Недописанный текст той песни

      Глеб дышал через нос, а хотел через рот. Хотел задыхаться, хватая воздух резко и судорожно. Хотел довести себя до обморока, через силу делая эти вдохи и выдохи, чувствуя, как дико кружится голова. Хотел бы. Но дышал через нос, ощущая себя пороховой бочкой.       Накрыло. В очередной раз. Он хотел внушить себе, что ему нужно пострадать день-два, а потом он уже придёт в себя. Ему нужно было запрятать чувства далеко и глубоко, потому что ему осточертело тратить жизнь на сожаления, на боль и на скорбь по прошлому.       И у него даже почти получалось. Правда иногда мозг выхватывал что-то из окружающего пространства и погружал в воспоминания, разрывая сердце на кусочки.       Он сидел на студии, глядя на рассвет в огромном панорамном окне. Пальцы дрожали над клавиатурой. Он выдавливал из себя строчки, очередные строчки про свою боль, которые позже переделает во что-то абстрактное и слишком неочевидное.       И просидел бы так до самого утра, если бы не грёбаные воспоминания.       Такого же цвета было небо, когда он под утро заходил проверить Асю в то время, что она слегла в его квартире на четыре грёбаных дня. В то время, что она спала, не ела и всё ещё ненавидела его. В то время, что он притащил ей пистолет. В то время, когда она впервые протянула к нему руку, проверяя реакцию своего тела.       Он наблюдал за ней все эти четыре дня, не сводил глаз и много-много думал. И когда небо становилось светлым, он заходил, чтобы занавесить окно. Позже снова заходил ближе к вечеру, чтобы уже распахнуть плотные шторы, потому что она просыпалась и смотрела в это самое окно. Как будто там что-то интересное показывали.       По утрам небо было точно такого же цвета. Когда он бросал на неё быстрые взгляды, словно боясь, что она поймает их и осудит его. Тогда он ещё не оценивал её внешность, не мечтал о её губах и даже не помнил запаха волос. Он просто смотрел.       Наверное не стоило ему делать даже этого. Беспристрастная помощь — это вообще реально? Помочь просто потому, что должен. Не потому, что чем-то зацепила. Не потому, что не замечал, как влюбляется. Не потому, что с первого дня хотел просто обнимать её до потери сознания.       Не стоило ничего этого делать. Жаль, что нигде нет инструкций. Нигде нет предостережений, что будет очень больно. Как на пачке сигарет.       Да честно говоря плевал бы он с высокой колокольни на эти предостережения, как и на те, что написаны на пачках сигарет.       Он потянулся к заднему карману, нащупывая помятую упаковку. Поднёс к носу, вдыхая запах табака и представляя, как затягивается. В последнее время он курил так много, что не успевал покупать новые пачки. В этой осталось две сигареты.       Две сигареты. Это на один час. А ему надо пробыть тут ещё целую вечность. Пока люди не начнут заполонять бизнес-центр и улицу. Пока не придут парни, хлопая его по плечу и как всегда сочувственно глядя на блондинистый затылок, обладатель которого даже не повернется в их сторону. Делая вид, что работает. Что занят. Что вдохновение так и прёт.       Он бросил пачку к монитору, как будто она виновата, что слишком быстро кончается.       Тридцать четыре дня прошло. Он бы и рад был не считать. Каждый день только и думал о том, что сегодня перестанет считать. И каждый день прибавлял по единичке к копилке личного ада. Тридцать четыре дня.       Тридцать четыре дня назад она ушла из отеля, опустив голову и не решаясь бросить на него последний взгляд.       Как же он ненавидел её. Не так, как остальных. Не так, как свою первую любовь, которую люди всегда помнят. Не так, как Нику, которая поступила как тварь. Не так, как всех, кто крысил за его спиной.       Нет. Её по-особенному сильно. Она возглавляла чарт его ненависти. Такая честь.       Глеб дышал. Дышал через нос. Хотя хотел бы перестать дышать вовсе, мучая себя ещё сильнее. Мучая себя, чтобы заглушить боль.       Но её не заглушишь, если уж совсем быть честным с собой. Не получится нихуя.       Ему хотелось немного отдохнуть. Просто немного отдохнуть. В последний раз, когда он думал, что боль ушла, он был с ней. Он позволил себе поверить, что наконец на душе спокойно. Позволил себе отдохнуть от боли. Позволил себе чувствовать себя счастливым.       Такой жестокой суки в его жизни ещё не было. Кто бы мог подумать.       Ася. Имя такое дурацкое. И вид совершенно дурацкий. Злостный и недоверчивый. А потом просящий и ласковый. Напуганный и осторожный. Нежный и манящий.       Дурацкое в ней было абсолютно всё. И книжки её, которые он хотел выбросить. Которые всё покоились в его вещах. На которые он смотреть, сука, не мог.       Даже канава, в которой она сейчас лежит с порезанными руками, наверняка самая дурацкая.       Глеб дёрнул головой, игнорируя укол в области сердца. Конечно, она либо мертва либо на грани этого. Лежит обкуренная и истощенная на чьём-то диване. У неё ничего не будет хорошо. Он знал это, когда она уходила.       Он знал, что видит её в последний раз в жизни.       Спасать человека, которому нравится тонуть, то ещё дело. Всегда в итоге чувствуешь себя идиотом.       Он вспомнил Рому, с которого всё началось. И хмыкнул, вспоминая его искаженное болью лицо, когда Глеб изощрённо отомстил тому. Он даже не знал, за что мстит: за то, как тот поступил с Асей или за то, что теперь Глебу пиздец как больно из-за неё?       Тогда было плевать. Когда Ася ушла, он дёрнул к Соне. Ворвался к ней в квартиру и упал на диван, хватая бутылку. Она сразу же подбежала, как испуганная зверушка с абсолютно бледным лицом в одном домашнем халатике. Он ухмыльнулся её небрежности. И начал вести себя так, как она хотела. Кидал на неё жадные взгляды, скользил по открытом бёдрам, приподнимал бровь, отпивая ещё алкоголя и ясно давал понять, как сильно ему хуёво.       Соня захотела его утешить. Почему он не сомневался в этом?       И когда она уселась на его коленки, он не шевельнулся, позволяя ей продолжать так долго, как сама того захочет. А телефон, на котором он заранее включил диктофон, валялся на этом же диване рядом, и Глеб жалел лишь о том, что не стал снимать видео этого зрелища. Тогда может Роме было бы ещё хуже. Может тот даже захотел бы ударить Глеба. Он бы не сопротивлялся, честно слово. Пускай избивал бы его в мясо.       Даже лучше было бы.       Но когда Рома услышал всё, что было на записи, понимая что-то слишком ранящее о своей девушке, ему было не до драк. Не до избитых морд, не до мыслей о том, какой Глеб мудак, не даже о том, что заслужил такое. Рома думал только о Соне. Которая казалась оплотом стабильной любви. Любви, которая выдержит все его замашки.       Как же больно было осознавать, что всё это время он ошибался. Как же больно было осознавать, что его мирок рушится. Последний его кирпичик.       Глебу было достаточно. На первые несколько часов. Потом он снова был в бешенстве.       Но не из-за Ромы. Из-за того, что факты оставались фактами.       Ася ушла. Ушла после того, как переспала с ним, не желая на самом деле этого делать.       Он был теперь в одном ряду с Ромой. Только тот поступил стандартно, а Глеб чувствовал себя маньяком с жертвой со стокгольмским синдромом. Он был виноват в том, что за своими желаниями не разглядел реальную картину мира, в которой она была ещё не готова к сексу.       Это понимание сжигало его каждый грёбаный раз. Легче было бы ненавидеть её. Но Глеб не умел просто ненавидеть. Он знал, что виноват. Даже, сука, тут. Даже больше, чем с Никой.       Виноват в том, что взял на себя ответственность и не справился. Виноват. Виноват. Виноват.       Он вообще любил её? Или только хотел? Разве можно любить человека и не видеть, как ему плохо?       Он сжал руку в кулак. Небо совсем посветлело, избавляясь от остатков оранжевого цвета.       Начинался тридцать пятый день.

***

      Саша болтала ногами, сидя на огромных качелях в центре и всматриваясь в людей вокруг. Почти все из них бросали на неё взгляды. И она с удовольствием ловила их, пряча свой собственный за огромными чёрными очками. Когда на горизонте наконец появилась серая мышка с огромными глазами, она хмыкнула. Господи, она удивлялась каждый грёбаный раз, когда видела её. Удивлялась тому, что Глеб правда запал на неё.       — Говори, — бросила Ася, закрывая небо над Сашей. Она держалась за лямку рюкзачка, пока лицо её не выражало абсолютно никакой эмоции, кроме как напускного безразличия. Лёгкое платьишко развивалось на ветру, привлекая внимания теперь не только к Саше. Надо же. Без Глеба в её жизни она даже похорошела. Саше было знакомо это. Хорошеть после тяжелых отношений.       — Знаешь, чем хороши люди с таким складом ума, как у меня? — закуривая, спросила Саша, наслаждаясь тем, как Ася реагирует. Почти незаметно. Почти не выдавая себя. Почти.       — Боюсь даже представлять. Наверное всем, — буркнула Ася, оглядывая её образ. Она всё гадала, как Глеб мог хотеть Асю после того, как был с такой, как Саша. В каждом её долбанном движении читалась какая-то притягательная самоуверенность.       — Вау, — протянула Саша на улыбке, поднимая солнцезащитные очки на голову. — Да ты, кажется, комплексуешь?       — Скорее чувствую себя в тени, — Ася выдавила улыбку. — Ненавидела таких девочек, как ты, в школе. Вечно в центре внимания. Вечно стервы.       Саша была приятно удивлена тем, что она ей отвечает. Не шлёт на все четыре стороны, не уходит и даже не молчит. Интересно, конечно, как её жизнь сложилась, что она даже на разговор с ней готова.       — Уверяю тебя, это всё из-за того, что мы глубоко несчастны внутри, — Саша игриво выдохнула дым, не сводя с Аси глаз. Та сложила руки на груди, безразлично глядя на неё в ответ. — Тем, кто нас ненавидит, кажется, что у нас всё есть. Внимание, красивые парни, друзья и весёлая жизнь. На самом деле это всё лишь верхушка. Под ней болючий айсберг.       — О, очень сочувствую, — иронизировала Ася, отыгрывая чересчур грустную эмоцию.       — Да-да, сочувствие так и сочится, — Саша дёрнула бровью, глядя на этот спектакль. — Так вот, вернёмся к моему вопросу. Такие как я не злопамятны. Особенно если рядом человек, в которого можно погрузиться с головой после травм. Вот почему у таких, как я, всегда куча друзей и парней. Они нужны, чтобы растворяться, не чувствовать боль и не помнить о том дерьме, что с нами происходит. Поэтому я не злюсь на тебя больше.       Саша дёрнула подбородком, снова затягиваясь и ожидая от Аси реакцию на её слова.       — Я так рада, — продолжала издеваться Ася, играя неестесвенную реакцию. — Честно говоря не понимаю, зачем всё это.       Саша сощурилась, гадая, хватит ли у неё самой терпения остаться тут, а не встать с качелей и уйти нахрен. Она же пытается по-хорошему, чёрт возьми.       — Глеб хочет снова сойтись со мной, — выдержав паузу, сказала Саша, на этот раз видя моментальное изменение в лице Аси. Как только та услышала имя «Глеб», брови невольно поползли вверх, сходясь в грустный домик. — Хочу быть уверенной, что ты не помешаешь, объявившись в самый «подходящий» момент.       Ася чуть прищурила глаза, не понимая, какую игру ведёт Саша. А она явно её вела.       — Мы не общались уже очень давно. Я не появлюсь в его жизни больше, — напряженно ответила она, чувствуя себя на минном поле. Одно неверное слово и тебе конец. Почему? Она понятия не имела.       — Славно. Как там Тёма поживает?       Ася почувствовала, как ёкнуло сердце. Почувствовала, как Саша с ноги входит в её личное пространство, не церемонясь и громко заявляя об этом. Довольная. Конечно довольная. Она так хотела застать её врасплох.       — У него всё прекрасно, — еле выдавила Ася, держа тон.       — Про Глеба не спросишь? У него всё не так прекрасно, — хмыкнула Саша. — Если тебе интересно.       Ася почувствовала, как на теле выступил холодный пот и поджала губы. Она не хотела бы знать. Не хотела бы. Он не заслуживал того, что она с ним сделала. И Ася жила с этой мыслью весь этот тяжелый месяц.       — Саш, — Ася пыталась разглядеть в её глазах ответы на свои вопросы. Но она слишком давно привыкла прятаться свои мысли. — Чего ты хочешь?       Ася повторяла бы этот вопрос до бесконечности, если был бы шанс вытащить правду. Хотя бы крупицу.       — Понять, что с тобой, — Саша дёрнула плечом. — Тебе совсем не интересно услышать про него? Он ведь носился с тобой несколько месяцев. А потом ты ушла к его лучшему другу. Господи, даже я так не поступала с парнями.       Ася проморгалась, пытаясь не реагировать на её слова слишком эмоционально. В конце концов, это же всего лишь слова, так?       — Ты хотела высказать мне ещё что-то или это всё? — тихо произнесла она, глядя на ту жестокость, что отображаюсь на лице Саши. Кажется, теперь она сдавалась. Снимала свою маску, за которой прятала свою боль.       — Почему бы тебе просто не уйти, если так неприятно? Продолжаешь задавать мне вопросы, хотя вольна перестать слушать мои высказывания, — хмыкнула Саша.       Потому что я надеюсь, что ты скажешь что-то про Глеба.       — Хочу дать тебе возможность высказать всё. Потому что я слышу, как тебе больно и как тебе хочется это сделать. Задеть меня, сделать так же больно, как и тебе. Я понимаю. И даю тебе шанс, — приподняв брови, ответила Ася. Она хотя бы пытается быть честной.       — Как великодушно, — Саша поднялась с качелей, вставая вплотную к Асе и обдавая запахом только что выкуренной сигареты. — Говоришь, чувствуешь себя в тени? Самая большая обманка этого мира — такие, как ты. Скажи, ну что в тебе такого? Слезливая история, а без неё-то что остаётся? У тебя есть друзья? Есть увлечения? Есть таланты, хобби? Есть воспоминания, которыми ты дорожишь? Есть истории, которые интересно рассказать? Ну хоть что-то в тебе есть?       Ася боролась с желанием отшатнуться от неё. У Саши же наверняка всё перечисленное есть. И она страшно держалась за это. Цеплялась как за надежду, когда Глеб выбирал Асю каждый день всё больше и больше пару месяцев назад. Она всё верила, что так не бывает. Не бывает, чтобы человек уходил к пустышке. Не бывает, что спасение перерастает в любовь. Не бывает.       — Наверное нет, раз ты не видишь ничего из этого, — Ася грустно улыбалась, пока вспоминала друзей, которых оставила в прошлой жизни. Отрезала любые контакты, как только умерла мама. Вспоминала, как упоительно читала книжки и мечтала поработать в издательстве, слышать шелест бумаги и чувствовать запах свеженапечатанных страниц. Ходить на конференции и быть ближе к писательскому миру. Вспоминала, как строила планы на будущее, когда ещё никто не умер. Мечтала, как они с семьей станут жить лучше. Как они с Пашей переедут в свою квартиру и обустроят так, как сами захотят. Вспоминала про то, как тепло было в этом прошлом. Как она задумывалась над поступлением в универ. Как пахло кофе по утрам с кухни. Как в глаза бил солнечный свет. Как легкие наполнялись чувством свободы. Как впереди её ждала лучшая жизнь.       И как всё рухнуло в одночасье, лишив её желания улыбаться на долгое время.       Наверное, она и правда была пустой для Саши. Может, так оно уже и было. Может, от неё и правда ничего не осталось больше.       Саша хмыкнула. Чересчур горько. Словно хотела, чтобы Ася сказала больше. Чтобы она ей объяснила. Доказала, что есть причины бросать Сашу ради неё. Саше просто нужно было, чтобы хоть кто-то сказал ей, почему именно такая, как Ася стала для Глеба всем.       — Я передам Глебу, что с тобой всё хорошо. Даже лучше, чем было, — бросила Саша поднимаясь с места и поправляя кожанку. Последний брошенный взгляд в сторону Аси, и она уходит. С чувством незаконченности и закипающей злости, пока сама Ася грустно смотрела ей вслед, представляя Глеба, идущего рядом с ней. Они подходили друг другу. Сильно подходили. Просто даже рядом смотрелись гармонично. Как из одного мира.       Ася села на качели, все ещё теплые после Саши, и подставила лицо солнцу, закрыв глаза. Она пыталась не думать. Отключиться и только чувствовать тепло. Тепло отовсюду. Оно скоро сменится осенней прохладой. Скоро что-то кончится, чтобы вместо этого что-то другое началось.       И так всю жизнь. Одно на смену другому. Всю жизнь адаптируешься. Всю жизнь испытываешь себя. Всю жизнь всё проходит. И это пройдёт.

***

      — Некоторые жертвы сексуального насилия вытесняют свои реальные ощущения и воспоминания о травмирующем опыте.       Ася метнула взгляд к потолку. Терапия не поможет. Ни черта не поможет. Пустая болтовня.       — Кто-то пытается снизить значимость переживаний, говоря что ничего такого не произошло. Кто-то реагирует на воспоминания о травме смехом, потому что столкновение с чувствами настолько тяжелое и травмирующее, что люди выбирают реагировать не в соответствии с ситуацией. Это всё механизмы защиты психики. Они не плохие, они просто есть. И нам важно знать об этом.       — Зачем? — Ася думала, что промолчит всю сессию. Пусть высказываются другие. Она не будет. Но не смогла продержаться и пары минут. Её слишком раздражало происходящее вокруг.       Групповая, мать её, терапия. Тёма был уверен, что так будет лучше. Каждый день смотрел на неё жалобными глазами, прося пойти на сессию снова. Прося не бросать эту затею.       Ася лишь закатывала глаза, но шла. Потому что после терапии можно было зайти в библиотеку. Она вдруг поняла в один момент, как сильно тамошний мир отвлекает от реального.       Там нельзя шуметь, отчего всегда очень тихо. Там пахнет старыми книгами и не менее старой мебелью. Там шаркают по полу старушки и топают студенты, на которых постоянно шикают библиотекари. Там было уютно.       Так что она ходила на групповую терапию, а потом бежала в библиотеку, чтобы ходить между стеллажей, выбирать чтиво на ближайшие пару часов и забываться.       — Чайка по имени Джонатан Ливингстон? — услышала Ася в очередной из дней, сидя за большим круглым столом. Подняла глаза и встретилась ими с застенчиво улыбнувшимся ей кудрявым парнем, что кивал на книжку в её руках.       — Нет, Ася, — тихо ответила она, ожидая что в любой момент они получат предупредительный «шик» от стражей здешней тишины. — И вроде совсем не чайка.       Парень опустил взгляд, усмехаясь себе под нос и сильнее сжимая книгу в своих собственных руках.       — Простите, узнал обложку вашей книжки, — смущенно объяснил парень, поправляя очки на переносице. — Читал на прошлой неделе.       — И как вам? — улыбнулась Ася, разглядывая его лицо, красиво обрамленное короткими черными завитушками волос. — Стоит потраченного времени?       — Да, — парень резво поднял взгляд обратно на Асю, и она увидела, как загорелись его глаза. — Определенно. «Всё дело в твоем выборе: ты попадешь туда, куда намерен попасть».       Он улыбнулся, снова поправив очки и едва заметно кивнув. Ася держалась, чтобы не прыснуть. Кажется, у него в голове был маленький цитатник из прочитанных книг.       — Глупее утверждения в жизни не слышала, — она повела плечом и сделала вид, что бегает глазами по открытой странице. — Никогда бы не сказала, что я намеревалась попасть туда, где в итоге оказалась.       — Безусловно есть внешние факторы, — парень подвинул стул ближе, прикрывая свою книгу и с интересом заглядывая в книгу Аси, чтобы понять, как много она уже прочла. — Но в конце концов человек сам кузнец своей жизни. Джонатан Ливингстон не пошёл по пути стаи. У него были свои приоритеты и свои мечты. И он шел к ним, даже через многочисленные падения.       — И всё равно не всегда жизнь определяется твоим выбором. Если бы Джонатану подрезали крылья, он оказался бы совсем не там, куда намеревался прийти изначально, — хмыкнула Ася, чувствуя, как едва заметно разгоняется сердце.       — Но тем не менее он бы шёл. А не плыл по течению и не жил по стандарту «стаи», — кивнул парень. — Не можешь идти к цели — ползи. Не можешь даже ползти, то ляг по направлению к цели и лежи.       Ася прыснула, наклоняя голову, как тут же за спиной послышался старушечий голосок.       — Молодые люди, соблюдайте тишину!       Ася лишь сильнее начала сдерживать смешки, и парень, широко улыбаясь, махнул библиотекарше рукой, извиняясь.       — Меня кстати зовут Дима. Тоже совсем не чайка, — прошептал парень, протягивая Асе ладонь, которую она сразу же пожала. — Если вам будет интересно, то мы могли бы продолжить обсуждение позже, дабы не заставлять Марину Николаевну нервничать.       — Можно на ты, — Ася мысленно усмехнулась тому факту, что этот задрот даже знает имя библиотекарши. — И я знаю, что недалеко делают очень вкусный раф.       Парень быстро кивнул, выдавая свою нервозность, но тем не менее расплылся в довольной улыбке.       — В таком случае я угощаю.       — Если вы будете уметь понимать, что с вами творится, то, когда терапия закончится, вы будете в состоянии помогать сами себе. Первый шаг в работе с собой — понять, что ты испытываешь.       Ася медленно кивнула, глядя на терапевтку самым осуждающим взглядом, на который была способна. Господи, скорее бы сбежать отсюда. Схватить какую-нибудь книжку про маньяков. Самых жестоких. И читать про кровь, кишки и мясо.       — Например, ты, Ася. Что ты сейчас испытываешь?       — Раздражение.       Она была честной. Уже давно. Раньше бы она так не сказала. Боялась бы обидеть или звучать грубо. Но после всего, что с ней было, это само ушло. Озлобленность на весь мир вокруг позволяла быть грубой.       — Отлично, поговори про него побольше.       Да какая же ты тупая. Побольше про раздражение. Я испытываю сильное сука раздражение.       — Нечего говорить. Я злюсь каждую минуту своей жизни. Потому что всё пошло к чертям. И у меня не было шанса на нормальную жизнь, а у остальных он есть. И ещё я…       Она осеклась. Имя, которое она так сильно не хотела вспоминать, стояло сейчас перед глазами огромными буквами.       — Ещё я ранила людей вокруг себя, которые пытались мне помочь. От этого ещё сложнее. В последнее время я снова думаю о суициде. Не о том, что хочу его совершить. А о том, что это самый легкий способ решить проблему. Хватаюсь за мысль о том, что если что — у меня есть легкий путь. Мой новый знакомый говорит, что легкий путь — это всегда дорога в никуда. Что только сложный путь ведёт к цели. Легкий путь — путь толпы. А мне плевать. У меня нет сил ни на какой сложный путь.       Ася дышала чаще, чем планировала, выпалив эти слова. Словно марафон пробежала. В голове крутилась мысль о том, что все смотрят. Все девушки, пережившие то же, что и она, смотрят на неё, переваривая сказанное ею. Она злилась. Злилась на каждую из них, считая, что даже в этом обществе она одинокая. Потому что её история самая несправедливая.       — Я рада, что ты делишься с нами этим, — ответила терапевтка, выдерживая секундную паузу. — А ещё я слышу, что тебе очень сильно не хватает помощи и поддержки от окружающего мира. И я слышу твою боль о потерянных людях, что давали тебе эту поддержку. Мне правда очень жаль, что ты чувствуешь себя так одиноко. И надеюсь, что мы сможем стать хотя бы какой-то опорой для тебя тут.       Ася отвернула голову, глотая слёзы. Ну да. Все вокруг норовят стать опорой. Когда уже она сама себе станет ею?       — Давайте попробуем сделать с вами одно упражнение…

***

      Глеб не мог дышать. Хотел бы вдохнуть хоть немного, но получалось так мало, что казалось, едва хватает для жизнеобеспечения. И каждая попытка вдохнуть хоть чуть-чуть побольше воздуха заканчивалась приступом кашля. Он хватался за горло, сжимая его пальцами до боли. Твою ж мать. По ходу он умирал.       Мысль о том, что можно покурить напоследок никак не покидала его, хоть Глеб и понимал, что именно привело к такому ухудшению здоровья. Те самые сигареты с ебучим предупреждением на пачке.       — Блять, — протянул он, зажмуриваясь от ощущения того, что легкие наполнены смолой. Тягучей такой. Едкой. Убивающей.       Рука потянулась к тумбочке. Дальше он не справится сам. Так продолжалось уже третий день. В первый он ещё думал, что само пройдёт. Что он отдохнёт, отлежится и придёт в себя. Но становилось только хуже.       Нащупав телефон, он нехотя думал о том, кому позвонить. Доку? После всей этой истории он не хотел слышать его голос. Не хотел вспоминать обо всём, что было связано с больницей.       Может позвонить шлюхам? Приедут, посидят с грустными ебальниками перед его смертью. Чтоб уж не в одиночестве подыхать.       Пацанам позвонить? Саше, в конце концов?       Как он заебался. Потому что единственная, кому он хотел позвонить, будет недоступна. Она либо мертва, либо накурена либо и то и другое вместе. Глеб сжал зубы.       Ася. Какое же, сука, дурацкое имя.

***

      Ася наматывала боксерские бинты на руки, вспоминая аккуратные руки Глеба в полумраке. Вспоминая его невесомые касания. Его печальное лицо. И его вопросы про порезы.       Уже целая вечность прошла и одновременно это словно вчера было. Она ещё помнила его запах и слышала его голос. Всё боялась, что каждый новый день шлифует эти воспоминания и однажды она проснется и осознает, что вдруг забыла. Забыла как он говорит. Как хмурит брови. Как злится. Как трепетно касается её.       Касался. Как трепетно он касался её.       Она поднялась с лавки резче, чем другие, привлекая несколько взглядов. Подошла к свободной груше, встав в стойку и начала бить.       Каждый удар как последний. Со всей силы. Со всей злобой. Она была слабой. И сейчас это чувствовалось особо остро. Как будто пытаешь закричать во сне — открываешь рот, но выходит только тихий хрип. И тут так же. Сколько бы она ни била, груша все так же оставалась цела и невредима.       Она хотела больше. И сильнее. И яростнее. Каждый новый удар приближал искру, которая взорвет порох внутри. Каждый новый удар вырывал всё более громкий крик из груди. И когда крик сорвался в плач, она не заметила.       Только когда к ней подбежали, заключая в крепкие объятия, она услышала, как ревёт, падая на коленки рядом с грушей.       Так крепко её обнимал только Глеб. Так спасал от падения только Глеб.       Но рядом больше был не он. Чужие руки прижимали к крепкой мужской спине и знакомый голос успокаивал какими-то словами.       Тёма впервые за этот месяц позволил себе обнять её без спроса.