Счастливый конец?
С двух сторон они держат мои руки, утекая сквозь, как вода.
«Вера помогает нам жить» — утверждала Стивенс, но не каждый согласился бы с её утверждением. Вера — это личное дело каждого, каждый сам выбирает, кому и во что верить, да и вообще стоит ли. Одни верят в Бога или Аллаха, или же просто в Высший разум. Другие сотворяют идолов и кумиров. Третьи не верят ни во что, даже в самих себя. Однако в жизни любого человека хоть раз в жизни наступает момент, когда он поднимает глаза и обращается к небу. Реджина в Бога не верила, а точнее, была с ним в пожизненной ссоре. В ту ночь он, как и все вокруг, был к ней совершенно глух. Да и с её ли работой уповать на Всевышнего? Существуй Бог, вряд ли он создал бы столько подонков. Ведь библия учит, что Бог любит каждого из нас, но если так, то почему всё это происходит? Почему на людей сыплются все эти страдания? Чем их заслужила малышка, прожившая годы в плену? Где был Бог? Миллс в Бога не верила, но ноги сами привели её в часовню, она приоткрыла двери и осторожно вошла. Здесь было тихо и умиротворённо, сюда не долетали голоса и звуки, не проникала больничная суета. Горели свечи, и пахло чем-то приятным и успокаивающим. Девушка подошла к алтарю, хотела зажечь свечу, но поняла, что ей нечем разжечь огонь. В это самое мгновение пламя уже горящих свечей всколыхнулось. Кто-то открыл дверь и на несколько секунд впустил в помещение сквозняк. Послышались шаги, и кто-то оказался рядом прежде, чем Реджина успела обернуться. Боковым зрением девушка увидела, что это доктор Грей. Мередит молча протянула ей спички и, отойдя, села на скамейку. Миллс зажгла свечу и обратилась ни к Богу, ни ко Вселенной, а к одному-единственному человеку. — Привет, — шепчет девушка, — я не знаю, как там всё устроено, что там, на той стороне, и слышишь ли ты меня… Мне хочется думать, что слышишь и поможешь… — она утёрла ладонью слёзы. Присутствие Мередит ей нисколько не мешало, она даже была благодарна, что не одна сейчас. — Он должен жить, он нужен сыну и мне…***
— Прости, я подумала о тебе плохо, — тихо призналась Мер, когда Реджина опустилась на скамейку рядом с ней. — Голды когда-то жили по соседству. Мер вообще не была до конца уверена, стоит ли ей заговаривать об этом, ведь они с Миллс едва знакомы. Зато она была абсолютно убеждена в другом — каждому нужен «его человек». Ей повезло, у неё есть Кристина, а у Реджины, похоже, вовсе никого нет. И никто не обещает, что из этого выйдет дружба, но просто выслушать её не навредит. — До болезни Белль они жили в Сиэтле рядом с Элис Грей, — девушка кивнула, — и всё выглядит так, будто я… — Каждый судит по себе, — слегка улыбнулась Грей. — Я отбила своего начальника у жены… — тут же доктор стала совершенно серьёзной. — Давно? — Три с половиной года назад, — Миллс сразу поняла, о чём она спрашивает. — Я даже не знала её, только по рассказам… — А ты? — Я никто, просто влюблённая дурочка, — она усмехнулась, — что живёт по соседству и работает в ФБР. А теперь, если что случится, со мной останется Бэй, так хочет Кристиан. И что мне делать с маленьким мальчиком? Чего бы хотела для него его мать? Я не знаю, и спросить мне не у кого. Чёрт его знает, почему она вдруг разоткровенничалась с человеком, которого видела первый раз в жизни, но, на удивление, ей становилось легче. Всё, что скопилось в душе, каким-то странным образом нашло выход наружу. — Влюбилась, как дура… А он… И даже матери не могу позвонить. — Расскажи всё с самого начала, — предложила Грей. Она несколько лет училась зашивать раны на теле; с душой, конечно, всё не будет так просто, но попытаться стоит. Реджина говорила, и ей становилось легче, а Мер, наоборот, ощущала тяжесть на душе от осознания того, каким чёрным и подлым может быть этот мир. А в это время в одну из палат сбежались врачи — Голду стало хуже.***
Кристиан Голд ощутил босыми ногами тепло. Огляделся — он стоял на диком пляже. Вокруг, кажется, на сотни миль ни единой живой души. Только белоснежный песок, камни и океан, что игриво бьётся волнами о берег. Никаких звуков, кроме шума прибоя и криков чаек. Никаких чувств, кроме покоя. Никаких болей и хромоты — трость исчезла. Он одет в белую рубашку и джинсы, ноги босы. Над ним чистое безмятежное небо, светит солнце, и, прищурившись, он сквозь яркие лучи видит силуэт, до боли знакомый силуэт. Образ приближается и приобретает всё более реальные черты, сомнений не остаётся. Перед ним та, которую он узнает из тысячи — его красавица. — Здравствуй, Кристиан… Он смотрит на неё сквозь пелену слёз, что потекли то ли от яркого солнца, то ли от усталости. Только сейчас он понял, как сильно устал от этой разлуки длиною в несколько лет и как на самом деле болит где-то внутри. А она всё такая же. Ничуть не изменилась. На ней тоже белая рубашка и джинсы. Каштановые локоны треплет солёный ветер, на щеках румянец, и никаких признаков тяжёлой болезни. В голубых глазах радость, и нет страдания и боли. Хочет докоснуться, но боится, что она исчезнет в ту же секунду И поэтому не шевелится, только шепчет сквозь слёзы: — Белль… В ответ она крепко сжимает его руку в своей, и больше ему ничего не нужно. Приходит осознание, что это не здесь, это там, всё иллюзорно, что на самом деле Сторибрук нереален, что в мире, где её нет, вообще ничто не имеет смысла… И что если всё происходящее значит смерть — он примет её с радостью. Лишь бы только Белль больше не выпускала его руки. Смерть — конец, и в его конкретном случае — это счастливый финал.***
— Как ты думаешь, он чувствует что-нибудь или видит? — спросила Реджина, крепко сжимая руку Голда. Мередит, что поменялась с Алексом ночными сменами и вопреки протоколу пустила Миллс в палату, как только Голда стабилизировали, дёрнула плечом. — Я видела, когда утонула. Я тут недавно тонула и меня вернули с того света, — пояснила Мер. — Видела свою собаку, пациентов, которых не спасла, и маму, которая в этот день умерла. Видела всех, кого уже нет. Они убеждали меня, что я должна жить. — Если так, тогда я догадываюсь, — на долю секунды на лице Реджины возникла грустная улыбка, — кто сейчас рядом с ним, и вряд ли он захочет возвращаться.***
— Моя красавица, — мужчина взял её лицо в свои ладони. Смотрел на неё и наглядеться не мог — она была прежней, такой же яркой и жизнерадостной, как в день их первой встречи. На теле не было шрамов, а на руках — следов от уколов. — Здесь у меня ничего не болит, — сказала она, заметив, как внимательно муж разглядывает её. Та же улыбка, тоненький голосок и любовь ко всему миру в глазах. — Значит, это конец? — Кристиан заулыбался, солёный ветер высушил его слёзы. — Мой счастливый конец. Теперь я навечно останусь с тобой. Она отрицательно покачала головой, убрав рукой пряди, упавшие на лицо. — Ты должен продолжать жить. У тебя впереди долгая жизнь. Ты можешь прожить годы с ней. Это она там, в реальности, держит твою руку. Ты чувствуешь? — Нет. Всё к чёрту! — его кадык подрагивал, в нём пробуждалась злость. — Вот что реально — ты и твоя рука. Я устал, мне кажется, что я живу уже не одну сотню лет, и видел всё, что может видеть человек, я хочу покоя! Обрести его я могу только рядом с тобой. — Она осмелилась и впустила любовь в своё сердце. Никто не представляет, как ей страшно, но она пытается. Попытайся и ты. — Я не хочу. Она не ты. Весь этот мир — не ты. Я хочу остаться с тобой! — У нас только пара минут, и ты должен будешь вернуться. Пара минут. Сто двадцать секунд иллюзий где-то между жизнью и смертью, сном и явью. Чуть больше сотни крохотных мгновений, чтобы надышаться. Чтобы почувствовать ладонями нежную кожу, полной грудью вдохнуть аромат любимого человека, наглядеться в такие родные глаза. Как бы мы не старались сохранить каждую, даже самую незначительную мелочь о том, кто нам дорог, но память, помимо нашего желания, время от времени подчищает пространство, дабы заполнить его новыми событиями и воспоминаниями. В какой-то момент образы прошлого меркнут, даже фотографии, и те желтеют. Мы готовы отдать всё за ещё хотя бы одну возможность, обнять тех, по кому мы тоскуем, готовы принять иллюзию за реальность и смерть воспринимаем иной раз, как награду. Но разве достаточно двух минут? Для истинной любви и вечности будет мало. Кристиан смотрел на неё. Вот она, вполне реальна, перед ним. Любовь всей его жизни, но как так вышло, что её нет, а жизнь должна продолжаться? — Я думал, что я справляюсь, но нет. Мне безумно тяжело без тебя. Она, улыбаясь, приложила свою ладонь к его груди, ощутив, как бьётся сердце. Живое, способное любить — сердце. Осталось самую малость — он должен себе разрешить.***
В больнице, как всегда, царила суета. Отважные врачи снова спасали чьи-то жизни. Улучив минутку, Мередит заглянула в палату Голда. Реджина спала прямо на стуле у кровати, так и не выпустив его руки. Грей как можно бесшумнее подошла и укрыла девушку пледом. — Почему ты просто не отравишь её домой? — спросила Иззи, стоило Мер выйти в коридор. — Никто бы никогда не оттащил меня от Дерека, сколько бы не пришлось сидеть. — Но он даже не догадывается, что она вот так сидит, они никто друг другу…***
— Покой существует, — заверила мужа Белль, — он придёт однажды. Однажды после долгой и счастливой жизни мы вновь найдём друг друга. Я буду тебя ждать, и ты вернёшься. Я знаю, что ты придёшь. Однажды я окликну, и ты обернёшься. — Я скучаю, — прошептал Кристиан, когда она уткнулась носом в его плечо. — Я тоже… — Я тебя… — Я знаю… — сквозь слёзы прошептала она. — Знаю… Иди, ты должен… — она коснулась губами его губ, и не было ничего более реального, чем это мгновение. Она отдалилась, всё ещё не выпустив руки. — Из неё выйдет прекрасная миссис Голд… Кристиан будто бы предпочёл не слышать этих слов. Их подхватило ветром и унесло. Больше никаких слов. Только шум воды и крик чаек. Только они двое. Ещё на одну минуту. На целую вечность.***
Огромный мир продолжал жить. Одни видели сны, другие спасали людей, третьи с головой погрузились в ночную жизнь. Суета не стихала даже ночью, и в этой круговерти мало кто думал о жизни и смерти, о том, существует ли что-то помимо того, что мы видим. Огромный мир жил, и ему не было никакого дела до мужчины, что блуждал меж мирами, пока его руку держали две женщины. Они обе любили его и обе хотели, чтобы он жил. Обе утекали водой сквозь пальцы. Ещё немного, и они исчезнут, одна — потому что кончилось отпущенное время, другая — потому что утратит всякую надежду на взаимность. Ему нужно решить, с кем из них он должен остаться, и какой он — его счастливый конец…