Невеста шестиглазого бога

      — Ну же, выбирай, Годжо Сатору, что ты хочешь знать?       Мина знала, у Годжо холодный и циничный ум. В сильнейшем из ныне живущих заклинателей полно изъянов, он не лишён слабостей. Но справлялся с ними Сатору на совершенно другом уровне. Это не иллюзии влюблённой женщины, но факт, доказанный на деле не раз и не два. У Сатору есть уязвимые места. Их наличие отрицать глупо. Монолитом никто быть не может, пока в груди бьётся сердце, гоняет кровь по венам, насыщает кислородом вечно голодный мозг. Мина бы никогда не отнесла себя к уязвимым местам Сатору. По крайней мере, когда на чаше весов стоит возможность узнать личность кукловода, дёргающего за ниточки искусно и безжалостно. Поэтому Годжо обязательно выберет…       — Что ждёт Мину, — произнёс он чётко и спокойно.       Сначала Мине показалось, что она ослышалась. Сделала шаг вперёд. Нахмурилась, будто пытаясь расслышать ещё витавший, пусть уже произнесённый и растворившийся во времени ответ Годжо. А потом беспомощность накрыла её плотной тканью, через которую невозможно нормально дышать. Это не ощущалось чем-то грандиозным или болезненным. Скорее тихое осознание неотвратимости происходящего.       — Сатору, нет, — сказала она, понимая, что просить бесполезно.       Гэконэко вновь прищурил единственный глаз и спросил:       — Ты уверен, Годжо Сатору? Что хочешь узнать?       — Я уже сказал, что, — ответил Годжо.       — Хе-хе-хе, — мерзко прохехекал кот.       Такой странный, неприятный звук, который не назовёшь ни коварный смехом, ни тихим триумфом злобного гения, ни издёвкой. Это что-то тёмное, проникающее повсюду, вездесущее, неизбежное. Всего лишь странный шум, смешок, но почему-то ужас по спине пробирал, словно Мина вновь двенадцатилетней взялась за книжки Лавкрафта. Его ужасы были лишены страхов, связанных с телесностью, как у того же Дзюндзи Ито. Они ощущались на совершенно ином, метафизическом уровне. Действующий на самое важное — разум, и на самое сокровенное — душу. Объяснить этот уровень не смог бы познавший все буддистские истины монах.       — Сатору, мы должны были спросить не это, — настаивала Мина.       Годжо повернулся к ней и произнёс всё с тем же завидным спокойствием:       — Всё в порядке. Так надо.       От его уверенного тона Мине стало ещё хуже. Она ощутила, как к телу липнет холодный пот второй, тонкой плёнкой кожи.       — Он не скажет ничего нового, Сатору. Ничего, что мы не знаем. Не я сейчас в приоритете, а тот, кто стоит за планами Эномото.       — Итак, Годжо Сатору, что ты хочешь узнать? — повторил вопрос Гэконэко.       Сатору молча повернулся к нему. Адский кот невольно икнул, пойманный в объектив взгляда шести глаз, будто в смертельную ловушку проклятого полароида. Но не растерялся, а выставил круглый пальчик на когтистой лапке совсем по-человечески. Зацокал и прикрыл глаз — умудрённый опытом старец, отчитывающий нерадивую молодёжь.       — Ой-ой-ой, беспощадный ты Годжо, совсем о чувствах невесты не думаешь, — сказал кот, а потом открыл глаз. — Может, крошка Мина не хочет слышать, как ты убьёшь её. А точнее не её, а Триединую богиню, которой она станет.       — Это единственный из возможных вариантов? — спросил Годжо.       Спокойно, будто Гэконэко не произнёс ничего предосудительного.       — Разумеется нет, — хмыкнул кот. — Но это лучше показать, чем рассказать.       Мина не успела опомниться или как-то среагировать на слова Гэконэко. Которые больше походили на приговор, чем на предсказание. Вокруг всё резко изменилось. Земля будто бы ушла из-под ног. Мир стал чёрным. Мина едва не провалилась в пустоту, как тогда, в своём сне перед встречей с Шики. Но её подхватил Годжо.       — Не поджимай ноги и не бойся, это иллюзия, — сказал он, взяв девушку за талию.       Мина послушно опустила ноги и зависла посреди ничего. Гэконэко по-прежнему сидел за низким столиком, упорно что-то рисуя. Словно обладал не четырьмя лапами, а двенадцатью. Потом издал весёлый возглас и шлёпнул изрисованный лист о тёмное пространство. Звук был, будто бумага угодила в грязь. Или тёмную воду, по поверхности которой тут же пошли круги. И содержимое листа материализовалось. Мина увидела, как её собственные руки превратились в нарисованные. Сама картинка вокруг стала двумерной.       — Прошу, — Гэконэко указал лапой куда-то вверх.       И нарисованные в его стиле Мина и Годжо посмотрели в указанную сторону. Фреймы чёрно-белой манги будто бы ожили. На них Мина увидела Годжо, не прикрывающего ничем глаза. Он собирался использовать «пурпурный» против женщины в белом, с очень длинным подолом и рукавами кимоно. Её одеяние развевалось на ветру. Это было видно по искусно нарисованным складкам ткани и эффекту парения в воздухе. Как если бы мангу рисовали обычным мультиком — покадрово меняя движения или выражения лиц. У Годжо оно было сосредоточенно-суровым, а вот существо, в котором Мина с трудом узнала себя, скалилось. Вокруг неё кружили сгустки энергии, больше похожие на дымку чернил в воде или на рваный лисий огонь чёрного цвета. Из земли вокруг выбирались мертвецы. Едва ли это могло напугать нарисованного Годжо, который в следующее же мгновение применил «пурпурный». Яркая вспышка из тоннеля света невероятной мощи сопровождалась соответствующими надписями. Мина успевала их читать. Пронеслась мимо за доли секунды. Пришлось прищуриться, пусть даже от нарисованного приёма нарисованного Годжо. Потоки ветра и энергии едва не смели с ног. Годжо прикрыл Мину от летящего мусора рукой. Его бесконечность в этом измерении не работала. Мина ощутила, как по ногам бьют мелкие частички сора и земли. Потом яркий свет спал, поток энергии снизился до минимума. Но в чёрно-белом мире всё равно ощущалась та тяжёлая древняя аура, которой обладала сила Сатору.       Мина увидела себя, лежащую на руинах храма Убывающих лун. По белому лицу струилась чёрная кровь. Но та Мина улыбалась, смотря медленно стекленеющим взглядом в глаза подошедшего ближе Годжо Сатору.       Мина понимала, что это нарисовано. Но чувство холодного ужаса объяло вновь.       — Либо, — протянул Гэконэко, о существовании которого Мина почти забыла, и шлёпнул второй лист бумаги о пространство.       Та же картина, только теперь Триединая богиня в лице Мины достаёт глаз из глазницы стоящего на коленях, почти мёртвого Сатору. Чудовище скалилось, придерживая заклинателя за ворот изорванной рубашки. Из белой превратившейся в чёрную: чернила на рисунке, в реальности была бы кровь.       — Либо! — Гэконэко положил ещё один лист.       На этот раз больше похожий на пергамент. И всё вокруг закружилось со скоростью света, обретая краски. Теперь Годжо и Мина смотрели на гравюру в стиле укиё-э, на себя же одетых — Сатору в свой форменный костюм сенсея, Мина в одеждах мико перед ним на коленях. Пальцы Сатору извлекают из её тела лисий камень, пылающий красным.       — Либо! — на этот раз Гэконэко не использовал бумагу.       Он махнул лапой и пергамент гравюры сгорел в пламени свечи, сползая сажей вниз. И перед Миной с Годжо предстала фестивальная сцена с ширмой. Гэконнэко в синем хаори и с лобной повязкой на голове. Вертел веерами то сюда, то туда.       — Это представление для вас, мои дорогие! Для вас и только для вас, сладкая парочка смертников! Добро пожаловать в мой театр теней.       Мина огляделась. Она была одета в летнее юката прохладного цвета незабудок, как и Годжо, стоящий рядом. На голове у них по лисьей маске. У Годжо чёрная, у Мины белая.       — Сатору…       — Это скоро прекратится. Если не можешь смотреть, я могу закрыть твои глаза, — сказал Сатору.       Мина вдруг чётко осознала, с какой настойчивостью в неё вгрызается тихий ужас. Ужас, у которого вырвали глаза и язык, оставив только обломки зубов. Поочерёдно то тупыми, то острыми.       — Хочу знать, сколько вариантов моей смерти существует, — сказала Мина.       — Чтобы выбрать понравившийся?       — Именно.       На такой вопрос стоило бы ужаснуться. А на ответ тем более. Но Мина почувствовала, как ужас ослабил хватку липких пальцев на шее. Годжо не делал легче, но он не позволял страху и обречённости поглотить Мину целиком.       Гэконэко поплясал ещё немного, и за ширмой на сцене вспыхнул свет. Появились тени, по силуэту напоминающие Годжо и Мину. Ещё какой-то, максимально обезличенный, привычной формы человечек. Он раскрыл пергамент, поднесённый ближе к тени на палочке актёром под ширмой. И Гэконэко писклявым голосом зачитал:       — По приказу совета старейшин…       При упоминании старейшин Годжо невольно сжал пальцы на талии Мины. Движение неосознанное, механическое. Годжо его скорее всего даже не уловил. Но Мина заметила.       — … приказано запечатать сосуд Лисьего камня Амацуки Мину и сам Лисий камень на горе Ширануи. Сопровождающим сосуд Лисьего камня назначить заклинателя особого уровня Годжо Сатору. Накладывающим печати назначить заклинателя особого уровня Годжо Сатору.       За спиной Мины-тени появилась гора. Смотрелась умело вырезанной из бумаги. Учлась каждая деталь. Сатору-тень вскинул руки, и Мину-тень, что страдальчески возвела раскрытые ладони к небу, поглотила гора. Точнее, её силуэт разъединился на две части и захлопнул в огромной пасти маленькую, вырезанную из бумаги фигурку Мины.       — Спасибо за внимание! Спасибо за внимание! — раскланивался Гэконэко.       И реальность тут же вернула их в хибарку со стенами, заклеенными рисунками полуголых, мускулистых мужиков. Проклятый дух сидел за столом и напевал себе считалочку под нос. Рисовал каракули на бумаге. Мина тяжело дышала, как после долгого бега. Тяжело дышал и Годжо. Но он был по-прежнему спокоен. В отличие от растерянной Мины. Она просто не знала, как реагировать на увиденное.       — И это всё? — спросил Годжо.       — Пусть она про ещё один вариант тебе расскажет. Она его видела, — Гэконэко посмотрел на Мину.       Как и Сатору через секунду.       — Там тоже ничего хорошего… — прошептала Мина.       — Смерть или запечатывание? — спросил Годжо.       — Второе, — хрипло ответила Мина из-за сдавленного спазмом горла. — И ты…       — Дряхлый старикашка, испортивший всем жизнь, — закончил за неё Гэконэко. — Печальная участь, не правда ли, хорошая девочка Мина? От тебя одни беды.       — Замолчи, — сказал Сатору.       — Ох, кто у нас тут злится? Кто злится тут у нас? Но такой ты мне больше по душе. Серьёзный, брутальный, решительный, грудь колесом. Не то, что в прошлый раз. Разбитый маленький Сатору, узнавший горькую правду, от нынешнего Годжо отличается. Я аж воспылал.       — Завали уже! — вырвалось у Мины.       — Ты слабое место своего любимого мужчины, своего родного отца и своей не совсем покойной матушки-инкубатора на ножках.       Мина кинулась вперёд, яростно шипя. Но Сатору перехватил её, крепче сжав за талию. Как кошку в момент прыжка.       — Само появление крошки Амацуки Мины обрекло всех троих страдать, защищая её. Как думаешь, крошка Амацуки Мина, почему папаша Рюу от главенства кланом отказался?.. — посмеивался Гэконэко.       — Тебе же сказали завалить, — произнёс Годжо сурово.       — Нет, пусть продолжает, — выпалила Мина.       — Госпожа не знает ведь: чтобы мать её живой и здоровой родила, а не прервала беременность, Амацуки Сеиджи от брата отказаться от претензий на главенство кланом потребовал. А чтобы дочку признали, как законнорожденную, имеющую все привилегии клана Амацуки, Рюу ещё и от Саяры должен был отказаться. Да, милое дитя, в отличие от твоего брата или любимого Сатору-куна, ты из любви и в любви была рождена, по желанию обоих родителей, а не по принуждению одного. Твоя мать ждала тебя, как благословения, но дочь для неё проклятием стала.       — Я не… я не причинила бы ей вреда. Никогда! — воскликнула Мина.       — Ты проклятие для тех, кого любишь, и тех, кто любит тебя. Сама это знаешь. Человек рядом — доказательство. Не убеги ты, как маленькая несносная девчонка, Куран Хидеки проткнул бы ему грудь? Пришлось бы тебе переливать ему, полудохлому, жизнь, если бы ты ему всю правду сказала? Как бы выразились знающие люди, ты проебалась, госпожа Амацуки, — сказал Гэконэко.       И расхохотался.       Мина резко села на корточки, плотно зажав уши руками. Крепко-крепко зажмурила глаза. Она не закричала, хотя очень хотелось. Но голос пропал. Голосовые связки сдавило. Эмоции рвали на части, пытались отхватить кусок побольше, насытиться, набить бездонные желудки. Мина не хотела верить, что сказанное Гэконэко правда. Хотя наверняка так и есть. Сколько же скелетов выпадет из семейного склепа, когда Мина размотает клубок, ведущий к нему, полностью?       Её ладони накрыли чужие. И очень осторожно отстранили руки от ушей. Мина нерешительно открыла глаза и увидела перед собой сидящего на корточках Годжо. Он смотрел на неё спокойно и тепло, без слов говоря, что всё в порядке. Мина растерянно осмотрелась по сторонам. И удивилась ещё больше. Они с Годжо на той же улице, по которой шли к Гэконэко, но около идзекая с драконом на вывеске. Вокруг почти безлюдно. Из-за затянутого плотными облаками неба. Собирался пойти дождь.       — Мы…       — Далеко от этого пушистого пиздюка, да, — сказал Годжо.       — Ты нас сюда перенёс?       Годжо кивнул.       — А что с Гэконэко?       — Я побрил пиздюшоныша налысо.       — Ты шутишь?       — Пытаюсь.       — Ты… его изгнал?..       — Для него было бы лучше, если бы изгнал, — глаза Годжо недобро блеснули.       Мина посмотрела на Годжо, потом опустила взгляд на тротуар. Серый асфальт сейчас был куда предпочтительнее для созерцания. Хорошо уже не… Мина оборвала себя, не позволила додумать ужасную мысль. Пусть соблазн был велик. Рациональной стороной адекватного и понимающего человека Мина знала, что не виновата в произошедшем с родителями. Она никак не могла повлиять на решение взрослых людей, которых тогда ещё даже не знала. И будучи маленькой девочкой совмещала роль беспомощного наблюдателя, даже свидетеля страданий матери. И Рюу. Теперь она больше понимала его печаль и одиночество. Отец Рюу предал, пойдя на поводу у второго сына; брат предал, унизив и отобрав всё, что дорого: к любимой женщине не прикоснуться; от единственной дочери пришлось отречься во имя её же блага. Мина не могла помочь ни отцу, ни матери. Но осознание этого подпитывало ту, вторую сторону, бравшую за основу сильную любовь к близким людям. И превращала её не в лекарство, а в яд. Ножом можно одинаково порезать как хлеб, так и человеческую плоть. Всё зависит от того, в чьих руках холодное оружие находится. Так рациональная сторона Мины боролась за её эмоции и чувства с более непредсказуемой, уставшей и тёмной, впитавшей обиды и страхи. Как прошлого, так и настоящего, теперь ещё будущего, показанного Гэконэко…       — Прости, — прошептала Мина.       Годжо удивился:       — За что?       — Я сказала, что Гэконэко безобидный. Как можно было так ошибиться? Он худший из худших.       — Ты просто раньше не имела дел с ним.       — Ты сейчас оправдываешь меня.       — Нет, просто констатирую факт. Не бери на себя слишком много.       — Ты же это делаешь.       — Потому что мне по силам.       Мину снова будто ткнули в разницу их способностей, но не кто-то, а она сама. Дело тут не в количестве проклятой энергии или родовых техниках. А в мировоззрении, которое подкреплено внутренней силой. Кто-то зовёт волей, кто-то духом, а кто-то душой. Некоторые не разделяют ни душу, ни разум, ни волю. Но это ничто, если человек не смотрит на мир определённым образом. У Годжо большие возможности «смотреть» и «видеть», но ещё больше ответственности правильно воспринимать и поступать относительно того, что он «видит». Мина и раньше понимала, но теперь она убедилась окончательно, наблюдая за Сатору сегодня.       — Почему Гэконэко пытался вывести тебя на эмоции? — спросила она.       — Он видел, каким я могу быть. И каждый раз добивался от меня того же. Проще говоря, больной извращенец с кинком на эмоционально разбитых жертв.       — Что он… показал тебе?       — Он показал мне варианты… решения проблемы с Гето Сугуру… Сегодня попытался повторить то же самое. Но я усвоил урок с первого раза.       Капли дождя начали падать на серый асфальт. Мина выпрямилась. За ней поднялся и Годжо.       — Что ты видела в том сне? — теперь была его очередь спрашивать.       — Как во время битвы при храме Убывающих лун я решила запечатать сама себя. На сорок три года. Мы с тобой встретились, только уже…       — Как красавица и сморщенная слива. Такое себе удовольствие знать, что доживу до старости и превращусь в отвратительного старикашку. Судя по всему, дел я в этой альтернативной версии будущего наворочу…       — Наворотишь.       — Уж кто бы сомневался.       — Сатору! — Мина вдруг рассердилась.       — Что? — спросил Годжо. — Злишься на меня?       — Скорее на себя… потому что не могу также, как и ты смотреть только вперёд. Отбрасывать лишнее и расставлять приоритеты. Поступать так, как должно.       — Я же сказал, что усвоил урок, — Годжо говорил, пока дождь усиливался. — И ты это тоже можешь. На самом деле, уже делаешь.       Мина усмехнулась. Плохо. Очень плохо. Быть рядом с Годжо значит быть ему подстать. Друг друга тяготы носить. Носить тяготы сильнейшего может только ровня, человек, способный вынести и горести рядом с ним, и радости. У Годжо они отличаются от других людей, потому что он сам другой. Никакой избранности в стиле сёнэновских манг или подстать Нео из трилогии Матрицы. Просто природа в сговоре с проклятой энергией в один прекрасный день соткали во чреве матери заклинателя, рождение которого нарушило баланс сил. Такой человек не мог быть прост в понимании и понятен во взглядах на простые вещи. Что уже говорить о сложных.       — Так хочется сказать, что это я виновата в произошедшем с родителями.       — Но ты знаешь, что это не так. Твоей вины нет.       — И в том, что произошло с тобой?       — Тем более в том, что произошло со мной.       — И что произойдёт?       Годжо явно хотел возразить, пусть и на вопрос, но Мина покачала головой в молчаливой просьбе этого не делать. Она знает, что показанное Гэконэко лишь несколько вариантов будущего из всех возможных. И с худшим исходом количество гораздо больше, чем с лучшим. Но что в их ситуации лучше: возрождение древнего зла в лице Триединой богини или сохранение жизни пусть и родовитой, но простой заклинательницы? Ведь угрозу можно уничтожить сейчас, в зародыше. Как показал Гэконэко. Мина может взять руку Годжо и положить себе на место, где находился лисий камень. Пусть Сатору вытащит эту дрянь из неё, а сами осколки кицунейши запечатает. Не будет сосуда — не будет возможности возродить Триединую.       Дождь тем временем вошёл в силу, но ни одна капля не попадала ни на Годжо, ни на Мину. Девушка заметила это, когда Годжо коснулся её щеки абсолютно сухой, теплой рукой.       — Я знаю, в то, что ты не одинока, очень сложно поверить. Очень. Но возможно.       — Ты говоришь это мне или себе?       — Хороший вопрос. Ты как-то намекнула, что у меня не только сенсорная депривация, но и эмоциональная. Могу сказать, второго у меня точно нет.       — Ты тогда переделал слова Чжуан Цзы о сне бабочки: «Я Годжо Сатору, которому снится сон, что он стал мертвецом. Но что, если я мертвец, которому снится, будто он стал Годжо Сатору?». Это напугало. Я никогда не отрицала, что на тебе лежит большая ответственность, слишком хорошо тобой осознаваемая. Но вторая часть меня не понимала, почему ты не прекратишь всё, имея столь древнюю, ни с чем не сравнимую силу. Почему просто не подчинишь или не убьёшь людей, которые всё портят.       — Ты имеешь в виду старейшин?       — Да.       — За убийцей никто не пойдёт.       — За старейшинами же идут.       — Мина, ты злишься?       Мина не поняла вопроса Годжо. По ней же видно, что от радости не скачет. Но потом осознала. Внутри пульсировал вторым сердцем лисий камень. То, что Мина неосознанно сдерживала, впитывал в себя кицунейши. Сила текла по венам Мины. Если живое человеческое сердце качало кровь, то лисий камень качал и усиливал проклятую энергию Мины.       — Я не пойму тебя до конца, но с появлением в моём теле кицунэйши и его мощи, фраза про силу и ответственность обрела новые краски.       — Соблазнов больше стало? — вскинул бровь Годжо.       — Да, соблазнов того, как этой силой можно распорядиться. И если я раньше задавалась вопросом, почему при всех своих способностях ты не идёшь против системы в открытую, избавляясь от проблемы чуть ли не щёлкая пальцами, потому что можешь, то сейчас это стало куда понятнее. Сравнивать нас – идея не очень хорошая. Неправильная. Потому что не поймём другу друга в вопросе силы. С такой, как у тебя, надо родиться. Ты родился. Гето-сан родился. Я же преобрела и… — Мина взглянула на Сатору.       Он был спокоен. Но только прикоснись пальцем, как по коже пойдёт драконья чешуя воспалениями. Узорами покроет, выдавая с головой. Никакой истерики, только голое осознание происходящего. Сатору уже был рядом с Миной оголённым нервом. Он и сейчас такой. Только это делу не поможет и вообще никого не спасёт. Ни её, ни Годжо, ни Сакуру от казни, ни магическое сообщество от Эномото. Их спасут только действия.       Мина молчала. В её голове сейчас вертелась одна мысль.       Сатору хотел добавить что-то, но в кармане его куртки звякнул телефон. Пришло уведомление о сообщении. А потом ещё одно и ещё. Годжо долго смотрел на Мину в ореоле разбивающихся о барьер бесконечности капель дождя. Снова разомкнул губы, чтобы что-то сказать. Но потом всё же полез в карман за телефоном. И пока читал сообщения, дал время Мине додумать мысль. И решиться на самую жестокую вещь после фейкового расставания, рискующего стать настоящими или даже посмертным, с Годжо. Да, жестокую, но по отношению уже не к себе и любимому жениху, а другому, не человеку, но мертвецу.       — Сатору… — позвала его Мина.       Он отвлёкся от чтения сообщений. Важных, потому что в такое время других бы просто никто не писал. Да и новые номера парочки знали только Рюу, Сакура и Мегуми с Цумики.       — Ты что задумала? — его лицо исказила усмешка.       Годжо понял невесту без слов. Потому что сам был такой же лисой, собравшейся наведаться в курятник. А если быть точнее, привлечь ещё белых лис для похода в этот курятник.       — Я хочу отомстить. За мать и отца. За себя. А заодно и привести на собрание кланов свидетеля, который точно не соврёт.       Годжо свёл брови к переносице в попытке понять услышанное. Он не сразу уловил, что имеет в виду Мина, но потом озвучил догадку:       — Амацуки Сеиджи уже мёртв. Ты собираешься его оживить?       — Этот ублюдок не найдёт покоя в посмертии, он этого не заслуживает, — сказала Мина с выверенным спокойствием.       Будто заразилась им от Годжо.       Их какое-то время назад выпотрошил, вывернул наизнанку чертов адский кошак, исчадие преисподней. Казалось, после такого сил подняться ещё долго не будет. Но не в случае с Годжо, а теперь ещё и Миной.       — С похорон прошёл месяц.       — Я потомственная некромантка, в теле которой древний артефакт, непрерывно генерирующий проклятую энергию из моих негативных эмоций. А их у меня хоть отбавляй. Свеженького Амацуки Сеиджи я обещать не могу, но вот говорящего правду — да.       В клане Амацуки людей не кремировали. Это была их страшная традиция, идущая ещё со времен Амацуки Томоэ — великого колдуна и сильнейшего заклинателя в роду Проклятых лун. Сына самого Рёмена Сукуны. Нежеланного, но всемогущего некроманта. Членов семьи Амацуки не кремировали и не ставили их прах в колумбарии. Тела находились в семейном склепе. Не очень распространённая для Японии практика. Тем более для клана заклинателей, где каждый член семьи может стать после смерти проклятым духом или вместилищем для какой-нибудь твари. Тела представителей клана Амацуки бальзамировали и оставляли в склепе, оправдывая это «необходимостью сохранять знания». Но причина была явно другая. В тех же свитках и книгах при должном хранении сберечь информации можно куда больше. Но ещё Мина понимала, что воскрешать мертвецов может только клан Амацуки, а, значит, иметь доступ к сакральной информации могут тоже только они. Другое дело, что клан почти выродился, точнее заклинатели уровня Мины или Моро стали настоящей редкостью, поэтому специфичная форма хранения знаний растеряла актуальность, а вот жуткая традиция осталась.       — Ты понимаешь последствия своего решения? — спросил Годжо.       — Более чем. На моё тело посягнули. Мою семью разрушили, а человека, которого я безумно люблю, чуть не лишили жизни. Я имею право защищаться теми способами, которые позволяет моя нынешняя сила. Это уже не помощь Сакуре или тебе в борьбе с Эномото, это и моё личное дело.       Годжо смотрел на неё долго, серьёзно. А потом его лицо приобрело выражение по-мальчишески чистого восторга. Сильнейший заклинатель и так выглядел гораздо моложе своих лет, когда ничем не прикрывал глаза. А тут словно в шестнадцать вернулся. Мина не поняла такой перемены и одёрнула себя, чтобы не залюбоваться.       — Я рад, что не ошибся в тебе.       — Тебя так восхитило моё намерение воскресить ублюдка-дядю из мёртвых?       — Нет, не оно, — сказал Годжо. — Вовсе не оно, Мина.       — И ты меня не осуждаешь? Ведь поступок отнюдь не геройский.       — Геройские поступки переоценены, Мина. Соверши ты один подвиг, от тебя будут ждать того же постоянно. Ты превратишься не в человека с правом на ошибку, а в образ или идею. Я не скажу, что это плохо. Для врагов самое то. Но для тех, кого ты считаешь своими… — Годжо красноречиво улыбнулся. — Здесь нет правых или неправых. Ты делаешь то, что ты можешь делать. Или считаешь должным делать.       Мина поджала губы.       — Если поддамся силе кицунэйши до конца, не захочу ли большего…       — Всегда желай большего. Если ты боишься того, что видела у Гэконэко, то не волнуйся об этом.       Мина скривилась в горькой усмешке. Годжо повторил:       — Не волнуйся об этом. И доверься мне. На этот раз без сомнений.       — А ты мне доверишься? — спросила Мина.       Сатору кивнул. Не для галочки. Всё-таки не только Мина училась плавать будто бы заново, ещё и Годжо познавал для себя и старался развить то, что громоздило на его плечи непомерно тяжёлый груз. А именно учился доверять другим и не быть одиноким на пути к достижению цели. Эта наука давалась ему непросто, как и Мине не брать на себя больше, чем может вынести; не беспокоиться о том, что ей неподвластно. И не бояться собственных возможностей и чувств Сатору к ней. Они не иллюзия. Они — правда. Теперь Мина это точно знала.       — Нужно только написать Сакуре об ещё одной корректировке в плане, — сказал парень.       — Ещё одной? — удивилась Мина.       — Да, я хочу добавить в наш спектакль третье действующее лицо, как и ты. Только с той разницей, что мой будет живым.       — Ты вообще о чём?       — О ком. Нужно гарантировать твою безопасность на собрании кланов пока меня не будет рядом. Он должен не только провести тебя на совет, обеспечить безопасность, но и стать гарантом, что тебя точно выслушают, — пояснил Сатору.       — Есть кандидатуры?       — К сожалению.       — И как Сакура отреагировала? Это ведь она написала, да?       Видимо, Годжо успел рассказать Сакуре в сообщении о намерениях привлечь ещё людей, когда Мина была в добровольной отключке от реальности, чтобы не видеть и не слышать Гэконэко.       — Она назвала меня долбоёбом и благословила. Видимо, очень занята.       — Или не удивилась ничему, — Годжо на реплику Мины лишь хмыкнул, а она спросила:       — Так кого ты в это дело ещё втянешь?       Годжо тяжело вздохнул и почесал затылок.       — Ему было бы только на руку, если б я сдох. Но я не сдох. И он это знает. Наверняка меня ждёт. Как и матушка.       — Только не говори мне…       — Да, Мина, нам надо в моё родовое поместье.       Мина задумалась, осмысливая слова Годжо и то, что он собирался делать.       — Давай сначала наведаемся в фамильный склеп клана Амацуки. Всё-таки живой сын и мёртвый несостоявшийся тесть — два более весомых аргумента, чем один живой сын.       — Я глава клана так-то. Он должен меня послушать.       Мина усмехнулась.       — Ты глава клана с неопределённым статусом: то ли пропал без вести, то ли сдох.       Годжо надул губы в раздумье, а потом выдал:       — Жаль, отец и так седой, значит, говорящим мертвяком его не напугаешь.       — Мы ужасные дети, — сказала Мина.       — Да, мы ужасные дети, — согласился с ней Годжо.       А дождь даже и не думал прекращаться.

—⋆˖⁺‧₊☽◯☾₊‧⁺˖⋆—

      Сакура не могла осуждать Годжо за внесение весомых изменений в их общий план. Тем более таких. Потому что сама намеревалась обратиться к человеку, с которым её имя теперь в одном списке. Списке на казнь.       Неоновый свет играл на тёмных стенах старой квартиры, окрашивая их в ярко-красный. Дождь стекал по стёклам окон. Капли бежали вниз, соединялись в один ручеёк, превращались во вздутые дорожки вен под кожей. Но неон не единственное, что окрасило стены в красный. Кровь справилась с этим куда лучше. Нет, здешних жильцов убил не тот, кто стоял сейчас посреди комнаты с уродливым сгустком проклятия, похожим на тёмный шар из дёгтя.       — Как ты меня нашла, сестра Куран?       — Ты не особо прятался, — Сакура не спешила выходить из тени, подпирая плечом дверной косяк. — Я бы пожелала тебе приятного аппетита. Но, боюсь, тогда ты точно подавишься.       Гето повернулся, точно угадав месторасположение Сакуры в темноте. И улыбнулся. Потом чуть задрал голову и положил сгусток из проклятого духа себе в рот. Проглотил. Для обычного человека, наблюдавшего картину со стороны, Гето сделал это ловко и легко. Но Сакура видела это микродвижение за закрытыми веками. Сакура видела, как двигается кадык Гето. Мышцы горла намеренно проталкивали изгнанного проклятого духа, как можно быстрее. Чтобы усвоить и приручить. Добавить не столько в коллекцию, сколько в арсенал Гето.       — Что убийца Годжо Сатору хотела от такой скромной персоны? — спросил Сугуру.       Сакура ощутила вспышку агрессии, ударившей хлёстко. Это гнев рвался наружу, призывая использовать огонь, чтобы спалить всё сущее. По шее вверх поползла чешуя. Сакура повела головой в сторону и с помощью проклятой энергии остановила процесс, вернув коже обычный вид. От Сугуру это не укрылось. Он сощурил лисьи глаза. Но с места не сдвинулся. Напряжения не показал.       — Я к тебе с деловым предложением, — сказала Сакура.       — Насколько деловым? — изогнул бровь Гето.       — Таким, что невозможно отказаться.       Гето закрыл глаза и театрально задумался, накручивая прядь идеальных чёрных волос на палец.       — Я человек занятой, график плотный, даже не знаю, смогу ли выделить минутку.       Сакура закатила глаза. Она по юности не замечала, насколько Гето может быть королевой драмы.       — Правду говорят, с возрастом недостатки становятся только хуже, — усмехнулась.       — Уж кто бы говорил. Так что за предложение? — спросил Гето.       — Мне нужен Курорюу-кен, меч демона Чёрного дракона. Всё будет честно, мне — оружие, тебе — проклятый дух чёрного дракона. Только помоги добыть.       — Если ты так хочешь смерти, зачем меня впутывать? Сиганула бы сразу с крыши или старейшинам сдалась. Они точно знают способ, как от тебя избавиться даже с такой регенерацией.       — Спешу напомнить, у тебя нет никакой регенерации.       — Раньше ты вела деловые переговоры лучше, — заметил Сугуру.       — Раньше у меня было время, — сказала Сакура.       — А сейчас у тебя его мало?       Сакура, наконец, вышла на свет. И сурово посмотрела на Гето.       — На моей памяти твои глаза столько жути не наводили, — заметил он.       Теперь они были красно-вишнёвыми, как на гравюрах с восьмиглавым и восьмихвостым змеем Ямата-но-Ороти. Красный неон играл на белой коже и чёрных волосах Сакуры, перебегая по складкам чёрной рясы сестёр ордена.       — Так ты согласен? Сделка честная, — сказала Куран.       — Сейчас у тебя мало времени? До чего? — ответил Гето вопросом на вопрос.       — До того, как я перестану быть Куран Сакурой.