Невеста шестиглазого бога

      — Мама…       Слово растворилось в ночном воздухе, будто капля чернил в воде. Мина вздрогнула, почувствовав необъяснимую тревогу. Сатору, сидевший в кресле-качалке, поднял на девушку настороженный взгляд.       Идея выйти на энгаве, чтобы дождаться всю честную компанию, принадлежала именно Годжо. Нужен был свежий воздух и больше пространства, чтобы упорядочить роящиеся мысли и угомонить разгорячённое сердце. Голова должна быть холодной, а разум чистым, потому что сейчас им предстоит узнать многое, а потом решить, что с этим делать дальше. А делать что-то придётся, и как можно скорее. Сатору стоило больших усилий не сорваться с места, никого не слушая, и самолично не явиться к старейшинам, выложив всё без доказательств и совсем не ложных обвинений ублюдка Эномото и его шайки в том аде, что творился, по всей видимости, уже давно. Просто сейчас он выплеснулся потоками неконтролируемой лавы наружу. Кажется, и сам Эномото не ожидал, что отец Сакуры выйдет из-под контроля и чуть не убьёт достояние одного из Великих кланов, чем создаст кучу проблем. Интересно, что сейчас творится снаружи? Рюу толком ничего не сказал. Лишь буркнул недовольно, чтобы Сатору сидел на заднице ровно, если не хочет всё усугубить. Но это как заставить солнце вставать на западе, а садиться на востоке. Тогда Рюу, не стесняясь, напомнил, что в одной из комнат этого маленького, но уютного домишки спит девушка, которая отдала Сатору большую часть своей жизни. И что Годжо не имеет права хотя бы сейчас вести себя эгоистично. Эгоистично, надо же. Манипуляция подлая и прямо в лоб сказанная. Сатору обычно на такие никогда не вёлся. Но в этот раз не смог противостоять внутреннему потоку чувств, что вызвали слова Рюу.       Он знал, на что теперь обречена Мина.       Снаружи наверняка хаос. Никто ничего не понимал. Если бы от этого не страдали важные для Сатору люди, он бы, наверное, даже позволил себе позлорадствовать над высшими чинами, прежде чем вмешаться. Интересно, что сказали его родителям и клану? Слишком много вопросов, на которые в данной точке времени бесполезно искать ответы. На самом деле, они уже едут сюда дружной или не совсем, но всё же большой и странной компанией. Поэтому Годжо справедливо рассудил, что сейчас лишних телодвижений делать не надо. Пока он не почувствует, что такая необходимость действительно наступила.       Сейчас Сатору волновал другой вопрос. Он смотрел на Мину. Смотрел и понимал, что в её теле и разуме проклятая энергия лисьего камня, соединившись с её собственной, сплетясь отныне в нерушимый паразитический союз, запустила необратимый процесс изменений. После которого Мина уже не будет прежней.       Годжо усмехнулся горько.       Мина стояла у деревянной опоры, накинув на острые плечи плед. Её руки холодны. Пальцы будто лёд. Она смотрела вдаль, где простирался горный хребет, в лунном свете переливавшийся серебром. На полянке у дома бегали белые кролики и жевали траву. Ветер приносил запах лунников — белой энотеры, что росла вокруг. Сатору и Мина будто сидели на отшибе Луны, подальше от всех этих дворцов и обязанностей беречь «Древо жизни».       Тонкие пальцы Мины держали в руках подвеску, что ей на шею надел Рюу. Камушек был явно дорогим, с лунным мерцанием, переходящим в насыщенный голубой. Такого цвета Сатору у этих минералов еще не встречал. Мина сжимала камушек, напоминающий каплю, и то хмурилась, то становилась очень задумчивой, даже безразличной.       Годжо потёр левый глаз.       — Это подвеска твоей матери?       Мина вздрогнула и обернулась, будто забыла, что была на деревянной террасе не одна.       — Не шугайся ты, лисичка, — усмехнулся Годжо.       — Прости, задумалась.       Она с ним и одновременно нет. Если так отныне будет всегда, то Годжо без сожалений станет палачом Эномото. Сам вызовется.       — О матери?       — Откуда ты…       — Ты её позвала. Сказала «мама», — пояснил Годжо. — Это её подвеска?       — Да.       Мина прошла ко второму, уже плетёному креслу, тихо шелестя тканью длинного сарафана. Тоже явно не её. Села напротив.       — Не видел раньше камней такого оттенка.       — Они очень дорогие. Это подарок Рюу-сана маме в честь моего рождения. Как выяснилось… — Мина замолчала.       — Тебе от этого плохо, — Годжо не спрашивал, а говорил с утвердительной интонацией.       — Я просто не знаю, как реагировать на то, что Рюу-сан мой отец, — сказала Мина. — И что всё могло быть иначе. У меня могла бы быть другая, любящая семья.       Годжо поджал губы.       — Твой папаша специально на тебя эту подвеску нацепил, решил, что недостаточно плохо себя чувствуешь, надо воспоминания и сожаления взбудоражить?       — Не будь таким грубым, — улыбнулась Мина мягко. — Лунный камень он мне надел не поэтому. Ты вообще знаешь, почему дети проклятой луны носят обереги из этого минерала?       — Знаю только, что с его помощью вы стабилизируете свои техники.       — Да, но какие, в курсе?       — Окажи любезность, просвети.       Обычно на мнимую вежливость Годжо, о которую разобьётся любой, потребовавший её проявить, Мина закатывала глаза и кидала остроту в ответ. Сейчас лишь кивнула.       — Лунный камень считается оберегом, помогающим усиливать и контролировать экстрасенсорные способности, способности к прорицанию — технику третьего глаза. У всех представителей клана Амацуки, забравшихся выше двух лун, есть предрасположенность к ней. И чем больше проклятой энергии, то есть больше лун в числе, тем эта предрасположенность выше. Но технику очень сложно контролировать, она забирает невероятное количество проклятой энергии. И чтобы овладеть ей в совершенстве и минимизировать последствия, нужно быть тобой.       — Иметь бесконечный запас проклятой энергии, — понял Годжо. — У тебя же есть предрасположенность к этой технике?       — Да, но несильная. Эти способности у каждого по-своему проявляются. Но в основном через сны. У многих, точнее. Я такая, — Мина сморщила нос. — В моих снах переплетаются, как правило, будущее с прошлым. Но ни один из них — не точный прогноз, а скорее одна из версий исхода событий.       — И давно тебе снятся эти сны? — Годжо прищурился.       В его голосе уже давно вопросительные интонации – лишь маскировка. Мина смотрела на него без особого выражения, но Годжо знал, что за борьба происходит в её голове. Мина по-прежнему считает, что он не станет её слушать или не дослушает.       — Сначала редкие, с момента воскрешения Куроо. Потом чаще, когда я начала истреблять больше проклятий. И совсем часто, когда… когда мы с тобой… В общем, с недавних пор.       — В греческой мифологии девы, обладающие прорицанием, теряли его вместе с девственностью. А ты наоборот.       — Это не так работает.       — Я в курсе, — хмыкнул Годжо.       На этот раз Мина всё-таки закатила глаза. Сатору не покидало ощущение, что это из-за него Мина сейчас будто бы под толщей воды — слабая и медленная.       — Дело тут не в физиологии. И не только в количестве проклятой энергии, но ещё и в эмоциях, испытываемых заклинателем. Ты вызываешь у меня сильные чувства, которые подчас невозможно контролировать. Вот и всё.       — Перед заварушкой с лисьим камнем, — Годжо очертил указательным пальцем круг в воздухе, — мы с тобой здорово разругались. Ты выставила меня за дверь…       — Я помню, — отозвалась Мина.       — Тебе уже тогда несколько месяцев кошмары снились. Я думал, что это из-за смерти старика Амацуки и семейных проблем. Но, похоже, не совсем. Что ты тогда видела во снах, Мина? Ты ведь из-за них стала меня избегать?       Мина поджала губы. Она не могла не помнить, как порой будила Сатору полуночными криками или металась по постели в горячке, бормоча что-то невнятное. И чем чаще ей снились сны, тем хуже у жениха с невестой становились отношения. Сатору спрашивал, в чём дело. Но Мина либо не помнила содержание кошмара, либо не хотела с ним говорить. Он и сам хорош, списывал всё на тяжёлые будни заклинателя.       У магов кошмаров не может не быть.       Годжо потёр левый глаз. В который раз за вечер.       — Я видела твою смерть, — тихо сказала Мина. — Каждый раз видела, как убиваю тебя или кто-то это делает. Знаю, ты скажешь, такое невозможно. Но в твоей груди недавно побывал меч. Поэтому нет ничего невозможного.       Годжо замер. Уставился на Мину, впился взглядом в её бледное лицо. Она смотрела в ответ, не отводя своих глаз. Сердце Сатору пропустило удар. Знакомое ощущение упущенного времени что-то исправить схватило его ледяными пальцами за шею позади и наклонилось к уху, нашёптывая «ты снова ничего не смог, сильнейший, и теперь ещё один любимый тобой человек обречён».       Годжо мотнул головой. Потёр левый глаз.       — Мне было невыносимо тебя видеть. Будто бы находясь рядом, я могу навредить тебе или накликать беду, — сказала Мина.       — Глупости!       — Ты чуть не умер.       — Здесь нет твоей вины.       — Есть, и ты это знаешь. Поэтому в тот день я не сдержалась и выставила тебя за дверь. Я тогда ненавидела своё происхождение, ненавидела нашу помолвку, ненавидела, что ты ко мне так хорошо относишься, ненавидела свои чувства к тебе.       — Надо было мне всё рассказать.       — И что бы ты сделал?       Действительно, что? Годжо и сам не знал, да и толку сейчас ломать голову над тем, что уже прошло? Надо уделить как можно больше внимания настоящему.       — Этот сон, из-за которого ты плакала сегодня, был таким же?       — Он был хуже. Я не помню его с точностью до детали, но кое-какие моменты врезались мне в память.       Годжо опять потёр левый глаз.       — Что случилось? — спросила Мина.       — Ноет. Такое периодически бывает. Всё нормально.       — Раньше я не замечала.       — А раньше не так сильно и было…       Мина от его слов так помрачнела, что будто бы звёзды в чистом небе разом потускнели — тень опустилась на её лицо. Сатору не мог знать, что во сне Мины именно левый глаз отсутствовал у него в глазнице. Одна из немногих деталей, что Мина запомнила.       — Что было в твоём сне?       — Я не помню.       — А что помнишь?       — Дай мне время, прошу. Это терпит.       — Да уж, терпит, конечно, — усмехнулся Годжо. — Тогда хоть скажи, что это за место?       — Дом моей матери.       — Это я знаю.       Годжо ещё раз осмотрелся. Простой деревянный дом на опушке леса, окружённый горами. Он будто бы лежал в ладонях Будды. Время в этом месте ощущалось иначе. Здесь было безопасно и спокойно. Годжо чувствовал невероятную благодать внутри. Но её слишком сильно перебивали собственные тяжёлые эмоции и чувства.       — Но где твоя мать?       — Я не знаю, — покачала головой Мина. В её глазах уже было много боли, но с вопросом Сатору стало ещё больше. — Полагаю, здесь она жила после того, как оте… то есть Амацуки Сеиджи выставил её из поместья. А потом и дед Рюу-сана…       — А отца твоего за что?       — Он был против нашего брака по договорённости. И чтобы не вздумал ничего сорвать, дед отослал его без права на возможность видеться со мной. Я не знаю, что Рюу-сан делал эти годы и нашёл ли маму после её изгнания. Видимо, нашёл, раз мы теперь здесь.       — Почему я не удивлён, — тихо сказал Сатору. — Значит, Амацуки Рюу был против нашей свадьбы? Интересно.       — Ты тоже был против в своё время, — Мина вновь мягко улыбнулась, будто бы упрекнув Сатору, на что тот лишь фыркнул. — Он сказал мне однажды, но, думаю, это не единственная причина. Рюу-сан считал, что я повторю судьбу мамы, если меня отдадут замуж по расчёту за нелюбимого мужчину.       — Боже, тебе двенадцать было. Какая любовь?       — Маме было столько же, когда Амацуки Сеиджи пришёл в храм Растущих лун и ткнул пальцем в неё, сказав «хочу». Тогда Эномото и дед сговорились, что по достижению шестнадцати она станет членом семьи Амацуки, а потом и женой второго сына клана.       — Моей матери было столько же, когда она пришла в клан Годжо, а через три года вышла за отца. Я родился через пять, — сказал Сатору. — У них у всех что ли инструкция какая-то в подкорку вшита?       — Знаешь, — тихо сказала Мина. — Мой оте… Амацуки Сеиджи… взял мать силой… Она носила свою первую беременность, как проклятие, и ненавидела эту семью. Мне постоянно тыкали, не быть как она. Я боялась…       Сатору не дал ей договорить. Не хотел услышать, что Мина боялась, будто с ней будет так же. Будто бы он причинит ей вред. Принудит к чему-то или заставит насильно быть с собой.       Сатору подался вперёд, осторожно взял руки Мины за запястья и спрятал её ладони в свои, чтобы согреть.       — Ледышка, — сказал он. — В дом зайдём?       — Хочу немного так посидеть.       Годжо возражать не стал. Ему самому шевелиться не хотелось. И думать о том, что сказала Мина тоже. Не потому, что он неженка, совсем нет. А потому, что его невесте пытались внушить что угодно, но не понимание, что у неё может быть нормальная жизнь. Или пытались убедить, что она повторит страшную судьбу матери. Но при этом никто не пытался ничего исправить или как-то помочь тогда ещё ребёнку, а теперь уже взрослой, но всё ещё очень юной, совершенно одинокой девушке. Годжо вдруг поймал себя на мысли, что благодарен судьбе за наличие Куроо и Сакуры в жизни Мины.       И что он в неё…       Свет звёзд и полумесяца отразился в недрах лунного камня на шее Мины. Сатору невольно поймал этот отблеск взглядом. Гнев, что поднимался огненной бурей, вдруг схлынул. Желание снести головы всем, кто причинил Мине вред сменилось на желание помочь ей сильнее прежнего.       — Эти самоцветы напоминают мне твои глаза. Чем дороже лунный камень, тем насыщенней в нём голубой оттенок[*]. Его цвет очень сложно передать словами.       — Надо же… обычно их сравнивали с драгоценными камнями, — приподнял бровь Годжо. — С сапфирами, лазуритами, топазами и дальше по списку.       — Я не люблю ни один из них так, как лунный.       — Ты у меня, однако, романтичная барышня.       Мина улыбнулась ему чуть шире. Глаза её заблестели уже не от слёз.       — Я просто за твоими силой и статусом вижу прежде всего тебя самого, Сатору, — прошептала она.       — Третьим глазом?       Брошенная шутка — попытка защититься от искренности Мины. Он знал, что Мина любила в нём не силу и красоту, доказывать это ей не надо было. Всё давно обговорено и показано действиями. Сатору ей верил, потому что не видел поводов поступать иначе. Мина изначально не строила иллюзий насчёт Годжо, что помогло ей со временем разглядеть нечто иное, заглянуть под плотный панцирь, который стал ещё толще после смерти Аманаи и ухода Гето. Иногда Сатору называл про себя выбор Сугуру предательством. Так было проще забыть о боли, облегчить её.       — Им самым, — ответила Мина.       Годжо рассмеялся негромко. Потом снова осмотрелся. Его окутывало тепло не только летней ночи, но и самого дома, точнее, той энергии, что были напитаны стены и каждая дощечка. Словно солнечным светом. Но только Мины это тепло почему-то не касалось.       — Проклятая энергия твоей матери связана с солнцем? — спросил Годжо. — Я вижу её мощную концентрацию, но её носительницы физически здесь давно не было.       — Да, ты прав. Она потомок клана, который происходит от одного из сыновей великой Аматерасу, поэтому её проклятые техники связаны с солнцем.       — То есть, ты дитя солнца и луны? — не смог сдержать улыбки Годжо.       — Похоже на то, — сказала Мина.       Её руки в больших ладонях Годжо стали теплее.       — И мы с тобой, получается, дальние-дальние-дальние родственники.       Годжо не шутил. Он происходил из побочной ветви клана Сугавара и являлся потомком самого бога Тензина, великого Сугавары-но-Мичидзанэ. А клан Сугавара в свою очередь брал начало от светлейшего Амэ-но-хохи, второго сына великой Аматерасу, богини Солнца и супруги отвергнутого ею бога Луны и Ночи Цукуёми. В жилах Сатору текла кровь богов. В жилах Мины кровь бога и проклятия. По венам Сатору бежало солнце. По венам Мины больше луна.       — Не смей шутить. Это всё происходило тысячелетия назад.       — Да-да, такие уж у нас дела семейные, — протянул Годжо. — Во всех отношениях.       Мина не смогла сдержать весёлой улыбки. И пнула Сатору в лодыжку несильно.       — У тебя убогое чувство юмора.       — У тебя тоже, раз улыбаешься моим шуткам, — сказал Годжо.       Будто бы не было той обречённости, которую носила в себе Мина. И которую едва ли мог выносить он. Будто бы приди они сейчас к старейшинам с обличением грязных дел Эномото, Мину не казнят за наличие лисьего камня в груди. Который попал туда не по её воле. Чёртова система, которая не даёт пощады никому! Годжо был уверен, что в палачи к Мине старейшины в качестве насмешки и демонстрации власти назначат именно его. Как назначали палачом для Гето Сугуру.       — Мина, — позвал Годжо.       Она будто бы заметила перемены в его голосе. И напряглась, заглядывая в глаза.       — Что?       — Мне давно один вопрос не дает покоя. Как ты победила Шики во время погружения, что устроили мы с Сёко? Мне необходимо это знать.       — Я…       — Мина, ты ведь знаешь, к чему твоя недосказанность и моё нежелание слушать привели в прошлый раз.       Мину передёрнуло. Её взгляд упал на грудь Сатору, спрятанную под тканью футболки.       — Я и не отказывалась тебе ничего рассказывать, — сказала Мина спокойно. — Ты уверен, что это и правда важно?       — Более чем.        И Мина рассказала. Рассказала про то, как Шики приняла облик Сатору и пыталась подавить её эмоционально, про встречу с Сукуной, про битву оживших мертвецов и её расширение территории.       — То есть, мертвецы у Сёко в морге ожили, потому что ты расширила территорию у себя в голове? — спросил Годжо.       — Выходит, что так, — согласилась Мина. — Но я не знала, что это вообще возможно.       — Да уж… — протянул Годжо, неотрывно глядя на Мину. — И ты не убила Шики с одного выстрела?       — Навряд ли бы получилось. Всё-таки мы сражались у меня вот здесь, — Мина постучала пальцем по виску.       Годжо потёр левый глаз. А потом машинально и переносицу. Если бы Мина рассказала ему то, что видела, сразу, то возможно ничего бы не произошло. Но толку-то сейчас лить слёзы над пролитым молоком. Так знакомо, что даже противно. Он видел, что что-то не так, но слишком надеялся на силу Мины, как когда-то надеялся и верил Сугуру. Надо было просто поговорить. Просто поговорить — самая сложна вещь на свете после умения признавать свои ошибки. Мина уже сто раз обвинила себя в произошедшем, но здесь дорога с двухсторонним движением.       — До смерти хотеть победить и победить через смерть — разные вещи, не так ли? — улыбнулся Годжо.       — Я не хотела ни того, ни другого. Только чтобы Шики заткнулась. А получилось, что мы схватились за нить огромного клубка, который невозможно распутать.       — Только сильнее увязнешь в этой паутине, понимаю. И всё же, могла рассказать мне.       — Мы это уже обговаривали, — заметила Мина. — Будешь припоминать мне это до конца дней?       — Да, как сварливая жёнушка нерадивому муженьку, — Годжо облокотился о спинку кресла.       — Надо было узнать, правда ли всё, что я видела, — ответила на его не озвученный вопрос Мина. — И ещё я была на тебя зла. Очень зла.       — Я заметил. Не говорить всё прямо и придумать такие мудрёные как раз самое то в качестве мести. Но если Эномото тут главный злобный хер с горы, то неизвестно, кто на его стороне.       — Сакура тоже считает, что за его спиной стоит кто-то покрупнее и посильнее.       — Да, она говорила. Эномото не тянет на полноценного игрока при всём моём к нему неуважении, — сказал Годжо. — Только зачем всё это? Власть? Не слишком ли затейливый способ возраждать древнее зло, которое, если не понравишься, в лёгкую может тебя…       Сатору провёл большим пальцем по горлу и высунул язык, чем вызвал улыбку Мины. На первый взгляд и не заметишь, какую бурю эмоций из-за услышанного он сейчас перемалывает, как бешеная собака кости. Лишь бы не начать вариться и раскидывать в сослагательных наклонениях «а что если бы». Их для Годжо не существует. Есть только «сейчас» и «потом».       — Мама называла его сектантом. Хотя доказательств тому, что у него именно секта, а не последователи, не было. Сакура уже много лет под него землю носом роет. Нашла достаточно, но все эти сведения не складываются в общую картинку без…       — Объединяющей идеи, — договорил за неё Годжо. — Да, сектантам она нужна, как ни крути. Одна идея, один бог, одна цель и ноль мозгов.       — Сейчас, я думаю, что они та побочная ветвь ордена Кагеноцуки, которая отделилась после резни в храме тысячу лет назад. Кровавый культ Триединой богини. И чтобы её возродить, Эномото или его покровителям нужен был идеальный сосуд. Я долго думала, почему он выбрал именно мою мать. Может, он знал что-то про Саяру, например, почему именно она может родить подходящее вместилище для проклятого духа?       — А в ордене не знают?       Мина покачала головой.       — Там до сих пор бьются над загадкой: при каких условиях и у каких родителей может родиться сосуд. Их не так много, как кажется на первый взгляд, особенно способных вместить мощных проклятых духов. Случайность ли это, шутка высших сил или хорошо выведенная закономерность, не известно.       — Саяра-сан явно не простая заклинательница, раз Эномото так рьяно желал выдать её за представителя клана Амацуки.       — Только надо было не за младшего, а за старшего, — усмехнулась Мина. — Мама и… одзи-сан действительно любили друг друга. Я даже маленькая чувствовала это…       — Почему её выгнали из поместья? И почему Рюу не помешал, раз так её любил? — спросил Годжо.       Он помнил, как однажды Мина касалась лука Хикари-но-юми, что стоял на подставке в оружейной сестёр. С каким трепетом и нежностью, но болью в глазах Мина вспоминала о матери. И очень мало о ней говорила. Так почему же Рую не спас Саяру, почему не забрал Мину? И вообще знал ли он, что его дочь сосуд?       Где-то вдалеке ухнула сова и бесшумно взлетела с ветки. Годжо видел её. Но птица не накрыла тенью ни одного из пасущихся поблизости кроликов, просто облета поляну и села обратно.       — Я не знаю, — пожала плечами Мина. — Маму выгнали из поместья, когда одзи-сан был в заграничной поездке. Подгадали время. Накануне мы с Тайрой видели, как мама касалась шрама Рюу-сана, не боясь. Хотя все смотрели на него, как на чудовище. Но только не она. Коснулась пусть и осторожно, но смело. А он не отпрянул и не одёрнул сурово, а зарылся лицом в её ладони и стоял так долго-долго, словно молясь. В этом не было ничего интимного или пошлого. Но через день Тайра рассказал всё отцу. Может, от обиды, может, чтобы выслужиться и получить одобрения, а не затрещины. Тот пришёл ко мне сразу, с требованием пойти к деду и… донести на мать. Якобы она ему изменила. Я отказалась. Тогда отец выволок меня на середину залы перед дедом и сказал, что я маленькая лгунья. Рассказала Тайре, что видела, как Рюу-сан и мама целуются, а сейчас всё отрицаю. Я так испугалась, что и слова проронить не могла. Тогда в зал приёмов, где всё это происходило, вошла мама и сказала, что так и было. И чтобы меня больше не смели трогать или она их всех проклянёт. А угрожать главе клана…       Мина замолчала. Она не смотрела на Годжо, а сверлила взглядом одну точку в полу.       — Маму выгнали. Нам запретили видеться. А по приезде Рюу-сана примерно через месяц случился большой скандал. Меня тогда первый раз увезли в храм Растущей луны и оставили там почти на три месяца под чутким присмотром сестёр. Только сейчас я понимаю, что просто от дяди спрятали. Только зачем отцу, — Мина выплюнула это словно, словно она было пропитано горьким ядом, — было так долго тянуть? Я ведь прямое доказательство того, что мать ему изменила. Зачем надо ждать семь лет? Знаешь, Сатору, когда я узнала всю правду, мне хотелось вырезать их всех поголовно. Весь этот месяц я борюсь с желанием вырвать клан Амацуки с корнем. И принести их головы на могилу деда.       — Пример Учихи Итачи не самый удачный для подражания, — сказал Годжо.       И Мина рассмеялась вместо того, чтобы упрекнуть его в неуместной шутке.       — А мне кажется, очень даже.       — Поверь мне, я знаю, каково это. Клан Годжо называют кланом одного заклинателя. И в очень сложный момент я думал, а зачем мне остальные? Они ведь как балласт. Чуть ли не каждый из них прогнивший насквозь борец за кроху влияния, тлеющего на углях былой славы клана. Вместо того, чтобы двигаться вперёд, они смотрят назад. И это отвратительно.       Глаза Годжо холодно блеснули. Но Мина не ужаснулась и не отпрянула, качая головой осуждающе.       — И что тебя остановило?       — Бессмысленность их смертей. И то, что человек такой силы, как у меня, должен обдумывать действия и отдавать себе отчёт в том, как поступать. Можно легко переубивать всех, кто не угоден или попадает под категорию «плохой», или просто не нравится. Да только зачем столько бессмысленности? Чтобы появилось чудовище, убийца, которого никто не послушает? И за которым наверняка никто не пойдёт?       — Ты можешь просто щёлкнуть пальцем и свернуть их шеи, но выбрал самый тернистый и долгий путь из всех возможных, — задумалась Мина. — В какой-то момент я так хотела такой же силы… Но чтобы ею владеть, нужно быть достойным её человеком.       — И это не комплимент, — заметил Годжо.       — Да, не комплимент, — согласилась Мина. — А ноша.       — Не то чтобы я жаловался, — развёл руками Годжо.       Они оба ненадолго замолчали, глядя друг на друга. Тёплый летний ветер целовал их кожу, осторожно трепал волосы и одежду.       — Скоро приедет Сакура и одзи-сан. Нам предстоит разговор не легче, — подала голос Мина. — Так что…       — Мы заранее настраиваемся, — усмехнулся Годжо.       — Не уверена, что стоило сюда тащить Мегуми и Цумики, но скорее всего у них просто не было времени подумать про более безопасное место. Я немного удивлена, что ты доверил их Сакуре.       — Мне просто нужен был человек, который спрячет детей от клана Зенин в случае, если со мной что-то случится. Змейка подходит.       — Я так и не поняла, как Мегуми и Цумики связаны с кланом Зенин.       Годжо долго смотрел на Мину, взвешивая все «за» и «против», чтобы принять ещё одно явно непростое, но важное решение. Приподнять драконью чешую, чтобы показать — под ней живая плоть.       — Ну раз уж у нас с тобой настало время откровений…       — Будет ещё одно? — закончила за него Мина.       — Всё равно ты должна знать, — сказал Годжо. — Ты ведь читала отчёты о гибели Воплощения звездной плазмы Аманаи Рико?       — Да.       — Знаешь, кто её убил?       — Убийца магов. Его имя в отчётах не указано.       — Правильно. Потому что клан Зенин не хотел, чтобы их знатная фамилия светилась в отчётах по такому делу, не хотели иметь с Зенин Тоджи — он же Убийца магов — ничего общего. А я не хотел, чтобы там хоть как-то фигурировала фамилия «Фушигуро».       Мина замерла. Открыла рот и закрыла. Годжо сидел напротив неё невозмутимо.       — Подожди… Фушигуро здесь при чём?       — После ухода из клана и женитьбы Зенин Тоджи взял фамилию «Фушигуро».       — То есть, Мегуми…       — Да, — спокойно ответил Годжо. — И я убил его отца. К слову, весьма хладнокровно. То есть, не то чтобы очень. Я плохо помню тот момент. Но одно знаю точно: жалею, что быстро.       Мина смотрела на него растерянно, явно чего-то не понимая.       — Что, зря рассказал? Образ прекрасного принца разрушен?       — Его и не было, — сказала Мина. — Я другого не понимаю.       — Чего же? — спросил Годжо.       — Ты взял под опеку двух детей человека, который убил тринадцатилетнего ребёнка и чуть не убил двух других. Зачем?       — А, — удивился Годжо. — Тебя только это напрягло?       — Мы некоторое время назад признались друг другу, что хотели переубивать наши кланы. А почему ты убил Фушигуро Тоджи, мне как раз понятно и вопросов не вызывает, — пояснила Мина.       — Собаке собачья смерть. Но считай, что он обрезал мне пуповину и помог переродиться в того, кто его сопроводил на тот свет.       — Мегуми знает?       — Слушать не захотел, — ответил Годжо. — И я его понимаю.       — Так почему ты не дал продать его клану Зенин и вмешался?       — Тебе пацана-то не жалко? Лисичка, не будь так строга. Нельзя судить детей по их отцам. Это глупо.       Мина фыркнула. Но потом нахмурилась.       — И всё-таки?       — Я выбрал свою позицию в этом вопросе. А она гласит: хрен Зенинам, а не наследник техники десяти теней. Обойдутся, раз уж породили на свет столько моральных калек, способных хладнокровно пустить пулю в голову мелкой девчонке. Так что да, я выбрал себя и будущее Фушигуро Мегуми.       — Такую риторику сочли эгоистичной, — Мина вспомнила тот скандал Годжо с Зенинами.       — И плевать. Не наша вина, что люди не понимают разницу между «быть эгоистичнее» и «быть эгоистом», — сказал Годжо. — Что? Если ты не можешь спасти себя, как ты спасёшь других? При этом они ещё должны быть готовы хотеть спастись. Ты ведь готова, я надеюсь?       — А ты?       Годжо посмотрел на Мину озадаченно. Она будто бы хитрую лисицу за хвост поймала. Хотя внешне торжества никак не выказывала. Захотелось вдруг съязвить в ответ или отмахнуться. Мина опять попала не в бровь, а в глаз. Сатору открыл было рот, но сказал не то, что собирался:       — Сестра Куран, вы разучились подкрадываться со спины. Стареете, хватку теряете.       И повернулся. Мине пришлось привстать, чтобы увидеть стоящую на траве у дома Сакуру. Она улыбалась. И Мина тоже невольно улыбнулась, но потом напряглась и заметила, что Сатору тоже насторожился. Внимательно вгляделась в лицо Сакуры, прощупала её проклятую энергию. Хотя сильно стараться не пришлось. От сестры Куран исходила аура мощнее обычного. Её, но будто бы тяжелее. И глаза стали из золотистых с вкраплениями врождённого серого — тёмно-вишнёвыми. Как у Ямато-но-ороти на фресках.       — Дракон сбрасывает чешую, — пояснил Мине Годжо.       — Ты хотел сказать змея кожу, — усмехнулась Сакура.       И Мина вздохнула с облегчением. Это и правда её подруга. Но напряжение Годжо не спало из-за удачного замечания.       Сакура поднялась на деревянную террасу.       — Не напрягайся так, а то обделаешься, — обратилась к Сатору тут же.       — Фу, как пошло, — фыркнул Годжо наигранно. — Где остальные?       — Идут. Мегуми сонный, Цумики уже спит. Её несёт Рюу-сан.       И Мине хотелось думать, что те непонятные изменения, которые улавливались в Сакуре, ей привиделись. Но обманывать себя с недавних пор Мина отучалась. Опасное занятие. Всё равно что медвежья услуга.       Вскоре показалась вся честная компания и раздался громкий вопль:       — Химэ-э-э!       Куроо буквально влетел на энгаву и прыгнул на руки к Мине. Она подхватила его легко, позволяя коту безостановочно тереться о её щёки лбом. Кот очень громко мурчал, передними лапами переминаясь по груди Мины.       — Моя химэ! — повторил он.       — Я тоже рада тебя видеть, Куроо, — она погладила его по голове, между треугольными ушами.       Посмотрела в зелёные глаза, а потом на приближающуюся компанию в лице двух детей, двух взрослых и одной адской гончей, на которую облокотился Мегуми. Рюу всё-таки потрепал мальчишку за плечо и что-то сказал его гончей, а потом ловко подхватил ребёнка на вторую, свободную руку, чтобы тот сонным не волочил ноги по земле и не споткнулся, расквасив нос. Мине вдруг стало грустно. Потому что мир не заслужил этого человека. Её семья не заслужила.       — Что ж, какое счастье, что мальчик не слышал вашего разговора, юные философы, — хмыкнула Сакура, давая понять, что она знает, о чём вели светские беседы Мина и Годжо.       — Я не скучал, ты в курсе? — как бы между прочим заметил Сатору.       — Если бы мне не было настолько всё равно, я бы расстроилась, — сказала Сакура. — А теперь в дом. У меня для вас весьма скверные новости. Особенно для тебя, Сатору.