказал Рую, не поворачиваясь. — Учитывая, что ты человек и человек не простой, а заклинатель, к тому же раненный необычным оружием, урон от которого смертелен в ста случаях из ста, как думаешь, сколько своей жизни она тебе отдала?       Мужчина всё-таки посмотрел на ошарашенного мальчишку.       — И теперь вынуть из неё лисий камень, значит, убить. Потому что за счёт этой дряни Мина живёт. Артефакт поддерживает в ней то немногое, что осталось.       Годжо почувствовал, как участилось сердцебиение, как накрыла резкая нехватка воздуха, из-за чего дыхание стало интенсивным и сдавленным.       — В магическом сообществе сейчас творится ад, Годжо. Самый настоящий.       На самом деле ад творился и распускался буйным цветом внутри Годжо Сатору.