Невеста шестиглазого бога

      — Нет.       Меньше всего она ожидала такой категоричности от Годжо. Мина в теории знала, что затея ему может не понравиться. По крайней мере, она предполагала, что он не возьмётся воплощать её в жизнь охотно, пусть и обладает склонностью к нестандартному, балансирующему на грани решению проблем. Но выбор всё равно оказался не так уж и велик. Сатору прекрасно об этом знал. Он понимал, но со стадией принятия пока не определился. Точнее, заменил её на полное отрицание.       — Ты хоть понимаешь, что предлагаешь? — спросил Годжо.       Он сидел на стуле в лаборатории Сёко. Расположился вальяжно, всячески демонстрируя отчуждение, будто бы отгородился своей деловитостью, как глянцевым налётом, а ещё обманчивым преимуществом в возрасте. Отклонился на спинку стула, закинул ногу на ногу, руки на груди скрестил. Пижон, не подступишься. Закрылся весь. Сурового вдруг включил.       — Я пока ещё в здравом уме, — сказала Мина.       — После твоих слов меня берут смутные сомнения, — хмыкнул Годжо.       Мина нахмурилась. Сёко, наблюдавшая за их словесной перепалкой, предпочитала не вмешиваться. Мина видела, что она тоже не в восторге от идеи, от обеих её идей.       — Почему бы и нет? — сказала Мина. — Ловить на живца — залог хорошей рыбалки.       — А ты в курсе, что чаще всего происходит с наживкой, а? — насмешливо спросил Годжо.       — В курсе, — Мина игнорировала тяжёлую ауру, что медленно заполняла помещение лаборатории. — У тебя есть другой план? Поделись. Потому, что мы пока не сдвинулись с мёртвой точки ни на сантиметр.       — А ты считаешь, что если выдать тебя старейшинам, то всё сразу пойдёт, как по маслу? Скорее уж покатится по пизде, — улыбнулся Сатору. — Ты хоть представляешь, что они устроят? Тебя же сразу казнят. В лучшем случае, быстро и безболезненно.       Но в улыбке его не было ни теплоты, ни привычной насмешки, только едкость.       — Не казнят. Моя смерть не будет выгодна преступникам, затеявшим всё это. Тебе просто нужно будет сказать, что я тебя обманула. И мы с отцом решили провести ритуал по слиянию с камнем. Но процесс вышел из-под контроля. Ты раскрыл обман и выполнил свой долг заклинателя, отдав меня старейшинам на суд.       — Предлагаешь мне публично от тебя отречься? — всё с той же усмешкой спрашивает Годжо.       — Да, — отвечает Мина, не отводя взгляда.       — Ты себя вообще слышишь? Так умереть не терпится? — он уже злился.       — А что ты предлагаешь? Отсиживаться за твоей спиной? — Мина тоже начала заводиться.       — Именно, — пожал плечами Годжо.       Мина усмехнулась и покачала головой. Надо же. Она догадывалась, что Годжо считает её слабой. Но чтобы так... Он будто бы вообще слышать ничего не хочет. Да, план откровенно дерьмо — как слова тут не подбирай, по-другому не назовёшь. Но он не лишён под собой почвы. И вполне твёрдой, на которой можно стоять обеими ногами и не шататься. Во-первых, если Мину выдать в качестве заклинательницы, которая нарушила ряд магических законов, то её захотят казнить. Но мёртвой людям, которые стоят за инцидентом с лисьим камнем, она не нужна. Ножки множества сколопендр зашевелятся, их тонкие тела лентами поползут наружу из черепов, что долгое время служили хищным насекомым надёжным укрытием. Так проявят себя настоящие преступники. Они не дадут казнить Мину, если она им действительно нужна в качестве сосуда. А если нет, то тогда на один удобный наряд для госпожи Триединой богини станет меньше.       — Я хочу узнать, кому понадобилось меня использовать? Кто за этим стоит? Это моя жизнь. Я не могу ждать, пока всемогущий бог Сатору Годжо разрулит всё по щелчку пальцев. На твоих плечах и так слишком много ответственности, — сказала Мина.       — Какая забота, — съязвил Годжо. — Не помню, чтобы я жаловался.       — Если так претит мысль о том, что о тебе хоть кто-то думает, не как об оружии массового поражения, а как о живом человеке, то тогда я скажу ещё кое-что: кто-то хочет лишить меня жизни. Сосуд выступает в роли новой кожи, это как наряд сменить. Если ритуал слияния до конца завершится, то Амацуки Мина перестанет существовать. Да и речь даже не обо мне. То, что сейчас происходит, не планируется за несколько дней или месяцев, такое разрабатывается по пунктику долгие годы. Годы, Сатору. Ты сам прекрасно это понимаешь. Понимаешь, что эти люди желают вернуть к жизни древнее зло. У них явно нет намерений нести мир, любовь и процветание. У них страшные планы и страшные амбиции, из-за которых умрёт куча людей. Уже умерло достаточно. Преступников можно вывести на чистую воду, просто дав желаемое, а потом поймать с поличным.       — Тебе так жизнь не мила? — протянул Годжо. — Не замечал за тобой суицидальных наклонностей раньше.       — Это не суицид. Я хочу остаться в живых в конце этой заварушки. Но не любой ценой, — сказала Мина.       — Ладно, допустим, — вздохнул Годжо. — Но зачем просишь расторгнуть нашу помолвку и самолично сдать тебя начальству?       — Ты прекрасно понимаешь, зачем, — сказала Мина, будто маленькому мальчику, который разбил колени, а сейчас дуется на асфальт и шнурки, из-за которых упал.       — Мне они ничего не сделают. Кишка тонка, — бросил Годжо.       — Сделают, — сказала Мина. — Если увидят, что ты хоть как-то заинтересован в моём спасении, то сразу возьмут тебя на короткий поводок. Знаешь ведь, что старейшины только этого и ждут. Плюс ко всему: если я по-прежнему буду под твоей защитой, никто не решится действовать в открытую. Это может затянуться.       — Навряд ли они думают, что я не в курсе твоей нынешней особенности, — Годжо указал пальцем в сторону камня.       — Поэтому я и говорю: устрой шоу, избавься от меня прилюдно, с размахом. Они зашевелятся.       — Ты этого хочешь?       — Да.       — Хорошо, — Годжо поднялся на ноги так резко, что Мина, сидевшая на кушетке, невольно отпрянула. — Любой каприз моей дорогой невесты.       — Сатору, — подала голос Сёко. — Она должна быть эмоционально стабильной перед процедурой.       Годжо посмотрел на Мину.       Процедура, о которой говорила Иери-сан, была не менее опасна, чем то, что предлагала Мина. Прежде, чем действовать хоть в каком-то направлении, надо было взять под контроль Шики. Разобраться с ней, чтобы не изматывала и без того обессиленную носительницу. Для этого было решено погрузить Мину в состояние прозрачного сна — осознаваемый и почти контролируемый процесс. Что-то среднее между анабиозисом и трансом. Так делали индейцы, когда хотели дотронуться до духа и чтобы дух дотронулся до них. Сплести воедино сознание и нечто высшее. Возможно заглянуть в будущее и откинуть ошибки прошлого.       А госпоже Амацуки нужно отвоевать свою голову у взбалмошной, злобной, лишённой сострадания богини. Полем боя будет сознание Мины.       Шики слышала. Всё слышала и затаилась. Что уже красноречиво намекало — взять верх будет сложно. Хоть Шики и воспринимается ими, как подросток, но всё-таки она есть древнее зло, лишённое всего человеческого. А то, что сознанием и капризами она уподобилась ребёнку, преимуществ в копилку заклинателей едва ли прибавило. Дети, по своей натуре, существа искренние, непосредственные и жестокие. Добавить эти ингредиенты в коктейль вселенского зла, и абсент покажется божьим нектаром.       — Можешь идти, — сказала Мина. — Я не заставляю тебя смотреть.       — Когда разрешили, уже не хочется, — хмыкнул Годжо. — Но если тебе станет легче…       — Станет, — резко бросила Мина.       Она заметила, как его челюсти сжались.       Годжо ничего не сказал. Впервые за последнее время он вышел молча, убрав руки в карманы брюк. Его чуть сгорбленная широкая спина — последнее, что Мина видела перед тем, как дверной проём загородила Сёко в белом халате.       — Ты бываешь очень жестокой, Мина-чан, — сказала Иери, принимаясь ещё раз осматривать девушку перед процедурой «погружения».       — Пусть лучше злится, — сказала Мина. — Он знает, что по-другому нельзя. Так почему комедию ломает?       — Переживает за тебя, — ответила Сёко, посветив Мине в глаза фонариком, проверяя реакцию зрачка. — Ты же знаешь…       — Я знаю только то, что он — Годжо Сатору, Иери-сан. Чтобы достичь таких высот, ему пришлось обратить собственные желания в пепел. Я не про мелкие, бытовые, повседневные. Я про те, что образуют личность и строят будущее. Сатору отбросил их очень давно. Он ведь абсолют, а у абсолюта не может быть ни формы, ни имени. Ни желаний, ни слабостей.       — Спасибо за порцию даосизма на сон грядущий, — улыбнулась Сёко. — Не пытаешься ли ты убедить себя в чём-то, говоря такие жестокие и страшные вещи?       — Возможно, — слабо отозвалась Мина.       Сёко закончила осмотр и подошла к столу. Открыла ящик. Достала оттуда небольшой пузырёк. Поставила рядом с Миной.       — Я знаю Сатору давно. Мне постоянно доставалась роль наблюдателя, — сказала Сёко, внимательно вглядываясь в лицо Мины. — Он и впрямь в какой-то степени отрёкся от себя прежнего. Заменил своё будущее на будущее других. Таков крест сильнейших. Из эгоистичного подростка его личность слишком резко перестроилась в сущность человека ответственного и несущего бремя в одиночку. Но это не значит, что Годжо чужды простые человеческие слабости и желания. Например, защитить близкого человека.       — Не хочу быть его слабостью, — поморщилась Мина.       — Какой у тебя выборочный слух, — улыбнулась Сёко.       — Я услышала про близкого человека, поэтому и говорю про слабости.       — Годжо уже один раз допустил промашку, повтора не хочет.       — Ты про Гето-сана? — Мина заглянула в глаза Сёко.       — Да. Они были единственными, кто понимали друг друга. Гето общался с Сатору на равных. Так всем казалось. Но Сатору отбросил сожаления и пошёл вперёд, а Гето… не смог или не успел. Думаю, мы все в какой-то степени виноваты, что не заметили неладное, — сказала Сёко.       — Разве это не доказывает, что удел сильнейших — быть одинокими? — проговорила Мина.       Мрачно, чётко, приглушённо. Роняя слова, как металлические шарики в вату.       — Мина… — позвала её Сёко.       Спокойно, как положено доктору, уверенно.       — Во всяком случае, не об этом сейчас речь. На мой выбор он повлиять не может, как бы ни хотел, — Мина взяла пузырёк в руки.       Он был из плотного стекла цвета крепкого, неразбавленного водой до состояния грога, тёмно-янтарного рома. Прямой, цилиндрический, как ампула. К горлышку за стеклянной стенкой вязко перекатился пузырёк воздуха. Мина откупорила ампулу большим пальцем, открыв резиновую пробку, и залпом опрокинула в себя содержимое.       Весь яд практически одним глотком обжёг нежное горло.       — Будет больно, — сказала Сёко, укладывая Мину на кушетку.       — Знаю, — отозвалась Мина спокойно.       Сёко кивнула и принялась за ремни. Один змеёй лёг поперёк груди. Два намертво обхватили запястья. Ещё одна кожаная полоса — бёдра. Две другие — лодыжки. Голову Иери фиксировать не стала.       — Ты специально его прогнала? — спросила Иери, застёгивая последнюю пряжку.       — Я никого не прогоняла.       — Боишься за его тонкую душевную организацию?       Мина слабо усмехнулась, оценив попытку Иери-сан разрядить обстановку.       — За свою, — ответила девушка. — Буду сомневаться в его присутствии.       — Слабой себя чувствовать не хочешь, — протянула Сёко. — Ладно. Мы с Сатору будем в морге, в соседнем помещении. Завеса стоит, но я поставлю ещё одну. Она не гарант безопасности, понимаешь?       — Да, — сказала Мина.       Её глаза уже начали слипаться, а сознание превращаться в мутные разводы густого дыма из курильницы для благовоний. Тело стало по-противному лёгким.       — Удачи… — голос Иэири прозвучал далеко, будто она стояла на вершине горы, а сама Мина у её подножья.       Свет ламп в лаборатории сменился на бесконечную непроглядную темноту. Мина будто тонула в толщах собственного сознания, как в тяжёлых океанических водах. И ничего не чувствовала, ни о чём не думала.       Её тело плавно коснулось твёрдого дна. Всё только-только начиналось.

—⋆˖⁺‧₊☽◯☾₊‧⁺˖⋆—

Не двинувшись, Пребудут разделенными во тьме Цветы и воды.

(с) Предсмертное хокку. Окита Содзиро. Эдо. 1868 год

      Перед тем, как встретиться с Шики лицом к лицу, Мина вспомнила слова Моро-сенсей.       Что есть гниющая плоть перед гниющей душой? Что вредоноснее? Может быть, настолько же гниющий разум? И способно ли одно заразить другое? Ответ может быть разным. Гниющая, болящая плоть может заразить душу, если она либо слаба изначально, либо уже изношена и выпита долгими муками и борьбой. Но человек всё равно делает выбор разумом, взвесив всё, что сейчас имеет на чаше весов, прислушиваясь к сердцу или исстрадавшемуся телу. И если он сдался на милость недугу, то тогда душа тоже становится болящей. Если же изначально гниёт она, то даже чистый ум, верный истине и себе в первую очередь, со временем не способен оберегать тлеющий огонёк жизни в плоти человеческой. Он тоже может заразиться от гнилой души.       Так учила Моро. Сохранять холодной голову в любой ситуации. Поле боя для человека не его тело, и вовсе не душа — они и средство и трофей. Поле боя — разум. Слышать такое от ополоумевшей старухи было странно. Но Мина знала: Моро в здравом уме ровно настолько, насколько может контролировать неимоверную силу. Безумию же пожрать она себя позволила лишь отчасти, чтобы все верили в её способность пойти против не рода человеческого, но рода заклинателей.       Мина знала: тело, разум и душа сенсей в единой связке как спасают друг друга, так и травят.       Она не ожидала ничего, когда начался ритуал погружения. Тут либо победа, либо поражение. Шики знала, что грядёт. Наблюдала из потаённых уголков сознания, пыталась зарыться глубже в мозг Мины, найти там ответы на главный вопрос: что та собиралась делать, чтобы победить паразита, засевшего внутри. Но ничего не находила. Потому, что Мина сама не знала, как. Снизила ожидания до минимума, до непредсказуемого хода игры, в которую можно играть исключительно вдвоём. Мина осознавала, что счёт вполне может быть не в её пользу.       Да, она не знала, как победить Шики, как себе её подчинить, но понимала наверняка, что должна это сделать. Выдворить её из тела невозможно. Вытаскивать лисий камень — самоубийство. Физического способа нет. Поле боя — сознание Мины. Драться они будут как за тело, так и за разум. И разум в этом аспекте важнее тела, как ни крути. Душа же в любом случае останется её. Слабее или сильнее, только предстоит выяснить.       Мина открыла глаза, коснувшись подобия твёрдой почвы. Вокруг оказалось темно, как в плотно заколоченном деревянном ящике. Мина прислушалась к себе и окружению, прощупала его на предмет чужой проклятой энергии. И ничего не ощутила.       — Здра-а-а-авствуй, — протянул знакомый голос.       Он не принадлежал Шики.       — Куроо? — удивилась Мина.       И тут же насторожилась. У Куроо была особая проклятая энергия, чуть видоизменённая Минина, будто бы по ощущениям прохладнее. Сейчас же заклинательница не чувствовала никакой.       — И да, и нет, — раздалось в ответ.       И неожиданно вся темнота, окружавшая Мину, будто бы схлынула и сошлась в одну точку. Пришлось зажмуриться от слепящей белизны пространства. Мина прищурила глаза. Постаралась проморгаться. Перед ней сидел кот. Точь-в-точь Куроо, но будто бы и не он. Глаза цвета малахита, слишком человеческие, на сплошь чёрной морде, смотрели на заклинательницу без особого выражения.       — Ты — не её уловка?       — А ка-а-а-ак сама думаешь, химэ? — спросил кот.       — Думаю… — Мина прищурилась, но уже не от слепящего света, а с подозрением. — Думаю, ты… проводник.       — То-о-о-очно, химэ, — сказал Куроо. — Мы ещё в погр-р-р-раничье. Между сном и р-р-реальностью. Между…       — Жизнью и смертью, я тебя поняла, — Мина снова огляделась.       Так это ещё даже не начало? Её собственное сознание поставило предохранительный блок в виде Куроо. Коты — пограничные создания. Мина помнила рассказы мамы о том, что в северных странах есть легенда о коте, который ворует сны, потому что может находиться по обе стороны от реальности. Как и охранять вход в загробные миры по той же причине. Коты-баюны, египетские стражи мёртвых, бэконэко — проклятий подобного склада огромное множество, но объединяет их то, что им подвластно перемещаться меж двух миров, видеть их, как люди видят собственное отражение в зеркале.       — И… — Мина снова огляделась. — Надо идти?       — Р-р-разумеется.       — Куда?       Куроо хмыкнул и встал. Его длинный чёрных хвост поднялся вверх, как антенна. Но без напряжения. Кот потянулся, как делал обычно, а потом пошёл вперёд. Хотя какая здесь была разница: вперёд, назад, влево, вправо? Всё одно — белое пространство под ногами и над головой.       — А есть ли р-р-разница? — озвучил её мысли кот.       — У меня в теле засело древнее зло. Как думаешь, есть ли разница: доверять первому встречному или нет? — спросила Мина, двинувшись за Куроо.       — А у тебя разве есть выбор-р-р?       — Нет.       — Вот име-е-е-ено.       — Ты знаешь, что меня ждёт? — спросила Мина.       — Нет.       — Что ж… не очень ободряюще. Но спросить всё равно стоило.       Куроо чуть обернулся, посмотрел на Мину. Его большие усы забавно двинулись.       — Всё, что ты знаешь о ней, пр-р-равда лишь отчасти, химэ. Подр-р-р-о-остки ведь часто хотят казаться взрослыми, не так ли? А как они кусаются, загнанные в угол. Вспомни себя.       — В таком положении будет кусаться кто угодно, — сказала Мина. — Намекаешь, что всё ещё хуже, чем кажется? И я иду сражаться не просто с древним злом, но древним злом в лице пубертатной язвы?       — Это хуже ещё и потому, что ты не знаешь, на какие её болевые точки давить. А она знает твои, и в силу помноженной на юный возраст и сверхъестественное происхождение жестокости, скупиться на методы не будет, — протянул Куроо.       — Не съест же она меня, — сказала та.       — Кто зна-а-ает? Может, ты очень вкусная? — спросил кот.       Мина хотела что-то ответить, но тут заметила, как они приблизились к внезапно появившейся из ниоткуда двери. Можно было предположить, что белое пространство не бесконечно и за определённое время его возможно пройти, преодолеть. И, может, наткнуться на ещё одни двери в белом полотне пограничья. Но что-то подсказывало Мине: искать здесь логику и закономерности бессмысленно так же, как пить воду из кружки без дна. Это не то место, где можно заплатить несколько драхм Харону, и он перевезёт тебя через реку мёртвых. Здесь устоявшиеся правила не сработают.       Мина посмотрела на кота, потом на дверь. Обычные фусама, по которым разливались синие волны океана. Мина обошла дверь вокруг два раза. Это была просто тонкая полоса створок, за которой сейчас ничего не было. Мина пригляделась. Волны на фусама несли человеческие останки. Кости и полусгнившие тела. Из глубин вылезали щупальца. Их было больше восьми. На створке явно умелой рукой мастера каллиграфии было выведено «Бездна».       — Такое себе начало.       — Оно такое всегда — начало любого пути. Взять хотя бы человеческое рождение. Боль и кровь. Страдания и муки. Не очень впечатляюще, правда? — ответил Куроо. — Я всего лишь пр-р-р-роводник, химэ. Сорвать все предохранители должна ты сама.       — Ты — моя защита на пути к безумию?       — Да.       — Всегда тут был?       — И буду, пока ты остаёшься собой, Амацуки Мина, — кот сел и обвил лапы хвостом.       Мина поджала губы. И потянулась пальцами, чтобы открыть створку.       — Удачи, химэ.       — Она бы не помешала, — тихо сказала Мина и отодвинула в сторону злосчастные фусама.       Пред глазами предстала чёрная кроличья нора огромного диаметра. Мина шагнула туда. И тут же рухнула вниз. Пространство расступилось перед ней. Из чёрного постепенно перетекая в насыщенный синий, а потом и вовсе теряя краску до небесно-голубого. Мина вдруг поняла, что это небо. Солнце вдруг разлилось мягким алым. А потом и вовсе ночь зажгла месяц ярким серпом, рассыпав вокруг бесчисленные осколки звёзд.       Белые волосы Мины стали слишком длинными. Тянулись за ней, подобно извивающемуся драконьему хвосту, что падал с неба в пучины морские.       Да. Внизу действительно было море. Огромное антрацитовое полотно, посреди которого раскрылась чёрная пасть водоворота.       И Мина стремительно летела туда. Воронка представляла из себя тоннель всех оттенков синего и голубого. Скорость падения увеличилась, а цветов начало прибавляться. Все они из плавного перехода неожиданно становились резкими, неслись стремительно, будто вокруг Мины неожиданно начался звездопад. От такого обилия красок и резкой смены ощущений в глазах зарябило. Они начали слезиться. Мину замутило. Но она даже испугаться не успела, когда на дне этого тоннеля появилась уже настоящая зубастая пасть, в которую заклинательница рухнула.       И над её головой тут же сомкнулись острые зубы…       — Это китовая акула. Длина её тела может достигать восемнадцати метров…       Вместо сферического нечто, давящего на уши или свистящего ветра, Мина услышала множество голосов, один из которых выбивался особо сильно: голос экскурсовода в океанариуме на Окинаве, где они с Годжо были почти полтора месяца назад. До ада, что приключился с ними.       Мина открыла глаза и тут же увидела проплывающую мимо за толстым стеклом китовую акулу. Безразличную ко всему и небывало одинокую, но не умеющую петь песни, чтобы позвать себе подобную. Как это делали обычные киты. Синий цвет воды мерцал на коже и белой ткани сарафана Мины. Скользил по шершавой пятнистой шкуре акулы. Мина проводила рыбу взглядом, а потом перевела его на группу детей в одинаковой форме первоклассников, с забавными милыми рюкзаками на маленьких спинах. Именно им экскурсовод рассказывал про местных обитателей огромных аквариумов.       — Ты слишком заморачиваешься, — раздался голос сбоку, от которого Мина вздрогнула. — Не придавай всем моим действиям сакральный смысл.       — Я и не пытаюсь, — слова из глотки вылетели сами собой. — Просто знаю, что он есть.       — Интересно, какой же? — этот наигранный тон принадлежал Годжо.       Мина повернулась к нему, как тогда. И как тогда поджала губы.       — Ты сам знаешь.       Снова против воли заговорила. Годжо смотрел на неё. Слишком красивый из-за мерцающей на его коже и белых волосах воды: ультрамарин, лазурь, бирюза. Мягкий синий. Сатору совсем рядом в лёгкой рубашке. Мина могла чувствовать тепло его тела. Свежий запах кондиционера для белья и сладкой ваты. Сатору как всегда нездешний. Мина с уверенностью могла сказать, что с китовой акулой, плавающей за стеклом, её драгоценный жених поговорил бы куда охотнее. И спокойнее. Потому, что акула не ответит и не будет лезть под кожу, пытаясь добраться до самого нутра. Годжо в тот раз попытался сделать так с Миной, притащив её в место, воспоминания о котором сам Сатору давно запер и отделил от своей личности, будто бы то случилось не с ним. Ни Гето, ни Окинавы, ни Аманаи Рико, ни чёртова ублюдка Тоджи Фушигуро. Мина понимала это на каком-то необъяснимом для неё же самой, интуитивном уровне. И чем сильнее было это понимание, тем сложнее для Мины становилось разбираться в Сатору. Тем невыносимее было чувствовать, что он по-настоящему одинок. И ей этого одиночества никогда не исцелить, не вычерпать.       Это всё равно, что брать воду из бездонного колодца.       Шики взяла именно это воспоминание неспроста, поняла Мина. Она попыталась прислушаться к себе, прощупать окружение на наличие чужой проклятой энергии.       — Зачем мы здесь? — уже по своей воле сказала она.       Годжо удивился. Чуть приспустил очки по переносице.       — Ты же уже спрашивала. Память, как у рыбки, да?       — Если спрашиваю ещё раз, значит, надо, — сказала Мина.       — Чего такая агрессивная, крольчонок? — спросил Годжо и улыбнулся.       Мину от этой улыбки передёрнуло.       — Ты обычно меня «килькой» называешь или по имени. Реже «химэ», но для тебя это всё равно что ругательство в мою сторону. Снисходительное. Крольчонком ты меня ещё никогда не называл, — она говорила спокойно, прекрасно понимая, кто перед ней.       Но всё вокруг было настолько реальным, что усомниться в действительности происходящего оказалось сложной задачей. Сатору был Мины Сатору. И воспоминание об Окинаве — не фальшивая декорация.       — Но ты ведь так на него похожа, — сказал Годжо вполне серьёзно. — Посмотри на себя: маленькое, милое, хрупкое создание, которому очень просто свернуть шею. Но жалко, потому что хорошенькая.       — Ты так думаешь?       — Я так всегда думал.       Он протянул к ней руку и взял прядь волос.       — И много раз ты хотел проверить, легко ли свернуть мне шею? — Мина старалась не провоцировать существо перед собой.       Она не чувствовала проклятой энергии Годжо, она не чувствовала и силы Шики. Облик Сатору был слишком реалистичным, но тот, кто его принял, сильно выпячивал ту намерено жестокую часть натуры, которую не Мине демонстрировали, но о которой она подозревала, видя Годжо в бою.       — Я подобного никогда не хотел, даже когда отец надоел со своими нотациями. А чё со старика ещё было взять?       Мина помнила тот период, когда Сатору, казалось, и правда готов был свернуть ей шею.       Мину готовили. Говорили, будто она может повторить судьбу матери: выйти за нелюбимого мужчину, который большую часть времени будет игнорировать её существование; родить ему детей, потому что давление семей будет велико в первую очередь на неё, а потом жить в золотой клетке, воспитывая отпрысков и презирая их, потому что голубые глаза и белые волосы будут напоминать о человеке, который её ненавидит. Так думала Мина до определённого времени. Этого же Мина боялась. Но с Годжо всё оказалось не так, как пытались внушить юному, ещё тогда не окрепшему уму маленькой девочки, а потом и подростка.       Годжо, в случае Мины, был путём к спасению, а не погибели.       Существо напротив этого явно не знало. Или не могло понять, играя на старых страхах и сомнениях.       — Так почему не свернул? — спросила она.       — Полезнее живой, горячей и влажной, тогда в тебе приятно.       Снова эта улыбка. Не слишком изящный способ выковырять наружу беззащитное нутро. Теперь Мина окончательно убедилась, что это Шики приняла облик Сатору. Поскребла по верхам и решила, что понимает боль и страхи Мины. Попытка показать, что жених воспринимает невесту как кусок отборного мяса или как нечто ненужное когда-то могла быть засчитана, не трансформируйся переживания Мины в куда более ужасные формы. Они впились глубже в мозг и сердце. Мина не боялась повторить судьбу своей матери, потому что знала — с Годжо это невозможно. Но зато люто страшилась другого, что отравляло её постепенно, по капле яда за раз.       — Ты слишком примитивно мыслишь для него, Шики, — Мина улыбнулась.       Годжо, который не Годжо, прищурил глаза.       — Мне интересна только наша близость, глупый крольчонок.       — Нет. Ты слишком примитивно мыслишь для него, Шики — повторила Мина.       Годжо свёл идеальные брови к переносице. Ответ был явно не тот, что он ожидал.       — Да что б тебя, совсем не вышло, да? — усмехнулся юноша.       — Нет, я давно не боюсь подобного отношения Сатору к себе. Он не раз доказал обратное. И не словами, — спокойно сказала Мина.       — Попытка не пытка, — Лже-Годжо наклонил голову в бок, меняя цвет глаз с голубого на красный. Теперь эта версия Сатору выглядела как настоящий альбинос. — Но всё-таки ты боишься, что он тебя не любит. Я удивлёна, что он позволил тебе хоть что-то самой решать, а не пресёк твои жалкие попытки победить меня сразу.       — Я когда-нибудь смирюсь с тем фактом, что не смогу его до конца понять. Так что поищи способы выбить меня из колеи изящнее, Шики.       Лже-Годжо рассмеялся, легко и звонко, запрокинув голову назад.       — Такая глупая влюблённая дурочка, что даже противно. Он не видел, в какую груду пепла ты превращаешься, буквально сгорая заживо от происходящего с тобой ада. Смерть дедушки, в семье изгой, собственные силы пожирают заживо, так ещё и с любимым не поделиться, потому что он не в состоянии понять простых смертных, не дотягивающих до его уровня. Утешит, как щенка: на ручки возьмёт, по голове погладит, согреет, но относиться всё равно как к равной не будет. Не доверит то, что здесь.       Лже-Годжо прижал широкую ладонь к левой стороне грудной клетки.       Мина почувствовала, как слова Шики начинают производить эффект. О невзаимности Сатору она и правда думала много. Он предложил ей встречаться легко, почти играючи. Позволил разобраться в чувствах, быть близко-близко из собственной прихоти, потому что не сложно, потому что может. Шики сравнила её со щенком, что Годжо периодически берёт на руки и тискает. Может, она не так далека от истины? Да, Сатору многое ей позволяет, главное — быть рядом. Но всё равно чаще отделяемый бесконечностью, он не подпускал к душе — особой субстанции, связь с которой разорвать сложнее, чем с телом и сердцем. Мина не питала иллюзий, что со временем будет иначе. Жизнь приучила не строить воздушных замков и не смотреть на мир через розовые очки, иначе те треснут стёклами вовнутрь. Но Мина бы соврала, если бы сказала, что не хочет настоящей любви Годжо.       — И что дальше? Хочешь дать совет по отношениям?       — Ты не понимаешь? Кошмары… видения, чёртова сила, что постепенно будет сводить с ума.       — Я не сойду с ума... — выдохнула Мина, почувствовав, как дрогнул голос.       — Да, правда? Не слишком ли много на себя берёшь, м? Ты ведь уже допустила, что лисий камень теперь в твоём теле. И всемогущий Шестиглазый с ним никак не справится. Кстати, это ведь отчасти и его вина. Кто потащил тебя в родовое поместье? Кто не защитил от ублюдков-родственников, хотя обещал? Чувства к кому выбивают тебя из равновесия всякий раз? Ответь. Ответь же. Ты такая слабая и зависимая. Удивлена, что он не испытывает к тебе отвращения или презрения… К своему придатку.       Слушать подобное от существа, что выглядело и говорило, как Годжо, для Мины было тяжело. Чувство уязвимости разгоралось сильнее с каждым новым словом, с каждым острым взглядом. Но она старалась не обращать внимания на ту маленькую девчонку, что плакала по ночам беззвучно, желая другой участи. Мина прислушивалась к той девчонке, что стиснув кулаки, поднималась на ноги с ободранных коленок. К той, что вопреки всему, подчинила себе четыре проклятые луны. К той, которая несмотря на отвратительное отношение семьи, смогла сохранить горячее сердце и холодный разум. Да, и то, и то сейчас отравляется не только родовыми техниками, но и осколком лисьего камня, что запустило в тело Шики, подобно яду. Однако, разум свой Мина не отдаст.       — Да, я влюблённая дурочка. Но не придаток Годжо. Он не имеет такой власти надо мной, — цедила Мина сквозь зубы. — Я делаю свой выбор сама. И если он — ошибка, то я готова совершить её. И как бы не боялась, всё равно посмотрю тебе в глаза и скажу: пошла ты, Шики.       Мину так резко схватили за горло, что она не успела нормально среагировать. У Шики будто была сила Годжо и скорость Годжо. Она вцепилась в Мину мёртвой хваткой, обвив тонкую шею длинными пальцами, и с размаху впечатала чужое тело в стекло аквариума. Мина больно приложилась затылком и спиной. Внезапно острые ощущения для происходящего на уровне сознания.       Послышался треск. Вокруг головы Мины большими трещинами пошло стекло. Оно лопалось на синем фоне мирно плывущих огромных рыб. Лже-Годжо приложил её затылком и спиной ещё раз и выпрямил руку, пользуясь преимуществом в росте и длиной конечностей.       — Выйди ты уже из себя, дрянь! Дай слабину! Впусти меня в свой разум глубже! Всё равно это произойдёт! Рано или поздно. Не продлевай агонию. Отдайся добровольно.       — Так боишься того, что я сама к тебе пришла, да? — хрипела Мина, цепляясь за запястье, которое обычно нежно обвивала пальцами, поглаживая большим красиво выступающую косточку.       Шики сжала горло Мины сильнее. Из трещин в стекле начала вытекать вода.       — Какое удовольствие душить тебя его рукой.       Мина смотрела на знакомое, любимое лицо с ужасными красными глазами и не хотела думать, что у Сатору иногда черты искажаются точно так же.       — Это жалкая попытка, Шики. Меня таким из себя не вывести.       — Правда? Но, к твоему сожалению, я знаю, что сработает наверняка.       Лже-Годжо спустил Мину ниже, протащив спиной по стеклу. Приблизился вплотную, всё ещё крепко держа за горло. Заглянул прямо в глаза и улыбнулся безумно.       — Мы обе знаем, над чем ты не властна. Что мучает тебя по ночам. И над чем Годжо посмеётся, от чего отмахнётся, потому что сочтёт глупостью. Ведь он же сильнейший, он же непобедимый, великий и ужасный.       Лже-Годжо высунул язык и провёл по щеке Мины выше, к виску. Она зажмурилась, отвернувшись.       А её мучительница в облике любимого человека наклонилась к уху и прошептала:       — Вспомни.       И Мину накрыло мощной волной. Будто в её разум и правда впились пальцами двенадцати тысяч рук. Двенадцать тысяч пар глаз устремили свой взор. Двенадцать тысяч мечей занеслись над её головой. Всё началось с самого первого то ли сна, то ли видения, когда Мину только начали мучать кошмары. Один особенно яркий. Как Годжо, связанный по рукам и ногам, лежит перед собственной казнью в деревянном ящике, полном белых энотер и красных ликорисов. На глазах бинты с печатями. На шее верёвка. Он молчалив и спокоен. И Мине не хотелось гадать о причинах его покорности. В палачи ему назначили Сугуру Гето, хотя в реальности всё было наоборот. А в последний раз, когда он снился ей, палачом был уже не Гето-сан, а сама Мина.       А потом в ночных кошмарах Мина видела множество вариаций смерти Сатору. То она держала в руках его бьющееся сердце, то чувствовала запах крови и её липкое тепло на руках до локтя. То видела, как Годжо убивает кто-то другой. То его ослепшего и беспомощного. Среди множества воспоминаний реальных и кошмаров, сотканных разумом из-за предрасположенности к третьему глазу, мелькали и другие образы: как отец бил мать, как дед вышвырнул её из поместья, как не дал с ней даже попрощаться, как постепенно Тайру превращали в завистливое чудовище, как она увидела Куроо, подвешенного на бельевой верёвке…       Всё, что с Миной случалось и могло случиться. Воображаемое или реальное. Все её страхи, переживания и боль стали будто бы единым фильмом с быстро и бессмысленно меняющимися кадрами. Мина зажмурилась крепко, чувствуя, что не выдерживает натиска. Ни той руки, что сжимала её горло, ни тех вещей, что проносились через неё, будто серебряные нити, пронзившие всё тело и тянувшиеся бесконечно, окрашиваясь в ярко-красный.       Но среди картинок и образов вдруг мелькнуло не её воспоминание, совсем постороннее, инородное. Краски брызнули под веками, расплескались кровавым заревом. Костры пылали и тянули драконьи языки к ночному небу, непроглядной мглой разинувшему бездонную пасть. Ритуальные песни и мальчик. Дитя, будто из лунного света вытканное. Кровь Сугавары текла по его венам. Серебряные волосы. И небывало голубые глаза. Опоённый снадобьями и совершенно не понимающий, что он жертвенный агнец. Мина видела, как в его грудную клетку острым жалом впился изогнутый нож. И алая кровь брызнула на бледную кожу богини, готовящейся вернуть себе бессмертие и вступить в пантеон тёмных богов. Она пила его проклятую энергию жадно, как пьют воду обезумевшие от жажды путники в пустыне. Она поглотила его сердце. Она вырвала ему глаза…       Ужасная картина. Но не принадлежащая Мине.       Она принадлежала Шики или даже Триединой богине, частью которой Шики являлась.       Как там проводник Куроо сказал? Мина не знала, на какие болевые точки Шики надо давить. Может, есть шанс узнать сейчас.       Заклинательница распахнула глаза и схватила Лже-Годжо за ворот рубашки, вложив в рывок все оставшиеся силы. Хрипло прошептала в губы:       — Ты тоже вспомни.       Мина напряглась, слабо визуализируя в мыслях Инь-Ян, его баланс белого и чёрного, а затем резко поменяла их местами. Опять же мысленно, но вкладывая туда больше проклятой энергии. Шики заорала голосом Годжо. И чем громче, тем сильнее вопль раздваивался, будто бы расщеплялся на другие голоса.       Стекло в аквариуме треснуло как раз в тот момент, когда в другом конце зала появилась дверь с надписью «Король проклятий и смертных ядов». Появилась она из-за криков и боли, что испытывала Шики от попытки Мины не слиться, но создать баланс между их разумами, залезть туда настолько же, насколько сама демоница залезла в голову заклинательницы.       Шики выпустила из рук Мину и схватилась за голову. Упала на колени, всё ещё выглядя как Годжо. Мина вскочила быстро, пытаясь откашляться. Всё-таки для игр разума всё было слишком реально. Но на секунду, всего на секунду замешкалась. Потому, что ей показалось, будто на коленях, держась за голову, стоит вовсе не Шики, а сам Сатору       «Не мешкай! Это не он!» — завопило всё внутри.       И Мина кинулась к двери. Стёкла выдавливались водой. И та резким, мощным потоком хлынула, высвобождаясь и сметая всё на пути. Мина едва успела повернуть ручку и открыть дверь, не глядя перебежав через порог. Неизвестность не была совсем неизвестностью. Но Мина не сразу поняла, кто будет ждать её по ту сторону. Девушка захлопнула дверь в момент, когда бесконтрольные потоки воды с силой ударили твердую поверхность и смыли надписи.       Резкий толчок. Тишина. Мина проморгалась, будто только-только обрела зрение. Первое, на что упал взгляд, оказалось её пальцы, закрывающие фусама. Широкий рукав ярко-красного цвета аккуратно лежал на запястье тканью. Мина носила кимоно, что стоили больших денег, но настолько дорогих на ней не было никогда.       Дыхание будто бы в лёгких заперли, когда Мина почувствовала тёмную силу проклятой энергии. Ей было пропитано всё. Абсолютно всё. Даже тело самой девушки. Мина ощущала нечто подобное рядом с Сатору. Но его проклятая энергия, его сила Мине нравилась, хоть иногда и была невыносимо тяжёлой. Здесь же было нечто древнее, не терпящее ничего живого в обители своей.       Пахло кровью и сандалом.       Мина почувствовала дрожь в пальцах. Её тело ощущалось иным. Грудь будто бы была тяжелее. Под кимоно не наблюдалась надзюбана. Его накинули на голое тело. Босые ступни ощущали рельеф пола. На плечах по прежнему лежали серебряные локоны. Но длиннее тех, что носила Мина.       «Успокойся — сказал ей бархатный и уверенный женский голос. — Он не посмеет причинить тебе вреда сейчас».       Мина узнала в нём Сакуру. Но потом решила, что голос всё-таки мягче, чем у подруги. И хитрее.       «Он?» — мысленно переспросила Мина.       А потом вспомнила надпись на двери. «Король проклятий и смертных ядов». Такой был только один…       — Надо же, неужели дева Амацуки почтила меня свои присутствием?       От этого голоса, грубого и властного, но звучавшего с наигранной снисходительностью, Мину бросило в холодный пот. Ещё до того, как она осознала, кто говорит.       — Чего там застыла? Повернись, посмотри на мой подарок.       Мина прикусила губу до крови.       — Мой господин, — прошептала она. — Мне нехорошо.       — Мхм, — протянул «господин» с наигранной задумчивостью. — Кормящей матери нужны силы, понимаю-понимаю. Я попрошу Ураумэ. Она приготовит тебе сердце одного из тех ублюдков, которых ко мне послали великие кланы. Выбирай любого на твой вкус.       Мина задрожала уже заметнее. Она не видела говорившего, но он вселял в девушку животный ужас.       За её спиной раздались уверенные шаги. Тяжёлая поступь. Послышался звук, который издаёт металл меча, вынимаемого из плоти.       — Есть мальчишка из клана Зенин. Есть из клана Куран… но его сердце я, пожалуй, сожру сам. Есть ещё парочка незначительных сошек. Но, боюсь, деве Амацуки они не придутся по вкусу, верно? Ты ведь у нас любительница особого мясца. Специально для тебя Ураумэ может приготовить глаза наследника клана Годжо.       Говоривший рассмеялся. А Мину затошнило. Она не удержалась и прижала ладонь ко рту.       — Какого чёрта? Ты из-за родов стала такой неженкой?       «Он злится, потому что ты к себе не подпускаешь, а сейчас не разделяешь его забав» — снова сказал Мине тот женский голос.       — Повернись уже и посмотри, девчонка. Хочу увидеть твоё лицо и услышать благодарность за щедрые дары.       «Он… он ведь имеет в виду человечину?» — спросила Мина мысленно.       «Ты уже ела её, милая» — был ей ответ.       — Повернись.       Прозвучало, как приказ, которого заклинательница при всём желании не смогла ослушаться.       Она сглотнула вязкую, неприятную слюну и медленно-медленно повернусь.       Все фрески и рисунки, все рассказы о нём и легенды, все записи и свидетельства… Ничего не могло передать эту силу и величие. Этот ужас и звериный оскал. Это хладнокровное, естественное для него безумие в четырёх сверкающих алым глазах.       Перед Миной стоял сам Двуликий Сукуна.