И ты пришла, необычайна, меня приметила впотьмах, и встала бархатная тайна в твоих языческих глазах.
© В.В. Набоков «M.W.»
— Долго будешь там стоять? — Не торопи меня. — Как скажешь. Он явно улыбался. Мина не могла видеть, но могла представить. В её памяти улыбка Годжо сохранилась прекрасно. Отличается ли она сейчас, только предстояло узнать. Мина очертила взглядом контуры кресла. У него массивная спинка. Настолько, что даже белобрысой макушки Годжо не видно. Только его рука на подлокотнике. Мина старалась не цепляться ни взглядом, ни мысленно за катетер, от которого шла полупрозрачная медицинская трубка капельницы. На стойке висело два специальных пакета — один с красной, другой с прозрачной жидкостью. Стойку можно было передвигать. Маленькие колёсики внизу позволяли делать это без проблем. Однажды Годжо прокатился на такой, дурачась. Врезался в медицинский стол, чуть не сбив бедную медсестру. Мине тогда было и стыдно, и смешно. И это помогло отвлечься от боли ненадолго. Она была первогодкой, пока не до конца влюблённой в клоуна, решившего, что лучший способ отвлечь будет проехаться по коридору на стоке для капельниц. В тот день они не поехали к Иери-сан, потому что были далеко от Токио. Уже другого в памяти Мины мегаполиса, совершенно непохожего на себя сегодняшнего. — Терраса стала шире. Непривычно, правда? Хотя, у меня уже давно хреновый угол обзора. Могу и ошибаться, — сказал Годжо. Мина сделала шаг. И вздрогнула. Так гулко о дерево в тишине ударила тяжёлая подошва ботинок. Уже не её — её давно сгинули в небытие. А эти были новенькие, начищенные и ещё не разношенные. За прудом, что ртутным срезом простирался над чистым небом, за стрекозами гонялся мальчишка. Светловолосое маленькое божество. За ним присматривала приятной наружности женщина средних лет. Её Мина не знала. Как и всё здесь. Кроме Годжо и персиковых деревьев, что росли в саду его родового поместья. — Я хочу на тебя взглянуть, наконец. Но ты и спустя столько лет осталась жестокой. Покажись уже. — Не могу, — выдохнула Мина. — Боишься узнать, что со мной стало? Поверь, это не самое страшное, что ты видела в своей жизни. Он манипулировал ею как и прежде легко, без особых усилий. Но сейчас Мина действительно боялась. Ни чувство стыда, ни вины, ни любопытство, ни желание прекратить агонию неизвестности — ничего не могло заставить её ноги двигаться. Лишь жизненная необходимость увидеть Годжо. Убедиться, что он — не иллюзия. И не жестокая шутка разума. Мина вновь сделала шаг. Потом ещё один. И ещё. Обошла кресло и встала напротив. Усмехнулась. — Ты почти не изменился. — А ты по-прежнему плохо врёшь. — Не вру. Возраст тебе к лицу. Мина сглотнула вязкий ком. Годжо улыбнулся. Сверкнул правым глазом. Его лазурь с возрастом не выцвела, а, казалось, стала ещё ярче. Только в уголке глаза залегла паутина морщин. Складки заломов были и у рта. Непривычно. Очень. Старость не въелась в Сатору, но поизносила его, высушила. До впалых щёк и угловатых выступов в теле. Второй глаз прикрывала повязка. Её ремни уходили под белые волосы. Мина знала о повязке и о том, как Сатору лишился части силы вместе с левым глазом. Её к этому готовили почти три месяца, порционно выдавая информацию, будто кормили непослушного пса за правильное выполнение команд. Не буяньте, Мина-сан, вам необходимо восстановиться; не вырывайте из вен катетер; не угрожайте нам расправой; пытайтесь шевелить конечностями; ходите хотя бы от койки до окна; ешьте больше; не задавайте лишних вопросов, скоро сами всё узнаете. Мина ждала их встречи. Ждала, поэтому восстановилась раньше сроков, что ставили ей маги-лекари. Одного она чуть не задушила, когда очнулась. Надо же, с роду на людей не бросалась. А тут просто не выдержала неизвестности и восприняла несчастного мага, как опасность. Разумеется, к единственному, оставшемуся в живых представителю клана Годжо её никто бы не подпустил после такого. Годжо, как бы между прочим, сказал, заметив, что Мина зависла из-за его внешнего вида: — Зубы свои. — Это радует. Годжо рассмеялся. Он смотрел на Мину неотрывно. Она, как бабочка булавкой приколотая, не пыталась и шевельнуться. Тоже смотрела в ответ и старалась выбрать: кричать ей хочется или плакать. Или кинуться на шею и просить прощение. За что, Мина и сама не до конца понимала. Сатору очень постарел. Видеть его такого, когда в голове остался образ двадцатитрехлетнего Годжо, целующего без остановки, обнимающего жадно, было… странно. Мина думала, будет больно. Но на это «больно» внезапно давалась отсрочка. Накроет чуть позже и сильно. Мина знала. — Хотелось, чтобы ты запомнила меня красавчиком, а не дряхлой развалиной, — улыбнулся Годжо. — Я счастлива, что ты до старости дожил. — Да, но без тебя. Это ощущалось невыносимее всего, что Мина когда-либо испытывала. Годжо по-прежнему не отводил от неё взгляда. Ему шестьдесят два, а Мине по-прежнему девятнадцать. Между ними пропасть уже не в четыре, а в сорок три года. — Я не буду извиняться, Годжо. — За то, что бросила меня, выбрав долг заклинателей? — Да. — Я и не прошу, Мина. Извиняться или обижаться глупо, тем более, на это. Мина отвернулась. Слёзы здесь — лишнее. Не к чему Сатору их видеть. Он и так знал — Мина сожалеет. — Может, сядешь всё-таки? И ближе, — попросил Годжо. Мина пододвинула стул. На террасе стоял только он и кресло Годжо. Ещё капельница, разумеется, но Мина по-прежнему её игнорировала, как и растущую дыру в груди. — Как лисий камень? Наконец-то бесполезная стекляшка? — спросил Сатору. У Мины под футболкой теперь его не было. А под кожей был. За время анабиозного сна кицунейши сросся с сущностью госпожи Амацуки окончательно, был поглощён ею. — Нет, он по-прежнему поддерживает мою жизнь и… внешний вид. — Удобно. — Не сказала бы. — Ты всё такая же красотка, Мина. — Ты просто меня давно не видел. — Да, очень давно, — протянул Сатору. — Ты помнишь битву у храма Убывающих лун? — То, что я запомнила последним — это наша совместная ночь накануне, — Мина посмотрела в пол, проследила за божьей коровкой, ползущей по доске. Лишь бы не на Сатору. А он глядел на неё всё так же — не сводя единственного глаза. Не заботясь о том, что Мине сейчас может быть некомфортно или просто невыносимо под его взглядом. Годжо остался Годжо. Пусть и растерял часть себя. Буквально. — Не самое плохое воспоминание, правда? Мина тихо рассмеялась. Годжо тоже. — Да, пожалуй, — Мина подняла на него глаза. — Сатору, все эти три с половиной месяца меня держали подальше, наблюдая, не представляю ли опасности. Почему сейчас близко подпустили? — Дело не в том, что ты могла быть опасна. Просто… тебя не было сорок лет, Мина. Мир полностью изменился, стал неузнаваемым, другим, понимаешь? Тебя бы это ввело уже не в анабиоз, а убило. Нужно было время подготовить. — Какая забота, — хмыкнула Мина и посмотрела на сад. — Я сидела там, бесконечно желая увидеть тебя. Мне было плевать на остальное. — И как увиденное? — Лучше, чем я ожидала. Годжо не выдержал, расхохотался. На секунду Мина увидела в нём мальчишку, которым он был до битвы при храме Убывающих лун, до решения её и Моро запечатать лисий камень вместе с сосудом под храмом. До того, как клан Годжо полностью выродился. До Двуликого. До Сибуи. До Тюремного царства. До Ада на Земле. До… Мина пропустила так много. Так много лет рядом с Годжо. Он был весь пропитан одиночеством. Весь сочился печалью. — А я помню каждую минуту до того, как вы с Моро решили, что лишить меня любимой женщины будет лучшим выходом из положения. Как и избавить старейшин от лишних хлопот. — Ты готов был посшибать им бошки. — Так я и посшибал. К сожалению, гораздо позже. Но лучше уж так, чем никогда, правда? Тебе рассказывали, наверное. — Да, не в подробностях. Я будто бы на уроках истории в школе была всё это время. Сухие факты и ничего лишнего, — сказала Мина. — Уже видела новый Токио? — Нет. — Почему? — удивился Годжо. — Разве тебе не любопытно было? — Все три месяца единственным местом, куда меня выпускали — был сад. А накануне встречи с тобой я так волновалась, что не спала всю ночь, но задремала в машине, — улыбнулась Мина. — Ждала встречи со мной? — Да. На том берегу мальчишка запнулся и упал. Но тут же поднялся, отряхнул кимоно и помахал Годжо рукой. А Годжо махнул в ответ. Глаза мальчишки впились в Мину. Не со злобой, с жадным любопытством. Мина не отвела своих. Что вызвало у пацана улыбку. Он тут же вернулся к играм. — Это твой… — Внук, — сказал Годжо. — Полагаю, ты в шоке. — Да, — протянула Мина. — У тебя, и внук… Никогда не видела Годжо Сатору… — В роли отца и деда? Даже твоих детей? — усмехнулся Годжо. — Поверь, я тоже. Никогда не думал о себе в таком ключе. Не думал, что вообще доживу до старости. Они замолчали. Мина знала, Годжо детей никогда не хотел. Он о них вообще не думал, считая, что мир заклинателей и проклятий очень жесток. Ребёнок — это хорошее, надежда на будущее. Чистой душе не место там, где её могут покалечить — по земле и так их бесконечное множество ходило и наверняка продолжает ходить. В его двадцать три Годжо весьма цинично и в то же время здраво относился к возможности иметь семью. Его взгляды разделяла и Мина. Но с годами всё и правда меняется. Будто бы прочитав её мысли, Годжо сказал: — Хорошо, что ты не родила от меня. — Почему? — Как показала практика, я дерьмовый отец. — Ты винишь себя в смерти сына? — Твоё умение считывать мои эмоции пугает сильнее, чем я помню, — сказал Годжо. — Отвечая на вопрос о сыне… Я его не любил, Мина. Он был рождён от нелюбимой женщины, не в то время. И я не хотел. Никого не хотел, кроме тебя. — Сатору, пожалуйста… Годжо усмехнулся. Возраст не сделал его мягче, нет. Характер стал только хуже. — Но внука я люблю. Действительно люблю. Хотя он порой очень сильно раздражает. — Потому что похож на тебя? Такой же мелкий гадёныш? — Именно. Оба снова тихо рассмеялись. Мимо пролетела стрекоза. — Я жесток с тобой сейчас, полагаю? — спросил Годжо. — Нет. — Как и прежде, прощаешь мне слишком многое. В Тюремном царстве у меня забрали практически всё. В том числе и способность испытывать некоторые… вещи… Но только не то, что касается тебя. Странно, правда? Будто бы специально не лишили того… — Что приносило тебе боль? — догадалась Мина. — Ты, Гето, мать… семейка Фушигоро. Мегуми, кстати, узнал, кто его папашу грохнул. Сказал, что простил, но, думаю… нет. Сам бы убил меня, если бы прознал обо всём в мирное время, а не в разгар Ада на Земле. Не до разборок было. Как тогда, так и потом. — Мне жаль. Я знаю про всех твоих учеников. — Они прожили хорошую жизнь. Как я и хотел… Знаешь, когда я узнал, что лисий камень распечатался спустя столько лет вместе со своим сосудом, то… Думал, что привело нас в эту точку невозврата. Думал, конечно, после того, как меня откачали. До сих пор вот, витаминки капают. Задолбали. Годжо поднял руку с торчащим из вены катетером. — И что надумал? — Мина старательно игнорировала душевную агонию, разворачивающуюся внутри огненным смерчем. — Не находишь ироничным, что мы с тобой последние сильные дети наших кланов? И что этот брак по договорённости был выгоден не только клану Амацуки. Отец, разумеется, делал вид, что только вам. Но сам трясся, понимая, что время клана Годжо уходит. Не родись я, Зенины бы окончательно заняли все лидирующие позиции. А сейчас ни Зенинов, ни Годжо, ни Амацуки, ни старейшин. Мир должно было прокрутить через мясорубку, чтобы отсеять лишнее. — Ты как всегда циничен. — Доживи до моих лет. Мина усмехнулась. Спросила: — Считаешь, в точку невозврата нас привели отношения, начавшиеся с договорённости о браке? — Нет, не совсем. Любовь —проклятие, Мина. В свои тридцать, я бы удавился, признай обратное. Но сейчас… — Она и правда проклятие, Сатору. Самое худшее из всех. — Когда-то отец сказал мне то же самое. Сказал, что я не способен любить, потому что «другой». — Он тебе во многом завидовал. — Он меня боялся, но не мог иначе, потому что знал: всё их напускное величие держится на родовой технике и Шести Глазах, которые я унаследовал. А когда появилась ты, то он смекнул, что клан станет ещё сильнее с некроманткой в рядах и соответствующим потомством. Но не учёл одного… — Что я решу пропасть на сорок лет? — Что я в тебя влюблюсь, а значит, не дам использовать… Так я думал до лисьего камня, — сказал Годжо и замолчал. Мина смотрела на него и сердце её рвало на части. Мужчина, которого она так любила, действительно ответил ей взаимностью ещё тогда. Сатору Годжо считался недосягаемым, птицей высокого полёта, которую не заботили радости земные, не обременяли вещи, способные намертво привязать душу и сердце, а, значит, в один прекрасный день отравить и мозг. Перетянуть на свою сторону. — Я всегда принимал твоё присутствие и твои чувства ко мне, как само собой разумеющееся, как нечто естественное. Но то, что чувствовал сам, начал осознавать только после… Годжо вновь замолчал. Протянул к Мине руку. Коснулся щеки. У него оказались холодными пальцы. Грубая кожа, но мягкие прикосновения. Осторожные поначалу, будто Сатору проверял, не мерещится ли ему Мина в очередном припадке, пока руки скелетов тянулись в бесконечной темноте Тюремного царства. Годжо порой казалось, что он оттуда так и не вышел. Кошмар, о котором Мина никогда не узнает, снился ему и после освобождения. — Прости меня, — прошептала Мина. — Прости меня. Прости. — Ты же говорила, что не будешь извиняться, — улыбнулся Сатору, поймав большим пальцем слезу, скатившуюся по девичьей щеке. Нежно провёл под глазом. — Тебе и не за что, радость моя. Мина мягко обхватила его запястье, отстранила руку, уткнулась в неё лбом. И наконец заплакала в голос. — Мина… Мина, чёрт возьми! Её встряхнули сильнее. Мина распахнула глаза и тут же увидела перед собой Сатору. Двадцати трёх лет отроду, с двумя глазами, без морщин, без капельницы. Он смотрел обеспокоенно, не понимая, что происходит. Держал её за плечи, впившись пальцами в кожу. — Я всего лишь задремала… — Ты сейчас рыдала, как сумасшедшая. Что тебе снилось? Эта сука Шики всё-таки не сдохла? — Нет… Нет, это не она. — Что тогда? Знала бы сама Мина «что». Ей приснился странный, страшный, полный невыносимого и неизвестного сон. Или будущее. Или просто игра воспалённого последними событиями сознания, осечки перегруженного головного мозга. Мина почувствовала, как неприятно стянуло кожу из-за подсыхающих на щеках слёз. — Мне просто приснился кошмар… — Просто, — повторил Годжо, не сводя взгляда с Мины. Глаза Сатору ясные. В них спрятаны осколки неба, щедро окроплённые солнцем. Перед своим перерождением в пятнадцать дней и ночей луна смогла прикоснуться к нему, солнцу, через залитую ярким светом радужку глаз. Смотрел он прямо. Мина же отвела взгляд, чувствуя в груди нарастающее беспокойство. И не только из-за сна, в котором их с Сатору разделили десятилетия разлуки. Мина проснулась, значит, серьёзного разговора не избежать. События, что произошли в лесу близь храма ордена Кагэноцуки, казались уже далёкими. Будто и правда прошли десятки лет, но нож воспоминаний по-прежнему остёр и режет искусно. — Зачем? На самом деле Сатору задал этот вопрос гораздо раньше, но не произнеся вслух ни слова. — Глупо спрашивать о таком, когда знаешь ответ, — сказала Мина, сев в кровати. Она сделала ему больно. Не физически. Но сейчас его чувства роли не играли. Мина заметила, что Годжо нахмурился. Видимо, она произнесла это вслух. — Что тебе сказал мой… — Мина замолчала, выбирая лучшее определения для обозначения статуса Рюу-сана. — Одзи-сан. — Твой отец сказал, что теперь вынуть из тебя лисий камень, значит, убить. — Не замечала за отц… дядюшкой склонность к излишнему драматизму. Улыбка Мины горькая. Она понимала чувства Рюу-сана. И почему он старался сделать Годжо побольнее хотя бы словами. Учитывая, как Рюу отговаривал и чуть ли не силком оттаскивал её тогда, в лесу, когда узнал о намерении дочери применить проклятую технику переливания. На предплечьях до сих пор ощущалась фантомная хватка сильных ладоней и впившихся в плоть пальцев. Чувства же Годжо — история иная. Сейчас он похож на скованную зимой реку. Подо льдом не умирает буйное течение, вода по-прежнему сильна и обжигающе холодна, до смертельного, если провалиться в прорубь. Она способна по весне сломать лёд и выйти из берегов во время паводка. Вот каким сейчас Мина видела Годжо. — А он излишне драматичен? — спросил Годжо. Усмешка в голосе — обман. — Во-первых, я не отдала тебе всё. Да, большую часть, но что-то мне осталось. — И сколько? Без лисьего камня? Годжо изнутри будто что-то скручивало, давило на голосовые связки. Он был зол и в то же время совершенно беспомощен. Мина чувствовала то же самое. — Я не знаю. — Сколько? — Я не знаю. — Год-два? — Сатору, я же сказала, не знаю. Он посмотрел холодно, чуть задрав подбородок. Молчание показалось оглушительнее крика. Мина не впервые видела такого Сатору. В подобных ситуациях очень сложно просчитать всё с точностью до мелочей. Проклятый артефакт может продлить заклинательнице жизнь на многие годы, компенсировав те, что пришлось отдать Сатору. Но цена этого слишком велика, начиная с влияния тёмной сущности камня на носительницу и заканчивая слишком очевидным — никто не позволит Сосуду Триединой богини разгуливать свободно, живой и невредимой. Никто не позволит ей существовать, потому что это противоречит магическим законам. — В таких ситуациях сложно что-то прогнозировать. Одно ясно точно, кицунэйши не только сделал меня сильнее, но и… — Но и теперь твоё второе сердце, — закончил за неё Годжо. — Источник твоего жизнеобеспечения. Оно того стоило, Мина? — Что? — вырвалось у неё невольно. Но вовсе не из-за того, что вопрос был непонятен. Как раз наоборот. Внутри Мины огненной птицей взметнулся гнев, отряхнул яркие перья, сея в сердце раздражение и обиду. Но потом вдруг эмоции схлынули. В груди защемило. Мина подалась вперёд, приподнявшись на коленях, схватив за ткань футболки Сатору и притянула его к себе, застав сесть. — Стоило. Миллион раз готова это повторить. И, повернись время вспять, решения бы своего не изменила. Отчасти, всё произошло по моей вине. — Не бери на себя слишком много. — Правильно, это ведь твоя прерогатива. — Потому что мне по силам многое. — Мир не вертится вокруг тебя, Годжо Сатору. Ты сильнейший, но не всесильный. — Мир не вертится вокруг меня, но не твой, похоже. — Это упрёк? — Скорее проклятие. — К чему ты клонишь? К тому, что тебя не надо было спасать? — Да. Мину как ударили. Пришлось проснуться окончательно. — Чт… Ты не имеешь право так говорить, Годжо Сатору. Молодой полумесяц светил в окно. Неслышно плыл по печальному небосклону, полному тёмно-синих чернил. Оспа звёзд светила холодно, рассыпанная небрежно. Уличный свет заливал комнату. Перекатывался по полу и стенам, едва ли касаясь потолка. Выхватывал две фигуры, сидевшие на кровати. — Мина… — начал Сатору тихим, но твёрдым голосом. — Я не хотела, чтобы ты умер, не могла этого допустить. Разве не так поступают ради человека, которого любят? — А что в таком случае делать человеку, который любит тебя? В глазах его искрилась только печаль. Мина видела подобную грусть временами, успевала замечать до того, как веки Сатору закрывались на долю секунды, а когда ресницы снова поднимались вверх серебряным веером, то уже ничего не было. Лишь бесконечность, которую невозможно передать словами. У Мины дыхание перехватило. Она знала, что Годжо способен признать вину или навязать себе её мнимое присутствие, но вслух об этом никогда не скажет. Он достаточно сильный человек, чтобы посмотреть на свои ошибки, заглянуть в глаза собственным промашкам, дабы показать — он их не боится. И обязательно исправит. Наученный горьким опытом, суровостью быта заклинателей и серой действительностью. — Принять мой выбор. — Какая ты жестокая, — усмехнулся Годжо. — Или просто руководствовалась долгом заклинателя, говорившим тебе спасти «сильнейшего», или долгом невесты? А, может, чувством вины? — И кто из нас ещё жестокий? — прошептала Мина на выдохе. — Я не руководствовалась ни долгом заклинателя, ни чувством вины. Хотя я действительно виновата. Надо было рассказать тебе всё сразу, а не идти на поводу у гордости и эмоций. Не затевать эту игру. В тот момент я просто хотела, чтобы ты жил. И не сожалею о сделанном выборе. — Мы все подчас не знаем, что делать, и поступаем неправильно. Уходим, не сказав ни слова, или опускаем руку, не решаясь добить близкого человека, который сделал и будет делать страшные вещи, в спину. А только вынуждены смотреть, как он исчезает в толпе… — Сатору… — Раз ты не сожалеешь, то я тоже… Годжо замолчал. Он сейчас — оголённый нерв. Мина почувствовала, как к горлу подступил комок слёз, будто сделанный из стеклянных осколков. — Ты опять ревёшь? — удивился Сатору. Почти потянулся к ней. Мина сработала на опережение. Взяла его за лицо, по обе стороны положив ладони, и поцеловала. Крепко-крепко. Сатору явно не ожидал такого внезапного порыва. Чуть не упал на Мину, упершись руками в матрас. Она целовала несдержанно, отчаянно, тянула на себя, будто хотела почувствовать его вес на своём теле. Годжо отстранился, как только им обоим перестало хватать воздуха. — Не люблю поцелуи с привкусом слёз. — Не мои проблемы, — тихо прошептала Мина. — Я на тебя дурно влияю. Уже совсем о чувствах других не заботишься, — прошептал Годжо. Он осторожно убрал её ладони от своего лица. Поднёс к губам и прижался ими к костяшкам пальцев. Это было самым сакральным и более интимным прикосновением, чем все их занятия сексом, когда тела сплетались в безудержной страсти и близости. Невыносимая нежность. Мина знала эту свою слабость. Она из тех людей, которые отказываются ломаться, сколько их не бей и не пытайся со свету сжить, но крошащихся, как только погладят по голове и одарят теплом, покажут, как ты на самом деле нужна. Годжо привязал её к себе не специально. Он того не желал. Так просто случилось. Случилось, что юноша, которого Мина не выбирала, стал для неё важнее кого бы то ни было. Случилось, что девчушка, которую не выбирал Сатору, стала частью его жизни и отхватила непомерно большой кусок жилплощади в его одиноком сердце. Годжо посмотрел на её руки, провел по костяшкам большими пальцами и тихо спросил: — Тебе было больно? — Мне было страшно. Я видела на своих руках твою кровь... Мина засмотрелась в его глаза, не желая вспоминать, как они закрывались, пока Годжо цеплялся за жизнь. А из уголков его рта бежали алые струйки крови. Это хуже, чем видеть его во сне-видении немощным стариком с капельницей в вене. Там хоть было ясно, что он прожил жизнь. И Мине хотелось верить, достойную. А тут ему довелось бы умереть от рук огненного палача, двадцатитрёхлетним, сильным, но одиноким. Потому что таков удел людей силы Годжо. Тишину нарушил неожиданно пришедшее сообщение. Мина вздрогнула. А Годжо нехотя достал из кармана телефон. Внимательно прочитал содержание сообщения. — Твой папенька. Сатору называл Рюу-сана пренебрежительно «папенька». Отношения у них явно будут дерьмовыми. Мина знала, что из-за неё, по большей части. Но сейчас это заботило меньше всего. Не так, как дурной, пусть слишком реалистичный сон, тяжёлый разговор и сообщение отца. Но и сон мог подождать, потому что имелись дела гораздо важнее. — Где он? — Едет сюда со всей честной компанией, — ответил Годжо. — С кем? — удивилась Мина. — Он, Сакура… — Годжо выдержал паузу, собираясь с мыслями. — Мегуми, Цумики и твой кот. У Мины едва не упала челюсть. — При чём здесь Мегуми и Цумики? — Видимо, в моё отсутствие клан Зенин, решили вернуть обладателя техники Десяти теней себе. Вот Сакура и вмешалась. Не удивлюсь, если она кого-то в процессе грохнуть успела, не иначе. Или покалечить. Ну, или твой папенька. Сомневаюсь, что Мегуми. Твой кошак, как вариант, вполне мог, — перечислил Сатору. — Перестань, — Мина ткнула его в грудь, нахмурившись. И тут же вспомнила, как под свитером, что носил Годжо в её сне, грудная клетка была впалая. Поганое чувство неизбежного, совсем неотвратимого начало нарастать с новой силой. Сатору заметил её замешательство. Коснулся пальцами щеки. Там же, где и во сне. Легче от этого не стало.