***
уён не успевает ничего ответить, только отстраняется от грубых губ и в какой-то момент бессильно рушится обратно на кровать с парой слезинок в глазах. чхве к себе привязал и посадил на цепь, делая больно влюблённому сердцу и хрупкому телу. лисёнок чуть скулит, когда снова чувствует на своих руках оковы, и кидает жалкий взгляд на оставленный у тумбы ключ. он не дотянется без чужой помощи: уже не раз пробовал, оставляя на запястьях покраснения. придётся обращаться в лиса, чтобы тонкие лапы могли пролезть через цепи. чхве не любит тех, кто не подчиняется, он ведь альфа, а им свойственно быть хозяевами ситуации независимо от их социального статуса. глаза застилает пелена невыплаканных слез от боли по всему телу: челюсть свело от круглого шарика-кляпа, что вчера украсил его по велению хозяина, шея и конечности привычно затекли от цепей, а спина и бёдра банально болят от частых выгибаний и шлепков. лис гибкий и изящный, и этим в своих целях пользуется сан, когда в очередной раз больно бьёт плёткой, заставляя болезненно стонать и выгибаться в спине подобно кошке. младшему не хочется быть игрушкой, но его владелец уже давно всё решил за него. и пусть иногда хочется сбежать, непослушное сердце слишком часто бьётся при виде крепкого тела и в те праздничные дни, когда чхве бывает более нежен. хотя кого обманывает уён, это было только два раза, и это никогда больше не повторится. ён обращается в лиса только тогда, когда слышит звук уехавшей машины. яркие рыжие глаза долго смотрят в окно: там начинается снежная метель, как и в сердце перевёртыша. аккуратные лапки вылезают из наручников, а вошедшая служанка, которая всегда может почесать за ушком в ванной во время умывания, помогает снять ошейник. это своеобразный символ принадлежности его хозяину, который сжечь хочется. нежные женские руки ласково мылят шерсть, а сама девушка умиляется нежности запуганного зверька. после ванны она ласково просит стать человеком, и лисёнок кивает. ему уже давно неизвестно слово стыд, и он спокойно садится на кровати, дергая хвостом при обработке ран. сан любит, когда из них течёт кровь, уён — нет. ему не нравятся удары плёткой, удушения и частые избиения, но кому какое дело до того, кто должен подчиняться. верно, никакое. после процедуры обработки чон прижимается щекой к подушке старшего совсем невольно: он всё ещё слепо любит, и это та самая цепь, которую чон нацепил на себя самовольно. от чхве пахнет маняще приятно, он кружит голову. уёну нравится этот спелый бергамот, он слепит глаза глупо влюблённому омеге, и этим пользуются, но кому какое дело. омега прикрывает глаза, зарываясь чутким носом в подушку и жмурясь от новой порции боли из-за лекарства на ранах. он лишь глупый омега, на чью долю выпало слишком много проблем: жестокость хозяина, жизнь без возможности сбежать из-за приказов и глупая, никому не нужная любовь, привязавшая бедняжку к тирану. он благодарно кивает девушке, кидая взгляд на раны, которые к вечеру обязательно заживут, иначе сан может разозлиться. ему нравятся новые раны, но старых он не терпит, особенно кровавые. несмотря ни на что, перевёртыш должен оставаться идеальным «трюфелем с вином». лис фыркает на эту фразу и после выхода прислуги обращается в животного, чуть топчась по кругу и засыпая с опущенными ушками и уткнувшимся в чужую подушку чутким носиком. во сне он часто видит несбыточное: его хозяин нежен с ним, обнимает не во время грубых толчков со спины, а просто так; целует не так жестоко и касается кожи аккуратно и мягко. это лишь розовые мечты, и, лис уверен, они до конца его дней не исполнятся. почему его? потому что иногда он не без интереса рассматривает верёвку не как элемент шибари, с которым ему иногда перед приходом старшего помогают слуги, а как элемент, идеально украсивший бы его шею. ещё было бы неплохо устроить вечную голодовку и в итоге умереть от недостатка веществ и малокровия, но сан будет потом долго злиться и точно найдёт способ достать его с того света. старший своё слово держит, это иногда даже пугает. благо, что сны спасают его от собственного поглощения в смену спокойствия и возбуждения. только омега просыпается от одиночного стука в дверь и оповещения о том, что обед уже готов и ему нужно собираться. чон нехотя отзывается хриплым «сейчас» после обращения и поднимается с места, натягивая на тело широкую рубашку, которую вчера носил сан. от неё приятно тянет бергамотом, и он нехотя улыбается, застегивая пуговицы и спуская подол до колен. ноги, украшенные ещё со вчерашнего дня рыжими чулками, медленно ступают по дубовому лакированному полу без шума. лис любит ходить тихо, его так приучили. так можно не волновать окружающих. на обед снова мясное и какой-то сок. во время трапезы горничная отдаёт в его руки странный пакет, холодно отчитываясь, что хозяин попросил надеть это перед его приходом. «будь готов к вечеру, приду поздно,» — отдаётся в голове, и хвост невольно дёргается при виде очередного «подарка» внутри. конечно же набор наручников с цепями и новый ошейник… сан слишком любит видеть чужие страдания. — благодарю, — кланяется и оставляет остатки еды на столе, отправляясь в спальню и доставая уже такие привычные атрибуты с тихим вздохом. промедление в таких переодеваниях грозит опасностью в виде стирания кожи в кровь с непривычки. шею украшает очередной ошейник. теперь рыжий и с другими шипами и кольцом. их в отдельном ящике лежит столько, что любой магазин для взрослых позавидует. кожаные наручники стягивают запястья и голени, а искусственная обивка с внутренней стороны неприятно щекочет. лисёнок мысленно успокаивает себя, когда смотрит на время: осталось только дождаться хозяина и привыкнуть к неприятным ощущениям, коих, как он чувствует, от новых вещиц будет огромное множество. цепь закрепить не решается, оставив эту привилегию своему «любвеобильному» господину и проваливаясь в те же розовые грёзы от усталости.***
сонхва привычно просыпается до будильника, который выключает и идёт в душ, привычно оставив ёсана одного. да, он правда хочет быть дома, но сейчас не получится от слова «абсолютно». блондин прикрывает глаза, убрав старые вещи в корзину для белья и вздыхает, надевая рубашку цвета голубой пастели и брюки, всё такие же чёрные, как и пиджак. укладывает слабо чёлку, буквально раз пройдясь по волосам расчёской. надевает галстук, быстро завязав тот, и пишет записку, оставив её на своей подушке, в которую уткнулся зайка. это выбивает из привычных мыслей, заставляя улыбнуться, коснувшись метки на шее перевёртыша. после старший уходит, не трогая никого в ещё тихом доме. уходит на час раньше, покидая особняк в шесть с копейками, и откидывает лишние мысли, возвращаясь в рабочий вид. однако на секунду ещё раз циклится на написанных словах, прокручивая их по привычке в голове. «доброе утро. когда я это тебе говорил вслух? не помню даже. я повторюсь, на работе проблемы. не факт, что останутся силы на ночь, но хоть поужинаю, а то такими темпами вовсе и поднять тебя не смогу. а вот ты хорошо поешь. на моём ноутбуке должна остаться вкладка с магазином, где обычно я покупаю тебе вещи. выбери то, что понравится, я хочу видеть твои выборы и действия. как найдёшь — покажи лие, она купит и вечером отдаст заказ. ты же покажешь мне себя? не думаю, что откажешь.» давняя фраза… только кана всё ещё не особо донимали вопросами, хочет ли он, и прочими. сонхва всегда восхищался его телом, даже не имея интима, только лишь оглаживая кожу под кружевом. тоже некий способ охладить себя.***
уже в офисе сан сталкивается с давним другом и начальником — паком. он как-то непривычно пахнет успокаивающей сладостью. неужто с омегой игрался? быть того не может. чхве работает в кабинете старшего, как по званию, так и в жизни, поэтому не чувствовать кана не может. между двумя альфами не совсем дружба… ну как... дружба, но она иногда разбавляется криками и редкими перепалками… но этого давно не было: пак спокоен, а у сана всё ещё есть уён, что слабее, в отличие от начальника, и отпор дать не посмеет ни за что. секретарь то и дело приносит и забирает бумаги у обоих, послушно оставаясь рядом, дабы разбавить атмосферу пьянящими феромонами с нотками апельсина. — хва, я не могу не спросить: ты наконец добрался до ёсана? — звучит с другого конца стола. — просто омегой разит ещё как, хотя тебя, шоколадка, сложно перебить, — острый лисий слух ловит тихий вздох блондина. — ну, знаешь, от тебя всегда несёт трюфелем с розовым вином. всех альф цепляешь. и, в отличие от моей «дурманящей апельсинки», — вечно припоминает свою находку в виде секретаря-альфы, поскольку его перевёртыша всё ещё воротит от рубашки, в которой парню пришлось подхватить её и донести до машины скорой помощи, когда той дюже резко стало плохо по вине чхве, что подлил ей афродизиака в кофе, идиот. думал пошутить, а девушке, видно, весело не было: рухнула почти в руки сонхва. — ты на омегу смахиваешь сильно, — даёт нервам выход, изливаясь не в сексе и лекциях в сторону кана, а в сторону чхве своими поучениями. — ах так?! — сан всегда разгорался быстро. всегда. не умеет себя в руках держать. совсем. — ну и каково тебе?! раз в месяц-то снимать напряжение?! это не норма, у любого спроси. всегда ты, лишь горький шоколад, редко когда можно уловить это чертов иланг-иланг. это норма? ты альфа! — каким-то образом он ещё не подскочил с места, всё так же сидит, только не печатает отчёт. — а ты альфа? ты своего лиса видел? лично я да и, знаешь, когда омега бежит от рук своего хозяина к чужому за лаской — не норма. прояви толику ума, он у тебя есть, это факт. уён лезет за касаниями, а что в ответ? плётка, — это старший запомнит надолго. один раз лишь увидел чона, и тогда тот нашёл спасение в виде нового знакомого, который умело помыкает хозяином, будучи выше и сильнее. при всей дури в голове пака там ещё сохранились моральные принципы, так ярко бушующие сейчас. — прости, но вытрахивать жизнь из кого-то — неправильно. да, я редко с ёсаном, но по какой причине? потому что пахаю как вол. как придёт время и у меня есть возможность и силы, да, он оказывается подо мной, иногда скулит, только синяков таких, что страшно становится, на нём нет, — выплёскивает давно накипевшее, привычно поучая. — ну да, конечно. с периодичностью вашего секса любые синяки бы давно сошли, вот ты и говоришь это. омеги слабее, их легко– — присвоить. достаточно присвоить. тогда они будут бояться и уважать. подчинить болью? сан, мы не в то время живём! — перебивает, отлипая от компьютера, и теперь пилит взглядом младшего, грозно отмахиваясь от секретаря, которая даже не лезет. двух альф ей не укротить: с одним бы ещё поговорили, но эти двое… — я присвоил, сделал своим и теперь держу рядом на цепи. в обоих смыслах, — чхве первый подходит к оппоненту. в глазах ярость, а в мыслях — скулёж, уже заменивший сдержанные стоны. уён почти всегда скулит. это как-то случайно вспомнилось. сан рядом с блондином смахивает на своего зверька, только с наглостью и дерзостью в действиях и словах. — тогда я заберу у тебя лиса, — сонхва всегда был хёном и сейчас твёрдо показывает, что умнее и готов выполнить сказанное. чхве, кажется, в миг алеет от злости: кто-то посмел глянуть на его игрушку. кто-то хочет и, объективно, может отобрать его вещь? то есть пак буквально хочет привязать чона к себе? нет уж. сан на такое не согласен, даже если трактовка слов не верна в корне. — только попробуй, — бьёт вновь первый, разбивая нос с двух ударов, пока страший успевает ударить единожды, пустив по чужому виску струйку крови и выбив хрип. парни сцепляются, буквально борясь за право на последнее слово. со стола летит подставка с ручками, а пиджак брюнета тихо хрустит, когда начальник так яро дёргает на себя, ударяя коленом в живот. не так сильно, как мог бы, но, скорее, чтобы успокоить, однако момент потерян: сана не остановить так просто. посягнули на уёна, чьи мягкие уши и бархатный хвост парень любит гладить после своих издевательств, улавливая всхлипы хрупкого тела. наверное, чон в такие моменты думает, что хозяин спит, хотя… кто знает. сонхва ударяется головой о стену, почти падая, когда в глазах начинает плыть от потери координации. младший сам оступается, но отвечает на атаку. шум вокруг, брань, ругань и редкие связные просьбы в себя прийти, пока не нарвался на более сильные увечья. благо, охрана растаскивает альф, помогая поднять вещи. обоих удерживают, разводя в разные строны и руки заламывая. воздух вокруг теперь пропитан феромонами двух альф и негативом. заботливая секретарь ким уже помогает с ранами, обрабатывая их на скорую руку и позволяя начальнику, гулко сглотнув, втянуть в лёгкие соджу, что и правда сильно пьянит. — как вы? — пак жмурит глаза, поправляя галстук, который теперь — просто тряпка на шее, и двигает челюстью, явно ощущая, что не зря когда-то направил друга на бокс. да, они друзья и после этого… такая вот дружба… весёлая и кровавая. — налить виски? — кивок. рыжеволосая убирает аптечку и приносит стакан со льдом и небольшим количеством алкоголя, всё так же стоя рядом. сонхва глотает жадно, пропуская через себя боль от жгучего чувства на губе и в горле. — чёрт… — прокашливается, смешав на корне языка кровь с виски, и просит убрать кабинет, а также позвать всех в зал обсуждений. хочется или нет, но надо работать. — не посмеет… — отдаётся эхом из соседнего кабинета голос сана, пиджак которого быстро заменяют на какой-то другой. здешние давние работники не удивляются, игнорируя вопросы новеньких и наставляя не трогать обоих, потому что один уволит в момент, а второй может сорваться из-за любой глупости. — посмею, — перед входом к директорам и заместителям отделов цедит старший, глотая оскорбление в свою сторону. побитые. полузлые. растрёпанные… вполне нормальное их состояние после такого.***
— нет! не отдам! — почти с порога говорит чхве, игнорируя всех, и идёт в спальню, смотря грозно, с ненавистью и дебильным «не отдам». как ребёнок. сан выглядит печально, но, оставив боль на входе в комнату, валит уёна на спину, изучая того полудиким взглядом. чон слышит, каким злым входит в дом старший, и с трудом подавляет желание не стоять около кровати в ожидании новой порции издевательств, а превратиться в лиса и забиться рыжим комочком в самый дальний угол под кроватью. сан не может ничего сделать, если он станет животным, но в итоге дождётся дней течки, когда сохранять форму зверя труднее всего, и отыграется так, что омега ещё долго будет помнить, если вообще вспомнит. во время течки ему будто память отшибает, и ён не помнит ничего. не помнит, как сам просит взять его. — хва хочет забрать тебя у меня. не заберёт! понимаешь?! — зачем-то рычит на омегу, скидывая с того оковы и дёргая к себе, чтобы встал. цепляет плётку, дабы, развернув, толкнуть на кровать с силой. без наручников, без кляпа, в его рубашке, задёрнутой, но не снятой… сан заносит руку и каменеет. перед глазами не спина лиса, а кровавый оскал друга, его удар в живот и сила, которой легко проиграть, если не быть готовым и не знать приёмов. — да что он о себе возомнил?! своего зайца раз в год касается, а меня жизни учит. это я-то омегой пахну?! — сильно так, что аж свист раздаётся, бьёт по кровати, почти тела дрожащего омеги коснувшись. — ты мой, я сам выберу, как себя вести. не хва, нет… альфа оседает на всё тот же матрас, грубо усаживая чона на свои колени и цепляясь за его талию, больно сжимая. смотрит дико, будто либо сейчас дырку в теле напротив взглядом проделает, либо сломает ребра, так надавливая. — не позволю, не отдам… — парирует, чтобы сразу после приказать встать на кровати на колени и ждать. до собственных ссадин нет дела, когда в теле и сознании есть злость. чхве слизывает кровь с губы, скинув чей-то пиджак, и шарит по тумбочке. похоже, сонхва сейчас подписал приговор пыток уёна… знал бы, наверное, промолчал. сан морщится, качнувшись на немного ватных ногах, и кидает на постель какую-то игрушку, что первая попадает под руку, и сам к омеге идёт, целуя грубо и немного смазанно. разбавляет слюну своей кровью и держится за слабое тело, частично теряя координацию. пак нанёс свои несколько сильных ударов, что сказываются именно так. а уён живёт будто отдельно от происходящего с ним. он отбрасывает странные мысли в сторону и спокойно принимает рык в свою сторону, вздрагивая не столько от самого факта рыка, сколько от информации, которую он доносит до чувствительных ушей. он не успевает опомниться, как руки обжигает резкое движение, знаменующее снятие браслетов с рук и завтрашние ссадины на запястьях. сегодня хозяин зол: стоит помалкивать и не сопротивляться, чтобы не схватить больше того, что ему предстоит получить. тело дрожит от страха, а хвост без остановки бьётся пушистым кончиком о белые ткани кровати. его внутренний лис недоволен такой слабостью, только омега ничего не может поделать, скребя острыми когтями простыни и грозясь этим оставить на них рваные дыры. лисёнок задыхается тихо от слишком сильных рук на своих боках: его альфа слишком груб… нет, не его альфа… его господин. светловолосый роняет крупные слёзы, что тут же высыхают, стоит старшему кинуть очередную игрушку рядом с ним, от осознания, что сейчас будет очень больно: это ремень с шипами. ён даже не сопротивляется на попытку поцелуя, сильно удивляясь, когда впервые чувствует на своём языке чужую кровь. отдаёт железной солью и лёгкой кислинкой с привкусом всё того же свежего бергамота. с альфой что-то не то, и чон чувствует это в опоре на своё тело, чего ранее почти никогда не было. лис позволяет себе оторваться от грубого поцелуя: всё равно хуже уже не станет, он всё стерпит. — оджи-сан, — имея знания японской культуры и того, что хозяину так нравится, говорит младший, разглядывая помутневший точно не от возбуждения взгляд с неприкрытым волнением в глазах. — вы хорошо себя чувствуете? сан молчит, бормоча одно и то же с почти потерянным сознанием. уён видит, что старший не в состоянии фокусировать взгляд не то от злости, не то от чего похуже, и зовёт управляющего домом гамму, чтобы он помог. омегу старший не послушает, потому что ни во что не ставит, а этому парню поверить должен: он работает тут ещё до появления ёна в этом доме, поэтому должен иметь влияние на крепкого альфу. у младшего есть подозрение, что у чхве лёгкое сотрясение: видимо, снова попытался кого-то избить, но ему дали ответ. зная многое из рассказов, параллельных дикому желанию старшего, чон знает, что это мог быть только сонхва, да и сейчас он так зол из-за него… или из-за того, что лису не подошли купленные вещи? он ведь с такой злостью сорвал новые браслеты, будто видеть их не хотел… перевёртыш в растерянности не замечает, что чхве уже спит под действием снотворного, которое влил ему гамма. — он проснётся завтра утром, а пока к нему приедет врач и осмотрит, — видит потерянный взгляд омеги и треплет за ухом с добрым и сострадательным взглядом. — с ним всё будет хорошо, господин в детстве и не так ударялся, а тебе лучше найти себе занятие или ложиться спать. с ошейником помочь? — лис потерянно кивает и чувствует свободу на шее, поднимая благодарный взгляд с почти собачьим скулежом. — спокойной ночи. уён ещё минут пять смотрит на закрытую дверь и потом на спящего сана. в таком виде он кажется немного добрее и даже милее… сегодня должен заглянуть врач, по словам прислуги, поэтому перевёртыш находит вязаный свитер и шорты, которые надевает на тело, и, пересилив страх, ложится рядом с хозяином, с тихим лисьим полускулежом-полутявканьем прижимаясь к крепкому телу. сколько бы он ни боялся своего хозяина, он всё ещё глупый лисёнок, влюблённый в тирана.