Пожирательские жены

— Мадам Паркинсон, спасибо, что согласились на интервью, — розовый — из тех, что вызывает особое раздражение, мгновенно выдавая в женщине деревенщину — оттенок блеска сияет на сложившихся в вульгарную улыбку губах скандальной Скитер. По просторному помещению летает тяжелый пряный аромат. Колдунья напротив задыхается. Кругом счастливые лица, кругом пестрящие вывески. Далекое Солнце нещадно шпарит бледную кожу. Живые. Девушке, спрятавшейся глубоко внутри зрелого тела, хочется спросить, хочется вцепиться острыми ногтями в беспомощные шеи смеющихся прохожих, ей хочется узнать, выдавить из них ответ на волнующий до глубины покрытой пылью одиночества души вопрос: «Как? Как можно забыть? Жить, будто Война не заглядывала в их края, будто Смерть не тянула к их близким костлявые руки, будто живые не лежали на мертвых, а мертвые на живых». Мадам Паркинсон жертвует круглые суммы в Мунго, посещает светские вечера, наблюдая за сверкающим шампанским в дорогих бокалах, коротает отписанные ей кем-то непознанным года. Мадам Паркинсон уважают женщины, влюблённые мужчины целуют кружево чёрных перчаток, дарят букеты, прося о встречи, натыкаясь на вежливый отказ. — Рада, что пригласили, — Пэнси, та девочка, что продолжает жить внутри давным-давно повзрослевшей женщины, признаться честно, не знает, что заставило её выстукивать каблуками по асфальту, привычно игнорируя прожигающие горделиво выпрямленную спину взгляды прохожих да почтительные приветствия чистокровных леди, из раза в раз приглашающих на пятничное чаепитие. Быть может, она руководствовалась глупым желанием прокричать правду, выплюнуть её в лицо, прекрасно понимая, что бесстрастная мадам Паркинсон не позволит, что мадам Паркинсон — ледяная женщина, холодная глыба. Девочка Пэнси хорошо запомнила жалящие похуже изощренных проклятий слова Драко с глазами-стекляшками: «Британия не поменяется, магический мир не изменится, смерть одного Темного Лорда знаменует рождение иного, и падение их бессмысленно, ибо звонкие лозунги о равноправии останутся лишь пустыми лозунгами, дешевой декорацией, за коей неизменно будет таиться непреклонная, известная каждому истина». Пэнси запомнила. Мадам Паркинсон усвоила. — Книга о супругах Пожирателей Смерти вызвала огромный ажиотаж. Что сподвигло вас написать именно об этом? — до чего же бездарные вопросы. О чем еще писать той, чья жизнь осталась в прошлом? Любовь. Семья. Вера. Все сгорело в изумрудном пламени сражений дотла. Уже успевшая состариться Министр Грейнджер с высоких трибун неизменно кричит о важности равноправия. Какая, в самом деле, горькая ирония: грязнокровная девчонка, пришедшая из магловского мира, ставит условия тем, кто в нем родился, кто им вскормлен, кто впитал его подлинные нравы с материнским молоком… — Страницы пропитаны духом той эпохи, что взрастила меня. Эти волшебники погибали на моих глазах. Пусть даже информацию о некоторых средь них я получала от прочих, ибо ввиду своего тогдашнего возраста, равно как и непричастности к делам Пожирателей Смерти не могла быть свидетелем многих событий, важных, а порой даже интимных подробностей жизней их семей… Под черным шёлком сокрывающего кисти болезненно-тонких рук платья таятся глубокие порезы родом из юности. По одному на кисть, глубоко лезвием да вдоль. Миссис Паркинсон в тот день горько рыдала, отец закрылся с бутылкой виски, Пэнси… Пэнси сожалела: стоило секо по горлу, дабы наверняка. Воспоминания наверняка вызывают отпугивающую улыбку-оскал: Скитер спешно отводит взгляд. — Особенно детально там описаны судьбы членов рода Малфой. Скажите, это как-либо связано со слухами о вашей юношеской влюбленности в бывшего однокурсника Драко? — ей чудится багрянец, сочащийся из пустой головы бездарной, невесть что о себе возомнившей журналистки. Ей чудятся тени, ледяная рука на остром женском плече. Драко, Драко Малфой, поведай мне, коснись могильным дыханием бледной кожи, прошепчи на ухо, сумею ли я тебя забыть?! На том свете? Обратившись в прах? Драко, Драко Малфой, скажи, мы встретимся на вокзале Кингс-Кросс? — Наши семьи были дружны, мы вместе росли, а посему нет ничего удивительного в том, что я довольно глубинно осведомлена о нелегкой доле этих несомненно славных волшебников, — наверняка завтрашним утром небезызвестный «Пророк» выпустит разрушительную статью, однако следует задуматься, что же на самом деле будет безвозвратно порушено: иллюзия абсолютной безвинности несчастной Пэнси Паркинсон — девочки, которая пострадала по вине гадкого окружения, девочки, гладившей изумруд сверкающей чешуи Нагини, Вера в победу Гарри Поттера, Вера в Свет, Вера в мнимое, никому не нужное Равноправие? Ей даже любопытно: запретит ли железная леди Грейнджер, уверенно гласящая об абсолютной свободе слова на территории Англии, публикацию насильно забытых истин в своей стране-иллюзии, в своём, не стоит отрицать, умело поставленном театре? Изогнутые насмешливыми полумесяцами брови Риты мгновенно взметнулись вверх, в её невыразительных глазах без труда угадывался падальщик. Шакал, ухватившийся за чудесную возможность беспощадно вырвать из контекста, лишить сути да обставить покрасивее пару неоднозначных строк. Плевать. У Пэнсоноры нынче настроение шагать ва-банк. — Не хотите ли вы, мадам Паркинсон, — наигранное покашливание на краткое мгновение прервало её тошнотворно-слащавый голос, — заявить, будто убийцы, разделявшие ужасающие взгляды Волан-де-Морта, — сейчас стало некой модой бесстрашно ронять имя того, коего эти жалкие насекомые прежде страшились до потери пульса, судорожной дрожи в коротких лапках, — являлись достойными членами магического сообщества? У колдуньи на пальце сияет родовое кольцо, её дома ждёт девочка с голубыми кудрями и сгорбленные домовые эльфы в роскошной одежке — так сейчас принято, так решила многоуважаемая Министр Грейнджер, — у колдуньи, вскормленной серебряным сиянием далекого Слизерина в комнатах десятки колдофото — при желании средь них можно отыскать лик совсем иного Лорда Тьмы. Тогда Он ещё был Томом. У девчушки Пэнси вся жизнь позади, испитая, точно бутылка виски в кабинете покойного отца. — За кого вы меня принимаете, мисс Скитер? — строит из себя оскорбленную невинность, чтобы после: — Я не хочу заявить, дорогая, я заявляю! У неё по жилам лавой библейского ада течёт былое. У неё в груди красными розами с убийственно-острыми шипами цветут воспоминания младых лет. И дома, в проклятых шкатулках хранятся пожелтевшие письма, чужие чувства, слёзы на пергаменте, кровь вместо чернил. Листья потрепанного блокнота шуршат и шуршат; северным ветром, не присущим жару забытого мая, проносятся фрагменты скоротечной юности; голос острым ножом врывается в сознание — должно быть, она уже успела потерять связь с реальностью, заплутать в дебрях собственного сознания: — Произведение дарит полное погружение в тот мир, словно эти жуткие события происходят с самим читателем. Как вам удалось столь четко воссоздать те мгновения, диалоги, эмоции? Следует ли полагать, что написанное несколько выходит за рамки истории, приукрашенное авторским вымыслом? О чем или же о ком говорит Скитер? О страстных поцелуях безумной Беллатрикс? Быть может, о стальной Надежде Долоховой? Или же Скитер молвит о нежности голоса увядшей Нарциссы, спасении-погибели Драко Малфоя, что если она спрашивает о гениальной миссис Руквуд? Пожалуй, её интересуют строки, витиевато описывающие божественную красоту Леди Мальсибер, безумие Барти Крауча-младшего, бесстрастность Рудольфуса, пылкость Рабастана? Лестрейнджи. Малфои. Долоховы. Руквуды. Мальсиберы. Избранные. Самые близкие. Наполнившие лёгкие сырым воздухом Азкабана, отдавшие души во власть беспощадным стражам каменных стен. Те, кого своей милостью до поры до времени осыпал Хозяин, те, кто знали о самом сокровенном, те, кто были началом. Ещё Барти, Барти Крауч-младший, но книга о жёнах, книга о женщинах, однако склонная к сантиментам Пэнси прониклась им, прониклась силой материнской любви миссис Крауч и не сумела устоять. Она расписала на страницах жизнь поцелованного дементором, его семьи. Она упомянула Джагсона и Трэвэрса, потому что оставались верны, она написала о сетке морщин вокруг запоминающихся глаз Корбана Яксли — он, к слову, имел прекрасную привычку дарить Пэнси белые пионы и молочный шоколад. — Я лишь добавила грубым словам оттенки, пустила в обескровленное тело сок граната, дабы оно ожило, — во снах ей чудятся трупы: друзья, родители, знакомые, — ибо всем известно, что мертвецы не расскажут вам сказок. Но для этого есть разбитая Паркинсон. Мертвецы не расскажут, мертвецы унесут свои тайны в могилы, мертвецы будут чудится в переливах адского пламени, мерещиться в темных углах, мертвецы будут донимать ночами, однако о главном, конечно, смолчат. Для этого есть Паркинсон. С воспоминаниями Нарциссы, с письмами Долоховой и Руквуд, с голосом Драко, с портретом Беллатрикс, с дневниками Леди Мальсибер. — Опишите своё произведение тремя словами, — в трёх словах не уложить всего смысла, не выразить трепета охваченной жаром груди, не рассказать о слезах, о лете, о зиме. — Смерть. Верность. Семья. Напольные часы отмеряют краткую Вечность. Зачарованное перо трется о плотные листы. За окном гроза, а в бокалах вино. У Пэнсоноры Паркинсон в глазах соленой водой плещется тоска. Ей есть о чем рассказать. Следует лишь внимательно слушать, не смея отвлекаться на зазывающий шёпот призраков, пристально глядя в померкшие то ли васильковые, то ли алмазные глаза.