«Тем и страшен невидимый взгляд, Что его невозможно поймать; Чуешь ты, но не можешь понять, Чьи глаза за тобою следят. Не корысть, не влюбленность, не месть; Так — игра, как игра у детей: И в собрании каждом людей Эти тайные сыщики есть. Ты и сам иногда не поймешь, Отчего так бывает порой, Что собою ты к людям придешь, А уйдешь от людей — не собой. Есть дурной и хороший есть глаз, Только лучше б ничей не следил: Слишком много есть в каждом из нас Неизвестных, играющих сил…» Александр Блок, 1913.
Холодный пот течёт ручьем. Ощущение, будто Элизабет топили всю ночь в ледяной воде, ведь дыхание рваное, а сердце бьётся неестественно быстро. Девушка дышит глубже, но в итоге задыхается ещё больше. Сон, словно болото: захочешь выбраться — пойдёшь ко дну. Нужно успокоиться. Элизабет встаёт с кровати и идёт к письменному столу, на котором стоит графин с чистой водой. Девушка набирает стакан и, сделав небольшой вдох, начинает пить. Холодная вода бодрит, обрывая последние ниточки реальности и сна. Успокаивает. Будто над разбушевавшемся морем наконец наступает штиль, оставляя лишь воспоминания о недавнем шторме. Элизабет ставит стакан обратно на стол и шумно выдыхает. Кошмар, кажется, нашёл свой конец. Ужасный и мерзкий. Хотя Элизабет и понимает, что на этот раз сон точно закончен, её преследует душераздирающее чувство. Будто сотни маленьких иголок впились в живот, растягивая уже заросшие раны. Дежавю. Да, ей действительно казалось, что она это уже видела. Проживала. Ощущала. И огонь, сжигающий кожу, и дым, от которого кружилась голова, и даже топор. Топор, который рассёк голову человеку прямо у неё на глазах, разбрызгивая кровь по полу и стенам. Она узнала эти белоснежные локоны. Они точно принадлежали ей. Её матери. Раньше сон Элизабет видела исключительно от лица жертвы: топор, который вот-вот упал бы ей на голову и раздолбил череп, всё ещё вызывал чувство омерзения и страха. Но она бы никогда не подумала, что всё обернётся таким образом. Вопросы, словно рой комаров, въедались в голову, высасывая остатки здравого рассудка. Дышать ещё тяжелее. Может, Элизабет всё это выдумала? Она же точно не знает, что произошло, а делать выводы из идиотского сна слишком неразумно. Она знает, у кого можно спросить. Как бы не была жестока правда, девушке необходимо её знать. И она узнает, даже если ради неё придётся лезть в кусты шиповника или вариться в кипятке.***
Тук-тук. Элизабет бросает взгляд на дверь. Кажется, кто-то постучал. Довольно несмело, будто зная, что девушку сейчас лучше не тревожить. Босыми ногами Элизабет доходит до двери. Половицы скрипят, нарушая для кого-то умиротворяющую, а для кого-то жуткую тишину. Девушка не пытается осторожничать. Если бы она хотела двигаться бесшумно, она непременно бы это сделала. Дверь тихонько открывается, и голова Элизабет высовывается из проёма. Девушка осматривает пришедшего, и на лице начинает играть слабая улыбка. Он всё тот же: болотного цвета плащ с потёртыми рукавами, кожаные сапоги и начищенный до блеска ремень — его собственная гордость и, может быть, слабость. — Джейкоб, — девушка приветливо кивает, а брат демонстративно снимает шляпу, вызывая у Элизабет короткий смешок. Он всё же оставил её себе, хотя изначально отнекивался. Интересно, где Люси нашла этот цилиндр? Точнее, у кого «одолжила»? — Только быстро. Времени у нас мало, — Элизабет замечает за спиной русоволосого юношу в форме Разведкорпуса. Видимо, одного брата по штабу гулять не отпустили. Не доверяют. Джейкоб кивает, мысленно поблагодарив, что разведчик согласился оставить их с сестрой наедине. Элизабет впускает брата, и тот сразу же падает на кровать, кладя руки за голову. — Я думал, что тебя отправили спать на пол, — Джейкоб проводит рукой по одеялу. — А оказалось, что тебе из всех нас досталось наилучшее место. Элизабет садится на край кровати, убирая спутанные волосы с лица. — А где вы ночевали? — задаёт вопрос девушка, понимая, что на прежнее место они больше никогда не вернутся. Слишком опасно. — У матери Клары, — Джейкоб поворачивается к окну. — Не сказать, что там плохо. Тесно, но терпимо. Лично меня отправили спать на чердак. — Миссис Хьюстон… — девушка вспоминает бойкую женщину. Вроде, её зовут Агата. Элизабет не раз наведывалась к ней, ведь та, в свою очередь, бесконечно присылала письма с просьбой прийти, потому что ей не с кем играть в шахматы. Её забористый характер порой доставляет немало хлопот. Впрочем, Элизабет её уважает, хотя вряд ли выдержала бы ночь в её доме. — Дай угадаю, она опять назвала тебя пустоголовым лентяем и отправила спать наверх, потому что ты снова курил у неё на кухне? — В точку, — Джейкоб приподнимается на локтях. — Порой мне кажется, что она просто ищет повод для того, чтобы как-нибудь меня оскорбить. — На правду нечего обижаться. Если миссис Агата действительно думает, что ты идиот, значит, что так и… — Элизабет не успевает договорить, как ей в лицо прилетает подушка. На наволочке остался лёгкий аромат шампуня. Цитрус разъедает всё хорошее, оставляя лишь отвратительные воспоминания о сне. Джейкоб замечает резкую смену настроения, когда весёлый огонёк в янтарных глазах сестры потухает. — Что-то не так? Элизабет вздыхает. Они, вроде, договорились не ворошить тему прошлого, но оно ни на шаг не отступает от неё. Глаза девушки встречаются с глазами брата, и оба понимают друг друга. Как бы они не старались затопить прошлое, оно привязано к ним огромным булыжником и медленно тянет за собой вниз. Либо резать верёвку, либо сразу ногу. А шрамы, так или иначе, останутся. — Как она умерла? Джейкоб зарывается руками в волосы, а затем приподнимает голову. — Я не знаю, — брат осматривается, ища хоть что-то, за что мог бы зацепиться глаз. Но одинокие стены Разведкорпуса отзываются пустым звуком. — Убийцу так и не нашли, хотя Клара перерыла всё, что можно. — Нет, — Элизабет мотает головой. — Я не спрашиваю, кто убил. Я спрашиваю, как. Джейкоб морщится. Сестра никогда не интересовалась, что именно произошло, ей было интересно лишь, кто совершил это и ничего более. — Ей рассекли голову топором. Осознание приходит не сразу. Элизабет застывает, не в силах пошевелиться. Зрачки метаются туда-сюда, не то в испуге, не то в ярости. Сколько усилий требуется, чтобы принять правду. Кажется, её мозги уже варятся в том самом кипятке, а в глаза впиваются иглы шиповника. — Мне приснился сон… — начинает девушка. — Нет. Не сон. Скорее видение. Будто я это уже проживала. Джейкоб подсаживается ближе, чтобы отчётливо слышать каждое слово и ничего не упустить. — И в этом сне я видела и горящий дом, и свою мать, — Элизабет поворачивает голову на Джейкоба, переходя на невольный шёпот. — Она лежала на полу, пока убийца избивал её. А затем, он взял топор и… — Я понял, — поспешно обрывает её Джейкоб, понимая, что так и до нервного срыва не далеко. Элизабет, конечно, плакать не будет, не в её стиле, но нервы помотает. А, может, и перетрёт несколько костей в муку. — То есть, ты только сейчас это вспомнила? Девушка потирает виски. Она ничего не помнит. Как будто затворка «детские воспоминания» наглухо забита гвоздями в собственной голове. Только не собственными руками. — Я же говорила много раз. Мне просто в один момент отшибло нахер все мозги, а с ними вместе, наверное, полетела и память, — Элизабет постукивает ногой, задавая маршевый ритм, под который подстраивает свой диалог. — Я не помню, когда это произошло, но она, видимо, возвращается во сне. Помнишь, — девушка криво улыбается, — в первый день нашей встречи я отвесила тебе пендаля, даже не подумав, что передо мной стоит мой брат. — Ты назвала меня извращенцем, — в глазах Джейкоба снова заплясали весёлые огоньки. — А потом чуть ли не оторвала яйца. — Знаешь, — Элизабет хитро щурится. — Иногда я даже жалею, что не сделала это тогда. Оба тихо смеются. Оба пытаются отвлечься. — Так вот, — Элизабет продолжает, дабы закончить эту тему поскорее. — До тринадцати лет я ни черта не помню, тем не менее за восемь лет большая часть воспоминаний восполнилась. Но самые тяжелые моменты, такие как этот, осознаются очень смутно. — Ну, может, придёт ещё время. Тем не менее сейчас это не должно тебя волновать. У нас вещи поважнее происходят, — Джейкоб рассуждает дальше. — И если мы поймаем гадёныша, то у тебя будет шанс расспросить и его. Он ведь играет не последнюю роль во всём этом. Элизабет соглашается. — А ты, кстати, зачем пришёл? — Тьфу, — Джейкоб бьёт себя по ноге. — Мы притащили Карла, и разведчики собираются его пытать. Ну, если это можно назвать пытками. Короче, думаю, тебе было бы интересно послушать. — Как хрупкий орешек потихоньку раскалывается, выливая всю правду наружу? — с каждым словом Элизабет становится всё веселее. — Ну, конечно, сукин сын, я в деле!***
Форма Разведкорпуса смотрится довольно странно. Элизабет с неким презрением оглядывает кожаную куртку и всё же решает оставить её в комнате. К белым брюкам девушка относится более нейтрально. Они вызывают лишь сожаление: в Подземном городе в таком не походишь. Сверху обыкновенная, чёрная, льняная рубашка. Смотрится сносно. Тем не менее у неё сейчас нет времени, чтобы красоваться перед зеркалом: нужно спускаться вниз, к друзьям и разведчикам, дабы наконец узнать правду. Джейкоб стоял в коридоре, когда сестра наконец вышла. — Ты, случаем, не думаешь вступить в Разведкорпус? — брат улыбаясь оглядывает девушку. — Мечтай, — Элизабет язвит в ответ, демонстративно задевая его плечом, на что брат громко смеётся. Вообще, форма довольно удобная. Джейкоб нагоняет девушку, и они вместе спускаются вниз. — Кстати, как твоя нога? Элизабет посмотрела вниз. Она, конечно, перебинтовала ногу заново, но нужно будет ещё раз наведаться к Кларе, чтобы та убедилась, что брюнетка не подцепила какую-нибудь заразу и лечение проходит стабильно. Хотя девушка заметила, что хромать она стала меньше. Тем не менее такие раны не проходят за два дня: минимум неделя, а, может, и полторы.***
— Пришли, — информирует Джейкоб, когда они подошли к двери. Внутри ничего примечательного: помещение напоминает огромную кладовую, в которой находятся лишь старые УПМ, баллоны с газом и куча всякого ненужного хлама. В середине комнаты — привязанный к стулу Карл. Интересно, как им удалось незаметно протащить его из Подземного города в штаб Разведкорпуса? Впрочем, неважно. Кроме них, в помещении ещё несколько человек: Ханджи, Леви, Клара, Люси, Герман — исключительный круг людей, которым довелось распутывать дело Кенни. Единственное, Элизабет замечает русоволосого юношу рядом с Ханджи, которого прежде не видела. Правая рука Зое что ли? Все обходятся без долгих приветствий, лишь сдержанно кивая. У них, к сожалению, нет времени на бессмысленные объятия и выражения «о боже, как же мы скучали». Элизабет берёт стул и ставит его как можно ближе к пленнику. Нужно ничего не упустить. Как поняла девушка — сегодня они просто зрители, выпытывать правду будут разведчики. Всё же это их территория. Карл выглядит, на удивление, спокойно. Может, даже спокойнее, чем обычно. И это выбешивает. Он хоть понимает, что предал всех, подавшись к Кенни и передавая ему информацию? Конченный ублюдок. Элизабет не жаль. Не жаль, что её бывшего друга будут пытать, не жаль, что ему причинят боль. Он получит по заслугам, вот и всё. Может, он совершил большее зло, подвергая опасности десятки людей, чем они, пытая его. А в этом мире по-другому и нельзя. — Ты работаешь на Кенни? — начинает Леви, обходя пленника по кругу, словно стервятник, кружащий вокруг добычи. Жертва должна понимать, в каком она положении, и что на самом деле из себя представляет. В данном случае ничего. — Я ничего не скажу, — опустив голову, произносит Карл, будто сам хочет в это поверить. Он ведь понимает, что сейчас роет самому себе могилу? Почему нельзя просто выложить всю правду и спокойно сгнить в тюрьме с целыми конечностями? — Ты явно не понимаешь своего положения, — капитан наклоняется ближе, чтобы вынудить пленника посмотреть на него. Тот прячет взгляд. — Скажешь правду сейчас — останешься цел. Раздаётся смешок. Элизабет хмурит брови. Ему ещё и смешно? Желание врезать Карлу с обеих сторон играет на нервах раздражительную мелодию. Но вмешиваться нельзя. Нужно пришить задницу к стулу и не высовываться, пока разведчики не закончат. А что, если они ничего не добьются? Разве пустыми диалогами можно чего-то добиться? — Вы лезете не туда, куда нужно, разведчики, — мужчина наконец поднимает голову, и тут же получает от капитана. Раздаётся характерный звук ломающихся зубов. Первое предупреждение. — Ещё одно бесполезное слово, Карл, и я залезу тебе туда, куда нужно, — Элизабет сурово смотрит исподлобья. Если она будет говорить, пока Леви будет действовать, то вероятность успеха повысится. Вербальная и физическая агрессия — ядовитый напиток, который ни за что не захочется испытать на себе. Эффект сродни кислоте на коже: разъедает всю защитную оболочку, открывая вид на внутренности. На правду. Карл морщится, на лице проступают капли пота — первый признак страха. Вот только перед чем? Леви оборачивается. Кажется, дело сдвинулось с места, поэтому капитан жестом показывает девушке продолжать. А она и не собиралась останавливаться. Элизабет встаёт и медленным шагом, скрывая факт того, что ранена, подходит к Карлу сзади. Хорошо, если жертва будет только слушать, не зная, что происходит сзади. Будто смотрит в темноту, даже не догадываясь, что за ней. Девушка видит его мокрый затылок, куда было бы неплохо воткнуть нож и провернуть на девяносто градусов, перемешивая внутренности в однородную кашицу. — Ничего не скажу! — спокойствие улетучивается, а мужчина переходит на сдавленный крик. Паникует. Элизабет знает это чувство: всё тело парализует, будто сотни гвоздей протыкают каждый миллиметр. В голове тайфуном витают пугающие мысли, смешиваясь и превращаясь в ещё более ужасающие. Желудок начинает переваривать сам себя, а лёгкие словно вдыхают угарный газ. Паника убивает человека изнутри. И вытягивает из него всю правду. — Почему ты всегда всё усложняешь, Карл? — Элизабет кладёт руку ему на сердце. Своего рода намёк: я знаю, что ты чувствуешь, я вижу тебя насквозь и скоро выпотрошу как тряпичную куклу. — Почему нельзя сказать правду и не мучаться? — Потому, — звучит настолько по-детски, что девушка позволяет улыбке на секунду появиться. Карл сам не знает, чего хочет. Он, как и они, оставлен в дураках. Вот только уверяет самого себя, что это не так. Самообман. И сильное желание не выдать того, за кого он стоит. Кенни умеет пудрить мозги. Ещё один удар прилетает от капитана в живот. Карл машинально пытается согнуться, но верёвки, крепко впившиеся в тело, не позволяют сделать этого. Уровень адреналина в крови повышается. Мужчина пытается развязаться, но тем самым причиняет себе ещё больший вред: верёвка, словно ножовка, распиливает верхний слой кожи, оставляя рубцы. Теперь он не хозяин своего тела. — Вам, что, так нравится меня мучать? — пытается блефовать в ответ, на что Элизабет залезает пальцами ему под рёбра. — Нет, — Леви морщится, смотря на разбитое лицо пленника. — Но ты не оставляешь выбора. Удар. Увечья наносятся специальным образом: жертва будет испытывать боль, но не отключится. Стоит сказать одно слово, и свобода будет близка. Но всё ли достаётся так легко? — Вы, разведчики, не убьёте меня. Это не в вашей, — Карл откашливает сгусток крови, — компетенции. Элизабет сильнее давит на рёбра, норовясь вырвать их. — Разведчики, может, и не убьют. Но не забывай, что здесь есть мы. Карл поворачивает голову настолько, насколько может. И Элизабет видит. Видит его бегающие зрачки. — Они не позволят тебе, — начинает он, но девушка сильнее впивается ногтями в кожу, заставляя его зашипеть. — С каких пор я следую чьим-то указам? Элизабет обходит Карла, становясь у него перед лицом. Кажется, теперь её очередь вырывать правду клешнями. — И что это изменит? Я всё равно ничего не скажу. Девушка молчит, лишь сильнее давя на рёбра. Карл ловит ртом воздух, ощущая, как кости начинают буквально скрипеть. — Я переломаю их, если ты не скажешь, — Элизабет поворачивает голову набок. — Не скажешь? Карл отрицательно машет головой, зажмурившись. Слышится хруст, а затем истошные вопли. Девушка могла вогнать сломанные кости глубже, вдавливая их прямо в мясо, но внутреннее кровотечение может вызвать потерю сознания. Это сейчас ни к чему. — Похоже, тебе совсем не жаль себя, — Элизабет убирает руки от мужчины, потирая натруженное запястье. — Тогда кого тебе жаль? Ради кого ты молчишь? Ради него? Сотни вопросов, выводящих из себя, заставляющих буквально сойти с ума и разорвать барабанную перепонку, лишь бы не слышать их. — У тебя же семья… — начинает Элизабет, но тут же замечает как от её слов Карл начинается биться в агонии, пытаясь выбраться. — Так вот в чём дело. Рычаг давления найден. — Ты ведь понимаешь, что им придётся пережить то же самое? — девушка берёт Карла за плечи и прижимает к спинке стула. — Ты ведь понимаешь, что если сейчас не выложишь всю правду, то мы приведём сюда твою жену, твоих детей и на твоих глазах начнём ломать им кости, выворачивать суставы, вырывать волосы с их голов. И кто будет в этом виноват? Элизабет наступает одной ногой на колено Карла, пока вторая, раненая, старается удерживать равновесие. — На ком будет эта вина? Кого ты будешь винить всю оставшуюся жизнь? — с каждым вопросом нога Карла выпрямляется. И, когда она полностью вытянулась, Элизабет замахивается и с силой бьёт по колену, чуть ли не теряя равновесие. Нога вывернута в обратную сторону, а бедренная кость проглядывает наружу через неестественный изгиб. Последняя капля крови падает на пол. — Я всё скажу! — Карл вопит, извиваясь в прочных верёвках. — Всё, что знаю, расскажу. Только прекрати, прошу! И Элизабет отступает, падая на стул. Дышит часто. Неужели, ей пришлось подвергнуть пыткам человека, которого она когда-то считала своим другом? Неужели это она говорила ему такие гадкие вещи о том, что замучает всю его семью? Неужели это она собственными руками ломала ему рёбра? — Ты такая же, как он, — Элизабет поднимает глаза, смотря на всё ещё не отошедшего Карла. — Вы одинаковые, и ты ничем не лучше. Вы оба, блять, делаете то, что вам хочется. Вы оба, сука, убиваете и мучаете, потому что вам так выгодно. А, может, и приятно. Тебе же нравится наслаждаться болью других? Девушка до боли сжимает кулаки. — Закрой пасть, — всё, что может сказать Элизабет, и этого достаточно, чтобы Карл замолчал. — Говори по делу. — Я не знаю, где искать Кенни. Я всего лишь его информатор, потому что он взял к себе мою дочь и, как он сказал, если я не захочу с ним сотрудничать, то «её голова будет украшать главную площадь города». — Ты должен знать что-то ещё. Например, кто его покрывает? — вмешивается Ханджи. — Есть трое людей, которые занимают лидирующие позиции в обществе и поддерживают Кенни. Если вы их устраните, то его влияние заметно упадёт. Я… — Карл запинается, — я могу записать вам их имена и фамилии на листочке, а также показать примерное местоположение. — Напишешь в тюрьме, — Ханджи ставит точку. — Я и Моблит уведём его и снимем показания. Все свободны.***
Сигаретный дым струится по воздуху, рисуя причудливые фигуры. Только Элизабет не обращает на это никакого внимания. Взгляд смотрит в пустоту, пока волосы развевает несильный ветер. Никотин, вроде, должен успокоить, но на душе настолько гадко, что никакая отрава не помогает избавиться от этого паршивого чувства. Чувства, что ни черта не поменялось, что всё осталось как прежде, будто из глубокой ямы нет никаких шансов выбраться. В лёгкие словно насыпали песка, а голову отбили сапогами. Отвратительно. — Ты сделала это не потому что тебе нравилось, а потому что это было необходимо, — голос раздаётся сзади, но девушка не оборачивается. Она уже поняла, что капитан несколько минут стоял молча вместе с ней на балконе. И лучше бы молчал дальше. Леви подходит ближе, чтобы девушка могла видеть его боковым зрением. — Я не знаю, откуда у тебя взялись эти плюшевые фантазии насчёт справедливого мира, но могу точно заверить, что они крайне необоснованны, — капитан продолжает сверлить взглядом Элизабет, которая, в свою очередь, продолжает его игнорировать. — Так вот, всё, что ты сделала — пусть и жестоко, но важно. Своего рода необходимое зло. Элизабет оборачивается, потушив бычок и отправив его в пепельницу. Встречается взглядом с капитаном, но глаза не отводит. Она ведь никогда не задумывалась о том, что «необходимое зло» существует. — Думаешь, мне нравилось слышать его вопли? Думаешь, у меня не было желания оттащить тебя в сторону? — Леви потирает красные костяшки. — Было. Но я понимал, что всё, что ты это делаешь ради спасения десятков людей, а не для извращенного самоудовлетворения. И теперь у нас появилась важная информация. — Ты что-то слишком разговорчивый, — Элизабет щурясь осматривает капитана, но продолжает внимательно слушать. Его слова действительно имеют смысл. — Я всегда такой. Разговорчивость в моём характере, — капитан разворачивается, собираясь покинуть балкон. Так всегда — внезапно появляется и также внезапно уходит. Но в последний момент, Леви оборачивается и бросает последнюю фразу: — И никогда не думай, что ты похожа на Кенни. И остаётся лишь догадываться: либо он сказал это ей, либо самому себе.