Невеста шестиглазого бога

      Солнце садилось за горизонт, заливая небо закатными лучами алого света. Проникало ярким заревом в класс. Годжо сидел за партой, закинув на её столешницу длинные ноги. Качался на стуле. Балансировал слишком легко для человека, что может завалиться назад и приложиться головой о деревянный пол. Во многом внезапное падение не беспокоило Сатору из-за скорости реакции и сил проклятой техники. Хотя иногда по башке всё-таки прилетало от Гето. Он раздавал подзатыльники так часто и так быстро, что это уже превратилось в своеобразную игру, отдалённо похожую на «Ударь крота».       Кстати, о Гето. Сатору слышал размеренные шаги по коридору. Через некоторое время дверь в класс с лёгким шелестом отъехала в сторону, и на пороге появился Сугуру. Форменного пиджака на нём не было. Рукава белой рубашки закатаны по локоть. Волосы немного растрёпаны — его неизменно самурайский пучок напоминал чёрную метёлку. Годжо бы прокомментировал это, не чувствуй он себя так же паршиво, как и сам Гето. Они до сих пор избавлялись от последствий интоксикации ядом паучихи Праматери. Сёко говорила, что им ещё повезло, потому что яд, который впрыскивал проклятый дух, на обычных людей действовал следующим образом: человек ещё живым начинал чувствовать, как разлагаются его внутренние органы, превращаясь в питательную жижу для будущих отпрысков восьмилапой мамаши с огромным паучьим брюхом. Дурманящие вещества, выпускаемые из специальных желёз — и в более маленькой, но всё равно опасной дозе, содержащиеся в отраве — способны вызывать бред, галлюцинации, временную потерю памяти. Всё это не подействовало на Годжо и Гето должным образом лишь потому, что они маги. И маги не простые, а особого ранга. В противном случае молодые люди уже давно бы здесь не разгуливали.       Гето пришёл с очередного сеанса с Сёко. Ему и впрямь пришлось туго. Хуже, чем Годжо, но лучше, чем Мине и Сакуре. У последней больше нет руки. И фехтовать теперь она не сможет. Мина уже полмесяца как в коме. Годжо пытался вспомнить, что такого учудила девчонка, но никак не мог. Сказывалось основное последствие отравления — частичная амнезия. Воспоминания возвращались к нему урывками, и Сёко говорила, что полностью восстановить картину событий в памяти у них не выйдет. Возможно, никогда. От этого было мерзко. Улетучивалось чувство контроля над собственным разумом.       — Ты паршиво выглядишь, — обратился Годжо к другу.       — На себя посмотри, — Гето тяжело вздохнул и придвинул стул ближе к окну, садясь напротив Годжо.       Последние лучи солнца выхватывали горный хребет, похожий на драконий. И окрашивали лицо Сугуру в красные тона. Его тёмные глаза в такие моменты приобретали что-то демоническое. Это было почти красиво.       — Как успехи? — спросил Сатору, не глядя на друга.       — Лучше, — ответил Гето.       Они оба смотрели в окно, на дракона, который дремал вокруг Техникума горным массивом.       — В отчёте написали, что у нас амнезия из-за отравление ядом, — сказал Годжо.       Гето фыркнул.       — Потому, что они не знают, как правильно назвать то, что с нами произошло. Сёко тоже называет это амнезией из-за интоксикации ядом, но чисто технически.       — А на самом деле? — спрашивал Годжо без особого энтузиазма.       Но его интонации вовсе не означали, что ему не интересно. Сатору просто устал. Он впервые за много лет почувствовал, как усталость опустилась на плечи свинцовой гирей — по штук пять на каждое. Усталость была не физическая, скорее ментальная. Отец стал больше наседать на Годжо из-за тренировок, мол, проклятие особого уровня изгнал не он, а какая-то заклинательница из неподчиняющегося совету ордена. Сатору было бы всё равно, не походи брюзжание отца на ледяные капли воды, что падают сверху. Гето как-то ему читал вслух про такую пытку: человека заводили в маленькую комнатку, ровно такую, чтобы он не смог там ни лечь, ни сесть, а постоянно стоял на холодном полу босиком, пока сверху капала вода. Сугуру говорил, что таким образом человека могли свести с ума. Годжо думал, что он сейчас в такой же комнате. К тому же, состояние его невесты не изменилось. Оно было стабильно — кома. И больше ничего. Из-за этого нервничали одинаково оба семейства — и Годжо, и Амацуки. Потому, что договорённость о браке рискует сорваться. Сатору вообще не понимал, зачем их с Миной обручать в столь юном возрасте. Она ещё ребёнок. Себя, понятно дело, он за дитя малолетнее не считал.       Ползли разные слухи.       Сатору чувствовал, что ему надоело абсолютно всё. И это «всё» походило на непроницаемый вакуум. Тело юноши — особенное, беспрекословно подчиняющееся командам хозяина — всё ещё испытывало дискомфорт из-за отравления, а про память Годжо вообще молчал. По гордости это не ударило, нет. У Сатору хватило мозгов понять, чего им стоила победа даже из тех урывков, что транслировались в его голове в моменты просветления.       — Мне не кажется, что это из-за яда... С паучихой не сравнится ни одно поглощённое мною проклятие, — добавил Гето и замолчал.       — Батарейка села? — усмехнулся Годжо.       Гето хмыкнул. Он и не ждал от друга сочувствия или хотя бы понимания, потому что последнее и так было при Годжо.       — Ты ничего не вспомнил? — спросил он.       — Ничего связного, — признался Гето. — Из последнего только то, как нас везут обратно в техникум. И Сёко. Что касается самого изгнания, так только огонь и хаос. А ты?       — Та же история, — ответил Годжо.       — У тебя нет ощущения, что мы упускаем что-то важное?       — Есть. Ходим вокруг да около чего-то, что из вида упускать нельзя. Сёко говорит, что даже полностью восстановившись, мы можем и не вспомнить само изгнание. Думаю, из нас троих более-менее что-то помнит Куран.       — Почему?       — Ты же, вроде, всё знаешь, — удивился Годжо. — Тоже мне, примерный ученик.       — Будь так любезен — заткнись.       — Заткнусь, но тогда ты не узнаешь ответ на свой вопрос, — улыбнулся Годжо.       — Её кровь выжигает любую заразу, так? — приподнял бровь Гето.       — Куран прямое доказательство того, что зараза к заразе не липнет. Хоть это и не спасает от потери конечностей.       — Ты звучишь слишком цинично, — упрекнул его Гето. — По-твоему сестра Куран этого заслуживает?       Годжо промолчал. Он скорее язык себе откусит, чем признается, что понимает всю несправедливость произошедшего. Но это их мир и он слишком жесток. Легко перемалывает и выплёвывает всех, кто не в силах приспособиться к повседневному ужасу реальности, невидимой обычному человеку. У заклинателя не только голова должна быть набекрень и одновременно хорошо работающей. Необходимо чёткое осознание, на что маг подписывается и чем рискует, ступая на тернистый путь, полный жертв, ужаса и смертей. Слабаки на такое не способны. Только сила решает всё. А Куран сильная. Годжо сомневался, что потеря руки её сломает. Навряд ли дракон перестанет дышать огнём, если лишится когтистой лапы. Скажи он так вслух, Гето опять упрекнёт его в цинизме и сухости суждений. Что с него взять, он мальчик-Будда. Того и гляди, обрядится в монашеские одежды и пойдёт ставить всех на путь просветления.       По коридору снова раздались шаги. На этот раз значительно легче. Юные заклинатели почуяли Сёко ещё до того, как она открыла двери в класс.       — Вот вы где, — сказала она с тяжёлым вздохом. — Еле нашла.       — Мы и не прятались, — сказал Годжо. — Чего так обречённо вздыхаешь?       — Вместо того, чтобы заниматься реальными делами, я слоняюсь по техникуму в поисках двух придурков, забывших телефоны в своих комнатах, — пояснила Сёко.       — Кто сказал, что мы их забыли, а не намеренно там оставили, — Годжо расплылся в улыбке.       Если бы Сёко была более импульсивной личностью, она бы запустила его же телефон в наглую морду. Вместо этого девушка прошла в класс и положила на парту оба мобильника.       — Зачем ты нас искала? — спросил Гето.       — Скорее уж Сатору, — сказала Сёко и повернулась ко второму однокласснику. — Мина пришла в себя.       Годжо поднял на подругу взгляд. Голубые глаза сверкнули из-под очков битым бутылочным стеклом из-за яркого освящения.       — И как она? — спросил Гето вместо Годжо.       Он знал, что Сатору в последнее время не очень любил говорить о невесте и её состоянии, делая вид, что его ни то, ни другое не волнует. Но если бы действительно не волновало, он бы воспринимал информацию по-настоящему равнодушно.       — Очень даже хорошо, не считая лёгкой атрофии мышц. Но это вполне естественное явление. Мина быстро восстановится, учитывая её силы и возраст, — сказала Сёко, а потом снова обратилась к Годжо. — Не хочешь навестить её?       — Зачем?       Две пары глаз уставились на Сатору.       — Так делают все приличные люди, если их товарищ пострадал, но выкарабкался, — пояснил Гето.       Он уже привык к невежеству Годжо, иногда совершенно напускному, но, к сожалению, в меньшинстве случаев.       — Сёко сказала, что она в порядке, зачем мне её навещать?       — Ты не настолько придурок. У тебя есть совесть, как бы ты не пытался доказать обратное, — усмехнулся Гето.       Годжо закатил глаза.       — Хватит строить из себя королеву драмы. Не ты здесь главное действующее лицо, — заявила Сёко.       — Не видишь, он страдает, — вздохнул Гето. — Непонятной фигнёй. Ничего, завтра прибежит ко мне, потому что один идти к Мине не захочет.       — Вот ещё, — раздражённо фыркнул Годжо. — Раз не объявили об очередных похоронах или мой отец не вызвал на «серьёзный» разговор с глазу на глаз, чтобы сказать о «непригодности» невесты, значит, с ней всё в порядке.       — Да-да, циничная ты рожа, — Гето поднялся с места. — Идём, Сёко, покурим. Оставим нашу приму без зрителей.       — Ты прав. Он только притворяется, что эмоциональный диапазон, как у зубочистки, — улыбнулась Сёко.       — Валите уже, — бросил Годжо, отворачиваясь к окну.       Солнце алой паутинкой света замерло в углах класса. Сёко и Гето могут думать о нём что угодно, собственно, как и любой другой человек. Сатору сам про себя всё прекрасно знал.

—⋆˖⁺‧₊☽◯☾₊‧⁺˖⋆—

      Мина уже увереннее дошла от больничной койки до окна. Точнее, доковыляла. Её тело возвращалось в прежнюю форму на удивление быстро. Не будь она дитя Проклятой луны, всё обстояло бы не так радужно. Но в то же время не случилось бы и комы. У Мины из груди вырвался тяжёлый вздох. Помнила бы она, что такого сотворила, чтобы полмесяца проваляться овощем на больничной койке. Заклинатели вообще народ особый, подобные эксцессы, по типу комы и не из-за проклятья, у них случаются крайне редко. Но и влияние проклятой энергии ещё никто не отменял. Нельзя было закрывать глаза на тот момент, что у клана Амацуки она тоже особенная, потому что связана со смертью. С некромантией. А с ней шутки плохи. Со смертельным исходом, если быть точнее.       Мина снова тяжело вздохнула и посмотрела в сторону прикроватной тумбы. Там стояли белые лилии в прозрачной вазе. Их сладкий аромат распространился по палате. Белые лилии означали благословение, чистоту и непорочность, в то время, как чёрные — проклятие. Юных барышень из знатных кланов учили языку цветов, чтобы создать образ более нежной и утончённой натуры. Хорошего товара в лице не только покупателей, но и самих торговцев. Мина училась говорить на этом языке на удивление охотно. Потому, что любила цветы, как и всё живое, к чему хотелось тянуться после тяжёлых тренировок. Большую часть жизни, которую Мина хорошо помнила, она провела либо за оттачиванием мастерства некроманта: над трупами животных, а позже и людей. Либо в наказание за неподобающее поведение. А в её случае любое поведение могли счесть неподобающим, особенно, если единственной защиты в лице дедушки в поместье не было. Поэтому отдушина в виде цветов была Мине близка.       Кто принёс этот букет, девочке никто не сказал.       Мина посмотрела в окно, на Млечный Путь. Он змеился и изгибался высоко в ночном небе, как сотканный из звёздной пыли, летящий сквозь космос дракон. Мине хотелось оказаться на его спине и сбежать отсюда. Да, верхом на драконе. Таком же, как у Гето-сана в арсенале прирученных проклятых духов. Вспомнив о товарищах по изгнанию Праматери, Мина опять тяжело вздохнула. Она была рада узнать после пробуждения, что с ними всё хорошо. Что юноши выжили, несмотря на все попытки паучихи забрать на тот свет их всех при помощи яда и орды безмозглых паучат. Да, паучат размером с автобусную остановку. Как и ученики Магического техникума, Мина не помнила подробностей инцидента. Только урывками. Но при каждом таком воспоминании её тело будто бы заковывал в стальные цепи холод, а горло обвивали костлявые ледяные пальцы. Именно так она чувствовала себя, когда применяла клановую технику кукловода, оживляя мёртвую плоть. Неужели Мина всё-таки решилась вопреки наставлениям Моро-сан и заверениям, что девочка пока не готова использовать столь сильную магию в бою?       Додумать до конца у Мины не вышло. Её мысли оборвались где-то на сожалении о судьбе сестры Сакуры и надежде, что и из этого дерьма девушка выкарабкается, выйдет победительницей, а не побеждённой. Как делала всегда.       В коридоре кто-то шёл по направлению её палаты. Слух, как у летучей мыши, был натренирован потребностью всякий раз вслушиваться в шаги, что раздавались по коридорам поместья Проклятой луны. Отцовы, дедушкины, брата, дяди, служанок. По ним можно было даже настроение ходившего определить, если очень постараться. Всё дело исключительно в практике. Ещё один способ выжить.       Мина быстро, но неуклюже дошла до больничной койки. Села на неё, поспешно накрывшись одеялом, включила подсветку над металлической спинкой. И раскрыла первую попавшуюся книгу, которую ей одолжила мама одного из лежащих в соседней палате ребятишек. Как назло, ею оказалась «Русалочка». Мина не любила эту сказку и считала её вовсе не детской. Потому, что ребёнку, в силу возраста, не дано понять множество скрытых и печальных смыслов, заложенных в историю умелой рукой писателя. Хотя несправедливость происходящего, наверное, даже ребёнок в этой сказке уловит.       — Ты ещё не спишь, Мина-чан? — удивилась медсестра Айзава, зайдя в палату.       — Решила немного почитать, — улыбнулась Мина.       — Тебе нужно больше отдыхать, восстанавливать силы, — медсестра подошла ближе.       — Я уже належалась и отдохнула. Думаю, на год вперёд, — сказала Мина.       Айзава-сан рассмеялась. Подошла. Потрогала лоб. Заглянула в глаза. Убедилась, что с Миной всё в порядке.       — Никогда не видела, чтобы человек чувствовал себя так бодро сразу после комы. Пусть и на третий день. Всё равно срок короткий. Ты, может, излишне бледная, но доктор говорит, что все показатели в норме. Да я и анализы твои видела.       — Вы же не просто так мне это говорите? — спросила Мина.       Сестра Айдзава подмигнула. Она была из тех добродушных, пусть и болтливых тётушек, которые души не чаяли в детях. Большая редкость для медсестёр, работающих непосредственно с ребятнёй.       — Я скажу тебе по секрету, но через денёк-другой тебя могут выписать.       — Правда?       — Я же говорю, все показатели в норме. И состояние навряд ли ухудшится, — улыбнулась Айдзава-сан. — Скоро домой вернёшься.       И Мина в очередной раз за вечер вздохнула, на этот раз не тяжело, а как-то обречённо. Чем вызвала удивление у медсестры Айдзавы.       — Ты не хочешь домой?       — Что вы, конечно, хочу, — Мина натянула улыбку.       Не будет же она вдаваться в подробности и объяснять совершенно постороннему, пусть и хорошему человеку все её семейные проблемы. Хотя скрывать тоже было бессмысленно. Её за всё это время никто не навещал, кроме дедушки. И тот два-три раза заезжал, пока она была в коме, а всё остальное время проводил в делах, узнавая о состоянии внучки по телефону. Медсёстры и врачи не слепые и не глупые, всё прекрасно понимали. Поэтому чувствовать на себе сочувствующий взгляд Айдзавы-сан было для Мины так же невыносимо, как муравью находиться под солнечными лучами, направленными на него коварным мальчишкой через лупу.       — Я бы оставила тебя здесь ещё на немного, как и другие медсёстры. Но я скорее из симпатии, — призналась Айдзава.       — А они? — уточнила Мина.       — А они из сожаления, что больше не придёт тот симпатичный молодой человек.       — Какой молодой человек?       С секунду Айдзава-сан и Мина смотрели друг на друга с искренним удивлением.       — Ну, твой двоюродный брат. Хотя, думаю, он соврал. Вы с ним совсем не похожи. Парень светловолосый, ей-богу таких японцев никогда не видала. И очень высокий, оттого и сутулится. Сколиоз бедняге светит, я тебе клянусь. Да ещё и худой, как жердь, но очень симпатичный. А как очки свои странные стянул, так все медсёстры в обморок чуть не попадали.       — Фамилия моего брата случайно не Годжо? — спросила Мина почему-то осторожно, чуть ли не полушёпотом.       — Конечно, Годжо. Всем твой «братец» хорош, пока рот не раскроет, — проворчала Айдзава-сан.       Мина не удержалась от лёгкого смешка. Внутри образовалось совершенно непонятное чувство одновременно страха перед неизвестностью, что крылась за посещениями Годжо-сана, и внезапного тепла. Мина не понимала, зачем жениху сюда приходить, ведь они не настолько близки. И он явно не тот человек, который будет обременять себя беспокойством за людей, что ему не интересны. Может, Мина и ошибалась, чего-то о Годжо-сане не зная. Но иллюзий ни на его счёт, ни на свой не питала.       — Он приносил тебе букеты лилий. Может, кто-то из старших сказал, что это цветы благословения и чистоты. И что их запах даёт живым, находящимся на грани жизни и смерти, помнить, к какому миру они всё ещё принадлежат, — сказала Айзава-сан, кинув на букет.       Мина сама посмотрела на лилии. Их было ровно семь. Белые. С крупными бутонами и нежными, но мясистыми лепестками. Лежащим в больнице нельзя было приносить цветы в горшках, такова была примета. Чтобы болезнь не укоренилась, как пускает корни цветок в землю горшка. Но просто букеты никто не запрещал.       — Годжо-сан не тот человек, который будет обременять себя подобными формальностями, — сказала Мина, не отрывая взгляда от лилий.       У русалочки на рисунке в её книжке был такой же венок.       — Ну, иногда люди делают не свойственные им вещи, — говорила сестра Айдзава, подтыкая одеяло Мине. — Он сказал, цитирую почти дословно: «так эта пигалица будет знать, что не умерла». Мелкий засранец.       — Он сказал «не сдохла», а не «не умерла». Так ведь, Айдзава-сан? Можете не отвечать, в этом весь Годжо-сан, — улыбнулась Мина и наклонила голову в бок. — Мне кто-то приносил чёрные лилии, пока я была в коме и мой «нии-сан» их видел?       — Да, случалось раза два.       — Чёрные лилии — это проклятие. Люди боятся чёрного цвета и связывают с ним многие предрассудки. Хотя это просто цвет. Но ассоциации с чем-то тёмным и негативным из нас не выведешь и поганой метлой.       — Слишком взрослые рассуждения.       — А разве я не права? — приподняла бровку Мина и поняла, что немного пугает Айдзаву-сан. — Вы ведь не скажете, кто это был?       — Позволь мне этого не делать.       — У этого мужчины были светло-зелёные глаза, так? Рыбий взгляд, несмотря на всю прелесть черт лица, — Мина печально улыбнулась. — Не стоит переживать, Айдзава-сан, вам и без этого забот хватает.       Айдзава-сан ничего не сказала. А как она могла утешить ребёнка, который прекрасно понимал, что собственный отец его ненавидел? Настолько, что даже приносил проклятые цветы в палату.       Мина ещё раз посмотрела на белые лилии. Всё-таки Годжо-сан даже здесь поступил, как заклинатель, а не надменный мальчишка. Может, ещё не всё так запущено, как Мина считала до этого.